На паперти у реки сидел человек в клетчатой рубашке. Почти все его лицо скрывала щетина, еще пару недель - и ее смело можно будет назвать бородой. Он смотрел в никуда и что-то говорил. Вокруг столпились люди и у его ног лежала шляпа. Даже в самой шляпе было что-то. Не то чтобы она была вычурной, но уж очень как-то она не вязалась с образом уличного попрошайки. Она была похожа на не очень высокий цилиндр и была безукоризненно черного цвета. В ней уже лежали и мелочь, и бумажные деньги разными купюрами. Но ему словно дела до нее не было. Он никогда не благодарил тех, кто к ней склонялся. Порой казалось, что он этого вовсе не замечает.
Его уже многие знали в городе, но в то же время его не знал никто. Были и завсегдатаи, которые приходили послушать человека в клетчатой рубашке. Он говорил много и о разном. Его речь не была плавным рассказом, порой она была прерывистой, с паузами, будто он вслух думал, вспоминал, рассуждал.
Сейчас он тоже закончил очередной свой рассказ. Набрав воздуха в легкие, он посмотрел куда-то поверх голов собравшихся вокруг него людей. В глаза ему смотрело синее небо с белыми завитками облаков, на фоне которого, будто приветственно, махали поднятыми вверх руками-ветвями парковые деревья.
Те, кто был здесь уже не впервые, знали, что до начала следующей истории у них есть время посидеть на ближайших лавочках, обсудить услышанное или просто помолчать, прочувствовать в себе образы, влившиеся в их души из уст человека в клетчатой рубашке.
Те, кто был здесь впервые, все еще в ожидании стояли у парапета, который грел спину человека со шляпой у ног.
А он, глядя на небо, словно ждал от него чего-то. И, спустя несколько минут, он все же, видимо, это что-то получил. Тень улыбки мелькнула на его лице, окрасив щеки в цвет начинающегося заката. Он потянулся к своей меланжевой терракотовой котомке и извлек оттуда домбру. Уложив ее на руках, как младенца, он коснулся ее струн. Полилась мелодия. Переходы от ноты к ноте почти не чувствовались и потому звуки обволакивали. Непривыкшие к такому случайные прохожие смотрели на него во все глаза, и им казалось, что домбра - лишь проводник между его пальцами и звуком.
Человек с домброй смотрел теперь людям в глаза, переводя взгляд с одного на другого. Он никогда не делал этого, когда говорил. Тогда, казалось, он был далеко и смотрел в какое-то лишь ему ведомое сквозь время и пространство. А сейчас он смотрел на людей, и в группке стоящих стали появляться улыбки. В ответ им улыбались его глаза, щурясь из-под длинных черных ресниц. А потом появилась и улыбка. Сначала она тронула уголки его губ, а потом на выдохе он усмехнулся.
А музыка все звучала. Какой-то залетный паренек скептически оглядел человека с домброй и нахально изъявил свое желание:
- А "Мурку" слабо?
Спустя пару секунд, не прерываясь ни на ноту, из под пальцев зазвучала "Мурка". Паренек, видимо, не ожидал такого. Он ошалело смотрел на играющего, потом рассмеялся, захлопал в ладоши:
- Браво! Браво!!!
Уже с интересом он смотрел на него, налет пижонства почти улетучился и он смешался с толпой стоящих. Он теперь, как и все, просто ждал, что будет дальше. Его собственную проверку человек в клетчатой рубашке прошел с блеском.
Но не знал он только одного, что прошел он ее лишь потому, что ему самому так захотелось.