ГЛАВА ВТОРАЯ
БЕРЛИН. Особняк на Беренштрассе 36. Наши дни.
- Не бойтесь, - немигающим глазом вперился в гостя старый граф. – Вы вошли в контакт с моим будхическим телом. Это часть посвящения.
Астральный ток сотрясал тело генерала российских спецслужб.
Огуренков почувствовал, что теряет контроль над разумом.
- Что вы делаете, - прохрипел он, - прекратите.
- Я предупреждал, что у вас не будет другого выхода, - прошелестел голос графа. – Теперь вы обязаны пройти посвящение.
- Посвящение? Но во что?!
- В «Bestellen Spearmen», «Орден Копьеносцев». Сегодня я посвящаю вас, а меня посвятил сам фюрер! Мое полное имя – Клаус Шенк Филипп Мария граф фон Штауфенберг.
Призрачная кисть разжалась.
Огуренков рухнул в кресло.
Голова прояснилась, но гудящая рука висела, как отшибленная.
Как он назвал себя? Штауфенбергом?
Но легендарный полковник был расстрелян сразу же после неудачного покушения на Гитлера 20 июля 1944 года. Неужели это он?
ВСТРЕЧА ГИТЛЕРА И ШТАУФЕНБЕРГА
9 марта 1938 года потомственный военный аристократ граф фон Штауфенберг получил приглашение на личную аудиенцию к канцлеру Германии Адольфу Гитлеру.
Ранним утром поезд подошел к Ангальтскому вокзалу Берлина. На перроне прямо напротив двери вагона ждал офицер СС в намокшем под дождем прорезиненном плаще. Он принял чемодан графа и проводил его к черному правительственному «Мерседесу», ожидавшему на привокзальной площади.
При выезде на Шарлоттенбургское шоссе к ним присоединился эскорт мотоциклистов.
В приемной никого не было, кроме двух высоких белокурых офицеров в черной, перетянутой ремнями форме СС. При появлении посетителя они щелкнули каблуками, отработанным жестом распахнули уходящие под потолок двери и вскинули руки в нацистском приветствии. Штауфенберг прошел под живым портиком.
Кабинет главы государства поражал размерами – в нем могло бы поместиться дворянское собрание европейской столицы. Граф заметил Гитлера только тогда, когда тот поднялся из-за стола и, заложив руки за спину, семенящими шажками двинулся ему навстречу. Рукав его солдатской гимнастерки охватывала красная повязка с черной свастикой на белом просвете. На груди висел Железный крест.
Впившись глазами-буравчиками в лицо гостя, Гитлер вскинул руку в фашистском приветствии, сильно отогнув назад ладонь. Пожатие его оказалось влажным и мягким, зато глаза царапнули по душе графа наподобие двух алмазных стеклорезов. Коротким жестом предложив Штауфенбергу сесть на диван, фюрер опустился в кресло напротив и спросил высоким резким голосом.
- Штауфенберг, вы слышали о Копье Судьбы?
Граф кивнул – кто в аристократической Европе не знал о таинственном артефакте?
- Я увидел его впервые, будучи еще совсем молодым человеком, в музее Хофбург, в Вене… - Гитлер замолчал, предавшись воспоминаниям. - Только что закончилась мировая война, из которой я вышел израненным, вот с этим железным крестом на груди. А в груди моей зияла рана – боль за поверженную, преданную, растоптанную родину. Как поднять ее с колен? Стоит ли сражаться? Хватит ли у меня сил? У меня – нищего ефрейтора, отравленного газами, потерявшего зрение от нервного потрясения.
Да, граф, я временно утратил зрение, когда узнал, что Германия капитулировала. Что значил этот знак, Штауфенберг? Не отвечайте, вы не знаете! Та слепота была сродни слепоте Павла. Я был подавлен, растерян, ни проблеска надежды не блистало передо мной в темном и безнадежном будущем. Но Бог живёт в нас, потому что мы постоянно ищем свидетельства Его Силы в мире и стремимся приобщиться к ним. Так слушайте же, граф! Сейчас я расскажу вам о величайшем событии в моей жизни!
Гитлер встал и, заложив руки за спину, принялся расхаживать по кабинету, время от времени оборачиваясь к слушателю с фехтовальными выпадами рук.
- Тот, кого ведет Бог, всегда приходит вовремя. Казалось бы, случайно я забрел в Зал сокровищ Габсбургов. Меня привлекла тишина этого места, где я мог бы предаться своим мрачным размышлениям. Внезапно в зал вошла экскурсия, гид подвел группу точно к тому месту, где я находился. Рука гида указала на витрину, а его громкий голос принялся излагать легенду.
«С этим копьем связана легенда, согласно которой тот, кто объявит его своим и откроет его тайну, возьмет судьбу мира в свои руки для совершения Добра или Зла». Я стоял, пораженный, как громом. – Глаза фюрера расширились, руки поднялись перед лицом и сжались в подрагивающие кулаки. - Меня словно молния пронзила и озарила на долгие годы мистерию моей жизни! – Гитлер резко бросил руки вниз, раскрыв пальцы и переводя дыхание. - В ту же секунду я понял, что наступил знаменательный момент в моей жизни.
Долгие минуты я стоял, рассматривая копье. Я гипнотизировал его взглядом, умоляя раскрыть мне свою тайну. Целый день до самого закрытия музея простоял я перед легендарным оружием. Вечером я вернулся домой к моему брату и другу Альфреду Розенбергу. Мы делили с ним утлый кров и те немногие деньги, что нам удавалось раздобыть поденным трудом. В ту же ночь мы провели спиритический сеанс и вызвали дух Оттона Третьего – императора Священной Римской империи, которому в своё время принадлежало копьё. Дух явился, Штауфенберг, дух явился! Знаете ли вы, что сказал мне Оттон Третий? «Новым предводителем Германии станет тот, кто завладеет Священным Копьём. А если он завладеет и Чашей Грааля – то завоюет весь мир!»
На следующий день, пьяный от бессонницы, я прибежал в музей к самому открытию. – Гитлер расширил глаза и прошептал. - В тот день произошло великое таинство…
Москва, квартира Жукова В.А. наши дни
- И че, ты ее реально задушил?
Приставив указательный палец к виску, старый партизан Василий Жуков сидел на кровати и пустыми глазами смотрел перед собой. Лицо его корежила мука, кадык дрожал на дряблом горле, грудь тряслась в приступах рыданий.
- Задушил, внуча… Нет мне прощения…
В квартире тихо тикали ходики, за окнами шумела дорога, старик мой пялился в пространство и продолжал «стреляться» из пальца.
- Жесть, - я осторожно отвела его дрожащую руку от виска, будто он и в самом деле мог застрелиться. – Ты мне весь мозг вынес. Как же ты сам-то выжил?
- А? - старик приложил руку к лопуху уха.
- Кончай тупить! Ты задушил невесту и приставил пистолет к виску, так? Но раз ты живой, значит, не выстрелил. Ты что, сдался в плен?
Старик стукнул кулаком по колену.
- Не сдавался я! Запомни! Никогда и не перед кем Васька Жуков не сдавался!
- Так как же ты выжил?
- Так это, как его… - забормотал он, – осечка, осечка вышла... Стрелял я, а как же, я же Ниночке обещал. Да либо патрон отсырел, либо это самое… я щелк, щелк, не стреляет патрон проклятый.
- А немцы?
Он виновато развел руками.
- Немцы мимо прошли…
Это был баг. Я зависла.
- А как же собаки вас не почуяли?
- Немцы же нас выкуривали, леса поджигали, чтобы мы задохнулись. Вот дым овчаркам нюх и отбил.
- Зачем же ты тогда Нину задушил? Вдруг бы вас не нашли?
- Кто ж знал… Поторопились мы маненечко… - он тихонько заскулил. - Ох, какая она красивая была! Вот как ты сейчас… Война нам судьбы сломала…
Рассказ отнял у него последние силы, голос стал совсем тихим, под конец он говорил так невнятно, что мне приходилось чуть ли не ухом прижиматься к его губам.
- Обязан я замолить грехи перед смертью. Нина каждую ночь приходит, Толя
снится. Вот тебе моя предсмертная воля, Дарья, поезжай в Крым, на Голый шпиль, найди могилку моей Ниночки, похорони ее косточки по-людски, молитвы прочитай и все такое. Мы же тогда безбожниками были, не знали, как надо по-христиански-то хоронить…
БЕРЛИН. Особняк на Беренштрассе 36.
Губы Огуренкова растянулись в недоуменной улыбке.
Рука! У Штауфенберга отсутствовала кисть правой руки.
Глаз! У легендарного полковника тоже была черная повязка на левой глазнице.
После расстрела заговорщиков по Германии прокатилась волна арестов и массовых расправ. Элита германской нации полегла в застенках гестапо. Об этом Огуренков напомнил старому графу.
- Ах, да, я и забыл… - усмехнулся тот, дыша прерывисто и устало, - меня выкопали из могилы, сожгли и развеяли мой прах по ветру. И весь род Штауфенбергов был уничтожен по древнегерманскому закону кровной мести. Все дело в том, мой дорогой генерал, что никакого покушения на фюрера не было. Под прикрытием грандиозного мифа тысячи лучших сынов Германии были объявлены расстрелянными, переправлены в надежные места и спасены от сталинских лагерей и американских судилищ.
- Ну, ни хрена себе… – пробормотал Огуренков.
- Разве когда-нибудь вскрывались захоронения по делу о покушении на фюрера? – продолжал хозяин дома. - Проводилась эксгумация их трупов? Нет. Все эти люди исчезли. Они унесли в пещеры и подземные города уникальные технологии германской науки. Насколько я знаю, большая часть архивов КГБ еще не переведена в электронный вид. Поэтому, чтобы облегчить вам поиски, укажу на одну деталь.
Те, кто меня похитили в Крыму в 42 году, они не знали, что я понимаю по-русски, поэтому разговаривали при мне свободно. Их старшим был офицер НКВД, майор Буран, он был ранен и остался там погибать. Он передал меня партизану по имени Василий. Перед тем как застрелиться, Буран сказал ему про меня: «Запомни, это Шекспир»! Скорее всего, операция называлась «Шекспир»…
- Почему «Шекспир»?
- Shakespeare – «потрясающий копьем». Вот я и открыл вам цель наших поисков, Вам предстоит найти Копье Лонгина, величайшую реликвию рейха, утерянную мною в Крыму в далеком 1942 году.
ГИТЛЕР И ШТАУФЕНБЕРГ. 1939 г. (продолжение)
Гитлер гипнотически расширил глаза.
- В тот день произошло великое таинство. Я называю его «посвящением в сущность копья». Я стоял возле реликвии несколько долгих часов. Я полностью сконцентрировал свой разум на этом предмете. Воздух в зале сокровищ Хофбургского музея стал столь удушливым, что я едва был в силах дышать. Обжигающая атмосфера музейного зала, казалось, расплывалась перед глазами. - Трясущейся рукой Гитлер указывал в пространство перед собой, расширенные глаза его видели нечто такое, что наводило на него ужас.
- Я стоял один, весь дрожа, перед колеблющейся фигурой сверхчеловека - опасный и возвышенный разум, бесстрашное и жестокое лицо, черная борода с молниеподобным клином седины. С почтительной опаской я предложил ему свою душу, чтобы она стала инструментом его воли. – Упавшим голосом Гитлер произнес. - Он принял мое предложение.
Долгое молчание наполнило имперскую канцелярию.
Внезапно полковник вздрогнул: Гитлер шел на него, крича.
- Штауфенберг, Сверхчеловек принял мое предложение! Душа моя перешла под его эгиду! В этот момент я стал мессией! Разве мог нищий ефрейтор сделаться правителем Великой Германии без покровительства Высших сил? Только тупица или безумный может счесть это случайностью!
Замолчав, фюрер вплотную подошел к сидящему на краешке дивана гостю.
Граф встал.
- Штауфенберг! – фюрер пробуравил своего визави пронзающим взором. – Я принял решение об аншлюсе Австрии! Завтра войска рейха войдут в Австрию и восстановят единство германской нации. Вам я поручаю миссию величайшей важности. Вместе с ударным отрядом Отто Скорцени вы вылетите на самолетах в Хофбург и захватите Копье Судьбы! Копье – ключ ко всемирному господству. Этим копьем я открою мир, как несгораемый сейф. И германский народ получит в свои руки несметные сокровища, в нем скрываемые.
За те двадцать минут, что длилась аудиенция, граф фон Штауфенберг осознал, что ему в человеческом облике явился не кто иной, как сам Дух Германской Нации. Такие события случаются в истории настолько редко, что их можно пересчитать по пальцам. Духом Франции был Наполеон. Духом Древнего Рима явился Цезарь. И вот теперь Духом Германии стал этот невзрачный человек с острым носом и вздорными усиками. Почему он? Почему не утонченный аристократ? Почему не урожденный тевтонский рыцарь? Все эти вопросы мигом отошли на задний план. Потрясающая сила убеждения, гипнотизм речи, мощное магнетическое излучение личности взяли Штауфенберга в окончательный и бесповоротный плен. Граф спросил срывающимся от волнения голосом.
- Почему именно меня вы избрали для столь значительной миссии?
Гитлер уставился в зрачки собеседника.
- Кто я для вас, Штауфенберг? – свистящим шепотом спросил он.
Клаус Шенк Филипп Мария граф фон Штауфенберг набрал в грудь воздуха.
- Mein Fuhrer! – выкрикнул он, щелкая каблуками и выбрасывая правую руку в том приветствии, которое еще полчаса назад презирал как плебейское.
Гитлер приблизился, почти уткнувшись носом в лицо тевтонского аристократа.
- Теперь вы понимаете, - прошипели подрагивающие под квадратом черных усов
бескровные губы, - почему мне не нужны оракулы, чтобы безошибочно определить избранного?
- Jawohl, Mein Fuhrer! – вне себя от захлестнувшего душу восторга вновь выкрикнул Штауфенберг. Он вопил так, как кричали толпы на площадях, впадавшие в массовый психоз после часовых речей Адольфа Гитлера.
- Штауфенберг, – торжественно возвестил фюрер, - я возвожу вас в сан Великого Копьеносца! Отныне ваше тайное имя – Spearman Fuhrer. Ступайте за мной!
Озябнув от нервной дрожи, полковник следует за фюрером по длинному, нескончаемому коридору. Гитлер уходит так быстро, что Штауфенберг не может его догнать, бежит, задыхается, но отстает все больше и больше…
… сквозь муть беспамятства уцелевшим глазом он видит склонившихся немецких солдат в белом зимнем обмундировании. Чьи-то руки стягивают жгутом кровоточащую культю, вкалывают лекарство. Наступает забытье…
***
В 1942 г. вышел плакат Кукрыниксов, на котором Гитлера протыкали копьем.
Карикатуру доставили в Вольфшанце. Фюрер окинул плакат взглядом, побледнел и приказал убрать. «Я понял намек, - сказал он, вытирая платком взмокший лоб, - копье у Сталина».
ШАШЛЫКИ ПО-ПАРТИЗАНСКИ
Крым. Голый шпиль. 3 марта 1942 г.
С хрустом отодрал лицо от наста. Стал на четвереньки. Каждое движение требовало неимоверных усилий. Встал в рост. Белый лес закружился.
Как на ходулях пошел по снегу. Если пальцы отморозил - труба, гангрену в лесу не вылечат. К своим надо, там землянки, тепло, там спасение.
Не сразу понял, что оглох. Скрип снега под ногами не доносился до слуха. Согревшись на ходу, начал различать звуки. Из ушей потекло. Потрогал, боясь, что кровь. Нет, вода. Ледяные пробки, намерзшие в ушных проходах за ночь, оттаивали и вытекали.
Падал, отдыхал. Снова брел. Снова падал. Набирался сил и брел дальше.
Вот и знакомая опушка.
Нет ли засады? Пахнуло шашлыком.
Неужели наши зубра завалили и жарят?
Не помня себя от голода, рванулся к лагерю, выскочил на знакомую поляну.
Запах только что изжаренного шашлыка источал штабель спекшихся трупов под обрушенным остовом лазарета. Значит, ребят не успели эвакуировать, немцы сожгли их живьем. На жирной от вытопленного человеческого жира почве копошился кто-то.
Василий ползком подобрался поближе, приготовился бить прикладом СВТ.
Гришка Гуськов сидел на корточках, ворчал и чавкал, как собака. Правое плечо его дергалось, он что-то резал, тряслись поднятые кверху уши шапки-ушанки.
- Гриша!
Гуськов схватил со снега винтовку, обернулся - в одной руке нож, в другой - японская «арисака». Рыжая борода слиплась клейким клином. В снегу у ног его ничком лежало обугленное тело. Обгорелые ягодицы походили на вареные свеклы. Разрезы в них сочились сукровицей. Гуськов держал нож в кулаке, как скорняк, лезвием книзу.
Уронив тесак, людоед передернул затвор винтовки, вскинул к плечу, узнал Василия – глаза заметались... ничего не мог сказал с полным ртом… стал быстро дожевывать… присел, нащупал ломоть мяса, протянул.
- Куфай!
За людоедство в отряде расстреливали. Василий понял: если не станет «куфать», Гуськов его убьет. Выбора не было. Как в той теснинке на чаире, когда Нина приказала себя задушить.
Подул ветер, и заснеженный лес ожил – с веток взлетели и заколыхались черные траурные ленты.
У Василия волосы зашевелились на голове: Нина плыла в извивах похоронных лент, не касаясь земли, - бледная, строгая, в фуфайке под ремень, в кирзовых сапогах. На шее - синенький скромный платочек. Только глаза - нечеловеческие, такие у кошек бывают – светлые, будто слюдяные.
«Жуков, закрой глаза, открой рот».
Он послушно открыл рот.
Очнулся от чавкающего звука. Не сразу понял, что это его челюсти так громко жуют в зимней тишине горного Крыма. На зубах хрустнул уголек.
Перестал жевать.
«Этого» не могло быть.
Но это случилось…
Расшатанные цингой зубы разжевывали пахнущую бензином человеческую плоть.
Ветер полоскал траурные ленты на деревьях. Их было много, весь сожженный лагерь колыхался муаровой бахромой.
- Гриш… это ты сделал?
- Что?
- Ты убрал могилу?
- Где?
- Вот. Это же похоронные ленты. Где ты их взял?
В белом безмолвии бились на ветру черные ленты.
- Это бинты, Вася. Их тут санитарки стирали и вешали сушить. Они от копоти
почернели. Ты кушай, не обращай … Нам еще жить и воевать, а им уже все равно…
- Ты Нину видишь? – Василий глядел перед собой в одну точку.
Гуськов заглянул другу в стылые глаза.
- Нету тут никакой Нины... Ты кушай давай, это тебе с голодухи мерещится.
Временами сознание уплывало.
Вроде не он это, не Васька Жуков, а кто-то другой кушает тело сожженного фашистами партизана.
Нет, он.
А где Нина? Вот она. Стоит, смотрит слюдяными глазами. Только не платочек у нее на шее, а расплывшиеся синяки от его пальцев.
«Жуков, ты чего творишь? Ты зачем Толю кушаешь?»
Василий поперхнулся, попятился. Сосны пошли хороводом и вдруг резко задрались к небу.
«Мальчики, давайте поклянемся, что бы ни случилось, сохраним нашу школьную
дружбу и навсегда запомним этот день!»
«Не волнуйтесь, Елена Ивановна, доставлю я вашу дочечку в целости и сохранности!»
Темный силуэт с посохом склонился с неба, голос зашуршал снеговой лавиной.
«Девушку любишь. Так любишь, что своими руками задушишь. Когда задушишь, поверишь в Аллах?»
- Кто ты? – в исступлении кричит партизан. - За что ты нас преследуешь? Ты не чабан, ты дьявол!
- Чабан, чабан… только я не овец, я людей пасу.
- Будь ты проклят!
Хохот колдуна стряхивает с деревьев снежную порошу.
«Ты чего, Вась, сомлел?»
Через силуэт чабана проступает Гуськов – жирнобородый, черноротый - помогает Василию сесть, протягивает кусок мяса, очищенный уже от пригорелой корки. Жуков отворачивается.
- Противно без соли, – понимает Григорий. – Погоди.
Выщелкнув из «Арисаки» патрон, он зубами раскачивает и выдирает пулю, посыпает мясо серым зернистым порохом. Порох отбил сладкий привкус человечины, - пресная, с запахом бензина буженина стала приятно горчить.
Снег припорошил штабель тел, засыпал безобразно разинутые рты.
С отвычки напала икота, усохший желудок выплеснул в рот едкую отрыжку, и Вася Жуков почуял всей пастью своей позорной – дух тела худого очкастого Тольки.
Упал на колени, выблевал в снег съеденное.
Гуськов покачал головой. «Харч метать – последнее дело в лесу».
Василий набивал и набивал рот снегом, чтобы никто не услышал его рыданий.
Когда занемели челюсти, поднялся.
- Хватит жрать! Он сырой внутри, заболеешь.
- Горячее сырым не бывает, - голос Гуськова сделался блаженно басистым от
сытости. – Если че, потом можно и дожарить… Отрежу про запас, все одно его тут лисы поедят…
- Похоронить их надо… - кивнул Василий на лазарет.
- Их пущай начальство актирует, - Гуськов паковал строганину в сидор. – Чистяков протокол составит, опись, как положено, тогда и закопаем. Нам чего голову ломать, за нас Лобов думает, у него голова большая, а вот этого, да, закопать бы надо. Кого хоть кушали?
Григорий наклонился перевернуть изрезанный труп, но Василий не дал.
- Не смотри, сниться будет.
Он не хотел, чтобы Гуськов знал, что они ели его школьного друга.
Гуськов стряхнул у него снег с волос. Снова стряхнул. Жуков отстранился.
- Я думал, снегом тебя припорошило, - сказал Гуськов. - Ты поседел весь, Вася.