Ноябрь доживал последние дни, а зимы всё не было и не было. Обычно в это время уже лежал снег, и вовсю хозяйничали морозы. Но в нынешнем году они почему-то замешкались. Погода затянулась дождливая, слякотная, на ветках озябших деревьев висели весь день мелкие капельки, которые, постепенно сползая вниз, собирались в крупные и срывались на землю, на тротуары. Мокрый асфальт лоснился, а на немощёных улицах не просыхала ещё, наверное, августовская грязь. Ожидание морозов и снега утомило всех. Радио и телевидение каждый час рассказывали о том, что где-то, – даже на юге! – давно прижилась зима, и снег там уже никого не радует своей новизной-белизной, и там давно играют в хоккей, катаются на лыжах, падают в сугробы, а здесь круглые сутки, не уставая, монотонно шуршал нудный осенний дождь.
Иногда транзитные машины провозили на кабинах, на брезенте, укрывающем груз, самый настоящий, чуть посиневшей от местного дождя, но, всё равно, непривычно, неожиданно белый снег, отчего погода становилась ещё тоскливее, а зима ещё желанней.
Валька переживал столь долгое отсутствие зимы особенно остро. Ему, капитану хоккейной команды двора, зима снилась по ночам. Он давно уже вытащил из шкафа свитер с номером 8, наточил коньки и приготовил клюшку, которую хотел поскорее опробовать. Клюшка была – что надо! Ни у кого, ни в Валькином дворе, ни в соседних, да, пожалуй, и во всём городе не было такой замечательной клюшки. Капитан сухогруза «Находка» Матвей Михайлович летом привёз её сыну из очередного загранплавания, и вскоре опять ушёл в море. Мария Петровна собиралась сделать Валечке сюрприз – вручить подарок на Новый год, но он обнаружил клюшку раньше, и взорвался от восторга. Клюшка была настоящая, хоккейная, не то, что продаются в «Динамо» – костыли. Такими красивыми клюшками играют взрослые спортсмены, заслуженные мастера, и, может быть, сам Харламов! Она была склеена из особой фанеры, или пластмассы, лёгкой и страшно прочной, на изогнутый крюк удобно ложилась шайба, и бросок получался сильный и точный. А на ручке красиво горели яркие синие буквы – «Canada». Лёнька со второго подъезда, увидев шикарную клюшку, восхищённо произнёс:
– Ух, ты – сила!
Валька тогда великодушно дал ему подержать драгоценный инструмент. Лёнька долго вертел нарядную клюшку, замахивался ею, делал финты, но когда начал было гонять по тротуару огрызок яблока, Валька отнял её:
–Эй, эй, Лёнька! Ты – того, осторожней! Не дело такой клюшкой скрести по асфальту!
Ребята во дворе завидовали Вальке, просили хотя бы подержать её, а он с нетерпением ждал сезона – уж тогда-то он покажет, что значит настоящая клюшка! Но морозов, как назло, синоптики не обещали. Да хотя бы и не клюшка, всё равно, время было скучное: в хоккей не поиграть, мяч не попинаешь, на речку не сходишь – дождь и дождь. А ведь уже декабрь на крыльце!
Валька с приятелями бегал на большой перемене на перекрёсток и, если везло, и на красный останавливалась машина с остатками снега на кабине или кузове, ребята налетали на автомобиль – добыть снежку.
Заполучив холодящий мокрый комок, мчались в класс и бросали снег девчонкам за шиворот. Те, конечно, визжали, но утешения в этом было мало – так, забава для первоклашек. И Валька терпеливо ждал и ждал, когда вдруг ударит морозяка, и они с дядей Федей зальют каток, и он, Валька, возьмёт новую клюшку, и ...
Вечерами мать не могла уложить сына спать, он ждал, что в местных новостях скажут о погоде. А диктор опять бесстрастно сообщал про «плюс четыре», про дождь, про циклоны. Всё-таки Валька шёл в постель с тайной надеждой, что телевидение ошиблось. Утром прямо с кровати он, первым делом, спешил к окну, а оно блестело капельками, и небо хмурилось, затянутое безнадёжной серой пеленой.
В среду подул сильный северо-западный ветер, дождь усилился, стал ещё надоедливее и холоднее. Казалось, что дня и не было, вовсе, а прямо с утра сразу начался длинный, промозглый вечер.
Валька после уроков решился, наконец, проводить Анюту Соину, которая ему давно нравилась, и ждал её у школьных ворот. Анюту задержала Лидия Владимировна, их классная руководительница, по поводу подготовки к новогоднему празднику, и Валентин промок и продрог, но девочку дождался и, молча, нёс её рюкзак до самого подъезда.
Домой он явился посиневший, но довольный.
Дома кавалер никак не мог согреться, шмыгал носом, мама поила его горячим молоком с мёдом. К вечеру у него начался жар, а он всё мёрз и, кутаясь в мамину шаль, ждал очередной неутешительной сводки погоды. Утром у него уже было 39, болела голова, однако Валька стал было собираться в школу, но мать его не пустила, велела лежать и вызвала врача. Валька лежал как в тумане, его всего ломало, жгло и в то же время знобило. Есть он отказался, просил пить, кашлял. Мария Петровна на работу не пошла, охала вокруг сына, ждала доктора.
Вскоре пришёл старенький доктор в тёплом пальто, зимней шапке, с длинным зонтом-тростью, долго раздевался, мыл руки. Затем прошёл к больному. Доктор был маленького роста, с красным замёрзшим носом, с жёлтым озабоченным лицом, он здорово походил на знаменитого клоуна Карандаша и Вальке понравился. Увидев мальчика, врач, деловито потирая руки, произнёс:
– Ну-с, молодые люди, давайте посмотрим, что там у вас.
Вальке стало стыдно, что из-за него столько беспокойства, он заёрзал в постели и покраснел. Но старичок приветливо подмигнул ему и, достав из чемоданчика различные докторские инструменты, долго прослушивал больного, вставив себе в уши резиновые трубки, выстукивал Вальке пальцами спину, заставлял глубоко дышать, показывать язык и, сунув ему в рот холодную металлическую лопаточку, говорить протяжно: «А-а-а-а». Потом врач долго разговаривал с мамой. Валька уловил только непонятные слова, вроде «пневмония», «стационар» и ещё – «пенициллин» и уколы, отчего ему сразу стало как-то скучно и жалко себя, и он крепко зажмурил глаза, чтобы не заплакать. Мария Петровна напряжённо слушала доктора, кивала головой, и ей тоже хотелось заплакать. Старичок, выписав длинный рецепт, потрепал больного по щеке, как маленького, и строго сказал:
– Ну-с, юноша, надо быть умницей, принимать лекарства и слушаться маму! – и ушёл.
На следующий день Вале стало совсем тяжело, веки еле подымались, время от времени он забывался, но увидел всё же, как мама, плача, звонила куда-то, а что говорила – слышал плохо. Он вяло помнил, как она одевала его, как зашли какие-то люди в белых халатах, и один из них взял его на руки и понёс в машину. Запомнилось только, что на улице было очень светло и чисто, и второй санитар сказал:
– Вот и зима! Скоро, глядишь, и морозы пойдут!
Вале тогда захотелось разреветься, но не успел: он был слишком слаб и забылся.
Детская больница закрылась на капитальный ремонт, и пациента
подростка отвезли в городскую больницу №1.
И потянулись для Валентина Кузнецова унылые больничные будни, такие же скучные, как и стоявшая все последние дни погода. В палате, кроме него лечились ещё три дядьки, которые все дни играли в карты, прерываясь лишь на еду и процедуры.
Потом одного из них, от которого всегда несло противным табачным перегаром, выписали и на его место рядом с Валькой привезли на каталке нового больного, старого человека. У него было усталое лицо, окаймлённое русыми волосами, короткие усы и борода, обильно тронутые сединой, будто заштрихованные. Новичок первые двое суток лежал, молча, под капельницей. Затем ему, видимо, стало чуть легче, он огляделся, увидел рядом маленького соседа и сказал добрым таким голосом:
– Ну, здравствуй!
– Здравствуйте, – вежливо ответил Валька.
– Меня зовут Иван Сергеевич. Можно называть просто дядей Ваней, а хочешь – дедом Иваном! – стал знакомиться новый сосед.
Говорил он медленно, с видимым усилием, с длинными передышками, но голос был по-весёлому несерьёзным.
– Валя, – скромно представился мальчик и солидно уточнил: – Валентин! – и, помолчав немного, засмеялся легко и добавил: – Ой, да зовите просто Валькой!
– Вот и познакомились! – сказал довольный Иван Сергеевич и, извинившись, поинтересовался: – А скажи-ка, Валентин, какая же беда тебя в больничную койку уложила?
– Пневмония, – вновь солидно проговорил Валентин и опять уточнил: – Воспаление лёгких. Двустороннее. Я здесь давно лечусь, скоро уже целую неделю будет.
Он с любопытством посмотрел на новичка. Новичок ему нравился. С ним было свободно и интересно разговаривать.
– О, брат, тут мы с тобой тёзки! – воскликнул сосед, – так что, будем вместе лечиться,будем помогать друг другу поскорее выздоравливать. Согласен?
Двое других пациентов продолжали резаться в подкидного.
Три раза в день к палату приходила медсестра со склянками, таблетками и шприцами, и, первым делом, направлялась к Валентину.
– Где наш кавалер? Ну-ка готовься! – строго говорила она.
Валька тяжело вздыхал и переворачивался на живот, Тётка безжалостно всаживала ему в ягодицу шприц, приговаривая:
– Не напрягайся, не напрягайся, ишь какой характерный! – и прикладывала к уколу холодную мокрую ватку. Потом давала микстуры и пилюли, и все почему-то горькие и противные.
После обхода и процедур Валька кутался в огромный, сшитый, видимо, на дядю Стёпу больничный халат и садился у окна. А стёкла были щедро разрисованы долгожданной зимой, а за окном блестел белый-белый снег, и в соседнем сквере бегали лыжники. Но большую часть времени он проводил в беседах с Иваном Сергеевичем, или – по обоюдному согласию – дедом Иваном. Сосед расспрашивал Валентина о школьных делах, о хоккейной команде, они обсуждали спортивные новости, интересные книжки и кино.
– А вы кто? – спросил как-то Валька Ивана Сергеевича, имея в виду его профессию.
– Я? – переспросил тот, как бы раздумывая над ответом, – Я, мой мальчик, волшебник! – и широко улыбнулся и подмигнул. Иван Сергеевич весело посматривал на взъерошенного симпатичного пацана с острым осунувшимся лицом и с пытливыми изумлёнными глазами.
– Ну да! – недоверчиво и даже обиженно протянул Валентин, решивший, что его принимают за малыша-несмышлёныша. – Сейчас ни волшебников, ни колдунов не бывает! А если вы волшебник, то вот и придумайте какое-нибудь волшебство.
– Ладно, ладно, извини, считай, что я пошутил, – примирительно сказал Иван Сергеевич. – Иди-ка, лучше, встречай свою мамку!
– Да сегодня она не придёт, она же вчера приходила, – возразил Валентин. Мама приезжала по вторникам и воскресеньям, привозила горячие ещё пирожки, котлетки, фрукты и «Советский спорт». Ивана Сергеевича никто не навещал. Его без сознания сняли с проходящего поезда, и ни родни, ни знакомых в этом городе у него не было.
Но тут открылась дверь, и в палату вошла Мария Петровна. Она поздоровалась, сложила на тумбочку очередные гостинцы, предложила Ивану Сергеевичу:
– Угощайтесь! – и сообщила обрадованному сыну, передавая ему нужные учебники, тетрадки и листок с домашним заданием. – А мы сегодня работали до обеда, вот я и решила забежать в школу, а потом приехать к тебе. Я ведь, сыночек, так скучаю по тебе, так волнуюсь! – Она прижала к себе Валентина, гладила ему голову, жалостливо глядела на похудевшего сына, наказывала слушаться врачей и шептала:
– Горе ты моё! – За тот короткий срок, что её сынуля находился в больнице, Мария Петровна как-то приувяла, потускнела, но старалась выглядеть сносно.
Валька хорохорился, деланно бодрым голосом заявлял, что ему гораздо лучше, что ему уже разрешили ходить и смотреть в холле телевизор. А потом, будто вспомнив, сказал:
– Мам, познакомься – это Иван Сергеевич, дед Иван, мой новый друг. У него тоже пневмония. Его к нам позавчера на каталке привезли!
Мария Петровна назвала себя и укоризненно одёрнула сына:
– Валя! Разве можно так фамильярно обращаться к человеку, который много старше тебя. Извинись сейчас же! И угости друга! – и добавила виновато, обращаясь к Ивану Сергеевичу: – Вы уж простите, пожалуйста, моего оболтуса, совсем мальчишка от рук отбился! Ремня, наверное, захотел! Вот отец приедет – всё расскажу!
Но тот, улыбаясь, заступился за друга:
– Ну, что вы! Валентин тут не причём, я сам настоял на этом: он называет меня дедом Иваном, а я его – Валентином, и мы, действительно, с ним друзья, потому что он прекрасный парень, а я с плохими не дружу! И потом он помогает мне лечиться.
– Это каким же образом? – удивилась Мария Петровна, вопросительно поглядев на сына.
– Не позволяет мне погрузиться в депрессию, – и, хитро поглядывая на Вальку, вздохнул: – Вообще-то, я зря говорю это всё при нём, он теперь загордится!
– Ничего я не загоржусь! – покраснел Валька, – это вы мне помогаете! Ма, правда, как мы познакомились с Иваном Сергеевичем, так мне с каждым днём легче становится.
Mарие Петровне было приятно слышать лестные слова о сыне от незнакомого человека, чей ясный взгляд и тёплая улыбка располагали к доверию. Она, обняв любимое чадо, искренне поблагодарила деда Ивана:
– Спасибо вам, Иван Сергеевич, за хорошие слова о моём ... чемпионе, – она ласково потрепала Вальку по голове. – Вы уж присмотрите, пожалуйста, за ним, чтоб он вёл себя хорошо, чтоб уроки делал. Всё мне спокойней будет!
– Обязательно присмотрю, – весело ответил дед Иван. – А Валентин присмотрит за мной, так мы и будем друг другу помогать! Верно, Валентин?
– Конечно, верно! – подхватил довольный Валька.
Мария Петровна покинула палату успокоившаяся, с уверенностью в скорейшем выздоровлении сына.
Два раза приезжал в больницу Лёнька. Краснощёкий, пахнущий морозом он, шмыгая носом и отдуваясь, рассказывал, что каток уже залили, и дядя Федя спрашивал про Вальку: «Где же ваш Бобров?» Они уже играли несколько раз с ребятами из соседнего двора просто так, но скоро начнётся первенство домоуправления, а потом и района в зачёт «Золотой шайбы», и хорошо бы, если б Валька к этому времени поправился.
Придя в следующий раз, Лёнька виновато оправдывался, что они «продули» команде тринадцатой школы, что этот Зямка, задавака, водился, не пасовал, а у него, у Лёньки, как назло, сломалась клюшка, и, вообще, без Вальки дело худо. Дружок долго не уходил, сопел, всё хотел ещё что-то сказать, но промолчал.
Вальке долго ещё предстояло быть «вне игры», и, когда пришла мама, он, ей как бы между делом, сказал:
– Мам, ты это, ты клюшку дай пока Лёньке. Только ты скажи ему, чтоб он поосторожней с ней... – и вздохнул, а мама почему-то заплакала.
– Молодец, правильно сделал! – одобрил Иван Сергеевич.
Навестил больного и шестой «Б». Одноклассники явились почти всем классом, и дежурная медсестра не хотела их пускать, потому что не хватало халатов, но Лидия Владимировна уговорила её, и ребят пропустили. В большом холле сразу стало шумно и весело. Девчонки, дуры, натащили разных конфет, пирожных, тараторили, ахали, как всегда воображали, советовали, как надо себя вести, как будто были врачами, или сами сто раз лечились в больнице. Мальчики рассказывали новости: Петьку Помидора Скобка выгнала с алгебры за то, что он связал у Анюты Соиной и Ритки Зельдович косы и, когда учительница вызвала Ритку, за ней поднялась и Соина, Зямка на спор собирался всю большую перемену ходить на руках, и его засёк завуч, и уж, конечно, о хоккее! Потом Валька узнал, что в воскресенье одноклассники всем классом выезжали за город, катались на лыжах. Было очень здорово, жгли костёр, пели песни, грели чай в ведре. Горка была с трамплином – нападались от души! Ребята перебивали друг друга, вспоминая подробности, смеялись и совсем не подозревали, что Валька жестоко им завидует. Ему было горько и обидно, что всё это происходит без него – друзья вот веселятся, бегают в кино, гоняют шайбу и, вообще, живут, что надо, а он глотает пилюли и терпит уколы. И Валька мрачнел, стискивая зубы, и часто моргал. Ребята, догадавшись, что он переживает, как-то смутились и притихли. Но ему вовсе не хотелось выглядеть несчастным, заброшенным. Он снова стал петушиться, бодриться, громко хохотать и в свою очередь рассказывать, переходя на шепот, страшные больничные истории, щеголяя медицинской эрудицией. Ребята ахали, нукали, и Вальке это льстило. А когда Анюта спросила испуганно;
– Валь, а у тебя, правда, воспаление лёгких? – он ответил снисходительно:
– Какое воспаление? Двусторонняя пневмония! Поняла? – и добавил буднично так, между прочим: – Пенициллин колют, стрептомицин ещё, хлористый калий пью...
А уж когда она же, сделав большие глаза, ужаснулась:
– А куда колют? – все засмеялись, потому что Валька уже рассказал мальчишкам, что такое – уколы от пневмонии.
Ему было хорошо с ребятами, и как только за ними захлопнулась дверь, он стал мечтать, о том, как его выпишут из больницы, и он тоже будет бегать на коньках, гонять шайбу, кататься на лыжах, ходить в кино. Только, когда вот его отпустят домой, он не знал, и ему опять горько стало на душе. Валентин угрюмо уткнулся в подушку и едва не расплакался.
Иван Сергеевич заметил это:
– Что ты, друг Валентин, пригорюнился? – и сам же ответил: – Ясно, домой хочется.
– Дед Иван, ну почему такая несправедливость, сколько мне ещё тут валяться? – пожаловался Валька, и продолжил с укором в голосе: – Вы же говорили, что вы – волшебник, так сделайте что-нибудь! Пожалуйста!
– Каждый человек на какой-то момент становится волшебником. Вот ты, например, отдал Лёшке клюшку свою заветную, так ты для него теперь самый настоящий волшебник, сотворивший чудо, о котором он и не мечтал! А врачи! – и тебя излечили, и меня с того света извлекли! Разве ж они не волшебники? Так что, готовься, к концу недели тебя выпишут, и, значит, Валентин, Новый год ты встретишь дома.
Валька с недоверием слушал своего пожилого друга, но тот говорил настолько уверенно и убедительно, что мальчик постепенно оттаял и... поверил. «Сегодня вторник, значит, осталось три дня – долго ещё!» – подсчитывал он с нетерпением. А на утро произошло два важных для Вальки события – хорошее и плохое. На утреннем обходе лечащий врач, Зинаида Фёдоровна, нарочито строгим голосом сказала ему:
– Неужели, Валентин Матвеевич, понравилось у нас? Хватит уже, дорогой, в школу пора, твои каникулы кончились, да и Новый год скоро! В пятницу – на выписку.
Это была хорошая новость. А плохую Валька увидел за окном: с неба сочился дождь, с крыш текло, прохожие прикрывались зонтами, машины колёсами разбрызгивали жидкий снег, оставляя тёмные следы. На ветках деревьев дрожали капли. «Вот не везёт!» с лёгкой досадой отметил Валька, но предательски переменчивая погода не смогла погасить радости от первого известия.
А в четверг Валька начал собираться домой, складывал в сумку вещи, учебники, газеты, возбуждённо суетился, пробовал петь и долго не мог заснуть. Во сне он улыбался.
В пятницу утром приехала за сыном Мария Петровна, весёлая похорошевшая. Передавая смущённому Ивану Сергеевичу пакет со всякой вкуснятиной, она ещё раз поблагодарила его за Валентина. Оживший, приподнятый Валька радостно закричал, не дав ей договорить:
– Дед Иван, большое вам спасибо, за то, что вы, это, поддержали меня, не давали мне раскисать, и ещё... Трах-тиби-дох-тиби-дох-дох-дох! Пусть Иван Сергеевич к Новому году выздоровит, и его выпишут из больницы, вот! Это моё волшебство! – и, оглядываясь на мать, продолжил: – А на Новый год приходите к нам в гости, мы вас приглашаем! Правда, мам?
Мария Петровна смутилась и, зардевшись,горячо подхватила: – Конечно же, Иван Сергеевич! Валя опередил меня! Приходите непременно, как только выпишут, порадуйте нас!
Иван Сергеевич приобнял мальчика:
– Спасибо вам огромное! Валентин, твоими устами да мёд пить. Мария Петровна, обещаю, что как только выйду отсюда, обязательно зайду! А на прощание я делаю Вале подарок, а какой... Это сюрприз, приедете домой, узнаете.
Отпустили их только к трём часам дня. На улице стояла теплынь, сквозь беспокойные облака проглядывали застиранное декабрьское небо и бледное слабое солнце, пахло талым снегом, сырой ветер сбрасывал с веток капли, оживились зимние птицы.
Но подъезжая к своему дому, Валька, прилипший к окну, увидел,что их квартал окутан прозрачным туманом, и каштаны в их дворе стоят, мохнатые от инея. Такси, въезжая во двор, захрустело шинами по мёрзлому снегу, а водитель громко удивлялся:
– Чудеса, да и только! Вчера вечером заезжал в этот дом – лужи стояли, а сегодня утром проезжаю, глазам не верю – весь ваш квартал замороженный стоит. Я ещё специально вокруг объехал: везде на дорогах слякоть, деревья мокрые, а здесь – иней, лёд, мороз. Прямо, Курская аномалия какая-то!
Когда Кузнецовы вышли из машины, то лицом, ушами, голыми ладонями почувствовали прикосновение мороза. Под ногами лежал твёрдый скользкий лёд, в воздухе висели мельчайшие кристаллики льда, ледяная пыль, а дыхание сразу же обозначалось летучим облачком пара. У Вальки от зарождающегося восторга по коже побежали мурашки. Он уже понял, какой подарок приготовил ему Иван Сергеевич. И пока мама расплачивалась с таксистом, Валька побежал к хоккейной коробке, рядом с которой дворник дядя Федя собирал кольцами длинный резиновый шланг.
– Здрасть, дядь Федь! Ну как, залили? Лёд есть? – торопливо спросил Валька.
– А чо тут заливать, я утром проверил, а там полная коробка воды. Ну я, эт самое, подправил кое-что, комки снега выровнял, почистил немного, и гляди: уже прихватило. За ночь-то пристынет, так что, завтра можно на коньки становиться.
И тут радость, нараставшая в мальчике, перехлестнула через край, он, подпрыгивая, закричал радостным голосом:
– Мама, мама, мне дед Иван зиму подарил! Ура, дед Иван зиму подарил! Вот здорово! – глаза его ликовали, щёки разрумянились, и ни кто бы не поверил, что этот сорванец только что из больницы.
И тридцатого декабря к вечеру забежал к ним попрощаться выписавшийся накануне свежий, неожиданно помолодевший Иван Сергеевич с каким-то длинным свёртком в руках.
Он торопился, его ожидало такси, поезд отходил через сорок минут. Поприветствовав хозяев, он поцеловал Марии Петровне руку:
– Поздравляю вас и сына с наступающим Новым годом, желаю вам здоровья, счастья и хороших чудес! Вы прекрасная мать, Мария Петровна, замечательного парня воспитали! – и обратился к Вальке: – Вот, Валентин, сработало твоё волшебство – поправился я! Спасибо тебе большое. И я, как и обещал, заглянул на минуту.
Иван Сергеевич, извинившись, отказался от ужина, даже от чашки чая, но пакет с пирожками и бутербродами с благодарностью принял.
И напоследок вновь повернулся к Вальке:
– На, хоккеист, держи – это тебе ещё один подарок! Будь чемпионом! Береги свою маму! Всё, прощай, друг! С новым годом!
И, не дожидаясь благодарности, быстро сказал:
– Всё, бегу, до свидания, надеюсь, ещё встретимся! – ушёл.
Валька, как только дед Иван вошёл, сразу догадался, что у него за свёрток, и теперь в нетерпении сорвал обёртку. Да, это была великолепная хоккейная клюшка, лёгкая, изящная, сияющая лаком. Вдоль её жёлтой удобной рукояти по обе стороны бежали красивые, гордые, красные буквы – «ЧЕМПИОН».