Я поймал ее! Наконец! Она была огромна, огромна и прекрасна – гигантская ночная бабочка. Я долго за ней охотился, ночами, как хищник, под аккомпанемент сверчков, подмигивание светлячков, звезд и висящей точно над домом половинки сулугуни.
Бабочка долго боролась за жизнь, короткую, бесшумно порхающую в ароматной южной ночи безобидную жизнь, но спасенья от длинной, острой стальной иголки с красной бусинкой-наконечником в моих пальцах и острием в ее груди быть не могло. Она жила еще какое-то время на иголке, опьяненная запахом маминых духов, которые я, предварительно уточнив, от чего засыпают бабочки, одолжил на время для моих по-детски жестоких целей.
Ничего более красивого я, пожалуй, в своей жизни не видел, вернее, видел, конечно, но не обладал. Она была похожа на самца павлина, распускавшего свой невыносимо прекрасный хвост после долгих уговоров праздношатающейся по парку курортной публики. Мою бабочку показывали по телевизору, большому и черно-белому в передаче «В мире животных». Когда ведущий, добрый всезнайка, рассказывал, немного картавя про дельфинов или китов-убийц – касаток, цвет был не столь важен, но тропические птицы, бабочки, диковинные рыбы и прочая невероятных форм жизнь сужалась до оттенков серого…
Я никому ее не показал, кроме родителей, сам не знаю, почему. Вероятно, мне не хотелось разделять с другими радость владения такой красотой. Я был у родителей довольно закомплексованным поздним и единственным совместным ребенком. Признаться, я немного опоздал с рождением, чтобы стать полноценным товарищем по всем, зачастую, рискованным похождениям старшему поколению дворовых пацанов, поэтому много времени проводил за чтением и юным натурализмом…
Я увидел ее во дворе нашего дома, огромного как корабль, чья корма возвышалась над остальным корпусом, а нос был ровно на один этаж ниже и смотрел в направлении моря. Бакборт омывала неширокая улица, протекавшая между ним и закованной в бетон рекой, между прочим, самой короткой на свете. Штирбортом дом-корабль причалил к горе, росшей из земли круто ввысь. Гора спустила свой склон к самому морю, а за многие сотни шагов до ее края, срезанного в высоких целях дорожного строительства, гордой громадой океанского лайнера стоял наш дом. Гору подпирала массивная каменная стена. Огибая дом, стена создавала проезд машинам во двор. Для меня она служила пособием по ботанике, энтомологии, серпентологии и прочей жучкологии. Вечерами стена, не дающая горе съехать на дом, отойдя от детских воплей и ударов мяча, начинала жить своей особенной, ночной жизнью.
Там я и поймал свою бабочку. Вскоре после этого, я перестал летать во сне, а спустя много лет, приехав из армии, домой на побывку, случайно снова увидел ее, наколотую на длинную, местами поржавевшую иголку, воткнутую в тщательно выпиленную мной дощечку. Крылышки покрывал слой пыли, край одного был обломан, нескольких лапок не хватало.
У нас в то время гостила Софья Губайдулина – известный композитор. Я тогда был настолько отдален армейским бытом от нормальной человеческой жизни, что не смог в полной мере оценить драгоценности общения с ней. Помню лишь, как она сказала матери, что может писать музыку лишь ранним утром, когда люди еще не проснулись и ей не мешает шум, создаваемый их мыслями. Я служил на границе, служил по-настоящему, вникать в столь тонкие, эфемерные материи был не в состоянии, но фразу эту запомнил.
Рано утром, когда большинство жителей мирно спало, я взял полотенце и отправился на пляж. Выкурив первую утреннюю сигарету, я переоделся и вошел в чистейшую, прохладную и гладкую, как зеркало, воду спокойного моря, еще не разбуженного звонкими голосами счастливых курортников и пронзительными криками чаек.
Грести приходилось одной рукой, но этот стиль размеренного и берегущего силы плавания был мне хорошо знаком, я мог находиться в воде часами, не уставая и не чувствуя потребности вернуться на берег. Заплыв далеко за буек, я лег на спину, полежал так некоторое время, смотря на отражение моря в небе, потом осторожно вытянул левую руку и погрузил ее тыльной стороной ладони в море. Маленький плотик едва покачивался на поверхности. Крылышки-паруса смотрели на меня двумя огромными глазами, словно старались сохранить в памяти мое мокрое то ли от воды, то ли от слез лицо.
Я с трудом оторвал от них взгляд, медленно повернулся и поплыл к берегу, навстречу взрослой, серьезной и беспощадной жизни.
W;denswil 2012
©murmann-ge.org ©Georg Murmann