…Вы должны иметь приличных, хорошо одетых детей,
а ваши дети тоже должны иметь хорошую квартиру
и детей, а их дети тоже детей и хорошие квартиры,
а для чего это – чёрт его знает.
…Я нанял под дачу усадьбу; владелица, очень полная
пожилая дама, жила во флигеле, я в большом доме; она
потеряла мужа, всех детей, была одинока,
очень толста, имение продавалось за долги,
обстановка у неё старая, [без]вкусная; всё
читала письма, которые писали ей когда-то муж и сын.
И всё-таки оптимистка. Когда у меня заболел
кто-то, она, улыбаясь, всё говорила: – «милый,
бог поможет!»
Из записных книжек А.П.Чехова
1
Кирилл доедал на кухне картошку с салатом, когда жена с озабоченным лицом вернулась к своей остывшей тарелке.
- Кто звонил?
Жена Женя махнула рукой:
- Двоеглазовы.
Лет двадцать назад, впервые услышав от жены эту фамилию её родственников, Кирилл не удержался от хохота, к недоумению Жени – она-то привыкла к этой фамилии с детства, и не находила в ней ничего ни удивительного, ни смешного. «Понимаешь, – объяснял Кирилл, – ведь фамилии возникали когда-то как способ различения. Например, по месту рождения и происхождения: какие-нибудь Заречные – из-за реки пожаловали. Поляковы, наверное, в поле жили. Или из поляков. По кличке: Заяц, Лось, Лыко, Дубина – соответственно Зайцевы, Лосевы, Лыковы, Дубинины. А уж по особенностям внешности! Тут россыпь вариантов – Криволаповы, Лысовы, Беспаловы… Сюда же – Одноглазовы. Родоначальник, стало быть, глаза где-то как-то лишился. Примета. Но два глаза – это же не примета! Разве что первый Двоеглазов обитал среди циклопов, или наоборот – среди древних атлантов с третьим глазом во лбу…Или имелось в виду, что Двоеглазовы смотрят в оба?» Но это было давным-давно, и теперь Двоеглазовы не вызывали у Кирилла даже улыбки.
- А что такое?
Женя вздохнула, расстроенно сдвинув брови.
- Я чего-то не понимаю, наверное… Они собираются продавать квартиру покойной тёти Капы.
Кирилл не видел в этом ничего недоступного пониманию. Вяло пожал плечами:
- Ну и что? Почему бы не продавать?
Женя критически поглядела на него и хмыкнула.
- Как ты спокоен! Слышали бы Двоеглазовы… У них там из-за этой тёти Капиной квартиры буря, скандал, интриги, военные действия… Виктор Семёныч ревёт в ярости, как медведь в берлоге, Надежда капли пьёт вёдрами и, как всегда, «умирает»…
- Между собой, что ли, ссорятся?
Женя покачала головой:
- Э-эх, не от мира сего ты у меня. Все житейские катаклизмы спокойно катят поверх твоей головы… Я же тебе излагала «диспозицию», ещё в позапрошлом году, когда тётя Капа впервые в больницу попала.
- Ну не помню я. Зачем мне это? – досадливо поморщился Кирилл. – Напомни, но без лишних подробностей, пожалуйста. В чём суть-то?
- Суть. Напоминаю. Ох, самой бы не сбиться, не запутаться… Двоеглазовы, как тебе известно, Капитолину пасли не первый год: старушка становилась всё плоше на голову, а квартирка-то у ея двухкомнатная, приватизированная, и никто в ней, родимой, больше не прописан… кажется, так. Она в ней одна жила-вдовела лет пятнадцать… или двадцать, что ли? Нет, не хочу про Двоеглазовых ничего дурного сказать – они одни в последнее время о Капитолине заботились, продукты ей привозили, к врачам таскали, все её капризы несусветные терпели. И всё бы ничего, но когда Капа в больнице оказалась, врачи им совершенно головы задурили – процесс будет прогрессировать, впереди ничего хорошего, помещайте её в интернат. Двоеглазовы забегали, зашебуршились с таким планом: квартиру Капину продать… или сдавать? не помню, а на эти деньги оплачивать интернат получше…
- Хороший план, – одобрил Кирилл.
- Мне тоже тогда так показалось – просто идеально! Но тут возникла Рита…
- Какая Рита?
- Ну, Рита… внучка Капитолинина. Не помнишь? Высокая такая, эффектная барышня, в мать пошла, каштановые локоны до пояса, нос всегда до потолка задран.
Кирилл не без удовольствия сразу вспомнил – да, девица хороша. Ладная штучка – настолько, что сам Кирилл никогда с такими и не заговаривал.
- Ну вот, – продолжала Женя, усмехнувшись на блеск в мужниных глазах, – оказалось, Рита претендует на бабкину квартиру!
- Почему бы ей не претендовать? Если родная внучка, – пожал плечами Кирилл.
Женя фыркнула нетерпеливо:
- Ну, во-первых, сама Капитолина частенько сомневалась, действительно ли Рита – дочь её единственного покойного сына: подозревала невестку в супружеской неверности…
- О нет, ради Бога, – Кирилл протестующе воздел руки, – не надо мне этих семейных тайн!
- Ладно, не буду, – поспешно согласилась Женя, – мне самой всегда было тягостно слушать Капины измышления на этот счёт. Как бы это без подробностей? Это сложно! Мы, женщины, любим подробности…
- Опустим, – с нажимом настаивал Кирилл. – Суть?
- Суть: на квартиру оказались два претендента – Двоеглазовы и Рита. Но Капитолина, назло им всем, из упрямства, видно, возьми да и пойди на поправку. Дело отложилось. Но, как оказалось, ненадолго… Теперь вопрос встал снова. Будут делить наследство… путём продажи квартиры.
- А мы тут при чём?
- Вот этого я и не понимаю. Виктор Семёныч уже второй раз предлагает мне, и очень настойчиво, поехать посмотреть перед продажей Капину квартиру – дескать, не надо ли нам чего из её вещей…
- Упаси Боже! Ничего! Ничего нам не надо.
- Я тоже так считаю… Я отказалась! А он как не слышит – я за вами в субботу заеду…
- Вот ещё! У меня на субботу дел полно.
- У меня тоже… побольше твоего.
2
К концу недели Кирилл напрочь забыл об этом неприятном разговоре, но в пятницу жена неожиданно снова завела речь о тёте Капе.
- Кирюша, – начала она нерешительно, просительно заглядывая мужу в глаза, – знаешь, я тут всё думала, думала… про тётю Капу. И хотела тебя попросить, – голос её окреп, – может, ты съездишь с Виктором Семёнычем?
- Что такое? – недовольно нахмурился Кирилл. – Почему это ты вдруг передумала? Мы же договорились! И с чего это именно я? А ты? Это ведь твоя тётка, не моя! Я её и не знал почти. Дай бог, раза три-четыре виделись за двадцать лет.
- Ну, положим, гораздо больше, не три-четыре раза… это последние лет пятнадцать ты её совсем не видел. Но вот именно поэтому я тебя и прошу.
Кирилл вопросительно уставился на жену. Она отошла в тесный уголок, занятый старым фамильным «Зингером», и молча стала глядеть в окно поверх гладкой спины деревянного футляра швейной машинки. Кирилл ждал.
- Понимаешь, – начала она медленно, – я чувствую себя виноватой перед тётей Капой… Трудно это всё так собрать вместе… всю жизнь… Совесть моя нечиста. Собственно, тётя Капа для меня умерла давно. – Женя обернулась, посмотрела на мужа. – Думаю, что не только для меня. Ты понимаешь, о чём я?
- Ну, примерно… догадываюсь.
- Для многих… Она для себя самой давно умерла. С тех самых пор, как овдовела.
- Такой был счастливый брак? Я плохо помню – мы с тобой тогда ещё только сами поженились… Нам не до родственников было!
- Брак её был, пожалуй, счастливый… не без шероховатостей, не без ссор, конечно. Нормальный, скажем так, брак. Но суть не в этом. Мало ли вдов вокруг, сам посмотри. Понимаешь, Капитолина всегда хотела жить «не хуже людей». Просто-таки лозунг такой можно было бы повесить над её жилищем. Всегда она внимательно смотрела – что в честИ у людей? Значит, и ей это надо. Когда была молода – инженеры были в почёте. Пошла в инженеры. Причём долгим, долгим, мучительным путём: сначала техникум, потом до сорока лет заочный институт…
- Так что в этом плохого? – возразил Кирилл. – Прекрасно: человек совершенствовался…
- Ошибаешься. Знаю я, как она «совершенствовалась»: все экзамены за неё муж сдавал, сторожил в коридоре, шпоры передавал тайком. Это была свирепая битва за бумажку о «вэ-о». Чтоб каждому желающему предъявить – есть, есть у меня «вэ-о». И чтобы муж был тоже непременно с «вэ-о». Помнишь её мужа, Максима Палыча?
- Смутно уже, – признался Кирилл, – славный такой был дядька…
- Очень славный! – горячо подтвердила Женя. – И дельный, и простой в обращении, со всеми общий язык находил… Капитолина рассказывала, как одна её знакомая, сидя у неё в гостях, удивилась ненароком: а разве твой Максим институт закончил? Что тут было! Капитолина не выпустила гостью, пока не переворошила все шкафы, не перебрала весь семейный архив, не достала из дальней коробки заветный диплом и не заставила жертву прочитать его от корки до корки, вкупе со вкладышем об оценках… та не знала, куда и деваться.
- Влипла, – усмехнулся Кирилл, – нечего лишние вопросы задавать…
- Да Капитолина жаждала таких вопросов! Для ответов на такие вопросы и жила. Жизнь ей представлялась, как я понимаю, этакой железной дорогой – кати себе по рельсам, пусть хотя бы в товарняке или на крыше, но на каждой престижной станции непременно выйди и отметься: посетила. Была! Не хуже других-прочих! Заставила Максима Палыча хоть в небольшие, но начальники сесть, а для этого в партию вступить…
- Ну уж заставила… Может, он убеждённый был?
- Кто?! Палыч-то? Да, плохо ты его знал. Он домашний был, трусоватый, плевать он хотел на все эти «общественные дела»… Я в седьмом классе училась, когда нам сочинение задали. Тема: «Беру с коммунистов пример».
- О-о, помню-помню, как же. И мы писали эту туфту. Беспримерно-безразмерную…
- А то… Я в полном унынии: о чём писать? Спрашиваю у своих – кто у нас в партии состоит? Палыч! Я к нему: дядя Макс, что вы, как коммунист, делаете? в чём с вас пример-то брать? Он усмехается: взносы плачу! да на собраниях, будь они неладны, штаны просиживаю… Пришлось про каких-то пыльных стахановцев писать…
- А я про панфиловцев, кажется, писал, – предался воспоминаниям Кирилл. – Что-то вроде «идя в бой, прошу считать меня коммунистом».
- Схалтурил, Кирюша, схалтурил, – поехидничала жена. – В наше время какие были бои? Афганистана ещё не было… Про воинские доблести в мирное время поминать – откровенная спекуляция.
- Женщина! – посуровел уязвленный Кирилл. – Не заговаривай мне зубы! Мы о Капитолине речь ведём.
- Да-да, конечно, – виновато подхватилась жена и снова помолчала «в окошко».
Кирилл недавно обратил внимание на эту обычную их общую манеру: когда надо подумать, сосредоточиться, глаза сами тянутся за пределы их малой квартирки, уводя взор к лоскуту белёсого неба над суетливым двором. Чтобы углубиться в себя, надо выйти наружу…
- Вот, видишь, – опять заговорила жена, – я невольно сбиваюсь на то, за что себя теперь и корю… Сужу Капитолину. Не судите, как говорится, да не судимы будете… Но как не судить? Как тогда понять хоть что-нибудь в этой жизни?
- Не отвлекайся, – нетерпеливо поёрзал Кирилл. – Так что Капитолина?
- Капитолина… У тёти Капы всё катилось дальше – «как у людей». У «лучших» людей. Накопили на машину. Дачу. Сына, Игоря, в институт приткнули, женили, жене на жительство сплавили. Пенсия подошла… Знаешь, мне мама покойная говорила, что Капитолина с юности – с юности! – о пенсии своей думала, высчитывала, сколько рубликов будет… Вот нам с тобой до пенсии… сколько? Мне уже меньше десяти лет, тебе чуть больше… ты знаешь, какую тебе пенсию положат?
- Понятия не имею, – хмыкнул Кирилл, – может, и не доживём до пенсии-то…
- Типун тебе, между прочим, на язык… И я не знаю свою грядущую пенсию, а Капитолина знала! Поезд шёл по рельсам согласно расписанию. И она была уверена, что едет… ну, пусть не в мягком вагоне-люкс, но в пристойном купе. Первого класса. К нам с мамой всегда относилась эдак… снисходительно, как к бедным родственникам: и зарплата у мамы маленькая, и семейная жизнь не задалась – отец ушёл, и я в занюханном каком-то библиотечном вузе отучилась… всё, так сказать, «не первого сорта», по её понятиям… И вдруг – катастрофа! Тайфун. Землетрясение. Катаклизм. Сначала общественный: перестройка. КБ, в котором Палыч всю жизнь проработал, накрылось медным тазом. Счета на сберкнижках – а у Капитолины, конечно, была такая, это у нас с мамой никогда не было – истаяли… И – помирает дядя Макс! Крепкий, казалось, на вид, шестидесяти с небольшим лет. Его, я думаю, как раз развал родного КБ коварно подкосил. Но что сделалось с Капитолиной!
Женя развернулась опять лицом к окну и помолчала.
- Когда дядя Макс в больнице лежал… из которой уже не вышел… тётя Капа у нас ночевала как-то, чтобы утром к нему идти – больница тут рядом. И вот смотрю, стоит у окна, вот как я сейчас стою, вдаль куда-то смотрит. У меня сердце оборвалось… подошла к ней, обняла за плечи, прижалась: дескать, мы с вами, мы тут, может, хоть поплачем вместе… ну, поддержать как-то… И… ты знаешь…
Женя обернулась к мужу, развела руками и покачала головой:
- Я… мне показалось, я железо обнимать вздумала… Она не шелохнулась даже, ни миллиметром тела ко мне не подалась… Лицо невидяще-ненавидящее, губы склеены намертво… Думаю, я не ошиблась – она с трудом удержалась от того, чтобы оттолкнуть меня или даже ударить.
- Женя, ты не преувеличиваешь? – острожно спросил Кирилл. – С чего ей на тебя нападать?
- Нет, Кирюша! Я рада была бы ошибиться. Но бывают вот такие минуты, секунды даже, когда вдруг становится ясным то, о чём годами не думал, не подозревал… Понимаешь, ей было непереносимо моё сочувствие, моя жалость к ней. Моя! К ней! Я, «второго сорта», смею её жалеть! Её – у которой всегда всё было «первого сорта»! Ради этого «первого сорта» она готова была себе пуп надорвать. Это я никогда на «сорта» не делила, а для неё это было – главное… Всё! Мир рухнул. Испортился. Поезд прибыл на станцию, где её попросили вон, ссадили на простую телегу…
Женя в волнении походила по тесному пятачку между диваном и «Зингером», вернулась к окну.
- Когда дядя Макс умер, Капитолина своё горе показывала всем с каким-то наслаждением даже: рыдала, билась в многочасовой истерике… Единственного сына, Игоря, не жалела, а у него онкология была! Его жена, Агния, мне потом говорила: Игорь приходил от матери, ложился на диван лицом вниз и лежал молча. Я сама, своими ушами от Игоря слышала, как Капитолина ему в ответ на попытки её унять, образумить, заявила: «Ничего, подождите, вот слягу – тогда вы все вокруг меня ещё побегаете!»
- Угрожала, значит…
- Да, угрожала! Шантажировала. Демонстрировала почти эпилептические припадки и хотела заставить считаться только с этим своим горем… но как? Она, наверное, и сама не знала. Изводилась от того, что некому предъявить счёт, некому отмстить… Бога гневила, честно говоря… И не прошло и года, как её постигает следующий удар: умирает Игорь, сын!
- Это уж я помню, – печально кивнул Кирилл. – Ему, кажется, и сорока ещё не было?
- Да, не дотянул Игорёша до сорока…
- Это, конечно, уже из ряда вон – и муж, и сын.
- Вот! И Капитолина решила, что такая потеря даёт ей право… на что? Как ты думаешь, на что?
- Жень, ну что у тебя за манера – вот такие вопросы задавать? – возмутился Кирилл. – Ты ведь знаешь, что имеешь в виду, ну и говори! почему я должен твою мысль угадывать?
Но Женя почти не слушала Кирилла, погрузившись в воспоминания.
- Она решила, что может окончательно не считаться с миром, который так обманул её ожидания, так не посчитался с ней!
- Да миру-то что оттого, что она с ним не считается?
- То-то и оно. Весь мир не достанешь своей местью, остаётся изводить тех, кто на это согласен.
- Да кто ж?.. – махнул рукой Кирилл.
- Известно кто… впрочем, ты всегда в стороне держался. Это я тебе не в укор – правильно делал, что в это болото не лёз. По первости все вокруг неё «бегали», как она тогда Игорю грозилась, хотя она вовсе не «слегла», согласно своему грозному обещанию. Агния, вдова Игоря, мне со злостью говорила: «Она здоровей меня! И давление в норме, и гемоглобин, и сердце, и сосуды…» Агнии тогда ничуть не лучше было, чем ей: осталась с маленькой Риткой на руках, без образования, без средств к существованию – десять лет за Игорем продомохозяйничала… Агния первая от неё отступилась, хотя сначала была готова забыть давние обиды «невестка-свекровь». Пару раз свозила Капитолину на кладбище на Игоревой машине – дядя Макс успел за год до своей смерти сыну её отдать, пару раз посмотрела на её припадки, да и занялась поисками другой жизни и нового мужа… И двух лет не потратила на поиски – молодая была женщина, симпатичная… Сколько её тогда было? Года тридцать три-тридцать четыре.
- Правильно сделала, – заметил Кирилл.
- Конечно, правильно. Остались Двоеглазовы с Капитолиной возиться, моя мать и всякие подруги, невесть откуда возникшие. И вот началась у неё новая жизнь. Если бы тогда кто-нибудь сказал мне, что эта жизнь будет длиться не год, не два, не десять даже лет… Все думали – временно… отойдёт! Надо же как-то жить? Но Капитолина не хотела жить. Впрочем, и умирать не собиралась. Чуть где заболит что-то – она даже рада, стон на всю округу: везите меня к врачу! Она хотела ненавидеть. Мстить.
- Кого ненавидеть? Кому мстить?
- Всем, Кирюша. Всем. И всех ненавидеть. Агнию, Двоеглазовых, подруг своих, мою мать, меня, политиков в телевизоре, эстрадных звёзд, продавцов в магазинах, врачей… Она сочла, что имеет на это право, раз с ней случилось такое. Я пыталась! честное слово, Кирюша, я пыталась её понять и жалеть, быть терпеливой и снисходительной. Но для меня наступил перелом в один момент… Когда мама ей врача-психотерапевта пригласила, с экстрасенсорными способностями…
- А-а, я помню что-то…
- Да-да, я тебе тогда говорила. Подробности только не расписывала. Представь себе картину… Приехала эта женщина, экстрасенс. Очень славная, спокойная, доброжелательная… верующая, между прочим. Капитолина села перед ней на стуле и начала рыдать. Это рыдание продолжалось часа полтора, и сквозь это рыдание Капитолина говорила о своих страданиях и несчастьях, показывала бумажки с анализами, подробно расписывала, как ей противны все и всё, как ей всегда были противны все и всё, с каким отвращением она всегда совершала «родственные визиты»… Тут мы с мамой переглянулись… Как ей безразличны чужие несчастья и оставшиеся близкие люди, и вообще всё безразлично, и как мечтает она об одном: «как в детстве, уткнуться в мамин тёплый живот». Поразительно, но она ни слова не сказала ни о муже, ни о сыне! Мне показалось, что она и их ненавидит – за то, что посмели «предательски» покинуть её… Экстрасенс терпеливо выслушала, а когда Капитолина закончила, стала говорить… И первое, что она сказала – именно это: вы говорите только о себе… Как только это прозвучало, Капитолина перестала рыдать, слёзы высохли, она сложила руки на коленях, сжала губы, уставилась в одну точку и просидела истуканом весь оставшийся «сеанс». Врач эта старалась на совесть: призывала подумать о тех, кто вокруг неё, о племянниках, внучке, невестке – «у них ведь тоже немало проблем»… Рассказывала, как сама когда-то была на грани смерти, но удержало то, что она была нужна десятилетнему сыну… Ай, даже уж не припомню теперь, что именно она говорила… и так, и этак заходила, и с того, и с этого бока… Бесполезно. Капитолина высидела всю её речь совершенно неподвижно, а когда врач поднялась уходить, немедленно подхватилась: «Сколько я вам должна?» И её, видно, возненавидела лютой ненавистью…
- А сколько она взяла? – поинтересовался Кирилл.
- Представь, ничего! Мы с мамой её проводить вышли, она говорит: к сожалению, я бессильна, и поэтому прошу вас – ничего не нужно… Отказалась.
- Но время же она потратила! – возразил Кирилл.
- Потратила… уйму времени. Я думаю, она прекрасно поняла, что это Капитолинино «сколько?» имело целью её оскорбить. Потому и отказалась.
Они помолчали.
- Ну и как она существовала дальше? – мрачно спросил Кирилл.
Женя взяла в руки лейку, медленно полила землю в горшках с цветами.
- А я, Кирюша, дальше очень мало знаю. Почти как ты. Я тогда, после этого сеанса, ужаснулась – она ведь про «всегда» говорила, значит, она всегда была такой, затаившей в себе эту вселенскую ненависть, а я не замечала? Всё детство, юность – не замечала… что она маску носила. Ну, знала, что она педант, сухарь, деревянная какая-то… но думалось: так, мелкие особенности натуры. А теперь из-под маски «как все», вот что вылезло… Даже не так, не «вылезло», она сама, добровольно, эту маску сняла и не стыдится своего истинного лица… не считает больше нужным носить маску! Имеет право… Дескать, да, я такая, а вы как хотите… Я растерялась тогда: как мне быть? Можно сочувствовать горю, боли, скорби, стараться их разделить – но как, скажи на милость, сочувствовать ненависти? Как утешать, если догадываешься, что лучшим утешением, самым желанным для неё утешением, будут твои худшие несчастья и твоя смерть? Я, Кирилл, отступилась… Мама – нет. Она до самого своего конца давала ей себя терзать и мучить. Капитолина вычеркнула из своей жизни… так называемой жизни… всех живущих, помнила и отмечала поездками на кладбище – пока была в силах – только усопших: их дни рождения и дни смерти. Причём не только мужа и сына… как-то даже с удовольствием поминала всех известных ей покойников.
- Э, так она давно уже там… – протянул Кирилл.
- Да, Кирюша. Я тебе об этом и говорю – давно умерла. Никуда не ходила, только раз в неделю спускалась за продуктами в ближайший магазин. Почти весь день спала, наевшись снотворного. Книг и газет не читала. Телевизор вот немного смотрела… Как ты думаешь, какие программы?
- Новости?
- Не угадал.
- «Спокойной ночи, малыши»?
- Это не смешно, Кирилл… Соревнования по боксу и ток-шоу «К барьеру». Я это шоу ни разу не видела, говорят, оно скандальное и построено на оскорблении оппонента…
- Логично. Предсказуемо. Найти созвучную себе ненависть…
- Гостей принимать отказывалась: «я не готова сейчас, потом» – а потом не наступало никогда. Правда, для меня пять лет назад, когда мамы не стало, было сделано исключение. Тебя я, опять-таки, не посвящала в подробности… После долгих телефонных переговоров, с рыданиями в трубку, мне была со скрипом назначена аудиенция. Приезжаю. Вообрази картину: вся прихожая застелена газетами. Мои снятые башмаки немедленно несутся в ванную, Капитолина их моет, невзирая на мои протесты, суёт мне тапочки, газеты вынимает у меня из-под ног, сворачивает в ком: «это ты выбросишь, когда будешь уходить». Я не смею вмешаться в её суету – вид у неё такой, будто она делает дело первостепенной важности, от которого сама жизнь зависит: брови насуплены, рот куриной гузкой, взгляд вниз, грязь ищет. Чувствую себя так, словно я носитель опасных смертоносных бацилл, посмевший вторгаться в святилище… Ну ладно, думаю, понятные странности… Но дальше она меня проводит на кухню, указывает, куда сесть, озабоченно вынимает из холодильника на стол яства, садится напротив. Руки на колени, взгляд в одну точку, губы словно и не умеют разжиматься. Что я там лепетала и блеяла со страху – и не припомню… О чём говорить-то? Спрашиваю про её самочувствие и жизнь – у неё губы еле открываются: «плохо». Никуда не хожу, ничего не делаю, телевизор не смотрю… и так далее. С наслаждением твердит это своё «не». Дескать, что глупости спрашиваешь? Не знаешь разве моего скорбного положения?.. Я пытаюсь делать вид, что всё в полном порядке, развлечь её светскими разговорами… Но с какого бока ни зайдёшь, о ком ни спросишь, о ком ни начнёшь рассказывать – всё мимо. Про внучку, Риту, про подруг её, про Двоеглазовых – презрительная мина и фырканье, едва рот открывает. Про Агнию спросила с новым мужем – у неё глаза сузились от ненависти, даже слово неприличное выронила: «какой-то му…к». Причём сама Капитолина о нём почти ничего и не знала, один раз мельком видела. Внешность его ей, что ли, не понравилась? Больше ей и судить не по чему было. А этот «му…к», между прочим, её родную внучку вырастил как свою дочь, Агнию к делу пристроил… Короче говоря, я всё поняла, эту тему оставила, стала про нашу Катьку рассказывать… она ведь когда-то, когда Катя совсем маленькая была, с ней нянчилась… как говорится – на коленях держала. Я тогда думала – искренне… Про тебя, про дачу, фотографии пытаюсь показать – полное, абсолютное молчание: дескать, как ты можешь мне говорить о вашей благополучной жизни? да ты права не имеешь! Я давай про общих знакомых, да с выбором – у кого какие несчастья и неприятности. Думаю, может, хоть это её утешит? Другим-де тоже лиха хлебнуть в жизни досталось… У неё в глазах такое презрение! Надо так понимать: разве их несчастья с моими сравнятся? Стеклянные такие глаза, остановившиеся, как у змеи… ей-богу…
Женя зябко передёрнула плечами.
- Это через сколько же лет после смерти мужа и сына? – спросил Кирилл.
- Да лет через десять… Не знаю, как, о чём с ней мама умудрялась говорить. Я сижу как оплёванная, не знаю, куда деваться, речи мои всё затихают, задыхаюсь я! Робко так начинаю её уговаривать: нужно на улицу ходить, предлагаю ей прогулки в парке, в музей, не надо ли чего купить, к лекарям разным… И вот тут, Кирюша, постепенно начинается такое! Плачущим голосом невнятно жалуется, потом рыдает, потом валится на пол и бьётся… Я в холодном поту мечусь по квартире, капли какие-нибудь ищу, подношу корвалолу лошадиную дозу… Она даже выпить не в силах: трясёт её всю крупной дрожью, капли разливаются, лицо в жуткой гримасе… Как бы её, думаю, удар не хватил! И так, и сяк её поднять пытаюсь, до дивана доволочь – упирается! Сижу возле неё, бормочу пустые уговоры, себя кляну: идиотка, идиотка, что ты ей тут плела! Довела… Решительно не знаю, что делать. Проходит десять минут, двадцать, полчаса – всё на прежнем месте. Тут она стенать начинает: уходи, уходи! Руками меня отталкивает. Теперь упираюсь я: как я могу человека в таком состоянии оставить?! Она уже рычит: уходи… Ну, думаю, может, моя персона её только мучает? Не помню как, но оказалась я на лестнице… подхожу к выходу, напротив парадной – помойка… И тут я вспоминаю про комок газет: она же выбросить велела! Раз она не выходит никуда, неужели она с пятого этажа специально пойдёт выбрасывать? Поднимаюсь снова, звоню. Она долго гремит цепочками, спрашивает-переспрашивает вполне нормальным голосом, отпирает, наконец… и что я, Кирюша, вижу прямо от порога?
- Что?
- У неё телевизор включён, к телевизору кресло придвинуто, тёплый плед уютно уложен…
Кирилл хмыкнул:
- Симулировала, значит?
Женя пожала плечами:
- Не знаю, как это назвать. Я не медик. Я только понимаю дело так, что ту ненависть, которая её мучила, она не могла проявить в открытую – ударить меня, выгнать, наорать, проклясть… За что бы это? За то, что у меня в жизни всё благополучно? Ведь всё её поведение строилось на том, что она несчастная жертва, и именно потому «имеет право» презреть весь мир – пусть-де миру будет совестно глядеть на её невинные страдания… Превращаться в агрессора было совсем не в её интересах – выпадало бы из «образа»…
Они помолчали. Кирилл чувствовал на душе неприятную тяжесть и недоумение. Эта чужая и теперь уже прошлая ненависть, о которой говорила жена, навалилась на него неожиданно и вызывала растерянный протест: за что? – как сказала Женя. Он вспомнил давний-давний мелкий эпизод, случившийся вскоре после смерти Игоря. Нужно было подъехать к Капитолине и что-то ей передать – что именно, из памяти решительно выпало. Кажется, тяжёлое что-то. Яблоки с дачи? Трёхлитровую банку солёных грибов? Или наоборот – лёгкое, но ответственное: приличную сумму денег, собранную соболезнующими сослуживцами Игоря? Добираться до Капитолины выходило неблизко, с пересадками, и Кирилл вызвался выполнить поручение. К его удивлению, тёща Лидия Васильевна неодобрительно нахмурилась и, глядя в сторону, покачала головой:
- Нет, Кирилл. Не надо.
- Как не надо? Почему? Кто ж поедет? У вас ноги, Женя простужена, а на улице темень непроглядная и слякоть, льёт как из ведра… Нет уж, вы, женщины, лучше дома посидите, а я, как мужчина…
- Вот именно поэтому, – перебила зятя Лидия Васильевна.
- Что «поэтому»? – не понял Кирилл.
- Потому что мужчина, – Лидия Васильевна коротко вздохнула, подыскивая слова. – Разве ты сам не понимаешь?
Она укоризненно поглядела на Кирилла. Он не понимал.
- Ну, ты представляешь себе, как это будет? Ты приезжаешь, звонишь, она отпирает дверь, а там – мужчина…
Кирилл всё равно не понимал. Разве Капитолина Галактионовна монашка, которой зазорно глядеть на мужчин? Или она будет опасаться каких-то посягательств? На что?! На старуху? От кого? Он же родственник, с общественным, можно сказать, поручением! Бред какой-то… Кирилл вопросительно уставился на тёщу.
- Кирилл, ты пойми, – терпеливо, как маленькому, пыталась втолковать Лидия Васильевна, – она только что потеряла мужа и сына… А тут – мужчина на её пороге! Не нужно ей напоминать…
Кирилл возмущённо фыркнул:
- Лидия Васильевна, это какой-то абсурд! Что ж теперь, всем мужчинам мира умереть вместе с её мужем и сыном?
- Кирилл, всё, – решительно отрезала Лидия Васильевна, – без обсуждений! Этот вариант отпадает. Спасибо за готовность помочь, но это мы как-нибудь иначе устроим.
Вопрос действительно был улажен тёщей как-то иначе; Кирилл отступился, пожимая плечами и сердито ворча про себя: «бабская дурь…» Вспомнив сейчас тот давний разговор, он подумал: берегла тётку Лидия Васильевна, а вот себя… В жертву принесла. Кому? Чему?
(Продолжение http://proza.ru/2013/08/11/156)