Мир ловил меня, но не поймал,
Расставлял ловушки и капканы,
Смешивая смысл всех начал,
Подменяя сущности обманом.
В странствиях я истину искал,
Жадно пил с источников познанья,
Презирая жадности оскал,
Постигал основы мирозданья.
По чужим дорогам -не ходить,
За чужой добычей-не гоняться,
Не учить, как яблоне родить,
А ненужных трудностей-чураться.
Нелегко понять, что благо есть,
Не поддаться плоти искушенью,
Чтобы полнозвучный благовест
Вёл тебя в Христово воскресенье.
(Марина Барщевская, Григорий Сковорода)
БЕСЕДА 2-Я
Нареченная Observatorium specula(дозорная башня), по-еврейски — Сион
Что есть истинное блаженство? На чем оно твердо стоит? — Конечно, камень этот есть великий, дивный и единый.
Персонажи: Афанасий, Яков, Ермолай, Лонгин, Григорий
Афанасий. Скажи мне, Григорий, для чего эллины назвали блаженство ;;;;;;;;;; то есть благоразумие, а блаженного ;;;;;;;; ?
Григорий. Ты ж мне скажи, для чего евреи назвали это же светом? Оно не солнце. «Воссияет вам, боящимся имени Моего, солнце правды...» Малахия.
Афанасий. Не для того ли, что умное око, как свет и фонарь во тьме, предводительствует нам, когда блаженства ищем? А всякое сомнение и невежество есть тьма.
Яков. Умное око нам вождь во всех делах. Неужели хорошая скриница(цилиндрический футляр) и табакерка наречется у тебя свет и благоразумие?
Григорий. ;;;;;; или Даймон, или демон — значит дух видения. Каждый же человек состоит из двоих, противостоящих себе и борющихся, начал или естеств: из горнего и подлого, то есть из вечности и тления. Поэтому в каждом живут два демона или ангела, то есть вестники и посланники своих царей: ангел благой и злой, хранитель и губитель, мирный и мятежный, светлый и темный... Справьтесь, о друзья мои, с собою, загляните внутрь себя. Ей, сказываю вам, увидите тайную борьбу двоих мысленных воинств, особенно при начинании важного дела. Вникните только и возникните на мысленное поле вашего сердца, всех океанов и всяких небес пространнейшее. В один час сколькие тысячи перелетают пернатых, и молнии быстрейших дум ваших во все концы Вселенной, и во всю поднебесную пресмыкающихся? Нет дела, ни самого мелочного действия, которому бы не были они началом и семенем. Горнее ополчение духов немолчно вопиет: «Кто, как Бог?», «Всякая плоть сено, и ничто». «Дух животворит слово Божие». «Внял ли ты рабу моему Иову?» «Ты, Христос, сын Бога живого...» А дольнее в бездне сердечной противоречит: «Нет Бога». «Плоть и кровь все животворит». «Зря ли чтит Иов Бога?» «Доходы то делают». «Христос обманывает народы...» Обе армии, как потоки от источников, зависят от таковых же, двоих своих начал: горнего и дольнего, от духа и плоти, от Бога и сатаны, от Христа и антихриста. Великая и благая дума есть главный ангел, весть благая, совет правый, уста премудрые, язык ново-огненный, благовестие мира, слово жизни, семя благословенное, слово спасительное и напротив того. Теперь скажи, Афанасий, борются ли твои мысли?
Афанасий. Ей, отгадал ты! Одна мысль вопиет во мне, или скажу с пророком Захариею: «Ангел, говорящий во мне,— новое, но полезное возвещает Сковорода». А неприязненный ангел хитро противоречит и шепчет, как Еве, вот что: «Тонко чересчур прядет, не годится на рубаху паутина». Я же в Исайи недавно читал: «Полотно паутинное ткут», и не будет-де им во одеяние. Говорит о ветрогонах, поучающихся тщетному, презревших полезное. И подлинно - «Лета наши, как паутина».
Яков. Ябедник из тех же законов, как змий из тех же цветов, не мед, но яд высасывает; а дьявол в той же Библии весь вкус из своего чрева, как паук паутину из собственного своего брюха тончайше и глаже шелка, ведет, а не от Божиего духа, как министр Лже-Христа, а не законного царя, которого верховный благовестник вот чем хвалится: «Мы же ум Христов имеем».
Л о и г и и. И я чувствую моих духов борьбу.
Ермолай. А во мне таков же спор тайно шумит.
Яков. Это и дивно, и не дивно. Дивно, что мало кто усердствует заглядывать внутрь, испытывать и узнавать себя. А не дивно потому, что непрерывная брань в каждом сердце до единого не успокаивается. Во мне самом сердечный избыток, или неисчерпаемый родник, от самого рождества моего не родил ни слова, ни дела, чтоб начинанию его преисподних духов с небесными силами брань не предыграла, так как на небе борющихся ветров шум предваряет грядущую весну. Это мне неведомо было в юношеских летах. Буйные мои мысли презирали притчу: «Всяк Еремей про себя разумей». Странные редкости и ветреные новости отманивали их от вкуса, как той, так и этой общенародной речи: «Хорош Дон, но что лучше, как свой дом?» Казалось, что в доме моем все для меня равно приятели. А мне и на ум не приходило евангельское изречение: «Враги человеку домашние его». Наконец, усилившаяся, как пожар, в телесном домишке моем нестройность буйности, расточенных по беспутиям мыслей, будто потоки южного ветра, собрала воедино, а мне на память и во внимание привела сказанное к исцелевшему бесноватому слово Христово: «Возвратись в дом твой». От того начала, благоденствия моего весна воссияла. Итак, слово твое, Григорий, и дивно, и не дивно, и новое, и древнее, и редкое, и общее. Однако благая во мне дума, или скажу с патриархом Исааком: ангел мой похваляет слово твое, а клеветник нем.
Ермолай. Ангел твой, о друг ты мой Яков, «который тебя сохраняет от всякого зла», не прельщается, похваляя древнюю новость и новую древность. Все то не великое, что не заключает в себе купно древности и новости. Если во времена соломоновские не едали грибов, а ныне встал изобретатель их, это не великое, ибо не древнее, а не древнее потому, что без этого люди живали издревле блаженно. Что древнее, как премудрость, истина, Бог? Все дела не для всех, а это — всем временам, странам и людям, столько для каждого нужное, сколько для корабля компас и кормило, а для путника Товии — наставник Рафаил. Премудрость чувствует вкус во всесладчайшей истине, а истина скрывалась в Боге и Бог в ней. Это единый краеугольный камень для всех зиждущих храм блаженства, и премудрая симметрия для строющих ковчег покоя. Вот она единая, святых святейшая, древностей древность. Но где ты мне опять найдешь сердце, управляемое компасом и телескопом веры Божией? Вот эта ж самая древность есть предивная редкость, новость, чудо! А хулящий ее есть пакостник плоти, ангел сатаны. Не люди тому виною, но сердцами их овладевший хульный дух.
Л о н г и н. Да, вспомнил и я, что Христов наперсник называет закон его новым: «Новую заповедь даю вам». Правда, что истинная есть Соломонова притча: «Брат от брата помогаемый... и проч.». Есть такая же и русская: «Доброе братство лучше богатства».
Однако этот необоримый град все презирают, и дружеской любви адамант блистает весьма в редких местах. Вот тебе новинка! Но опять, когда превечный этот совет есть древнейшая всех тварей симметрия и «крепка, как смерть, любовь», ревностным сострастием, всех миров системы связавшая и обращающая, тогда он же в послании своем нарицает его ветхим. Сам богочеловек, которого не подлый дух, по праху ползущий, как змий, но вышний архангел деве благовестит, нарицается новым Адамом и ветхим днями: «Бог любви есть». И так: «Немы да будут уста льстивые», слово твое, Григорий, хулящие.
Афанасий. А мне взошли на память гордые мудрецы пышной плоти, с ругательством вопрошающие: что есть сатана, где он, подай его, проклятого, сюда, мне в руки. Много ль у него рогов?.. Не правду ли сказывает апостол: «Хуля — не разумеют»? Судите — не они ли сами с рогами? И не забавны ли для сына Сирахова? «Нечестивый, проклинающий сатану, сам клянет свою душу». Умный в карточной игре лабет(недобор взяток) быть может, а благой и злой дух есть для них небыль. Вот тебе преддверие в лабиринт безбожия! Уничтожив ангельские чины, легко сказать: «Нет Бога». Так как затаскав по-филистимски живой воды потоки, сам собою становится источник неисследованным и невероятным.
Яков. Оставь филистимов и хамов: «Всяк Еремей про себя разумей». Не люди сему виною, но овладевший сердцами их дух клеветнический. Если в тебе человеческое сердце, сожалей, а если угодно, ревнуй и гневайся, но избегая вражды и злобной гордости с ядовитою насмешкою. Кто гонит человека за веру, есть самый главный Божиему человеколюбию враг, равен озлобляющему нищего за то, что не захотел Христа ради в милостыню принять одежды. Берегись, друг мой, дабы не вкрался, под светлою маскою в недро твое хитрый змий, дабы ангельская любовь к Богу не преобразила тебя в дьявола для людей. Не забывай учительского пути: «Не знаете, какого вы духа». Ангельскими языками говори, а людей все люби. Истинная любовь не самолюбива.
Григорий. А я радуюсь о единомыслии нашем. Довольно мне вас четырех согласие. Горные мысли в тяжко сердных душах не водворяются! Самый чистейший спирт небесный, нареченный у эллинов ;;;;, по-римски тоже аура, не живет разве только выше облаков. Возвратимся ж на путь течения речи нашей. По числу ангелов разделите весь род человеческий на два рода: на вышний и нижний, на правый и левый, на благословенный и отверженный. Теперь можно всякого вопросить: «Наш ли ты или от супостатов наших?» «Какого духа ты?» Нет здесь нейтральности по двойному роду людей, вспомните евангельское распутие: путь узкий и пространный, правый и левый. Жизнь наша есть путешествие. Левый, через триумфальные ворота, через увеселительные перспективы и цветоносные луга, низводит в преисподнюю, прямо сказать, в грусть не усыпающих в душе червей. Правый во входе жесток и стропотен, в прочем мало-помалу гладок, напоследок сладок, в исходе — сладчайший. Так как всякое благое дело в зачатии и в корне горькое, а в половах своих сладкое, и сеявшие со слезами жнут с радостью. Правым шествует род праведных, за руководством ангела мирного, верного наставника, хранителя душ и тел наших. И как сам вождь их светел, так и род этот благоумный, благодуховный, благоуханный, а жизнь их есть вот то-то: эвдемония, благовоние, благовеяние, какое дышит смирна, стакта и касия. Отсюда родилось у нас слово благоговение, отсюда у древних всякая благоспешная удача называлась диксиома! Десничие, правой руки дело, а люди — сыны света и десницы, например: Вениамин — значит сын десницы. Шуйский же род, или левый, во всем правому противен. Негодную подлость и у нас, в Малороссии, называют шуя. Без сомнения то же, что шуя и чуть ли не отсюда родилось слово — ленивый. Будто левин сын, не десницын. Но я уже заврался. Вот вам для чего в эллинской древности блаженство наречено ;;;;;;;;;;.
Афанасий. Ныне мне открылись Павловы речи: «Примите меня, как ангела Божьего». «Христово благовоние мы». И сам таков есть всяк, к каковому ангелу прилепляется. Сии суть добрые девы. «В благовоние мира твоего течем?» Но ах! Скудно их... Не пусто плачет, о Иеремия! «Оскудели добрые девы». Род лукавый и называется также ;;;;; — эфир, aether — эфир (лат.), Coelum, quod supra nubes [Небо, которое над облаками] (лат.), В Библии: «Дух холода тонкого». «Царство духа есть Бог».
Род прелюбодейный повсюду умножается. Все они не войдут в брачный покой чертога жениха. «Не знаю вас!»
Ермолай. Мне непрестанно в очах мечтается искуситель учителя нашего в пустыне. О бесстыдный! На кого не дерзнет наступить, когда козненные свои наветы не устыдился воздвигнуть на главу всех Божиих мужей и пророков? «Кинься вниз». Возможно ли, дабы повалился в дольнюю грязь и подлость смрадную, сказавший истину: «Я от вышних». Кто свыше и в горнем рожден, никак не вмещает духов, отсылаемых в стадо свиное: «Вы от нижних». Но опять, сколь приятен был ему ангел в саду, побуждающий его к высоте терпения, по благоволению и естеству горнего Отца его.
Л о н г и н. Конечно, тебе сад, где беседуем, навел такие мысли. И мне перед нами цветущие лилии сельные, дышущие в обоняние наше фимиамом своего благоухания, возвели на сердце сидящего на гробном камне Матфеева ангела, благовествующего мироносицам единого человека: «Род же его кто исповедает?» «Я цвет полевой и лилия долин». Для стерегущих гроб ангел мой ужасен, но для мироносиц сколь красен! Световиден, как молния и как лилия, исполнившая воздух благоухания. Не оно ли моего тайно касается обоняния, услаждая горящее во мне, с Клеопою и Лукою, сердце мое?.. «Крылья ее, крылья огня». «Полечу и почию».
Афанасий. Нет, брат, постой! Высоко не долетишь. Дабы возмочь обонять благоухание нетленного человека, нужно нажить такой нос: «Нос твой, как столп Ливанский». Сим-то носом обоняет Исаак ризы сына своего Иакова. Потеряли было сей нос и зато услышали вот что: «О несмышленные галаты!» «И косные сердцем...» Остервеневшую луну и земного человека каждое око видит. «Безумный, как луна изменяется». До небесного такого человека: «И поднимется от земли жизнь его, как первородное луны; не узрит, разве пребыстрое чувство». «Тебе подобает расти, мне же...» «Пребудет с солнцем и прежде луны». Все те были безносые, которых вопрошает Павел: «Приняли ли Духа Святого?» Мы-де и не знаем, есть ли и что он значит? Хотя царедворец, однако, без носа был тогда и евнух тот, что спрашивал Филиппа: «Скажи, о каком человеке столь великолепно говорит Исайя?» Не без толку у евреев не ставили в священники безносых и кратконосых. Лишенный чувства, обоняющего Христово благовоние, и не могущий похвалиться: «Знаю человека», как может показаться другим невеждам: «Вот ягненок Божий». Соломоновская невеста кроме похваляемого братом носа имеет голубиные очи. Такими благородными чувствами не дивно, что провидит не стареющегося оленя, высоко скачущего и перескакивающего по горам и холмам: «Чувство праведных благопоспешно».
Яков. Носатых носатый хвалит. Ангел Божий, схвативший вверх за волосы Аввакума и Филиппа, может и друга нашего Лонгина поднять в горнее. Неужели думаешь, что он лыс? Думаешь так, а оно не так. Дух веры не прозорливая ли есть премудрость? Не она ли есть блаженная седина и волосы: «Волос головы вашей не погибнет». Не он ли восхищает и хор мироносиц? Благоуханное миро Божьей веры в сердце их, достаточный для благовестника повод, чтобы схватить и поднять их из ползания в горнее. Вера зрит неосязаемого человека, и он не смотрит на тлень, кроме веры: «Господи, очи твои зрят на веру». Этот благовестил сына и пречистой Марии, этот и Захарии, но при Фимиаме же веры, этот же обещает родителям израильского избавителя Самсона. Но и здесь действует не гибнущий волос веры: «Железо не взойдет на голову его». Эти же волосы и нетленные веры лучи украшали и озаряли и Моисееву голову, восхитили Еноха и всех таковых с Павлом: «Поднял вас, как на крыльях орлиных, и привел вас к себе». Воплощенный ангел Павел хвалится, что и ему волосы головы помазал Бог духом своим так, как и Исайи: «Помазавший нас Бог...» «Дух Господен на мне...» А как верует, так и благовестит ползущим: «Встань, спящий...» Так, как Исайя некоему горестному книжнику: «Что ты здесь, и что тебе здесь?..» То же, что евангельский ангел: «Что ищете, нет здесь...» «Там его узрите, о косные сердцем!» И восхищает их в горнее галилейское, где «видевшие его, поклонилися ему...» «И тот невидим был им». Тогда прямо увидели, когда стал невиден и не осязаем так, как когда исчез из глаз телесный друга моего болван, тогда осталось в моем сердце сердце его, как магнитный дух в стальном кольце: «Крепка, как смерть, любовь...» «Крылья ее — крылья огня». А когда плотская любовь столь сильно веет и гонит к смертностным вожделениям, то равно и дух Божией любви жесток, как буря, шумен, как от вина, углием огненным и пламенем варит, как ад, жжет сердце, воскрыляет и устремляет в горнее: «Жестока, как ад, ревность». И так мило мне, когда признался Лонгпн, что рушит сердце жало ревности Божией и утробу ему так, как Луке и Клеопе. Признаться ли вам, что и мою утробу трогает тот же пламень? Часто он угашается плотским жаром. Но кто прямо вкусил красоты горнего человека, сил любви ни вода многая угасить, ни реки потопить не могут: «Ни настоящая, ни грядущая...» «Ополчится ангел Господен...» Простудит Вавилонскую печь и избавит их. «Исчезнет сердце мое и плоть моя...»
Григорий. Вот уже слышали мы — о двух началах, о двойном роде ангелов и людей, о двоепутии человеческой жизни. Впрочем, ныне сами домысливайте, что от сих же источников рождается двойной вкус в Библии: добрый и лукавый, спасительный и погибельный, ложный и истинный, мудрый и безумный...
Яков. Нет легче домысливать, как в этом. Змий из той же коровы сосет молоко и преображает в яд, а человек слушает притчи: «Взбивай молоко — и будет масло». Душевному человеку Лотово пьянство, Давидово и Соломоново женолюбие — смрад, яд и смерть, а духовному — благовоние, еда, пища и жизнь. Вера горняя возьмет змия и не язвится, в печи не опаляется, в море не погрязает, яд и смерть ест и пьет, и оттого здоровая, вот «знамения верующим!». Библия есть не только корова, но и ад, и змий, и лютый поглощающий лев. Но в жестокости сего льва находят с Самсоном сот сладости: «Десница твоя примет меня...» Этот дракон для таких целительный, и дерево сладчайших райских плодов, но не тем «полижут прах, как змии, ползущие по земле». «Тот сотрет твою главу», чудо израильское! Где вера находит сладчайшую, паче меда и сота, пищу, там тяжкосердную душу кусают песьи мухи и шершни: «Пошлю на них шершней...»
Афанасий. Берегись, Яков, ты уже сделал Библию древним чудовищем, мучившим издревле египтян. Имя ее — Сфинкс, девичья голова, туловище львиное...
Яков. Без обиняков, друг мой, сказываю, что она-то есть лев, обходящий Вселенную, рычащий и терзающий, напавший на бедного читателя с левой стороны. Пропал он в адских ее челюстях. Ты же, о Израиль, не бойся Иаков! «Встретит его, как мать», укроет его от зноя, успокоит в матерном лоне, удостоит хлебом и напоит водою. «Вода глубока — совет в сердце мужа». «Пьющий от воды сей, не возжаждет вовеки».
Афанасий. Так не она ж ли есть и блудница у Соломона, за которой следом волочатся буйные молодчики? Она горчайшая ада. Бегут-де, «как олень, стрелою уязвленный в ятра». «Не знающий, что на душу свою течет». Куда она заводит их? О лютый язык ее! «Зубы его, зубы львовы, убивающие душу...»
Яков. О друг мой! Отгадал ты. Вот та блудница. «Слова потопные, язык льстивый блудницы». Она наводит всемирный потоп. Но вера с Ноем из негниющего зиждет себе безопасную храмину. Она по-римски — агеа, то же, что по-эллински — ;;;;. Это имя Божие. «Покроет тебя Божие начало». От этой блудницы спас ангел обручника: «Иосиф, не бойся». Немного не попал, мимо Рахили, на прелоокую Лию.
Ермолай. Не отгадаю ли и я? Не Библия ли есть те смертоносные источники, преображаемые Елисеем в спасительные, когда их осолил солью пророк? Засорили их филистимляне.
Яков. Ты в самый центр попал. Очищает их Исаак, осоляет Елисей, освящает, погружая в них Христа, Предтеча, а сам Христос претворяет безвкусную их воду в вино новое, которое «веселит сердце человека». А Моисей горним жезлом разделяет и услаждает невкусную их горесть по-Павловому: «Слово ваше да будет солью растворенное». «О Боге похвалю слово, о Господе похвалю слово».
Л о н г и н. Дух гадания тронул и меня. Не она ли есть тот, что в Данииле, семиглавый змий, жен и младенцев погубляющий? «Змий сей, которого создал ты». Хоть он кит, хоть дракон, есть то Библия.
Яков. Не излился ли на вас, други мои, дух этот от Вышнего? «Изолью от духа Моего». «Старцы ваши сны узрят...» Кто силен такое разрешить, если не будет Бог с ним? Дух веры все испытывает и все открывает. Этому змию в челюсти вместо соли ввергает Даниил гемолку, пилюлю или котишок. Тогда сего аспида малое отороча повести может.
; ; м о л а й. Любезный мой котишок, что значит сей шарик? Или вопрошу тебя по-еврейски: манна — что это?
Яков. Он слеплен из смирны, из древесной шерсти и из тука. Пошел прямо в брюхо змиино.
Ермолай. Говори, друг мой, поскорее, не мучь меня. «Доколе возьмешь душу нашу?»
Яков. Фу! Разве не знаешь, кто был в чреве китовом?
Ермолай. Ах! Ты теперь пуще омрачил меня.
Яков. Веровал, тем же заговорил. Этот шарик - присносущный центр пресвятой вечности. В храмах Божиих изображается так:
В центре треугольника око.
1. Альфа — всякую тварь предваряет.
2. (w —омега, после всей твари остается.
3. Вита есть рождающаяся и исчезающая середина, но по началу и концу вечная. Сия троица есть единица:
«Трисолнечное единство», «недремлющее око...»
Ермолай. Не знаю, что-то Афанасий все улыбается.
Афанасий. Треугольник твой, Якуша, пахнет Пифагором. Опасно, чтоб ты не накадил и духом Платоновским , а мы ищем Христова духа.
Л о н г и н. И мне кажется, будто запахли платоновские идеи.
Яков. Пифагорствую или платонствую — нет нужды, только бы не идолопоклонствовал. И Павел и Аполлос суть ничто с Авраамом. «Ибо никто не благ...»
Григорий. Дайте покой! Пожалуйста, не трогайте его. Он слово благое извлек от верующего сердца. С верою грязь у Бога дражайшая чистого золота. Не на лица глядя судите. Вспомните вдовин пенязь(монета). Не заключайте боговедения в тесноте палестинской. Доходят к Богу и волхвы, то есть философы. Единый Бог иудеев и язычников, единая и премудрость. Не весь Израиль мудр. Не все и язычники тьма. Познал Господь сущих его. Собирает со всех четырех ветров. Всяк для него есть Авраамом, только бы сердцем обладал дух Божией веры: без коей и Авраам не мог оправдаться, и никто иной. Единый дух веры оправдает и племя, и страну, и время, и пол, и чин, и возраст, и разум. Иноплеменник Наеман исцелился в Иордане, где тщетно омывался необрезанный сердцем Израиль. Какое глупое самолюбие! Кланяетесь в храмах треугольнику, изображенному не разумеющим этого живописцем, а сей же образ, у любомудрцев толком божества озаренный, ругаете. Не сие ли есть: «Кланяетесь тому, чего не знаете?» Не разжевав хлеба Христова, как можете претворить и пресуществовать в животворящий сок? Не это ли суд себе желать и смерть, дабы исполнилось писание: «Идя, удавился?» Взгляните, слепцы, на Божие хлебы, называемые просфора, то есть приношение. Не видите ли, что на одном из семи, на верху его ложе треугольника, вырезанного копием священничьим, раздробляемого и влагаемого в уста причастникам? Священник не пророк ли есть? А пророк — не любомудрый ли, и прозорливый муж, ни министр ли и апостол Божий из тех числа: «Безвестную и тайную премудрость твою явил мне Ты». «Научу беззаконных путям Твоим». Не хлеб сей есть, но хлеб преосуществленный, он есть дух Божий, тайна троицы, и не вино стихийное, не вино физическое, но вино новое нетления, вино Христовой премудрости, веселящей сердца верных. Духа премудрости в хлеб и в вино если не вдунуть, что осталось вкусить? Разве смерть: «Смерть спасет их». «Близко ты, Господи, у стен их, далече же от сердец их». Того же ради пророк Даниил влагает в челюсть змииную таинственный хлебец.
Афанасий. Какой вздор! Там хлебец в устах змииных, а у нас треугольник в хлебце. Не лепится что-то, не могу согласовать.
Григорий. Как ты, друг мой, остр и шаток в ругательствах! А в разуме пророческих тайн сердце твое коснее черепахи. Разжуй хорошенько, почувствуешь вкус.
Там хлебец в голове змииной, а здесь треугольник в хлебе. «Тот сотрет...»
Афанасий. Воля твоя, не лепится. Там в голове, будто в горшке, хлеб, а здесь, в хлебе, хлебик треугольный. Хлеб и горшок — разница.
Григорий. О косный галат, мой брат! Догадайся, что змиина голова и хлеб есть то же.
Афанасий. Боже мой! Это невместимо для сердца моего.
Григорий. О любезное мне, простое твое, но неверное сердце!
Афанасий. Разжуй мне, тогда могу поверить.
Григорий. Библия не змий ли есть? Вход и дверь ее, не главизна ли книжная? Семь дней не семь ли глав? Семь солнц не семь ли хлебов? Не в эти ли хлебы вкидает Даниил хлебец? «В солнце положил селение свое». «Тот сотрет твою главу».
Солнце зашло... Прощайте!