«Заходи, дорогой мой Джонни, заходи! Ты даже не представляешь, как я рад тебя видеть. Извини, что не встретил тебя внизу, да и сейчас не могу встать и заключить тебя в объятья…
Спасибо, Джонни. Но этого не надо – я уже смирился с тем, что никогда не смогу ходить. Врачи, говоришь? Боюсь, что я уже побывал во всех лучших клиниках, которые съели весомую часть этого проклятого наследства, но ног мне так и не вернули… Можно сказать, что я их продал. Как думаешь, выгодно ли?
Да, Джонни, я всегда был циником. Помнишь, что говорил Бомарше: «Если бы я не смеялся, то мне пришлось бы заплакать!» Ну, или что-то в этом духе…
Нет, это не глупости. Ты просто не знаешь всей правды. Да, я действительно упал с лестницы – с той самой, по которой ты только что поднимался из холла – и повредил позвоночник. Вот только никто кроме меня не знает почему. Все думают, что я был пьян, и, возможно, запутался в собственных шнурках. Как видишь, я не могу не шутить… Должно быть, только слуги знают правду. Ну, или догадываются. Однако они будут молчать, а я вполне этим доволен – путь лучше уж ходят сплетни…
А-а-а, разгорелись глазки?! Не надо, Джонни, я же знаю, что ты всегда отличался любопытством. А мне… Мне просто необходимо кому-то выговориться. Подай-ка вон тот колокольчик – он лежит на краешке стола. Впрочем, не надо, Себастьян и так услышит. Эй, Себастьян! Себастьян! Где ж это его носит? Се… А, появился наконец. Да нет, друг мой, я не сержусь. Принеси-ка нам бутылочку вина. Да, моего любимого. А лучше – две. Сдается мне, что разговор у нас будет долгим, аж в горле пересохнет. Давай-давай, живо!
Верно, Джонни, я хочу напиться… Почему? Всему свое время. Пододвинься-ка поближе – есть вещи, о которых не говорят громко. Слушай внимательно и обещай, что не поймешь меня превратно. У нас с тобой не больше часа – обещай, что уедешь отсюда засветло. Молчи! Так… Понимаешь, так надо. Считай, что сделаешь мне огромное одолжение. И еще… Пожалуйста, не считай меня сумасшедшим. Я сломал спину, а не голову… Да, шучу, шучу по-прежнему…
Аааа, вот и вино явилось! Дай-ка мне бутылку. Нет-нет, ты пей из бокала, а я буду так… Как в старые студенческие времена. Помнишь Лондон? Эх, молодость, молодость… Ты свободен, Себастьян, я позову, если, что-то будет нужно.
Отличный слуга… Человек старой закалки – теперь таких днем с огнем не отыщешь.
Ну, а теперь время поведать историю. Придется покопаться в кое-каком грязном белье, но уж без этого никак. Кстати, я буду далеко не главным героем…
Ты уже знаешь, что я рано остался без родителей. Да, тот несчастный случай, про него еще писали в газетах. Арчибальд Лейсдейл – дядя по отцовской линии – был моим единственным родственником, вот только он обо мне имел самые смутные представления. Да, Джонни, они с отцом не поддерживали дружеских отношений – какие-то старые обиды. Однако сейчас мы сидим именно в его кабинете. Как единственный наследник, я получил его дом, его состояние и… его проклятие.
Всему свое время, Джонни. У нас есть еще час или около того...
Дядя был известной в округе личностью. Душа компаний, кутила и игрок - он без труда спустил все свое состояние, и только выгодная женитьба спасла его от полного краха. Что тут говорить, жена была полной ему противоположностью. Я видел ее…портрет. Налей себе еще. Как знаешь, а я выпью.
Брак был по расчету. Нет, Джонни, она не дурна собой. Была… Просто… Ну, сравни шторм и штиль на море. Шторм – это дядя.
Ну, так вот, время текло незаметно, а он так и не думал изменять своим привычкам. Нельзя сказать, что супруга была в восторге, однако она слишком уж буквально воспринимала святость брачных уз и, наверно, считала это испытанием, ниспосланным свыше.
Единственное, чего она никогда бы не простила своему непутевому мужу, так это измены. Если бы узнала о ней, конечно, ведь дядя изменял ей направо и налево – только по-тихому. Женщины были для него вообще лишь способом самоутвердиться, ну, и удовольствие получить, как же без этого, мой друг.
Все началось, когда во время одной из дружеских попоек, - он называл это «съездить в город по делам» - его взгляд упал на Амбер О’Конелл, популярную певичку, довольно вульгарную особу, однако не лишенную какого-то прямо-таки мистического шарма. Представь себе, Джонни, даже такой законченный эгоист, как мой дядя, оказался способен влюбиться! Роман был очень бурным и неизвестно чем бы окончился, но Амбер уехала в Европу с концертной программой кабаре. Дядя места себе не находил… И вот…
Да, Джонни, тебе этого не понять! Ты вообще предпочитал книги общению с хорошенькими студентками. Ну-ну, не обижайся. Все дело в том, что ты, возможно, и был прав… Почему? Сейчас узнаешь.
Так вот – эта самая Амбер прислала моему дяде письмо, в котором сообщала, что их отношения продолжатся только при условии…его женитьбы на ней. Дескать, ей надоело слыть за даму полусвета и все такое прочее. Зная, как дядя к ней привязан, она прямо-таки требовала его развода с женой – разумеется, он ей ни словом не обмолвился о том, что сам не имеет ни гроша, и что при разводе…
О, это был тяжелый удар! Бедняга был готов пустить себе пулю в лоб. Наверное, лучше бы он так и поступил, но…
Слушай же дальше. Однажды поздним вечером, жена прибежала в дядин кабинет – в тот самый, где мы сейчас сидим – и, захлебываясь рыданиями, воскликнула, что кто-то смотрит в окно ее спальни. Да, я уже говорил тебе, что чувств друг к другу они не испытывали, потому и спали в разных комнатах. Дядя, разумеется, не поверил, но, чтобы успокоить супругу, позвал любимого слугу и вместе с ним обошел весь сад. Ты его видел – он довольно обширный, правда сейчас запущен, но мне…как-то недосуг там убираться… Шучу, да, снова шучу. Конечно, они никого не нашли там.
Глупости, говоришь? Да, вполне возможно. Однако его супруга была крайне впечатлительной. Представляешь, каждую ночь ей мерещился темный силуэт за окном! Нервы? О, разумеется, нервы сыграли здесь важную роль – бедная женщина потеряла покой и сон, стала походить на призрак и вскрикивала от каждого шороха. Она постоянно чувствовала на себе чей-то недобрый взгляд. Представляешь, Джонни, постоянно! Каждая ночь превращалась для нее в пытку. Даже при занавешенных шторах она продолжала чувствовать чье-то незримое присутствие за окном, и от этого становилось еще страшнее. Больница? Супруг отговорил ее от этого шага. Почему? Сейчас узнаешь.
Однажды утром она не вышла из спальни. Служанка открыла дверь и упала в обморок, увидев посиневшее лицо хозяйки и петлю, захлестнувшую ее шею. На туалетном столике лежал клочок бумаги, на котором дрожащая рука вывела только два слова: «Это лицо!»… Ну, вот и все. А дядя стал полноправным наследником всего имения.
Нет, Джонни, это только начало. Никто не видел, как любимый слуга ночью ушел на пустырь и там сжег черный плащ и восковую маску, которую сложно было отличить от настоящего живого лица, если бы не ее мертвенное выражение. И никто не знал, сколько дядя заплатил ему после того, как вступил в права наследования. Да, Джонни, я знаю. Откуда? Дай-ка я отхлебну еще – времени у нас осталось не так много.
Прошел месяц или около того. Слугу нашли утром. Он лежал на полу своей каморки и его бледное лицо, обезображенное гримасой ужаса и немым криком, смотрело в сторону маленького грязного окошка. Врач констатировал разрыв сердца…
Нельзя сказать, что дядя особенно горевал по этому поводу. Ты же понимаешь, Джонни, что секреты на двоих не делятся. Слуги, конечно, начали шептаться, но дядя оборвал их догадки на корню. Он вообще стал каким-то раздражительным и более замкнутым, чего с ним никогда раньше не было. Создавалось впечатление, что он постоянно прислушивается к чему-то, что ведомо только ему одному. А еще он перестал поднимать шторы на окнах своего кабинета.
Та ночь была ненастной. Ветер выл в вершинах деревьев, а луна, изредка проглядывающая сквозь разрывы черных туч, походила на лицо мертвеца. Дождь то затихал, то расходился с новой силой и бешено стучал в окна. Именно в эту ночь вся дворня была перепугана дикими криками, неожиданно разнесшимися по дому. Дядя с перекошенным от ужаса лицом стучал во все двери и надрывно кричал: «Глядит! Глядит! Пусть перестанет!». Потом он схватился за сердце и со стоном осел на пол. Слуги перенесли его в спальню и вызвали доктора. Беднягу кидало то в жар то в холод, он не узнавал никого вокруг и лишь бормотал что-то нечленораздельное. Приехавший врач констатировал горячку.
Нервы и совесть? Все может быть, Джонни, все может быть… Но скажи тогда, почему садовник, сидя на кухне за стаканом вина, клялся и божился, что поутру видел на размытой дождем земле следы босых ног? Вернее, изящные следы женских ножек? И почему дядя, когда прошел припадок, тут же приказал его уволить, а землю под окнами дома посыпать…толченым стеклом? Слуги только шептались между собой и крепче запирали двери на ночь.
Пришедшее известие о том, что уже знакомая тебе Амбер О’Конелл покончила с собой, шагнув из окна парижского гостиничного номера, послужило началом конца. Поговаривали еще, что она не выбросилась, а ее…вытолкнули, и это при том, что дверь в номер была заперта изнутри. Странно, правда?
Дядя поднялся в свой кабинет, закрыл двери, достал из ящика стола револьвер и вставил ствол себе в рот… Вот так, Джонни, я и стал наследником…
Не смотри на меня такими глазами! Нет, я не сошел с ума, это было бы слишком просто. Как думаешь, почему я, тот, кто невольно выиграл от всей этой сделки с дьяволом, упал с лестницы в ту злополучную ночь на пятницу?! Я споткнулся о ступеньку, когда в ужасе убегал из этого проклятого кабинета, увидев в окне…
Черт, моя бутылка почти подошла к концу… Передай мне свою, если больше не хочешь. Спасибо.
Бледное лицо, прильнувшее к оконному стеклу… Глаза, в которых застыли боль и тоска. Они смотрели прямо в душу, сжимали сердце холодными тисками… И улыбка. Улыбка мертвеца, тихо качающегося в петле. И это в окне второго этажа!
Ну, вот, пожалуй, и все. Тебе пора, Джонни. Нет, врач мне не нужен. Уходя, подними, пожалуйста, шторы – начинает темнеть, а значит она скоро придет. Наверно, ей холодно и одиноко там, в темноте… Она говорит со мной Джонни… Странно то, как живые и мертвые могут иногда понимать друг друга. Может быть, ее мучает чувство вины за меня. А меня, наследника, за нее…
Она же не желала мне зла. Она просто…хотела домой».