Люди-привычки, люди-роботы, человек-план, весельчак и человек-Пьеро и ещё много других разновидностей человека-разумного, если это всё же так на самом деле. Но что-то всегда должно объединять, быть общим, может быть даже отличительным признаком, в чём я не совсем уверен, но всё же… И осознанно или не замечая того, борясь или укореняя и заражая других, сдавшись или обманывая себя, человек так и не научился отпускать вчерашний день, жить сегодняшним и смотреть в завтрашний. Эти зацепки-крючки из вчера не дают покоя: и мы живём всё теми же привычками, которые сложились ещё много раз вчера, действуем по отлаженным механизмам, приносившим успех ещё много раз вчера, планируем за много раз вчера вперёд много раз сегодня и завтра, но так ли это будет сегодня и завтра, неужели ничего не изменилось и не подвергнется этим изменениям?! Мы запрограммировали себя на много раз вчера! И совершенно не смешны ваши шутки из вчера сегодня, они не актуальны, они усвоены и отпущены, как бы хороши не были; и грусть ваша из вчера, о ком-то из вчера, кого уже нет сегодня и не будет завтра, зачем впускать и тащить их в своё сегодня?!
Люди сами причиняют себе боль: и все мы жертвы, и все мы ждём спасителя и верим в чудо. Так легче, так проще, нежели вставать, бороться, спасать и помогать другим встать, творить чудеса лично. И за спинами у нас невидимые рюкзаки, в которых куча разного ненужного хлама, место которому на свалке, но мы тащим его за собой, сопротивляясь любой попытке лишить нас нашего груза. А мир тонет, как тонут в море раненные корабли, так и люди скоропостижно уйдут ко дну под тяжестью своих рюкзаков.
* * *
- Мысли не материальны, ни в коем случае! Это человек обличает их в материю. Он творец своей мысли. Да, порой мысли становятся прогнозирующими и заставляют человека поклоняться мысли или бояться её. И кто-то перестаёт мыслить, а кто-то начинает служить мысли. Но мысль должна служить человеку, мысль! Порой мысли просто совпадают с действительностью и в этом нет никакого волшебства, и нет никакой сверхсилы мысли. Это обыденность, это реальность до тех пор, пока человек не придаст ей иной смысл, - и взгляд профессора, направленный прямо в глаза собеседника, застыл, будто бы ожидая вопрос, на который у него уже имеется ответ.
- То есть, вы хотите сказать, что мы возносим мысль в иной ранг и, если я правильно понял, силой всё той же мысли?! То есть, мыслью о мысли?! – с некой ухмылкой и долей недоразумения последовал вопрос.
- Нельзя понимать правильно или не правильно. Вы уловили суть, юноша, ведь мыслить одинаково мы с вами не способны и никто не способен. Можно понимать или нет, принимать мысль или отвергать её, жить мыслью или мыслить.
- Но это противоречиво! Вы запутываете меня!
- Запутывают нас мысли, они противоречивы, в этом их острота и опасность. И если вы запутались, молодой человек, значит вам необходимо перестать думать, взять тайм-аут, пока мысли не поглотили вас в вашей поглощённости мыслями, думайте по месту, - чуть ли не шёпотом закончил профессор.
- Но от чего же вы тогда здесь?! – продолжил шёпотом собеседник.
- Ты у меня на крючке! - схватив за ворот и, приблизившись лоб в лоб, дерзко и напористо сказал профессор, - Думай свои мысли!
Молодой человек сделал несколько спокойных движений наотмашь правой рукой и в комнату вошли два крепких парня в белых медицинских халатах и увели профессора.
- Этого человека уже нет в реальности, - вздохнул доктор и расстегнул верхнюю пуговицу рубахи, - Но он продолжает играть в свои игры…
* * *
В конце рабочего дня доктор Левицки собрал все карточки и личные дела своих пациентов, ведь сегодня пятница и впереди его ждали выходные. Вряд ли его ждал ещё кто-нибудь…
В тёмных и опустевших коридорах тяжестью звучали лёгкие шаги, эхом голосили скрипящие двери, местами появлялся мелькающий свет. Было довольно-таки жутко. Сквозняками отзывался ветер. Волнение наполняло ткани доктора и стремилось удушьем к горлу. Контроль над разумом был потерян. И, шарахаясь от очередного скрипа дверей, напуганный доктор Левицки столкнулся с дежурной медсестрой и с её непоколебимым спокойствием, обронив свои бумаги.
- Что же вы так, доктор, - прокуренным голосом начала она, - Так ведь и убиться можно.
И её тонкие губы вытянулись в улыбку. Чертовски алые… Пани Валевска.
- Вы слишком много думаете, Левицки, - обронила она, освежив тишину цоканьем каблучков.
Доктор собрал свои бумаги и направился к лестнице. Спускаясь вниз, с каждым шагом его голову наполнял хаос: некая недосказанность, волнение, пустые слова, смутные мысли. Левицки обронил взгляд на свою ношу: стопку бумаг венчало дело профессора Скавыша…
- Но ведь какая-то зацепка должна быть, - возбуждённо бормотал себе под нос Левицки, перелистывая дело профессора.
Он бросил стопку дел на широкий подоконник, остановившись где-то между третьим и четвёртым этажом, и урывочно перечитывая факты из биографии профессора, никак не мог найти ничего эдакого. Но шестое, седьмое или восьмое чувство доктора Левицки подсказывало ему, что он на правильном пути. Скоро клубок загадок должен был распутаться.
В голове доктора вертелись последние слова профессора «думай свои мысли». Наверное, в этом есть некоторый смысл, который и будет ключом к запертой двери.
- Что же этим профессор хотел сказать, - продолжал Левицки свой поисковый монолог.
В тот самый момент, когда доктор и профессор ещё сидели друг напротив друга, эти слова показались Левицки устрашением, запугиванием.
- А может Скавыш просто хотел завести меня в заблуждение?! Он уводил меня в сторону, в обочину от дороги, ведь я поймал его суть, - и Левицки будто бы передёрнуло, - Скавыш говорил, что нельзя понять правильно или не правильно, можно понять или не понять. И я думал как он, я уловил ход его мыслей, я понял его и это ключ к разгадке!
В голове Левицки всплыл давнишний разговор с профессором, когда тот только поступил на освидетельствование. Тогда всё показалось более явным и простым и требовало лишь проведения стандартных процедур с целью постановки диагноза о вменяемости или не вменяемости…
- Чёрт! – выпалил Левицки, - Он впутал меня в свою игру, он просто тянул время!
Оставив стопку дел на подоконнике, Левицки рванул в палату к Скавышу, понимая, что время идёт уже не в его пользу. В шестьдесят седьмой горел свет… Левицки не стал даже доставать ключ из кармана: было не заперто… Скавыша там не было.
На стенах палаты висели репродукции Тадэуша Цеслевского из цикла «Старая Варшава» с мелкой подписью в низу: 1923 год. Щелчок – и в голове Левицки вспыли слова профессора: «Полюбить старую Варшаву смогли лишь те, кто её видел».
- Он не мог видеть старую Варшаву…
- Что-то случилось, доктор, - окликнула Левицки дежурная медсестра, проводившая плановый осмотр больных.
- Эм, как вам сказать, - мялся Левицки, не зная, что ответить.
К его удивлению, это была не та женщина, с которой он столкнулся некоторое время назад в коридоре. «Что происходит?!». Состояние Левицки было похоже на состояние вакуумной растерянности и только мысли шевелили его сознание.
- Вы уж простите, доктор, но, по-моему, вам пора отдохнуть, - и она похлопала его по плечу, - Тем более мне нужно привести в порядок палату.
Левицки не мог понять, что здесь происходит. Ведь палаты обычно тщательно подготавливают либо после выезда пациентов, либо по их прибытию.
- Подождите, а разве эта палата никем не занята или профессора перевели в другую?! – возразил Левицки.
- Доктор, конечно, вам виднее, но у меня нет в сданных делах пациента по шестьдесят седьмой…
- Правильно, ведь я ещё не сдавал дела, - перебил её Левицки.
- Доктор, вы уже простите меня ещё раз, но вы видимо со своей работой совершенно забываете отдыхать, дела минут пятнадцать назад уже были у меня на столе и я разобрала их, - монотонно продолжала медсестра, - И поверьте вы мне, там не было дел по шестьдесят седьмой. И профессорских дел, - ухмыляясь, выронила она, - Там тоже не было.
Ничего не ответив ей и не усугубляя обстановку, Левицки ринулся к подоконнику, на котором оставил те самые бумаги, о которых велась речь. Но их там уже не было. Дела Скавыша не было и в общем архиве документов, что ничуть не удивило Левицки. И вообще, не было никакого профессора Скавыша. А пазлы начали складываться в картинку.
- Думай, Левицки, думай! Ничего не бывает просто так.
И цепочки чужих мыслей вновь наполнили голову доктора. Это как яд, отравляющий сознание. Ты вроде бы живёшь чужой жизнью, а задыхаешься в своей. И самому уже не справится, это ловушка, это крючок. В подобных мыслях тонут дни и ночи, недели и месяца, года и жизни. Остановитесь люди!
Дождь, такси и ты чувствуешь себя заключённым в этой дороге. Левицки понимал, что сегодня-завтра им заинтересуется полиция по поводу тайного исчезновения профессора Скавыша. Конечно, вряд ли ему смогут что-нибудь предъявить, но ведь начнутся изнурительные допросы и разбирательства и придётся остаться в чужих мыслях ещё на какой-то срок, думать за кого-то и решать чужие задачи…
* * *
В субботу утром, в то время как полиция проводила обыск в клинике и допрашивала персонал, доктор Левицки заехал по одному адресу, проверить кое-какие догадки. Просунув башмак в приоткрывшийся дверной проём, доктор ухмыльнулся и с облегчением сказал:
- Чтобы полюбить старую Варшаву, её нужно увидеть, не так ли, пани Скавыш?!
И её тонкие губы вытянулись в улыбку. Чертовски алые: Пани Валевска.