18.
Я вновь и вновь возвращаюсь не в первый раз за эти дни мыслями к маме. Представляю, каково там ей без вестей. Нет, все-таки я настоящая эгоистка… Как только вернемся, надо попробовать дозвониться, успокоить наконец ее.
Нас вновь, в очередной раз, останавливают. Мы простояли часа два, пока нам не объявили, что дальше дороги нет. Продвигаться можно только пешком.
Нам с трудом удалось уговорить Ясиру остаться с Леной в машине. По словам одного из спасателей, до нашего местечка осталось еще километра три. Мы отправились туда вместе с Суеку.
- Лен, шепнула я подруге,- уезжайте домой.
Она только покачала головой.
- Разве Ясик согласится… Не переживай, я все сделаю, что надо.
Суеку-сан поражал своим неиссякаемым оптимизмом. Он подбадривал меня, успевал расспрашивать встречных об обстановке впереди и шел так споро, как будто только и делал, что передвигался всю жизнь пешком на большие расстояния. Притом, что непредусмотрительно был обут в дорогие модельные туфли. Я-то сообразила надеть кроссовки, а вот что до Суеку, не уверена, что ему было комфортно, но он шел уверенно все с тем же поражающим при его полноте изяществом, и шагать рядом с ним мне было как-то покойно. Несмотря на открывавшиеся нашему взору картины, я была уверена, что мы сейчас найдем и лечебницу, и мать Ясиру в полном порядке.
Когда мы добрели до города, уже смеркалось. Нас направили координаторы, которых было немало, к зданию, бывшему, судя по внутреннему снаряжению, спортклубом. Огромный холл вмещал такое количество народу, что яблоку было некуда упасть. Определив, кто составляет списки уцелевших людей, мы кинулись к этому столу. Услышав, что мы ищем пациентку лечебницы, женщина покачала головой. Я оцепенела, услышав:
« Сожалеем, там никого не удалось спасти…».
Расположенная в низине, утопавшая в благодатной зелени психиатрическая больница, ушла под воду вместе со всеми находившимися в ней больными и медперсоналом. Никого не удалось обнаружить живыми. Доступ туда пока невозможен.
Назад мы дошли уже на рассвете. Ориентиры, которые, намечал по пути сюда, Суеку-сан, не подвели. Мы довольно быстро дошли назад. Завидев нас, Ясиру и Ленка вышли из машины.
Опередив меня, Суеку-сан обнял Ясиру и стал горячо и быстро говорить ему слова утешения.
Ясиру оглянулся на меня. Я, разрыдавшись, бросилась к нему. Он прижался ко мне, беззвучно. «Плачь, милый, поплачь,- беззвучно просила я его. Но он молча стоял, прижавшись ко мне. Оторвав его лицо от своего, я взглянула на него, он беззвучно плакал…
- Мы вернемся сюда позже, милый, сейчас нам надо домой. Ясиру покорно сел в машину.
Назад мы ехали еще дольше, чем в предыдущий день. Еще больше машин нескончаемой вереницей медленно ползли по дороге.
Видя, что Ясиру становится совсем худо, дала ему успокоительное. Мы сидели, прижавшись друг к другу, превратившись в одно целое. Его невыносимая боль сковывала меня, отнимая способность говорить. Наконец, выпив и сама таблетку, я обрела дар речи.
- Мы вернемся сюда, когда будет можно. А теперь нам нужно молиться за упокой души мамы. И всех тех, кого не стало…
Когда Ясиру под действием лекарства, обессиленный задремал, я рассказала Ленке об увиденном шепотом. Ленка начала реветь, мне пришлось шикнуть на нее. Суеку, полуобернувшись, сделал мне глазами знак.
- Лена стала очень эмоциональной…
- Свет, вчера тест показал беременность. А тут такое творится!..
- Все будет хорошо, Лена.
Что еще могла я ей сказать? Хотя, до хорошего, казалось мне, невозможно дожить после увиденного непередаваемого никакими словами хаоса и беды.
Когда мы приехали домой, я уложила Ясиру и присела рядом с ним, взяв в свои руки его ладонь.
- Милый, я люблю тебя, я с тобой… Нам придется смириться, надо думать, как нам жить дальше…
- Я ведь так и не смог убедить маму, что она не виновна в смерти отца и сестренки. Наверное, потому что в моей собственной душе не было этой уверенности. Ведь я в те ужасные дни без конца твердил самому себе: « ну почему они выехали в проливной дождь, почему не отец был за рулем, почему это случилось с моими родными?..» И мама это чувствовала. Она всегда все так остро, так болезненно чувствовала. Только в тот страшный вечер ей изменило ее предчувствие…
- Ясиру, не надо, любимый, не надо терзать себя…
К вечеру того же дня, у него резко поднялась температура.
Владимир Александрович (господи, в какой это жизни было – Москва, клиника, благословенный Владимир Александрович!..) строго предупреждал не допускать никаких нервных срывов, и воспалений…
Я в панике принялась звонить в неотложку.
Пришедший вскоре доктор, осмотрев Ясиру и выслушав мои объяснения, вынес вердикт – нервное потрясение, слабость после недавно перенесенных операций сказались на общем состоянии. Назначил препараты, велел меньше тревожить.
-Хотя, - вздохнул пожилой врач, - сегодня мы все в тревоге… Но вам нужен покой, только покой.
19.
Прошел и день весеннего равноденствия, намеченного нами для бракосочетания. Отложенного, теперь на неопределенный срок, ведь дата похорон в Сендае все еще не была известна.
Погребенных в первые дни в общих братских могилах погибших будут кремировать в назначенный день. В Японии не принято хоронить умерших в земле, по крайней мере, по буддийским канонам.
И в последний мартовский день мы поехали прощаться с жертвами цунами, обнаруженными на месте лечебницы, где находилась мама Ясиру. С нами снова были Суеку и Лена.
По дороге мы видели бродивших среди развалин людей, которые, наверное, все еще надеялись найти уцелевшие и дорогие их сердцу приметы той своей прошлой жизни: фотографии потерянных близких, свидетельства прежней счастливой жизни, когда все живы, все были вместе. Скрученные в жгуты детские горки и качели, громоздящиеся друг над другом искореженные автомобили…
Мы ехали до пораженных районов по суперсовременным дорогам, кое-где, на удивление, лишь слегка потрескавшимся. Тут же продолжались работы по асфальтированию трещин. Там же, где пролегали большие разломы, приходилось огибать значительные расстояния стороной. В Сендае до таких работ еще было далеко, там все еще разгребались завалы.
В городе это были уже которые по счету погребения. Я впервые свиделась с родственниками Ясиру.
Его дядя, брат матери, приехал из Токио. Он плакал вместе с нами, этот немолодой, все еще красивый японец, удивительно похожий на свою покойную сестру. Прощаясь, он пожал нам руки и, наклонившись ко мне, шепнул: «Берегите Ясиру, дорогая… Он – единственный, кто остался из своего рода».
Ясиру во время церемонии не пролил ни слезинки, был бледен и внешне спокоен. Мы с Леной плакали, стоя рядом с двумя пожилыми японками, двоюродными тетками мамы. Их сотрясавшиеся в беззвучных рыданиях плечи не могу забыть. Они оплакивали свою родственницу и всех, кого унесла стихия. Эти японские мужчины и женщин, не выглядели сломленными. Меня не покидала мысль о том, какие стойкие и мужественные люди, эти пожилые японцы…
«Несчастья превратят тебя в драгоценный камень…» - это древнее японское изречение о нем – этом народе, из века в век противостоящем беспощадной стихии.
20.
Мама звонила каждый день, умоляя нас вернуться назад в Россию. Твердила о радиации, как заведенная. Мне всякий раз стоило усилий успокоить ее. А назавтра или через день все повторялось. Пока я строго-настрого не запретила ей касаться этой темы. «Мы за сто верст от Фукусимы, мама!..»
И все же постепенно, с каждым днем все дальше, отодвигались от нас все эти события. И хотя вести с атомной станции были неутешительные, страна возвращалась в прежнюю жизнь. Здесь, в Гифу она будто и не останавливалась.
Слова вроде «гэмпацу», «осэн», «хося», «юшин»… (АЭС, загрязнение, радиация, повторные толчки…) то и дело приходилось слышать вокруг себя, но в целом жизнь продолжалась, как ей и положено. По вечерам волонтеры собирали пожертвования в помощь жертвам цунами. В их числе оказывались не только студенты, но и клерки, покинувшие свои офисы после окончания рабочего дня. Солидарность японцев проявлялась и в том, как дружно приветствовались призывы экономить электричество, воду, тепло. В городе отключены многие световые рекламы, лифты работают по часам, свет приглушается везде, где это возможно.
Красное солнце на белом флаге Японии, кажется, встречается теперь на улицах чаще, чем раньше. Словно бы это не только национальный флаг страны, а знак преодоления беды. Иностранцы ходят в футболках с надписью «Support Japan!» («Поддержи Японию!»)
Ни страшные разрушения, ни радиация Фукусимы не забываются. Люди учатся разбираться в уровнях радиации, пользоваться дозиметрами. Мама прислала нам какие-то снадобья и травы «от радиации». Моим заверениям о том, что мы далеко от этих мест, видимо, так и не поверила.
Ясиру начал репетиции с оркестром. Я радовалась его возвращению к жизни. Музыка не давала забыться, но помогала преодолевать горе потери. Лишь ночами, просыпаясь от его стонов, я чувствовала: боль, загнанная вглубь, еще долго не оставит его в покое.
Находя тайное удовольствие в хлопотах по нашей крохотной квартирке, я тоже не бездействовала и, разослав десятки резюме, получила на них парочку откликов, и теперь надо было решаться. Меня вполне устраивала перспектива поработать в российско-японской кампании.
В один из дождливых июньских дней мы скромно отметили свое бракосочетание. Вместе с нашими друзьями Суеку-сан и Леной.
Вечером, оставшись наедине, сидели, обнявшись, за маленьким столиком, вспоминая тот свой первый танец в нашем клубе.
Мы включили музыку, но так и не поднялись с места. Не знаю, как так получилось, что я, столько времени стойко державшаяся, вдруг разрыдалась. Не знаю, о чем были эти мои слезы. О том, что мой любимый вернулся оттуда, откуда не возвращаются… О том, что мы не смогли спасти его маму… О том, что мы все-таки остались вместе, и это счастье, несмотря ни на что… Ведь от счастья тоже плачут.
- Ты жалеешь, Светлая, что мы встретились?..
- Я никогда, любимый, никогда не пожалею об этом…
- Ты плачешь…
- Наверное, это от счастья… Ведь мы могли бы не встретиться с тобой…
- Столько всего произошло за эти полгода… Как будто мы с тобой прожили долгую-долгую жизнь.
- Ясиру, когда у нас родится дочь, мы назовем ее именем твоей мамы…
- Люблю тебя…
- Люблю…
В третий понедельник июля, когда наступит долгожданный праздник моря, мы не поедем туда, куда еще совсем недавно так мечтали поскорее попасть. Еще долго мы не сможем этого сделать - возвратиться в благословенный уголок побережья…
Должно пройти время. Сколько – не нам решать. Боль длится столько, сколько длится память. А память вечна…
Не вина океана в том, что случилось. Разве стихия вольна решать, быть ей или не быть…
В один из вечеров, когда Ясиру вернулся с очередной репетиции в приподнятом настроении, я достала с полки томик Басё, купленный в одну из моих прогулок по городу. И прочитала ему это трехстишье:
После пожара
Остались прежними
Только я и старый дуб.
Мы листали сборник, поочередно находя в нем строки, отзывавшиеся в наших сердцах, навевая печаль и унося прочь боль. Мы остались прежними. Мы любим друг друга.
Память все же длится дольше боли. И любовь сильнее всех невзгод, она умеет их пережить.
А пока… мы читаем с любимым японские хокку.
«Смотрю я
на белые хризантемы…
И нет в мире грязи».