Летом 1942 года всем нам, пережившим первую, самую суровую блокадную зиму, стало немного легче.
Во-первых, прибавили норму хлеба, во-вторых, в депо, где я трудился слесарем всё это время, открылась столовая, и появилась «шрапнель» - перловая каша и дрожжевой суп с кишками. Зимой же столовая не работала по причине отсутствия топлива.
Поэтому, получил 250 граммов хлеба (рабочая норма), им и питайся в течение всего зимнего трудового дня. А там уж, как придётся. Иждивенцам же, в том числе и детям, вообще выдавали по 125 граммов. Ну, это общеизвестный факт…
Хотя, и хлебом-то эту тёмно-серую массу без запаха, можно было назвать с большой натяжкой. Правда, иной раз мне перепадал и настоящий ржаной хлеб, который артиллеристы из стоящей невдалеке от нашего депо части, меняли на табак. Нам,15-16 летним работягам, этот табак, махорку, выдавали наравне с взрослыми, и мы его выменивали на хлеб.
Но его, этот настоящий ржаной хлеб, я нёс уже домой, для брата и сестёр. Наша мама с весны 1942 стала работать помощником повара в одной из воинских частей, но о том, чтобы чего-либо принести домой из продуктов, и думать не могла, за это тотчас полагался арест, поэтому оставляла младшим детям свои хлебные карточки.
Но летом сорок второго было уже значительно легче. Да, хотя бы и потому, что стало тепло и на уцелевших от войны деревьях кое-где распустились зелёные листочки…
А однажды, в самом начале июня сорок второго, мне довелось послушать настоящую оперу. Это было в Летнем театре Дворца пионеров. Ленинградский ансамбль оперы давал «Кармен».
Художественный руководитель и исполнитель заглавной партии Надежда Вельтер (мне потом стало известно, что Надежда Львовна, отдавая свой талант и душу блокадным зрителям, одновременно сдавала ещё и кровь для раненных бойцов Ленинградского фронта).
Спектакль был не совсем обычным. Партию хора «вёл» один исполнитель – М. Г. Петрова, впоследствии народная артистка РСФСР. Если быть точным, Мария Григорьевна не исполняла, а поясняла действие хора, а так же отдельные сцены, которые по различным причинам купировались и опускались. Причин для этого было множество: дистрофия, артобстрелы, дефицит электроэнергии и прочие.
Но, не смотря ни на что, впечатление было таким сильным, что даже сегодня я помню всё до мельчайших подробностей.
До этого я был только едва знаком с оперной музыкой. В нашем самодеятельном духовом оркестре Куйбышевского района мы постоянно разучивали увертюры и сюиты различных опер. Главным образом, это была музыка Верди. Играли мы и музыку Бизе – увертюру и некоторые сцены из «Кармен».
Так что неожиданностей вроде бы никаких не должно было быть. И всё-таки они оказались, эти неожиданности.
Во-первых, сам факт спектакля. Во-вторых, симфонический оркестр (по численности, примерно такой, как играли в кинотеатрах перед сеансами до войны, - 20-25 человек). Затем – мастерское исполнение, костюмы, грим и прочие атрибуты оперных представлений.
На спектакль я пришёл задолго до начала, и видел, как шли на него некоторые музыканты. Да они даже и не шли, они с трудом передвигались.
И вот заиграли. Не верилось, что это те же люди, которые только что едва переставляли ноги, сейчас, сию минуту, творят какое-то чудо, что-то такое, что снимает гнёт и усталость, опустошение и безысходность.
А оказаться среди зрителей мне помог случай.
Сверяя в депо показания контрольного манометра, и обнаружив некоторую разность в показателях, я высказал предположение, что образцовый прибор даёт погрешность. Обратился к зам начальника депо по ремонту Карлу Ивановичу Луксу с просьбой вызвать госповерителя из ТЧ-8. Но оказалось, что специалист умер от голода.
Через некоторое время Карл Иванович вызвал меня и предложил отнести манометр в Палату мер и весов на Московском проспекте, после чего добавил: «А потом, вот тебе билет, сходи в оперу».
Дело в том, что в блокадном Ленинграде билеты на спектакли и концерты не продавались, а распространялись по организациям и воинским частям.
А ещё, но это было уже позднее, где-то в сентябре, перед самым моим уходом юнгой на Балтфлот, я смотрел в Пушкинском театре «Свадьбу в Малиновке» - спектакль Ленинградского театра музкомедии.
Помню, что роль атамана Грициана исполнял актёр Свидерский, Ничипора – Янет, а Яшки-Артиллериста Королькевич. И что особо запомнилось, так это лица актёров: кожа, да скуловые кости, как их не гримируй, с огромными, буквально выпадающими из орбит, глазами…
Спектакль несколько раз прерывался воздушной тревогой и мы, зрители, вместе с актёрами спускались в бомбоубежище, находившееся прямо в театре.
Спустя много лет после войны, я узнал, что, оказывается, актёр Анатолий Викентьевич Королькевич, с которым я позже познакомился, поскольку несколько лет работал с ним в Ленинградском театре Музкомедии, написавший пронзительную книгу воспоминаний о блокаде «А музы не молчали», потерял в первую зиму хлебные карточки, и едва не умер от голода.
Спасло его, полуживого, своевременное помещение в стационар, да, пожалуй, ещё та краюха хлеба, которую ему дал молодой красноармеец, начинающий актёр Ефим Копелян.
Так блокадные «Кармен» и «Свадьба в Малиновке» остались для меня первыми увиденными в жизни спектаклями, и потрясшими всё моё существо…