Мурлов, или Преодоление отсутствия. Глава 42
Глава 42.
Визит к графу Горенштейну.
Мурлов пошел за хлебом, а Наталья с детьми задержалась в «Детских товарах».
— Купи хлеб и для мамы! — крикнула она ему вслед.
Манюся сказала:
— Милая мамочка, купи мне, пожалуйста, вот эту книжку-раскраску.
Наталья купила книжку-раскраску.
Колянчик заорал:
— А мне купи вот этот велосипед на двух колесиках!
Наталья ему тоже купила книжку-раскраску, чтоб не орал.
Сделали крюк и зашли к деду с бабкой. На полу в прихожей у них, как всегда, был завал обуви, точно тут жили армяне-сапожники или сороконожки. Одних тапок было не меньше десяти пар. И тут же в углу стояли унты и изъеденные молью валенки.
— Мама, да выкинь ты эти валенки!
— Не надо. Отец устилок наделает.
Отец подмигнул. Наделает, мол, наделает. Жди. Ха-ха!
На стене висели, будто ноги манекена, капроновые чулки с луком. Отец указал на лук и как-то с заигрыванием предложил Наталье чашечку кофе.
— Что, кофе купили?
— При чем здесь «купили»? Кофе желаете? Во всех фильмах, когда кто-то заходит в дом, его тут же спрашивают: «Кофе желаете?» Ни разу не видел, чтобы щи предложили, котлету, компот. Непременно кофе, — и он погладил шуршащие женские ноги, набитые луком, и опять многозначительно предложил: — Кофе не желаете?
«Выпил, что ли?» — подумала Наталья и тоже подмигнула ему — мол, а как же, желаем!
А отец снова погладил набитый луком капроновый чулок и позвал:
— Мать! Чего ушла? Пойди сюда!
— Чего тебе? — послышалось из кухни.
— Сюда пойди, говорю!
— Ну, чего тебе?
— Слышишь, шуршат как. Когда тебя по ноге гладишь — не шуршит. А все почему? Лук сухой, а нога женская жирком покрыта.
«Точно — выпил», — решила Наталья и рассмеялась.
Бабка плюнула и вернулась на кухню.
В комнате возле трюмо Мурлов надевал новый костюм. На нем уже были брюки с искрой, нашлепкой на заду и строчкой легкой и прочной, как из стихов Пушкина. Соседский мальчишка вертелся возле Мурлова и допытывался, какой фирмы брюки. Мурлов отмалчивался.
— А все-таки какой фирмы штаны? — в третий раз спросил пацан.
— Хм, — сказал Мурлов.
— Ну что ты пристал к нему? — не выдержала Наталья. — Он же ни одной фирмы не знает. Он штаны различает по двум признакам: целые и драные. Эти — целые.
— Йесъ, мэм! — сказал Мурлов.
Он долго перебирал в шкафу рубашки, точно их там была не одна дюжина. «Да и откуда они здесь? Отцову, что ли, ищет?»
Рубашка была новая, с искрой и пуговками-кнопками, а на плечиках погончики. Не наша рубашка. Мурлов не стал заправлять рубашку в брюки, а выпустил фалды и вместо галстука нацепил большую бабочку, вроде той, за которой гонялся Паганель. Он долго рассматривал ее, поворачиваясь к зеркалу и правым боком, и левым, и снова правым.
— Бабочку надо подбирать с особым тщанием, — напевал он, — все-таки женщина.
«Куда это он так?» — подумала Наталья.
Сверху Мурлов надел пиджак — и тоже с искрой. И весь стал — прямо «из искры возгорится пламя» — сверхторжественный. «Может, ему орден дали? Но рубашку мог и попроще надеть. Эту можно было бы и Димке подарить». Наталья удивилась собственным мыслям.
Ее, однако, так и подмывало сказать, чтобы он все-таки надел рубашку попроще, но Мурлов пару раз крутнувшись, совсем как она сама перед выходом на люди, стряхнул с височков невидимые пылинки-соринки и пошел, ни слова не говоря, прочь.
— Куда это ты так выпендрился? — спросила она.
— А в музей, — остановился Мурлов. — Разве я тебе не говорил?
— Чего в музей-то?
— Да к графу Горенштейну.
— Кто такой?
Мурлов пожал плечами:
— Вот визитка, — он подал ей прекрасно выполненную визитную карточку, атласная рубашка которой переливалась, как южное ночное небо (вот почему он так тщательно подбирает себе рубашку!), а на лицевой стороне изысканным шрифтом было начертано: «Граф Горенштейн. Специальный и Полномочный Представитель». Ниже шли всевозможные реквизиты, которые почему-то никак не запоминались, сколько ни смотри на них. Наталья рассеянно повертела ее в руках и сунула куда-то.
— За мной сейчас пришлют машину.
— На работу берут? В загранку! — воскликнула Наталья.
Мурлов прижал палец к губам, постучал им о тумбочку и трижды сплюнул налево.
— Подожди-ка, яичек сварю, вдруг прямо оттуда куда-нибудь надолго. Чует сердце, — спохватилась Наталья. Намазала пару бутербродов, отварила пяток яиц, в спичечный коробок насыпала соли. — Зря от курицы отказываешься.
— Что я, на Дальний Восток еду? В музей иду. Невидаль!
— Еще неизвестно. У меня лично ум за разум заходит, зачем это ты графу Горенштейну понадобился? Если время будет, позвони. Телеграмму, письмо — само собой.
— Само собой, — Мурлов недоуменно смотрел на жену. Куда это она его провожает?
Лифт, как всегда, не работал, в нем кто-то отчаянно колотился в дверь и глухо и односложно орал. Мурлов, высоко держа голову, проплыл мимо ошарашенных соседей, не поздоровавшись с ними. У двери лифта на первом этаже на опрокинутом ведре сидела прилично одетая старушка в черном платье с протянутой рукой.
Мурлов отдал ей свой пакет. Старушка перекрестила его вслед и сказала:
— Спаси тебя Христос.
Мурлов улыбнулся про себя. «Искупление грехов спасет меня. Спасет?»
У подъезда растеклась огромная лужа, через которую для удобства граждан была переброшена доска. Едва Мурлов вышел из подъезда, подкатила огромная, больше лужи, «Чайка», окатив скамейку водой.
В машине, помимо шофера в фирменной кожаной фуражке с кокардой, очках-велосипедах, перчатках раструбом и кожаном фартуке, завязанном высоко под мышками, сидели три холеных породистых господина с белыми мясистыми бородатыми рожами. У двоих были толстые, как они сами, сигары во рту, и ароматный дым от сигар втягивало в подъезд, словно кто-то в подъезде вдыхал его в свои необъятные легкие. Господа были удивительно похожи друг на друга, как братья или матрешки, или представители новой невиданной дотоле расы.
На черной полировке машины, в которую хоть глядись, были свежие лепехи грязи, образовавшие весьма затейливый вензель, похожий на министерский.
Шофер спрыгнул прямо в лужу, стер рукавом полвензеля и открыл дверцу.
— Прш! Всс! — любезно пригласил он Мурлова.
— Здравствуйте, господа! — сказал Мурлов, перепрыгивая лужу и стараясь попасть в открытую дверцу. Прыжок был не совсем точен, Мурлов судорожно вцепился в открытую дверцу и, раскачиваясь из стороны в сторону, повис на ней.
Господа притронулись к головным уборам, напоминающим шапочки альпийских стрелков.
— Куда это он? — спросил появившийся откуда-то Димка, сочувственно следя за попытками Мурлова удержать равновесие.
— Не знаю. К графу Горенштейну. Наверное, в карты играть.
Мурлов сорвался в лужу. Вместе с дверцей.
— Черт! — произнес он. — Безобразие! Где дворник? Чтобы убрал немедленно!
Он залез в автомобиль и вылил из башмаков воду.
Димка поднял оторвавшуюся дверцу и протянул Мурлову.
— Благодарю вас! — сказал отчим, заехал дверцей водителю по уху и передал ее толстому соседу справа. Тот бережно положил грязную дверцу себе на колени. Машина отъехала, Мурлов важно кивнул провожающим.
Все семейство Мурлова выстроилось у подъезда и махало вслед «Чайке» руками и платочками.
За машиной катил на трехколесном велосипеде Колянчик, зацепившись крюком за бампер.
— Вот бандит! — радостно сказал дед, а бабка брякнулась на скамейку и заревела.
— Да держите же его! — восклицала она.
— Ничего, прокатится и отстанет, — успокоила ее Наталья.
Через несколько минут из-за поворота показался Колянчик. Он бешено крутил педалями и что-то орал.
— Это, деда, тебе! — протянул он деду коричневую с золотой росписью коробку, в которой лежали красивые ароматные сигары с золотым ободком и каким-то гербом — видимо, табачной фабрики.
Дед водил носом взад-вперед по раскрытой коробке и говорил: «А-а-а!» Он оглядел всех, и взгляд его говорил: «С какими людьми мой зять!»
— Ты же подполковник в отставке! — напомнила бабка.
— Оттого и нюхаю, — отрезал дед. — Это ж не порох и не портянки. И даже не керосин.
— Я и тебе сейчас что-нибудь привезу! — крикнул Колянчик бабушке и покатил за поворот.
— Не смей! — зашлась в кашле бабка. — Я кому говорю, не смей!
Она помолчала и вдруг добавила:
— Если, конечно, духи будут — «Красная Москва».
«Бред какой-то», — подумала Наталья.
— Там, когда Димитрию Николаевичу будут у графа кофе предлагать, лук, наверное, на стене в чулке висеть не будет, — предположил отец.
— У них там бананы в колготках висят. Это ж рабовладельцы с плантаций. По рожам видно.
— Вот бы догадался кофейку у графа спросить.
— Папа! — возмутилась Наталья («Зациклило», — подумала она). — Это деловая встреча. Какой кофеек? — она нащупала в кармашке кофточки какую-то картонку и достала ее. Это была визитка графа. Наталье показалось, что рубашка карточки не то потемнела, не то как-то переливается по-другому. Словом, оптический эффект.
— А что? В войну войне табачок не помеха был. И в мирное время миру кофеек не помеха.
— Стыдись, отец! — сказала бабка. — Не нужен мне кофе турецкий! Ты же кровь проливал!
— А-а-а! — снова провел дед носом по коробке с сигарами. — А табачок турецкий нужен.
Вернулся Колянчик. У бабки загорелись глаза.
— Не догнал. Скорости не хватило, — сказал внук.
— Не смей больше цепляться за бампер! — приказала бабка.
Колянчик пискнул, а дед рявкнул: «Есть!», козырнули одновременно друг другу с разворотом на начштаба.
«Чайка» тем временем прошелестела полупустынными центральными улицами города мимо ресторанов, театра, универмага, обогнула горисполком и мягко подкатила прямо к историческому музею, где и остановилась бесшумно, но не у парадного крыльца, а возле служебного входа.
Из дверей выкатился мохнатый сторож и распахнул со стороны толстых соседей Мурлова дверцу автомобиля. Обогнув машину, он встал перед Мурловым, изучил проем, лег к Мурлову на колени, взял дверцу из рук соседа и вытащил ее, заехав шоферу по уху. Отнес дверцу к служебному входу и прислонил к стене, а затем подскочил к дверце водителя и тоже распахнул ее. Шофер свою дверцу захлопнул, но сторож опять открыл ее. Шофер снова захлопнул дверцу и нажал на кнопочку. Сторож, пыхтя, попытался все-таки открыть ее.
— Ослеп, мохнатка? — повертел шофер пальцем возле виска.
Мохнатка радостно закивал ему головой, сказал: «Ы-ы!» и тоже повертел пальцем у своего виска, а потом ткнул в кнопочку — подними, мол, вверх. Шофер в ответ сделал непристойный жест.
Господа и Мурлов вышли из машины. Оркестра и ковров, однако, не было. Господа, хоть и братья, напоминали все же больше матрешек, вынутых одна из другой. Самый маленький, Мурлову по плечи, а внизу — в два раза шире плеч, зашел первым, за ним средний брат, последним — самый крупный. За ним последовал и Мурлов. Во всяком случае, если не в ширину, особенно внизу, то ростом он был выше последнего. Так что вхождение в храм муз произошло по ранжиру и с маленьким отклонением в конце — по жиру. Мурлов тщательно соскоблил грязь с ног о ребро гранитной, а может, мраморной, ступени, чем придал ей более жизненный вид.
Пройдя по ковровой дорожке узкой лестницы на второй этаж, они все разом с шумом втянули носом запах вареной курицы, доносившийся из каморки под лестницей (там было не иначе как купе экспресса «Воложилин — Москва»), и громко сглотнули слюну. Затем они оказались в небольшом зале, задрапированном вишневым и зеленым плюшем. Перед занавесом из плюша на квадратной сцене за длинным столом сидело несколько человек в той же господской униформе. Мурлову в первое мгновение показалось, что и эти люди были словно бы плюшевые.
Господа прошли в президиум, а Мурлову кивнули на первый ряд кресел.
Мурлов, поколебавшись, сел в кресло по центру. Прямо перед ним на сцене сидели, вместе с вновь прибывшими, семь господ матрешек. Впереди, на острие атаки — самый маленький, самый толстый, самый красивый и самый бородатый. «Он всегда внутри и потому знает больше других. Все обо всех, — подумал Мурлов. — У него богатая внутренняя жизнь».
— Граф Горенштейн, — едва заметно наклонил голову малыш. И тут же почесал себе нос. — Нос чешется, — обратился он на левый фланг к самому крупному из братьев, очевидно, за разъяснением.
Крупняк разъяснил:
— Переносица — к покойнику. Кончик носа — к выпивке или смотреть на пьяного.
— Ноздря.
— Правая — кто-нибудь родит сына. Левая — дочь.
— Исключено. Граф Горенштейн, — снова представился он.
— Товарищ Мурлов, начальник участка, — представился Мурлов.
— Очень приятно, господин начальник участка. Участок большой? Заливные луга? Остров? Хм, хм... «Товарищ» бывает прокурора, а также, как это у вас, у серого брянского волка.
— Товарищей не выбирают, — пояснил Мурлов.
— Я понимаю: их назначают. Но это не суть дела. У меня к вам, господин Мурлов, есть деловое предложение. А если по-дружески: одна маленькая просьба. Так, даже просьбица. Просьбишка. Просьбушка. Сущая безделица...
— Просьбишенция, — сказал крупный брат.
— Проехали, — не согласился граф.
— Ради бога, граф. Я весь внимание.
— Ради бога — не надо. Ради вас. Но прежде — две-три минуты для расслабления. Как у спортсменов перед стартом.
Граф хлопнул два раза в ладоши.
Стол, как в театре, развернулся на круге сцены на девяносто градусов, представив графу со свитой для обзора плюшевую стену. Бородатые братья дружно налили себе воды из графинов и, как по команде, выпили. Заиграла латиноамериканская музыка. На сцену на цыпочках вышли две девицы в наглухо застегнутых у шеи плотно облегающих костюмах и стали под музыку раскрывать молнии от шеи до пояса и снимать с себя полосы, как шкурки от банана.
Когда девицы обнажились до пояса, явив благодарным зрителям груди немыслимой белизны и налитости, а вокруг их бедер повисли юбочки из очищенных банановых шкурок, граф встал, подошел к ним, никак не совпадая своими круглыми движениями с ритмом танца, и «очистил» их до самых пят, отшвыривая изящным жестом шкурки в сторону Мурлова. Лицо его при этом было совершенно бесстрастным, как и у самих танцовщиц. Из бровей, из ноздрей и за ушами у Горенштейна задорно торчали рыжие пучки. А может, черные. Освещение какое-то тусклое. В младенчестве граф наверняка имел такое тельце, о котором бабушка говорила: «Пузцо сытенькое, голова тыковкой — генералом будет».
— Или я спутал с чем? — посмотрел на меня Рассказчик.
«Бал матрешек, — подумал Мурлов. — Он точно преподает мне какой-то урок».
— Спасибо, девочки. Угостите теперь господина Мурлова. Он хочет выпить. Вам коньяк, виски, шери?..
— Божоле, пожалуйста. Во Франции божоле пить начинают 30 октября.
— Божоле, девочки. Мне, правда, говорили, что вся Франция начинает пить божоле в третий четверг ноября в полночь...
— Вот и прекрасно, значит, сейчас 30 октября, третий четверг ноября, полночь.
— Мне еще говорили, — закончил мысль граф, — что именно в это время вся Россия начинает дружно пить водку.
— Совершенно верно, граф, если Россия что начинает, она это никогда не кончит.
Девочки, как два яблока «белый налив», принесли Мурлову на расписном подносе бутылочку «божоле», приличествующий случаю стакан тонкого стекла с кучерявой гравировкой «Дима» и две конфетки «Красная шапочка».
— Только что из Франции, — сказал граф, имея в виду вино. — Оно хорошо совсем молодое. Как я! Правда, девочки? А конфетки чеховские, кажется. Не польские. Нет-нет, Антон Павлович такие не любил. Он предпочитал крыжовник. Крыжовник с Ликой, — значительно подмигнул он невидимому слушателю, чуть ли не самому Антону Павловичу.
Да, наши коровки нарисованы. Буренки, родненькие. Вот «ко-о-ров-ка-а» написано.
Девицы уселись по обе стороны от Мурлова. Одна налила ему в стакан вина, а другая протянула конфетку, предварительно развернув ее и чуть-чуть откусив для проверки на свежесть и отсутствие яда.
Мурлов приподнял стакан.
— За каждый третий четверг ноября!
— При желании у вас весь год может состоять только из таких четвергов, — назидательно и со значением произнес граф.
— Да, как у Честертона, а у Робинзона — из Пятниц. Ну, за субботу для человека! — сказал Мурлов и залпом выпил молодое вино, закусив его свежей конфеткой. — Божественно. Вот, оказывается, где корень этого слова. Божо-ле.
— Вообще-то «божоле» не закусывают, но у вас конфетами закусывают даже водку, — сухо заметил граф. — И это правильно.
В это время девица, подавшая конфетку, нащупала пальцами ребра Мурлова и пощекотала его. Мурлов вздрогнул и едва не поперхнулся.
— Ревнивый, — сказал зам. по приметам. — Но в меру. Не зарежет.
— Это хорошо, — сказал граф и что-то записал в своем еженедельнике.— Ну, а теперь быстренько посмакуйте еще один стаканчик и приступим к делу. Время не ждет, Майкл, брат Джерри.
— Джек Лондон?
— Совершенно верно. Отлично. Вашу зачетку.
Девицы испарились, оставив Мурлова со стаканом в руке. Он только успел увидеть, как они на секунду задержались на сцене, выставили в прорезь плюшевого занавеса две атласные попки и синхронно качнули ими пару раз. Правая была идеально круглой, а левая натуральнее. На правую лег глаз, а на левую — так легла бы рука. Мурлов допил вино.
Стол вернулся в прежнее положение.
— Деловая обстановка от минуты-другой расслабления становится только более деловой. Не так ли, господин Мурлов?
— Да-да, разумеется, господин Горенштейн. У вас замечательный персонал.
— Благодарю вас. Я это знаю. Итак, приступим. Подайте господину Мурлову контракт. Из него вы все поймете, — пояснил он гостю.
Шофер, но уже переодетый, без фуражки и очков, без перчаток и фартука, а в очень приличном костюме-тройке и тоже с бабочкой, подошел к Мурлову, почтительно поклонился ему и, раскрыв бордовую папку, подал ее вверх ногами.
Мурлов долго смотрел на разворот, силясь прочитать, что же там написано.
— Разверните, — осторожно подсказал шофер.
— Развернули? — спросил граф. — Читайте.
— Контракт...
— Заголовок, дату, место и прочие общие места пропустите. Они нам знакомы. Где подчеркнуто, пожалуйста.
— Так, контракт... Ага, вот тут... между господином Мурловым Дмитрием Николаевичем, который, со своей стороны, обязуется со своей бригадой в свободное от основной работы время достичь зала № 6, в котором ему будут даны дальнейшие распоряжения, подлежащие неукоснительному исполнению в течение отпущенного на это срока, а граф Горенштейн, со своей стороны, обязуется выплатить господину Мурлову с бригадой за проделанную работу 125.000.000 $ (Сто двадцать пять миллионов долларов), в том числе за первый этап — достижение самого зала № 6 — 50.000.000 $ (Пятьдесят миллионов долларов), за второй этап — выполнение дальнейших распоряжений — оставшиеся 75.000.000 $ (Семьдесят пять миллионов долларов). Вся сумма выплачивается разом при выполнении обоих этапов работы. При не выполнении условий контракта господин Мурлов с бригадой не получают ничего и обязуются оплатить издержки по процедуре оформления документов в размере 233 руб. 48 коп. (Двухсот тридцати трех рублей сорока восьми копеек). Ссылка на форс-мажорные обстоятельства в контракт не включается по обоюдному соглашению.
— Дальше можете не читать. Там ваша подпись уже стоит, а также адрес и паспортные данные, хотя это, как полагает наш юрист, совершенно излишне. Там еще одно примечание. Как видите, вы рискуете немногим, но приобрести можете целое состояние. Кстати, для ясности, я не альтруист. Я тоже кое-что поимею на этом дельце. А это что у вас? — он хлопнул один раз в ладоши.
Явилась девица, угощавшая конфеткой (та, что была создана для руки), с иголкой и вдетой в нее переливающейся ниткой.
— Вот теперь она одета с иголочки, — заметил Мурлов.
Граф благосклонно улыбнулся.
— Где-то зацепился, — замурлыкала девица, усевшись Мурлову на колени. — Придерживайте меня, а то еще свалюсь. Не робейте.
Она стала пришивать оторванный треугольник ткани, болтавшийся на плече. Пришивала, не торопясь, елозя и устраиваясь удобнее на коленях. Наклонившись, зубами перекусила нитку и погладила ладошкой зашитое место.
— Теперь хорошо, — и шепнула в ухо: — Небось, хочется?
— Зашивать одежду на человеке — зашивать память, — констатировал зам. по приметам.
— Когда на коленях сидит такая девушка, память ни к чему, — успокоил зама граф. — Руки добрые, нитки прочные — шов будет что надо. Итак... Благодарю вас, — кивнул он девушке. — Если понадобитесь, вас позовут. Готовность номер один. Ну-с, на чем мы кончили? Ах, да, на самом главном. Деньги будут перечислены на ваш счет в банке...
— Но...
— Мы открыли вам счет. Вот реквизиты банка. Вот предписание на выполнение работ. Если угодно — наряд с красной полосой, или приказ, если так хотите. Через пять минут... — граф задумался на мгновение. — Нет, вы чересчур любопытны... Потом минут двадцать пять туда-обратно...
— Тридцать, — поправил графа крупняк.
— Хорошо, тридцать. Правильно, ведь еще звонок! Э-э, нет-нет, никакого звонка! Да еще этот картридж... Через сорок пять минут вы должны явиться в музей и получить у директора музея инструкции, как поступить дальше. Впрочем, он может ограничиться бегунком. Одна просьба...
— Я весь внимание.
— Никаких этих штучек. Вам понятно каких? — граф два раза хлопнул в ладоши, в прорези занавеса опять закачались две белые задницы. — На языке символов это призыв номер три. Именно это полностью исключается, равно как и все остальные номера. Пятьсот семьдесят, что ли, их всего? — обратился он к крупняку. Тот кивнул головой. — То есть призывов может быть хоть сто тысяч, отзыв должно быть один. Как в любимых ваших произведениях о разведчиках: на всякий пароль — отзыв. Пароль: да? Отзыв: нет! Пароль: ну же! Отзыв: нет! На все призывы диета одна, номер один. Повторим: значит, на призыв номер три — диета номер?..
— Один!
— Превосходно! Именно один и никакой другой! Иначе контракт будет нарушен. Я понимаю, иногда женщина бывает почище цунами, но, увы, вы читали контракт — форс-мажор не пройдет. Но пасаран! Этот пункт, господин Мурлов, по соображениям морали, а также чтобы лишний раз не попадать под длань налогов и закона, — в столь серьезный документ не внесен, но я полагаю, что наше джентльменское соглашение будет иметь силу закона. Не так ли?
— О, нет-нет. Разумеется, нет. Надо быть идиотом...
«Почему я говорю «нет», ведь надо говорить «да», — подумал Мурлов.
— Я был уверен в вашем благоразумии. И потом — между нами — это будет в некотором роде искуплением ваших грехов. Так что вам же на руку. Искупление грехов, насколько я знаю, в условия контракта не вносится?
Зам. по приметам подтвердил это.
— Чтобы вам было понятно, откуда такое требование, принесите устав Союза.
— Скажите, граф, а члены моей бригады — что, тоже?..
— Вопрос понял. Нет, господин Мурлов. У членов вашей бригады будут другие ограничения.
— А что, уже?..
— Не торопитесь. Все узнаете в свой срок. Каждому дан свой срок.
Шофер принес устав. Горенштейн издали показал его Мурлову и потыкал пальцем:
— Вот тут написано. Женщина — только бизнес-партнер. Из всех видов близости с ней допускается только близость мысли, близость глаза и близость руки. Расшифровки не требуется? Зрелища, вроде только что продемонстрированных вам, не возбраняются, а скорее даже приветствуются, так как служат воспитанию чувств и закалке духа и тела. Наш Союз спасет мир.
Мурлов согласно кивнул головой.
— Он его осчастливит, — сказал он, откашлявшись.
— А вот этого не надо. Ирония здесь неуместна. Мне говорили, что вы ироничный человек. Иронию забудьте. Оставьте ее юмористам и сатирикам, не отбирайте их хлеб. Запомните: ирония и успех — две вещи несовместные.
— У вас далеко идущие параллели, — заметил Мурлов.
— Благодарю за комплимент. Итак, господин Мурлов, — Горенштейн встал, а за ним следом и весь президиум, — надеюсь увидеть вас в полном здравии и поправившим свое материальное положение в самое ближайшее время, после чего буду счастлив посвятить вас в звание Черного рыцаря Союза. А сейчас — прощайте. Маэстро, — обратился он к появившемуся шоферу, — подготовьте господину Мурлову один экземпляр контракта, с печатью, и приказ о назначении.
— Слшс-с...
— Господин Горенштейн, еще пара вопросов.
— Слушаю вас, — граф сел, а за ним и вся его братия.
— А... что мне, собственно, делать?
— Ничего.
— ?
— Абсолютно ничего. Более того. Любое ваше действие или противодействие удлиняет ваш путь и отодвигает дату возвращения. Созерцайте — и вам дано будет узреть истину.
— Хорошо, я буду созерцать. Но жить-то я должен? Жить — по заповедям мирским или...
— Жить-то вы, конечно, должны, но не это главное. Насколько я знаю вас, людей, людей вашего круга, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Вот так и живите, по уставу. Вопросы исчерпаны?
— Пока один. Про жизнь — это так, в общем. Что там за «примечание»? Вы изволили упомянуть о нем вскользь.
— Экий наблюдательный! С ним надо ухо держать востро! Есть, есть в тексте примечание. Так себе, примечаньице. Но оно так, на всякий случай. И этот случай к нашему случаю, уж поверьте мне, не имеет никакого значения!
— Ну, а все-таки?
— Хорошо. Покажите ему еще раз, хоть это и не по правилам.
Шофер во второй раз с поклоном подал Мурлову бордовую папку, и опять вверх ногами. Прокуренным пальцем ткнул в нужное место.
— Ага. Примечание. Господин Мурлов вправе отказаться от получения вознаграждения и заменить его любым другим, эквивалентным сумме, выраженной в долларах США. Процедура замены может оговариваться как письменно, так и устно, либо по телефону. При этом должно быть неукоснительно достигнуто взаимное согласие и понимание. Все! Хорошо, граф. Благодарю вас. С вашего позволения разрешите откланяться. Я запомнил: жить, созерцая, а устав, жить продолжать, как требует устав!
— Прелестно! Прощайте, сударь!
— Куда теперь?
— Минутку, а приказ? — граф поманил коротким пальцем шофера. — Я просил приказ. Приказ где?
— Картридж изволил кончиться. Не печатает принтер.
— Что? Ну все не слава богу! — Горенштейн вскочил, побежал куда-то за портьеру, оттуда послышался треск, радостный вопль. Появился граф весь в черном порошке.
— А это что? — схватил он шофера за грудки. — Не картридж?
— Картридж, — каркнул шофер.
— Проехали. Ладно. Придется вам, сударь, немного пройтись. Через парк есть телеграф, знаете? Так вот, не парадный подъезд, а со двора, полуподвал. На двери «Отдел кадров» написано. Поняли? Туда-обратно — вам полчаса.
— А домой позвонить можно?
Горенштейн поднял вверх палец.
— Я же говорил: звонок! — граф посмотрел налево.
Слева почесали затылок.
— Тц... А пусть, — разрешил граф. — Но не оттуда. Позвоните из этого здания, когда вернетесь. Телефон внизу, где другой служебный вход, в соседнем подъезде. Восемь ступенек, кажется. Там вахтер, пенсионер, спросите. Только не задерживайтесь возле него. Он вас до второго пришествия может продержать своими баснями, — граф довольно рассмеялся, а за ним и вся его родня.
Под этот смех Мурлов и покинул концертный зал. Великолепная семерка привстала и отдала Мурлову честь одним пальцем.
«Наверное, ритуал такой», — подумал он и прихлопнул себе макушку левой рукой, правой тоже отдал им честь, но всей пятерней, по Уставу ВС СССР.
— Если что забудете, заглянете во вторую главу...
— В третью, — поправил левофланговый.
— Да-да, в третью, в третью, великодушно прошу простить меня. Я всегда путаю эти числа, названия... А главы — их столько, этих глав!.. и все силятся открыть глаза и осмотреться.
В длинном коридоре, освещенном зеленовато-коричневым светом, как бы наполненном водой из брянских речушек, были сдвинуты столы, на которых стояли рядами коньяки, вина, ликеры, а в огромных вазах лежал виноград: черный, красный, зеленый, фиолетовый, белый, желтый, круглый, продолговатый, пальчиками, с косточками и без косточек, с огромными, как слива, виноградинами и жемчужным бисером мелких, кистями и россыпью. В беспорядке тут и там были разбросаны гроздья бананов. Те же самые две девицы, не обращая на Мурлова внимания, сервировали столы, передвигая вазы и гроздья с места на место.
— Благодарю за службу! — бодро рявкнул Мурлов.
— О, мсье! — радостно подпрыгнули, как в балете, на мгновение зависнув в воздухе и несколько раз ударив на лету ножка о ножку, девицы.
Мурлов ответно подпрыгнул и скатился по лестнице вниз, успев прихватить бутылку «КВК» и отменную гроздь бананов.
Как только Мурлов вышел из музея, с ветки сорвалась Ворона и села к нему на плечо.
— Дай банан! — чревовещнула она.
— Отстань! — Мурлов тряхнул плечом. — Бог подаст. Видишь, детям несу.
— Др-ря-ань! — натурально проорала Ворона и полетела. — Ничего тогда не скажу!
— Да на! На! — крикнул ей вслед Мурлов, протягивая банан. Ворона вернулась. Мурлов очистил банан, протянул его птице. Банан вильнул бананово-женским телом, подмигнул Мурлову на прощание и тут же исчез в вороньей глотке.
— Не ходи туда! — каркнула Ворона.
— Ты свои сказки оставь для Буратино, — отмахнулся от нее Мурлов.
— Как знаешь. Не пожалей потом.
Во дворе центрального телеграфа были бомж в оранжевой куртке у мусорного ящика и дворовая команда серых собак с тусклым взглядом на жизнь. Бомж предлагал беременной суке краюху хлеба, а та скалила зубы и беззвучно рычала. Что ж, часто собаки очеловечивают людей, а сами звереют от них.
Спустившись по ступенькам, Мурлов прочитал на двери «Отдел кадров. Входить без стука». Мурлов постучал и вошел. В нос крепко ударил запах олифы и свежей стружки. В полупустом помещении был один верстак, весь в пятнах, на котором с краю стоял бюст Ленина с нахлобученной на голову кепкой и тумбочка, на которой свернувшись спала кошка. Из соседнего помещения доносился визг циркулярной пилы.
Мурлов заглянул на визг.
— Есть кто?
— А кого надо? — из кучи опилок вылезла копия графа, но только со средним образованием. Вылитый браток. Отключила пилу.
— Да мне никого не надо. Приказ о назначении надо.
— Вот, ящики мастерю, прекрасная профессия! — сказала копия и уныло оглядела помещение. — Отвратительная должность!
Кадровик прошел в первую комнату. Открыл тумбочку, извлек из нее кружку, смятую пачку грузинского чаю, кипятильник, папку с тесемочками. Положил все это на пол, погладил кошку и засунул ее в тумбочку.
— Совсем не ловит мышей!
Не торопясь, развязал тесемочки, нахмурившись, покопался в бумажках.
— Мурлов, что ли?
— Мурлов.
— Распишись. Твой коньяк? Не любитель. А бананы оставь.
Мурлов похлопал себя по карманам. Ручки, как всегда, не было.
Кадровик подошел к Мурлову и неуловимым движением полоснул его бритвой по подушечке большого пальца.
— Не дергайся. Нервные все пошли! Вон туда приложи. Сюда, сюда, — он подвел Мурлова к верстаку и приложил его палец к поверхности стола. — Вот, минуту подержи, кровь впитается и вся информация будет у него, — он ткнул пальцем куда-то вниз, — в папке с файлами «Дактилоскопия».
Мурлов, приглядевшись, понял, что пятна на верстаке — отпечатки пальцев.
— Лейкопластырь-то хоть есть?
— Так затянется. Не боись, спида не занес. У нас его нет.
— Надо бы как-нибудь занести. Позвонить-то можно?
— Сказали тебе, от вахтера позвонишь. Все? Ар-риведерчи! Коньяк забыл.
Из тумбочки вылезла кошка с мышью в зубах.
В парке Мурлов сорвал листик с дерева и, плюнув на него, обмотал кровоточащий палец.
В каморке из ДСП сидел вахтер, и Мурлов, кивнув на разбитый телефон, спросил:
— Можно?
Вахтер молча протянул Мурлову трубку.
— Извините, как позвонить Горенштейну?
Вахтер молча ткнул пальцем в список под стеклом. Какие басни имел в виду граф?
— Мне графа. Граф? Это Мурлов. Мне больше подходит примечание.
— И что же вы хотите взамен? — донесся с хрипотцой, но сочный, как груша, голос Горенштейна. — Не забыли про эквивалент?
— Не забыл. Я полагаю, для вас это не будет превышать сумму, указанную в контракте.
— Вы сильно рискуете, голубчик. Откуда вам знать мои расценки на услуги? Я вам показывал прайс-лист? Ну, да как хотите. Прощайте.
Мурлов набрал домашний номер.
— Дима? Наконец-то! Ну, рассказывай, рассказывай, — глухо, как из другой жизни, послышался голос Натальи.
— Любопытство не порок, — сказал Мурлов и с ужасом подумал, не относятся ли устные условия контракта и к родной, что называется, жене. Наверное, нет. Да ну, абсурд! При чем тут жена? Он рассказал ей все, даже о девицах, не посвятив лишь в последнее свое решение. Еще начнет переубеждать.
— Ну, что там, что было еще? — допытывалась жена.
— Не забудь Сизикову позвонить. Скажи... Придумай сама, что сказать. Коньяк пообещай, пару бутылок.
Вахтер, казалось, не прислушивался к разговору и читал толстую книгу в потертом коленкоровом переплете. На маленькой плиточке закипел чайник. Старик привычными движениями, не отрываясь от книги, заварил в стакане чай.
— Как граф? Он тебя берет на работу? Понравился ты ему? Что обещал? Загранку? А семья? Или один? — снова и снова спрашивала она, хотя он обо всем уже подробно рассказал. — Дима, тут у меня его визитка. На ней слово какое-то. «Пора». На рубашке, белым по черному. Что пора? Куда пора? Дима!
Что это она? Боится, что он положит трубку? Мурлов замолчал.
— Дима! Димочка! Не клади трубку! Ради Бога! Ради всего святого! Любимый! Родной! — донеслось из телефона.
Мурлов испуганно посмотрел на вахтера и тихо опустил трубку на аппарат. Аппарат явственно сам произнес:
— Вот и все.
У вахтера в глазах промелькнуло сожаление.
— Вот это вы зря. Никогда не надо спешить, — сказал он. — Время-то зачем раньше времени закрывать. Оно само закроется, когда ему надо будет. И без скрежета закроется. У него дверь — всем дверям дверь! Вы, по всей видимости, к директору? Директора еще нет...