history
Вся история человечества
любви ненависти поколений
записана на крыльях бабочки
сложенных вдвое
гордая
когда она сидит на твоём колене
а ты дышишь пыльцой мгновений
и спрашиваешь: кто ты?
а она сидит и дышит
и даже мошка назойливая
может сесть на этот сгиб
и он не сломается
и люди проходят мимо
а она сидит
и вдруг раскрывается
и ты видишь что крылья
стираются друг о друга
наверное так же люди
и в этой неидеальности
морщин с опавшей пыльцою
ты видишь его лицо и
она улетает и вдруг возвращается
за время её отсутствия ты дышишь
как-то уже иначе
она улетает выше
с другою бабочкой в танце
а ты начинаешь видеть
как будто раскрыли книгу
и даже дышать без боли
и небо вдруг голубое
уснув на плечах собора
тебе открывает двери
и больше не страшно верить
в плавне
Увидев глаза ветра –
училась в слезах смеяться.
услышав ручей смерти –
входила по грудь купаться.
совсем не страшилась, веришь?
– бледнела от ласк кожа.
cрываясь на стон зверя,
в пещеру была вхожа:
там плавали звёзды в небе
и пахло всегда тобою
(сопело в клубке не быть)
и капельку – зверобоем.
но я так боялась, милый,
тебе показаться слабой,
что тихо себя корила
за страхи свои – в плавне
топила, пока месяц
нагайкою ночь мучил…
прости мне обид ересь,
ты самый, поверь, лучший.
зверь
Во мне живёт большой, но добрый зверь,
он ходит за тобой на мягких лапах,
охотится на сладкий запах страха,
пуская кровь невидимых потерь.
Бросается на руки и в ногах
валяется в надежде, что пристрелят. –
Сминаются небесные постели,
а он в тебя вгрызается как враг.
Но с первым расхищающим лучом,
прильнув к тебе, от холода укроет.
Кинжалы солнца зверю нипочём,
и он скорей умрёт, чем вслух завоет.
Кудлатый и немыслимо смешной,
уткнувшись умоляюще в колени,
клочками роковых стихотворений
линяет на доверчивый плечной
сустав и догрызает нежно кость,
которую ему ты с ночи кинул…
На месте ранки слабенькие крылья
трепещут, не надеясь на авось.
poem
Я люблю мужчину, что режет ложь
на тончайшие ломти и с терпким чаем
подаёт – не затем чтоб ему прощали,
ведь он сам никогда (ну почти) не врёт
и умеет прощать, как умеют дети,
не виня никого-никого на свете
в том, что утро не сразу, но настаёт
после брошенной ночи на чёрный рот.
Просто есть рацион, что не нам менять,
на голодный паёк посадив безумство,
наливное, упавшее с ветки чувство
мы наколем и будем ежа пленять
краснобокой улыбкой – пока не сдастся
и нежнейшее брюхо зальётся краской,
ты не бойся, ну разве же я опасна, –
так лиса напевала колючке страстно,
но не съела – и лисы умеют ждать
и любить, и молчать, как умеют люди,
но об этом потом, а сейчас не будем,
мы же есть, и без рифмы скупой, – осудят
только те, кто в ручье утопил Иуду
и по ветру пошёл языки стирать
огрубевшей молвы, а я помню солнце,
что в ручье том купалось – пока проснётся
эта птица и будет кричать: воскрес!
а зачем умирать, если верно знаем:
что любовь не в раю, и не умирает,
просто рядом в тебе и во мне живёт –
и во всём этом мире, который держит
белоснежный покров (не всегда безгрешный,
а разбавленный тучами и, конечно,
синеглазой улыбкой – в полях цветут
незабудки. Ты знаешь, они от Бога,
опылённая эхом шагов дорога
приведёт нас туда, где влюблённых ждут –
и Он спросит за всё – я сама отвечу,
будто ты онемел, променяю вечность
на бессильное в вере наивной “будь” –
и тогда Он простит нам грехи чужие
и мы станем совсем, ну совсем большие,
как деревья, что шепчутся в белом мыле –
из земли мы взошли и в неё вошли мы,
в облаках забывая свой грешный путь.
***
согревая замёрзшие пальцы за пазухой мёртвых,
безуспешно пытаясь последнюю выманить дрожь,
и по рёбрам воинственно острым, остывшим и тёплым
запускает мурашки – бежать, убегать? – не поймёшь
этот город, да разве его понимали,
освящённым мечом вырубая могучую синь,
а она пробивалась сквозь ветхие церкви хоралом
неповинных в надуманных мифах господних осин.
ветер тонкие ветви балует и нежно колышет –
и мне слышится шёпот, ты будешь смеяться, но твой.
а тяжёлое солнце ворочает камешки свыше
и заходит на плаху, как будто там сыщет покой.
слова
мне дороги умытые слова
нетронутые доводами смерти
в них ветреность тишайшая жива
шершавые морщинки на конверте
лучатся запечатанным теплом
как будто в них завёрнуто не мало
но много непромолвленного вновь
промоленного шёпотом сначала
(июль-август 2013)