ГЛАВА 11.
КАПЛИ СВЕТА…
Тепло попрощавшись, Стасик проводил глазами машину москвичей до границы холма и поехал на стареньком допотопном велосипеде обратно в городок.
Крутя педали, слыша привычное скрежетание цепи, скрип ослабших соединений на раме, свист сиденья под бёдрами, не находил выхода из разрывающего душу отчаяния.
«Теряю её, свою Рыжуху, Светика-семицветика, первую и настоящую любовь! Любовь на всю жизнь. Понял это сразу в тот сырой ноябрьский вечер, когда она налетела на меня в сгущающихся сумерках, вся мокрая, дрожа и рыдая безостановочно…»
…Чудом не упав вместе с нею в осеннюю грязь, едва удержал равновесие, сильно обхватил трясущиеся в истерике плечики Светочки.
«Сегодня день её рождения! – вспомнил об этом почему-то именно в ту минуту. – Почему забыл, чёрт? И почему семья не справляет такую дату – пятнадцатилетие? Обычно закатывали пир на весь мир, когда Вовка был дома – старший брат Светы. А вот, поди ж ты, вместо праздника – истерика. Ох, чует моя душа, что не обошлось тут без Василия, сожителя матери! Уже не раз замечал его сальные взгляды на девочку. Подонок! Не он ли себе что позволил сегодня?..»
– Светка! Тихо, тише! Да не рыдай ты так! Прошу… Не пойму…
Сжимая маленькую Рыжую Белку, как прозвал давно, стал задыхаться от нахлынувшего волнения: руки мелко задрожали и вспотели, горло сжал спазм и мешал говорить нормальным голосом, на глаза навернулись слёзы. Вдохнув несколько раз, немного успокоился.
– Так… давай-ка пойдём ко мне. Динка у Машки «зависла», боюсь, и ночёвничать останется. Подружки нашлись. Спят в одной постели! – отвлекал разговором, а сам оглянулся: тишина и пустота. – Пошли.
Распахнув большую фуфайку, обернул плечи подруги, заметив только сейчас, что выскочила из дома, в чём была – тонкий старенький синий свитерок да чёрные спортивные штаны. Бережно завернув, прижал и повёл домой.
«Мать в рейсе, сестра у подруги. Пора серьёзно поговорить. Что-то неладное последние полгода творится. Пока был дома её брат, часто с отчимом ругался и дрался. А в начале осени его бросила девушка Ольга, сказав, что ему не по карману. Психанув, Володька рванул куда-то, на БАМ, что ли? И оставил сестру в доме одну с отчимом. Мать их вечно на ферме с утра до ночи!»
– Почти пришли. Осторожно, тут глубоко! – крикнул, но опоздал.
В темноте булькнуло, и Светка ахнула.
– Прости, раньше надо было сказать.
Наклонился и пощупал её ноги – в тапочках! Не задумываясь, подхватил на руки, накинув на неё телогрейку.
– Держись, уже рядом.
Стасик был не слишком невысок, но девушка ещё меньше – справился.
Тяжело дыша, поставил на крыльцо, открыл дверь тёмного холодного дома.
Включив свет, ругнулся: мигнув, тот «сдох». «Опять пробка!»
Заведя на ощупь, посадил девочку возле кухонного стола, подошёл к буфету, завозился со спичками…
– Ты куда в такую сырость? Током убьёт! – очнулась гостья. – Даже не думай! Давай лампу керосиновую, – протянула руку за коробкой.
Опешив, замешкался, отдал спички. Вышел в сени и принёс вечную спасительницу деревни – керосиновую лампу.
«Да уж. Олимпиада отгремела, в космос пешком ходим, а всё при керосине…
Засветив лампу, стал возиться с печкой, передёрнувшись от озноба.
– Так сыро в доме!»
Вскоре мягкое тепло с дымком берёзовых поленьев стало разливаться по кухне, согревать запотевшие от сырости стёкла окон, переползать в другие комнаты.
Пока вскипал чайник и котелок с картошкой «в мундирах», Стасик порылся у матери в шкафу, нашёл тёплые байковые с начёсом штаны, вязаные носки и толстый большой свитер.
– Снимай с себя сырое – переоденься. Я пойду в сарай за сухими дровами и яблок прихвачу.
Не смотря на зардевшуюся Белку, вышел, тихо и плотно прикрыв дверь, словно сказав: «Подсматривать не собираюсь».
Пришёл обратно минут через пятнадцать.
Зажёг в сарае «летучую мышь» – мать с желдороги принесла, наколол сухих поленьев, достал с полок в сене яблок, немного прибрался.
Возвращаясь в дом, потопал на ступенях и в сенях, подавая Свете знак: «Иду!»
Открыла дверь, придержала, пока вносил огромную охапку дров, метнулась к печи, подержала большую плетёную корзину для них.
Быстро управившись, вымыв яблоки, сели ужинать в полной тишине, не говоря ни слова о случившемся.
Только когда пили чай с малиновым вареньем и липовым мёдом, Стас терпеливо посмотрел на насторожённую и напряжённую девочку, требовательно вскинув брови.
Сделала вид, что не поняла намёка.
Встал из-за стола, сдернул её с табуретки, схватил крепко за худенькие плечики.
– Ну?
Распахнув тёмно-синие глазищи, упорно молчала, но в глубине омутов кричала и билась головой о стену!
Похолодел: «Значит, я прав: этот гад приставал к ней».
– Просто расскажи. Ты не можешь всё время носить это в себе, Светка! – ещё сильнее сжал сильные натруженные мальчишечьи руки. – Он приставал? Добился своего? Ну?! Да расскажи же мне, дурёха! Я умру, а не скажу никому ни слова!
Прижал в каком-то помутнении рассудка, сильно вжимая в худое тело её, девичье, маленькое и податливое. Обнимая длинными крепкими руками, чувствовал, как она дрожит.
– Тебе необходимо кому-то рассказать, понимаешь? Рыжуха, не молчи, – жарко выдохнул с хрипом в пунцовое ушко, упершись лбом в рыжую голову.
Вот тогда её и прорвало: рыдая, крича, мотая огненной головой из стороны в сторону, хриплым страшным голосом стала рассказывать всё.
Стас сильно сжимал девочку, смотря упрямо в стену, не поворачивая головы, не косясь глазом. Только ухо всё слышало.
Так и стояли посреди кухни, ставшей жаркой и сухой, весело потрескивающей дровами в печке, играющей огненными полосками по стенам и потолку, просачивающимися в щёлочки печной заслонки. Лампа тонко коптила и дрожала фитилём, смещая тени пары по стене, создавая ощущение, что раскачиваются или танцуют.
Парнишка, заметив это, стал бездумно делать то же самое. Тихо раскачиваясь, гладя Свету по маленькой худенькой спинке ладошками, начал негромко напевать песню «Не исчезай из жизни моей…», так полюбившейся им после фильма «Ольга Сергеевна».
«Кто там композитор? Такое заковыристое имя, да и фамилия не легче».
Песня хорошо ложилась на вальсирование, и Стас, выпрямившись, смотря с нежной улыбкой на замолчавшую и изумлённую Рыжуху, заложил левую руку себе за спину, как в кино «Война и мир» сделал Болконский, и повёл в танце.
Распахнула чудесные синие глаза, задохнулась, загорелась радостью на тонком личике, тоже выпрямилась, подчинилась ритму и мягким движениям партнёра.
Отодвигая ногами табуретки возле стола, стеснительно и застенчиво улыбнулись друг другу.
Стасик прижался ближе и громче запел сам – знал, что у неё нет слуха, потому и не ждал дуэта.
Попыталась подмычать, но вскоре прыснула в смехе от неверных нот, смолкла, заворожено слушая приятный низковатый голос.
Он уже сломался и стал бархатистым и басовитым, с лёгкой хрипотцой, такой волнующий, а когда так на неё смотрели его чудесные серые глаза – замирало сердце и убегало куда-то в живот, волнуя и тревожа сладкими волнами счастья и ещё чего-то невероятно приятного и потаённого, отчего щекотало в носу от слёз и хотелось лететь в небеса в безграничном чувстве радости.
Увлёкшись кружением, наткнулись на стол, почти повалив лампу! Едва успели схватить раскалённое стекло руками. Вскрикнув, не отпустили, а отважно поставили на стол.
Стас быстро окунул ладони гостьи в студёную воду в ведро возле печи, но почему-то вместо рук загорелись лица. Вытащив ладошки, задумчиво вытер полотенцем, смотря в смущённую синеву девичьего взгляда, потом, подводя к столу, обнял за плечики и прижался лбом к горячему пульсирующему виску.
– Теперь ты не одна, Белка. Я с тобой. Конечно, мне с ним не справиться, но я приму меры, обещаю. Ты больше не будешь плакать, – мягко повернул к себе и коснулся её губ в девственном несмелом поцелуе. – С днём рождения, Светочка! У тебя он будет самым настоящим, клянусь. Подожди минутку.
Ринувшись в комнату, нашёл заначку матери – новые духи «Вечер», и вернулся к потрясённой девушке. Протянул молча, заворожённо смотря в синь.
Нерешительно постояла минутку, сделала шаг навстречу и подняла руки, обнимая его за шею, заглядывая в распахнутые восхищённые глаза.
Поняв, чего ожидает, радостно обнял и неумело стал целовать девичье личико в милых конопушках, каштаново-золотые ресницы, длинные и загнутые кверху, нежную кожу щёк и шеи, пьянея от запаха волос и бархатистости кожи. Почувствовав, как задрожала, взял себя в руки, загнал кровь, бросившуюся в голову, обратно, справился с волнением. Отступил, на раскрытых ладонях протянул подарок, ставший таким горячим!
– Это тебе, Светочка. Не знаю, как пахнут. Может, выбросить придётся.
Тёплые и любящие глаза сказали за него остальное.
Взяв затрепетавшими тоненькими пальчиками красивую синюю с золотыми звёздочками коробочку, открыла, вынула из гнезда синий флакон, покоящийся на ложе из белого атласа, понюхала сначала его: «Чудесный запах!» Осторожно открыла бугристую круглую пробочку, помахала ею, как продавщица в большом универмаге Загорска, и принюхалась издалека, улавливая чутким носиком чудный запах нежности, прохлады и таинства – удачное сочетание ароматов жасмина и красной сирени.
– Спасибо, Стасик! Так хорошо пахнут! – засияв глазами, смочила кончик пальчика духами и кокетливо коснулась за ушком.
– Я рад, что они не воняют! – расхохотался звонко. – Не то, мы с тобой из дома уже сбежали б!
Подхватив задорный хохот, рассыпала мелкий перламутровый бисер смеха по нищей кухоньке, украшая её убогость чистотой первого нежного чувства, едва сегодня не растоптанного пьяным отчимом. Только чудом успела выскользнуть из его мокрых, цепких, гадких, похотливых ручищ.
С того вечера Станислав и потерял голову. Навсегда.
Понимая неравные силы в борьбе со взрослым подонком, написал анонимки во все инстанции: в РОНО, в милицию, прокурору района и области…
Грянул скандал! Начальству всех мастей «дали по шапке», участкового уволили, прислав на его место бывшего военного. Он и спас ситуацию.
Вызвав повесткой в кабинет отчима Светы, долго с ним не разговаривал: дал почитать все шесть анонимок и спрятал в сейф со словами:
– Даю неделю. Устраиваешься вахтовым методом на газоразработки. Вот адрес артели, и отныне – на заработках. Каждый свой приезд – тише воды, ниже травы. Ещё хоть косой взгляд в сторону девочки – семь лет. Учитывая рецидив – все двенадцать. А то и ещё что-нибудь навешу, для полноты ощущений за решёткой. Ты всё понял, судимый Михалок? Свободен! Время пошло.
С тех пор стало легче дышать всем: и Светке, и её брату Вовке, и матери Галине – не пил никто теперь, не буянил и не дрался, не требовал деньги на выпивку, не бил.
Отчим по три месяца пропадал на вахтах, а едва появлялся, устраивался на халтуру с «бичами»: мотался по стройкам района и области – тоже требование старого военного.
Наступило маленькое благоденствие.
Недолго это продолжалось: умер в одночасье славный человек-военный нынешней весной.
Свете стало совсем туго.
Василий продолжал вахты, но уже не уезжал на стройки.
Эти месяцы девушка жила у подруг и крёстной, больше времени бывая там, чем дома. Но счастье и удача были не всегда на стороне девочки.
Подонок однажды добился своего. Перед приездом москвичей повторил старое.
…Стас остановил велосипед вдалеке от кладбища и сел на крутом взгорке, утирая лицо от слёз. Оказывается, пока вспоминал – плакал.
Прошёл почти год с того ноябрьского вечера, а вспомнилось во всех подробностях.
…Они часто стали встречаться, гонять на великах, кататься с горок по снегу, когда он выпал, и… целоваться.
Почему Стасик больше не мог жить без её пухлых сладких губ, пахнущих зверобоем и ромашкой? Да, любила травяной чай из них, только вся уже пахла травами и знойным летом, порождая и в нём огонь и жар.
Сколько раз ночами вскакивал с постели и бросался в сени к студёной воде в вёдрах, пья её из металлического ковшика, выбивая зубами дробь от непонятной «трясучки», сотрясающей крепкое тело, сильно выросшее и возмужавшее за это время. Краснея и сгорая от стыда, больше не ходил по дому в семейных трусах и под рукой всегда держал толстые байковые треники большего размера – только они надёжно скрывали бугор мужества. Организм рос и взрослел, доставляя серьёзные испытания.
Чем чаще Белка попадала в переделки, тем сильнее вжималась в его тело, ища защиты.
Парень сходил с ума! Терпел стоически, загонял страсть в глубину сознания, не позволяя даже во взгляде показаться, и лишь скромно целовал любимую, не смея опустить руки на девичью грудь или попу. Понимал: ей и так плохо.
Бывало, девушка не хотела идти вовсе домой, и тогда, зажав своё «сейчас-сойду-с-ума» в кулак воли, вёл к себе и укладывал спать в одной постели с Динкой.
Она только визжала от радости, Стас же в такие ночи не мог сомкнуть глаз. Лежа в соседней комнатушке, не имел возможности хотя бы закрыть тонкую фанерную дверь – тепло шло только от печи. Но тогда всё слышал: возню девчонок, разговоры и шепотки, хихиканья Динки, уговоры Светика, её сердитое ворчание на неугомонную егозу, сопение заснувшей, наконец, сестрёнки, нежное дыхание задремавшей девушки. Когда засыпала, начинала постанывать, видимо, увидев неприятное во сне, а у Стасика от низкого, утробного, странного и хриплого стона бунтовало тело! Понимал, что идти ей некуда – у крёстной появился мужчина, а слепая и глухая к бедам дочери мать занята вечным хозяйством, огородом, коровником – только не детьми. Сознавал, но это совсем не облегчало страданий и терзаний молодого здорового организма и его потребностей: первых, мощных, сильных, буквально затмевающих здравомыслие!
Как тогда сдерживался? Не мог объяснить по сей день. Видимо, очень любил и уважал Светку.
…Подняв голову к небу, зажмурился от яркого после грозы солнца.
«Бедная моя девочка! Сколько тебе ещё раз придётся в жизни отбиваться от козлов? Ты ведь у меня красавица, и прекрасно сознаю, что я тебе не пара – простой деревенский парень из нищей сиротской семьи с голодными родичами и мизерной зарплатой матери.
Да что там получает проводница? Больше штрафов выплачивает. Вот и приторговывает, пускает безбилетников, подсаживает неучтённых, а из нужды вылезти не может.
Вся надежда на меня, сына. Остался год, потом в училище пойду, на автослесаря. Там тоже копейки, но всегда можно “калым” найти: машин становится больше – потихоньку богатеет народ.
Вот так, моя Белка, и разойдутся наши пути-дорожки: ты – в Москву, в свет, в столичную и культурную, сытую и свободную жизнь: яркую, насыщенную, богемную, как понял гостей-москвичей; я – в ремонтную яму, в нужду, в нищую провинцию, в полуголодное существование и безысходность, в обычную деревенскую юдоль: серую, зловонную, грязную, матерную и… пьяную. Вниз, в выгребную яму, на дно, откуда и есть родом».
– Туда мне и дорога, – сипло выдавил вслух горькие слова.
В голос разрыдался, зная, что никого вокруг нет, никто не услышит крика отчаяния по потере любимой и самой любви – смысла всей жизни.
«Я тебя теряю, желанная моя! Теряю. Как выживу? Смогу ли? Нет, сопьюсь, скорее всего. Постараюсь, конечно, удержаться, но… Ааа, какой смысл держаться?.. Без тебя нет смысла, девочка моя синеглазая, радость моя первая и последняя…»
Отбросил ногой велосипед, рухнул в траву, горячую и мокрую – ливень хорошо промочил. Плакал, кричал, колотя кулаками о землю, звал её, Светочку, единственную – понимал это. Сколько бы теперь ни встретилось девушек, всех будет сравнивать с ней – проиграют.
«Она – та самая, суженая, что дарится богом лишь раз. Второго подарка не бывает. Не жди даже. Чудо являют единожды, знаю. Спасибо, боженька, что показал его мне, грешному, сирому и убогому. Хоть узнал, какое оно бывает…
Выплакав всё отчаяние и боль, так давно разъедающие душу, постепенно затих, всхлипывая сухо, вздыхая безнадёжно и обречённо:
– Я не встану у тебя на пути, любимая. Слова не скажу. Твёрдой рукой посажу в электричку до Москвы и помашу рукой на прощанье со спокойным лицом и сдержанной улыбкой. Плакать буду потом. После… – сел на землю, обхватил руками поджатые ноги, стал смотреть с холма вниз на Хотьково. – Родной городок, деревни, сёла и погост, речки и озёра, пруды и родники, болота и леса. Любимые и близкие. Родина. Отрада. Но как же горько мне здесь!.. И не станет лучше – она уезжает через пару дней. Конец коротенькому невинному счастью, – упрямые слёзы опять застили панораму городка. – Ладно, что сидеть? Пора домой. Динка, наверняка, у Тоси с телёнком возится. Вот телятница выискалась! Прямо с ума сошла с ним! – криво улыбнулся. – Первый материнский инстинкт проснулся – нянчить. Всё. Хорош киснуть. Подъём, Стас. Время.
Встал, отряхнулся, поднял велик, повёл с горки в сторону часовни.
– Врут люди. Не принесла мне счастья, сколько тайно ни молился. Некрещёный – не доходят молитвы. Пока осенью окрещусь, нагуляю “святость” – станет поздно. Попав в Москву, Светка меня забудет через месяц. Это неизбежно. Вот и будешь ты дальше по жизни топать “святым” и холостым, Станислав Минаев. Судьба твоя такая. Смирись».
…Он медленно и осторожно ехал по едва видимой тропинке от часовни к городку.
«Корни и кочки вокруг, надо, наверное, просто вести его, – остановился, раздумывая. – Как поступить? Не хватало ещё что-нибудь себе сломать и стать инвалидом для полного счастья…» Так и стоял, задумавшись, всё ещё опираясь на сиденье бедром, а одной ногой стоя на земле.
– …Стасик! Ха! Я нашла тебя!
Светик шла, запыхавшись, поднимаясь из ложбины на взгорье часовни.
– Почему-то так и подумала, что возле неё тебя встречу, – задохнувшись совсем, рухнула на широкий пень сбоку дорожки. – Проводил? Понравилась часовня? А кладбище?
Подняла глаза, внимательно присмотрелась: «Глаза измученные, мутные и покрасневшие. Понятно: долго плакал. Неужели София проговорилась? Сама же меня просила… Хотя, нет. Скорее всего, сам догадался. Всегда бы смышленым, сообразительным, мой Стасик».
– Как ты?
Не ответив, медленно опустил велосипед на траву сбоку тропинки, молча сел рядом на широкое ложе пня. Прислонившись к девочке спиной, замер, смотря в глубину леса. Не нашёл слов в тот миг. Пустота такая на душе была!..
Выпрямилась и положила рыжую головку затылком на его плечо, ласкаясь мягкими душистыми волосами о щеку и шею.
Вздрогнул всем телом!
Так замерло сладко её сердце от этого!..
Задохнувшись от счастья, повернулась вполоборота, обняла за талию и, уткнувшись носиком в мужскую напряжённую шею, ласково и нежно начала целовать.
Молчал, только дрожь пробивалась всё явнее, да дыхание, прерывистое и нервное, порождало и в ней сладкие волны непонятного чувства, что затопило жаркой волной с головой! Встала на мягкий полуистлевший пень коленями, приникла к спине Стаса, обняв обеими руками сильно, гладя ими и любя губами совсем по-взрослому, явно не собираясь останавливаться.
– Светка… Что ты делаешь?
Хриплый голос его не слушался, как ни старался держать эмоции под контролем.
– Остановись, Белка! Не надо.
Передёрнувшись телом, резко повернулся, схватил за плечики, смотря ошеломлёнными глазами в потемневшую и затаившуюся синь.
– Светочка… Прошу… Не смей…
Вместо ответа, посмотрев прямо в глаза, решительно встала, подняла с земли велосипед и… повела в лес!
Стас озадаченно смотрел на отчаянную девчонку и понимал, что не пойти за ней не сможет.
«Опасно одну оставлять, и… страстно желается то, что задумала! Даже знаю, почему сейчас – прощается. Навсегда.
Станислав Минаев, готов нести ответственность за ваше будущее со Светланой Беловой? За то, чему не можешь больше сопротивляться, в чём не имеешь права отказать – отказом убьёшь свою девушку? Подумает, что брезгуешь после того, что с нею произошло.
Идти нельзя – нам только по шестнадцать, Господи! Но Светик скрылась за холмом, и надо решаться: быть или не быть. Как у Шекспира, кажется…»
…Что осталось в памяти о тех минутах?
Только чувство острого смущения.
Света была так мила, ласкова и спокойна, будто долгие месяцы готовилась к этому. Очевидно, так и было.
С каждым мерзким выпадом отчима накапливала опыт, с каждой его удачной выходкой обучалась, сумев отодвинуть на задний план унижение, боль, позор и обиду. Чистую трепетную и искреннюю душу уберегла за мощной стеной гибкой девичьей психики, сохранив себя для Стаса чистой, трепетной, нежной и любящей. Это чувствовалось в мягких руках, когда с поцелуями стала раздевать пуговица за пуговицей, вещь за вещью, лаская и гладя его дрожащее, напряжённое, негнущееся тело. Шепча слова настоящей, сильной, взрослой и созревшей любви, свела с ума!
В какой-то момент «зажим» отступил и позволил самому сделать то, о чём губами, руками и телом молила.
Осторожно, замирая от захлёстывающих разум и тело чувств, старался не сделать больно, не огрубить, не опохабить минуту истинного счастья для обоих. Понимал глубинным чутьём мужчины, вспоминая нежные прикосновения Максима к Софии, когда тот был рядом с женой. Старался повторить и те слова, что слышал ненароком – Макс увлекался довольно часто. Любя жену неистово, терял бдительность, не воспринимая подростков за опасность.
…Очнулся на закате, лежа в тёплых оранжевых лучах солнца.
«Боже… Ничего не помню! Как здесь оказался? Когда? Сам пришёл? А где тогда?..»
Не успел подумать, как её тихий счастливый вздох рядом заставил резко покраснеть и вздрогнуть. Проглотил жёсткий ком спазма в горле, с трудом выдавил слова, почти хрипя:
– Светочка… Как ты?
– Тссс, молчи, не разговаривай, – лежала на животе.
Приподнялась на локти, склонилась к нему вся сияющая, оранжево-золотая, в ореоле апельсинового света заката, с персиковой кожей лица, шейки и плеч. Прильнула невесомо к губам в нежном, мягком, долгом поцелуе. Тихонько прикусывая, прихватывала опухшие губы парня мелкими зубками, ласкала кожей и язычком, закрывая сверкающие глаза, в которых полыхало закатное солнце, словно пряталось до утра, сохраняя до времени волшебные капли света.
– Зачем слова?
Медленно сел на горячую траву, потряс головой, сбрасывая странную одурь, свист и шум.
«Что творится? Словно самогонки вчера выпил».
– Голова болит? Сейчас ко мне пойдём, анальгин дам.
– А мать?
– Испугался?
– Нет.
– Тогда проводим солнце и пойдём. Она не помешает. Теперь не помешает никто, – странно посмотрела на запад.
Тайком вздохнул: «Ясно, там Москва».
– Встретила Динку – у Тоси будет ночевать, телёнок зеленью ходит. Будут по очереди отпаивать его. Ты свободен, – прильнула в порыве любви к Стасику. – Мы свободны…
Обнял сильными руками и, прижавшись к виску губами, стал потихоньку целовать голову, шею, кожу за ухом, личико, очередной раз поражаясь нежности и бархатистости кожи любимой: «У рыжих она особенная, точно лепесток ромашки!» Только подумал, нечаянный взгляд выхватил рядом её куст. Протянул руку, сорвал одну, самую крупную. Взяв торжественно ручку возлюбленной, воткнул ножку цветка между тоненькими пальчиками правой руки, таким образом «подарив» обручальное цветочное кольцо. Страстно поцеловав их и губы «ромашковой невесты», почти всхлипнул от невероятного счастья и такой неизмеримой полноты чувств, что даже застонал, борясь с бурными слезами.
Светка с громким плачем бросилась ему на шею.
– Я согласна, любимый!
Сильно обнимаясь, начали целоваться, тем сильнее загораясь, чем слабее светило солнце.
Когда последние лучи покинули верхушку сухого и ещё тёплого холма, счастливые стоны огласили тишину далёкого выгона. Темнота заботливо укрыла влюблённых, а юная ночь благословила молодых супругов полной луной. Выждав нужное время, она медленно всплыла над лугом и поймой, заливая окрестности городка мягким красноватым светом, – «цыганское солнце» принялось за свою работу.
Туман начал наползать с низин, планомерно и тщательно заполняя все впадины и овражки, речушки и пруды, озерца и болотца. Густой и тяжёлый запах сырости постепенно вытеснил лёгкие летучие ароматы знойного дня, пригасил одурманивающий дух разморённых на августовском солнце трав и листвы, угомонил оглушающие песни птиц, разбудив звонких цикад и сверчков. Их умиротворяющие переливчатые трели приглушили сладострастные стоны ребят, которые плакали от перехлестнувших юные сердца и тела ощущений, от такого счастья и чувства волшебного неземного полёта!
…Продрогнув от тумана, обнявшись, быстро пошли к Свете, наведавшись по пути в дом Стаса, где поужинали, насытившись едва ли ни впервые за долгий день.
Переодевшись в сухое и свежее, неслышно двинулись в сад девушки.
Незаметно проскользнули на второй этаж в мансарде.
Светочка не собиралась отпускать любимого, понимая, что последние часы их счастья истекают. А пока – та самая кровать, где несколько часов назад кричала от счастья и любви София.
Девушка хотела того же: познать чувство полного женского превосходства и ощущения безграничного владения мужским сердцем и телом.
Стасик её был, есть и будет, пока бьётся его сердце – поняла это вечером на холме, когда стал настоящим мужчиной без помощи и подсказки. Только её, безраздельно и неотвратимо. Отныне будет преданно любить и жить мыслями о ней, куда бы и на сколько ни уехала.
Она приняла в душу это сильное чувство давно, но только сегодня решилась на близость, и не жалеет ни о чём! Теперь они муж и жена. А скоро ей ехать в Москву.
Август 2013 г. Продолжение следует.
http://www.proza.ru/2013/08/08/265