Когда вторая жена Билли Уэйна Фонтана, Тами Линн, ушла от него в первый раз, он явился в начальную школу имени Букера Т. Вашингтона, прервал посередине урок гигиены, проводимый в четвертом классе всегда по четвергам, извинился перед мисс Аззи Ли Оглесби, забрал своего старшего сына Дуэйна и исчез из Монро на полтора года. Чистая вредность, заметила Тами Линн, взять одного и оставить другого. «Он всегда выделял Дуэйна»,-- сказала она корреспонденту «Гражданина»,-- «Прям сердце разрывается». Она потрепала по голове своего шестилетку с заячьей губой. «Бедный мой Лунчик»,--сказала она.
Есть на десятом канале такой сегмент новостей, называется «Останови преступника!», где местная полиция в лицах представляет какое-нибудь нераскрытое преступление и просит зрителей позвонить по специальному номеру, если у них есть сведения, которые помогут задержать, а желательно и посадить подозреваемого. Так однажды они исполняют «Билли Уэйн. Похищение», как оно тогда называлось, и сам шериф Бадди играет Билли Уэйна, а Баддин сынок, Буги, играет Дуэйна. Они получают один звонок на специальный номер, от Стива Ярборо из «В аренду для вас», этого типа с усиками а-ля Кларк Гейбл и слащавым голосом, таким, знаете, как вы слышите все время в телерекламах. Стив Ярборо говорит, что Билли Уэйн действительно заходил в упомянутый день, арендовал верхушку для своего полугрузовичка и два дорогущих пуховых спальника. Бадди советует ему утром позвонить в страховую компанию. Тут не мешает сказать, что страховой агент Стива—Ёрлин, первая жена Билли Уэйна. Такой он городок, Монро.
Честно говоря, мы совсем не удивились ни этому эпизоду, ни последовавшим за ним бедствиям. Семья Фонтана известна на весь приход историей своих катастроф. Раньше люди называли это проклятием, но теперь мы знаем лучше: у Фонтана плохая вода в генетическом бассейне.
Примерно в 1840 первый известный Фонтана выбрался из вязкого супа Дельты где-то между Монро и Виксбургом. Поднялся из клейкого первобытного ила, сказал кто-то, как грех просачивается из слизи подсознания. Мэдисон Тензас, в довоенной истории северо-восточной Луизианы, упоминает, что этот первый Фонтана, воняющий болотными газами, с перепончатыми пальцами, привел в панику женщин и детей в Талла Бене, появившись на центральной улице в трусах из кожи аллигатора. Это был Перегрин Фонтана, который зачал близнецов-альбиносов и был утоплен в Маконской старице веселыми солдатами генерала Гранта.
Монгам и Боско Фонтана с несколькими женами, дюжиной детей, неофитами и работниками сорок лет слонялись по Делте, называя себя Потерянным Племенем Израилевым. Они жили рыбалкой, ловушками и продажей не принадлежащих им заболоченных участков освобожденным рабам и, иногда, проходящему авантюристу. Примерно в то время, как последствия Реконструкции наконец улеглись, когда каждый нашел-- или был втиснут—в соответствующую социальную нишу, Фонтана появились на берегах Вачита-реки, в болотистой росчисти на север от Монро под названием Шовинская впадина, назвали ее своей Землей Обетованной и осели там окончательно. Это тогда наши пра-прадеды впервые заметили, что все дети Фонтана—мальчики, и снарядили встревоженную делегацию к священникам и врачам с просьбой разобраться. Некоторые джентельмены, ежедневно встречающиеся в аптеке на предмет фосфатов и домино, считали аномалию в семье Фонтана весьма благоприятным феноменом и обсуждали, можно ли научиться их технике. Другие считали обстоятельства в лучшем случае странными, а двое-трое даже шептали о подозрениях в детоубийстве. Но это было не так. Это было простое, непреклонное выражение божьей воли, пришли к выводу члены делегации. Может, бог только таким образом и мог предотвратить отвратительный грех кровосмешения, заключили они.
В дополнение к тому, что семья была наиболее часто казнимой белой семьей в Луизиане (двенадцать Фонтана, начиная с сыновей Боско, Юпитера и Сатурна в 1909 и кончая Десото в 1935, были повешены за преступления против частной собственности), Фонтана также были самыми больными. В 1914, за четыре года до послевоенной пандемии, эпидемия гриппа пронеслась по Шовинской впадине и сократила население Фонтана на две трети. Потом были желтая лихорадка, вспышка энцефалита, загадочный случай проказы и множество вариантов чахотки. Все это время, за исключением ежегодной уборки тростника, Фонтана держались особняком, и горожане, хоть и были периодически насторожены, в целом были довольны положением вещей.
Тридцать два Фонтана спаслись в наводнение 1927—это было еще до дамбы. Среди них была женщина настолько истощенная, изможденная и хрупкая, что ее поспешно увезли прямо в Сэйнт Франсис госпиталь, несмотря на протестующее ворчанье клана. Как и следовало ожидать, результаты анализов Афродиты Фонтана показали запущенный сифилис и семимесячную беременность. В тот День Независимости, настолько жаркий, что медноголовые щитомордники падали с деревьев в реку, так что старожилы запомнили его как день, когда дождило змеями, в этот день Вассерман Фонтана родился слепым, слабоумным и во всех смыслах врожденно проклятым. Афродите повезло меньше: она умерла в родах.
Врачи никак не ожидали, что новорожденный проживет больше двух-трех недель, учитывая условия, ожидающие его по возвращению в семью Фонтана. Профессор местного колледжа первым высказал мысль, что в семье Фонтана действует некий обратный дарвинизм, этакий принцип «выживания слабейшего». Тут как раз началась война, способствовавшая процессу вырождения. Когда все здоровые парни в мире идут и убивают друг друга, поневоле задумаешься, говорил ли профессор только о Фонтана. Так или иначе, к 1943 Вассерман был единственным выжившим Фонтана и, следовательно, единственным носителем генетического материала, и город стал робко надеяться, что настырная хромосома наконец-то идет к концу. Но Вассерман дожил до тридцати одного года и зачал сына и назвал его Билли Уэйном. Всего же Вассерману досталось тридцать три года жизни, и умер он достаточно бесславно, в тюрьме для душевнобольных. Мать Билли Уэйна, дефективное тринадцатилетнее дитя, не умеющее заботиться о сыне или даже осознать свое с ним родство, была сплавлена в интернет для малолетних в Уэсткарольском приходе.
Племя Фонтана, состоящее теперь из женщин, неофитов и различных примазавшихся и лишенное даже сомнительного руководства Вассермана, тихо и загадочно исчезло из Шовинской впадины и Монро. Одним осенним утром туман рассеялся, обнажив оставшиеся от семейного лагеря тлеющие угли костра, в котором они сожгли все, что не смогли унести за исключением дермантинового кресла, служившего Вассерману троном и теперь стоящего в зеленой луже под высохшим дубом. Младенец Билли Уэйн, единственный потомок Перегрина Фонтана и хранитель грозного гена, был подброшен добрым сестрам монастыря Сэйнт Франсис, которые, с молчаливого согласия города, задумали и претворили в жизнь план раз и навсегда избавить город от этого безобразия; план одновременно настолько вдохновенный и дьявольский,что, по мнению наших пятидесятников, он исходил прямиком от Папы Римского. Билли Уэйна стали готовить в священники.
Билли Уэйн вырос в монастырском крыле госпиталя, обласканный двадцати двумя девственницами-тетками и обученный теологии Монсиньором Парго, госпитальным капелланом. Билли Уэйн заговорил на латыни раньше чем на английском, обстоятельство настолько необычное, что его показывали в телепрограмме «Вы спрашивали» и возили в Батон Руж встречаться с губернатором Джимми Дэвисом, певцом и актером. Со своей стороны, Билли Уэйн учился с энтузиазмом, и его часто видели зубрящим катехизис в тени монастырского виноградника. Он постоянно носил рясу прислужника и не снимал ее даже на прогулки в парк, чем резко отличался от других детей.
Это, наверное, неблагоразумно и даже нездорово для ребенка, не достигшего возраста критического мышления, задумываться над вопросами мученичества и жертвенничества. Подумайте, какое глубокое рахочарование ждет мальчика, который считает себя инструментом спасения других. Мы должны помнить, однако, что Билли Уэйн вырос, гоняя на трехколесном велосипеде по коридорам хронического отделения и рано познакомился с уродливым лицом человеческого существования. Никого не удивит, если впечатлительный ребенок, постоянно блуждающий в тумане потерь, не сумеет отличить бесчестье болезни от благородства страдания.
В тринадцать лет Билли Уэйн был отправлен в послушничество на север, в Кентуки, или куда-то туда. Через семь лет он надеялся быть посвященным в чин священника, принять обеты бедности, смирения и воздержания. Мы молились за него. Бог призвал его, говорил он, служить больным, и он собирался провести жизнь, ухаживая за прокаженными в госпитале. Готовиться к чему он собирался начать во время летних каникул, обслуживая больных в Сэйнт Франсисе.
Пока другие четырнадцатилетние пацаны играли в бейсбол или ловили форелей в реке, Билли Уэйн исполнял обязанности милосердия в госпитале, навещая выздоравливающих, кормя немощных, обмывая раны умирающих. Ты будешь хорошим священником, настоящим священником, правда, Билли Уэйн?--говорили мы ему. После того как он вернул к жизни Ленна Джонса, Монсиньор Парго написал епископу в Александрию и рассказал, как сердечный монитор и другие приборы умолкли, и дежурная сестра уже звонила в Потинское Похоронное Бюро, и как Билли Уэйн помолился над трупом и дотронулся до его холодного лба, и как Ленни заморгал наподобие Лазаря и прошептал: «Свет!». Епископ ответил, что Билли Уэйн, похоже, действительно имеет все задатки святого, но дорога, предупредил он, будет терниста и мучительна. Мы, как община, гордились, что сумели вырастить такого необыкновенного мальчика—по крайней мере, те из нас, кто не считал его антихристом. Две уважаемых сестры утверждали, что видели ореол вокруг Билли Уэйна, алый и дрожащий как жар над асфальтом. Сестра Мэри Кевин даже почувствовала забах амброзии.
И все-таки есть вещи, которые просто невозможно проигнорировать: одна из них судьба, другая—наследственность, хотя мы иногда думаем, что это одно и то же. Одним летом, на самой вершине своих духовных сил, Билли Уэйн сделал первый шаг по этой самой тернистой дороге—и споткнулся. Тем летом наш послушник—к сожалению, но не к удивлению—обнаружил свое мужское естество.
Вот что произошло. В один из своих регулярных вечерних визитов к страждущим Билли Уэйну случилось утешать некую Ёрлин ДеБастоп, девушку, лежащую с «женскими проблемами». Ёрлин жила с восьмидесятилетним отцом в Баконвиле, около бумажной фабрики.
Билли Уэйн постучал, открыл дверь и заглянул в комнату.
--Можно?--сказал он.
--Конечно.
Пока глаза привыкали к тусклому свету, Билли Уэйн щурился в направлении кровати.
--Вы слишком молоды для священника, не правда ли, Отец?--сказала Ёрлин.
--Видите ли, я не совсем священник. И ховите меня Билли Уэйн.
--Если Вы не священник, то почему носите эту ужасающую как ее там?
--Рясу,--сказал он.--Я послушник.
Ёрлин не увидела разницы. Предложила присесть. Потом попросила пододвинуть стул поближе к кровати и выключила лампу на тумбочке.
--Мне нужно с кем-нибудь поговорить.
--Я для этого и пришел.
--Вас зовут Билли Уэйн?
--Да. Ну, Ёрлин, я слушаю.
--Мне нужно прощенье.
--Ага.
--Вы можете, правда?
--Вы имеете в виду исповедь?
--Да.
--Нет, не могу, Ёрлин.
--Пожалуйста.
--Я же Вам сказал, я не священник.
--Но Вы кто-то. Мне надо рассказать кому-то. Я имею в виду, это же и есть исповедь, рассказать кому-то, нет? Черт, иначе мы могли бы просто молиться сами по себе. Нам не нужно божье прощенье, Билли Уэйн, оно и так есть. Разве Вы не понимаете? Нам нужен человек, который сказал бы, что после всего, что мы натворили, мы по-прежнему чего-то стоим.
Билли Уэйн задумался. Она была тревожаще права, хотя он не совсем мог ухватить в чем.
--Просто выслушайте,--сказала Ёрлин,--и когда я закончу, скажите, что это ничего, что меня кто-то еще захочет, и я не просто разбитый кувшин, как папа говорит.
Билли Уэйн кивнул и положил молитвенник на тумбочку.
--Я закрою дверь,--сказал он, вставая.
--И выключите кондиционер,-- сказала Ёрлин.--Я хочу шептать, и мне надо, чтобы Вы услышали.
Ёрлин, пахнущая сиреневой водой, начала:
--Благословите меня, Билли Уэйн, ибо я согрешила.
Он закрыл глаза, опустил лоб с сложенные ладони и, чувствуя ее женский запах, приготовился слушать.
--Я делала это Марзелю Свану, и Марзель Сван делал это мне. А потом мы сделали все.
Внезапно Билли Уэйн как будто оказался под водой и не мог ни дышать, ни говорить, ни понять, что это за вода, в которой он тонет. Он не мог представить себе, что значит «это» и чем оно отличается от «всего» и имел чисто клиническое представление обо «всем», но понял по ее торжественному тону и своему собственному головокружению, что «все» должно быть чудесным. Ёрлин продолжала:
--Три месяца, каждую ночь мы этим занимались, просто как лягушки в болоте.
Билли Уэйн знал про лягушек, их яростное кваканье и другие влажные звуки. Он видел их сейчас, спаренных, мокрых, содрогающихся, с ошметками белой пены на скользких лапах.
--Но я не могла остановиться. Я не любила Марзеля. Он был просто глупой деревенщиной. Его волновал только грузовик и его маленькая штучка внутри меня. Но каждую ночь я умирала по нему.
Билли Уэйн открыл глаза. Услышал голос, зовущий доктора Кинга по больничному интеркому. Увидел себя как будто с потолка, сидящим на кончике стула, наклоняющимся к женщине в белой комбинации с подушками за спиной. Попытался представить, что он сделает.
--Это неправильно, я знаю. Надо сначала полюбить, --сказала Ёрлин.
Билли Уэйн хотел что-то сказать. Он встал, и клеенчатый стул зашуршал. Ёрлин снизу смотрела на него:
--Билли Уэйн?
--Все в порядке,-- сказал он, убирая вляжную завитушку с ее щеки,--все в порядке.
То что они еще шептали в полусвете той полуотдельной палаты так расшевелило нашего Билли Уэйна, что, в общем, одно пошло за другим и так далее. К утру они исчезли.
Монсиньор Парго запил немедленно после известия о женитьбе Билли Уэйна несколько недель спустя, и никто, кроме, может быть, епископа, его не осудил. Когда добрые сестры не могли больше покрывать поведения Монсиньора, он был отправлен на пенсию в санаторий на Ливанской горе.
Несмотря на все разочарование в Билли Уэйне, мы должным образом оценили его амбиции. Он работал на двух работах, чтобы поддерживать молодую жену. По утрам жарил пончики в Короле Луи Четырнадцатом, а во второй половине дня истреблял тараканов от Хаддадской Компании по Борьбе с Вредителями. Менее чем через год он умудрился получить ссуду, купить домишко на Южной стороне и отделать его обоями и линолиумом. После двух лет совместной жизни пара оставалась бездетной, и мы, решив, что женские проблемы привели Ёрлин к бесплодию, с облегчением пожелали им долгой и успешной жизни вдвоем.
Но успех, как вы можете предположить, был просто не по судьбе. В конце концов Билли Уэйн принадлежал к роду Фонтана. Однажды в субботу утром Ёрлин явилась в Короля Луи Четырнадцатого и в присуствии покупателей намекнула мужу о его неэффективном выполнении супружеских обязанностей. «Ты можешь быть или мужем—или священником»,--сказала она.
Билли Уэйн мог бы найти оправдания; например, две работы с переработками и приведение в порядок дома, чем он был занят допоздна, так что приходил в постель вымотанным. Он мог бы нашептать Ёрлин об этом прямо там, у прилавка, взять ее за руку, попросить понять. Но они уже имели этот разговор, и она сказала ему бросить одну работу. Нет, оба понимали, что между ними стоит что-то другое, невысказываемое и злостное, хотя только Билли Уэйн знал, что это что-то —страх.
В редкие моменты близости Билли Уэйн слышал голос Монсиньора Парго, объясняющий, что следующее поколение Фонтана без сомнения будет иметь копыта и хвосты, так что не удачно ли, что Господь призвал тебя служить ему, сын мой? Эти мысли мешали Билли Уэйну сосредоточиться на том, что он делает. Он боялся, что эгоистичная и необузданная страсть закончится для семьи трагедией. К тому же, он знал, что удовольствие, подобное сексу с Ёрлин, собственно, любое удовольствие, заставляющее даже на мгновенье потерять голову, обязанность или нет, есть грех или нечто близкое к нему.
Ёрлин заявила, что у нее есть нужды и планы, и что она собирается их реализовать, поэтому не может больше быть прикована к шести футам невезения. Она подает на развод, сказала она, и уезжает.
Билли Уэйн смахнул с подбородка сахарную пудру и сказал: »Кто это тебя надоумил?» Но ее уже не было, а был он, будущий бывший муж в двадцать один год, лишенный телесной любви, духовного призвания и эмоционального общения. Он не дал себе времени подумать, а поступил иррационально и женился снова как только смог. Епископ, вероятно до сих пор не оправившийся от предыдущих контактов с Билли Уэйном, отказался аннулировать первый брак и таким образом добавил отлучение к уже и так серъезным проблемам бывшего послушника. Поспешный брак был, может быть, способом доказать себе, если не Ёрлин, что он может побороть свои страхи.
Через девять месяцев после свадьбы Тами Линн родила первого ребенка в новой благотворительной больнице. Роды прошли без приключений, мальчик весил около восьми фунтов, имел уши, прижатые к голове в стиле Фонтана , орал во все легкие и все прочее. Но несколько часов спустя сестра обнаружила проблему. Сердце младенца вело себя как пинбол-машина. Тами Линн позвонила мужу на работу, чтобы он немедленно ехал в больницу.
--Что-то не в порядке с ребенком, Билли Уэйн. Места себе не нахожу.
--Успокойся, дружок, и расскажи, что случилось.
--Что-то странное с сердцем.
--Еду.
В реанимации Билли Уэйн нашел жену, сидящую в инвалидном кресле и не сводящую глаз с сына, опутанного проводами под стеклянным колпаком. Она плакала. В комнате было светло и холодно. Сестра разговаривала по зеленому телефону, висящему на стене. Она закрывала свободное ухо ладонью и улыбалась. В соседнем инкубаторе лежал ребенок размером с окунька.
--Боже мой!,--сказал Билли Уэйн.
--Это все, наверное, мой кофе,--сказала Тами Линн.
Он помассировал ей плечи.
--Глупости,--сказал он,--Пойду поговорю с сестрой.
Он выяснил, что его сын прошел все оттенки желтого, синего, белого, розового и вернулся обратно к синему, что доктор Рангарадж назначил на утро целую серию тестов, но на данный момент никто не знал в чем причина.
Билли Уэйн наблюдал, как на экране монитора пульс сына дернулся со спокойных ста двадцати на двести пятьдесят и вдруг подпрыгнул до четырехсот, как выпущенный из-под пружины серебряный шарик. Он опустился на колени возле Тами Линн.
--Это моя вина,-- сказал он.
--Ты имеешь в виду это дурацкое проклятье, о котором все говорят?
Это было не то, что он имел в виду, но он подтвердил, да, проклятье.
--В моей семье были подобные проблемы,-- сказал он.
На самом деле Билли Уэйна волновали не метафизические грехи предков, а его собственные вопиющие преступления. Разве не повернулся он спиной к своему святому предназначению, не поставил телесную жизнь выше духовной? Не пожнет ли тление сеющий в плоть свою? Как может бог не наказать за такую гордыню? И что это, кряхтящее в беспокойном сне перед его глазами, как не расплата за грехи?
Тами Линн погладила его по голове.
--Посмотри на меня, солнце,--сказала она.--Мы будем в порядке, все втроем.
--Я должен был знать,--молился про себя Билли Уэйн. Он хотел познакомиться с сыном, вот и все. Хотя бы ненадолго, хотя бы подержать его, дождаться улыбки. В этот момент монитор запищал, и над дверью зажегся красный огонек. Сестра повесила трубку и прибежала, прочла показания монитора, вытащила из кармана шприц и ввела лекарство во внутривенную трубку.
--Крепкий малыш,--сказала она.
--Приходит ли священник, сестра?--сказал Билли Уэйн.
--Нет. Позвать Отца Корпери?
Некогда, подумал он.
--Нет, спасибо. Просто помогите мне.
Сестра держала открытой стеклянную крышку, пока Билли Уэйн капал из пипетки на лоб сына.
--Дуэйн Порго Фонтана, я крещу тебя во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь,--сказал он.
Таким образом, Билли Уэйн провел свое единственное крещение умирающего сына, но Дуэйн выжил. Врачи стабилизировали его сердцебиение лекарствами и посоветовали родителям надеяться на лучшее, но планировать для ребенка осторожную жизнь.
Новоиспеченный отец настолько потерял рассудок, что планировал вазэктомию, и только статья в «Сыновьях Мэри» его остановила. Тем не менее, он принимал все возможные меры предосторожности, чтобы избежать еще одной беременности, по крайней мере до той ночи, когда он наконец сдался на неотступные материнские мольбы Тами Линн.
Через полтора года после первого второй ребенок, бедный Лунчик, родился с двумя хрящеобразными отростками, скорее напоминающими плавники, вместо ног. Врачи не могли объяснить причин этой ужасающей атавистической аномалии и выглядели искренне смущенными в присуствии этого полуребенка, как будто не хотели быть свидетелями дела своих рук.
Билли Уэйн увидел в этом трагическом событии дальнейший отказ бога от него и страдал от чувства вины, настолько всепоглощающего, что пережил длительный период апатии, когда был не в состоянии заниматься супружескими и финансовыми делами.
Тами Линн, которая никогда не готовила себя ни к чему, кроме домашних обязанностей и супружеского счастья, собрала в кулак свою женскую волю, пошла работать кассиршей в Сэйфвэй и нашла любовника. Нашла его, собственно, в мясном отделе.
Продолжение следует.