Когда фонарщик зажег последний фонарь, когда бледный его свет упал на мостовую, по которой в поздний этот час никто не шагал, спешно ли стуча каблуками, или понуро постукивая тростью, когда луна вдумчивым своим светом показала верный путь последнему шатающемуся бродяге, когда огонек последней свечи, поник под чьим то усталым вздохом…наступила ночь.
Подобно тому как мать задергивает шторы, чтобы уберечь сон своего чада, ночь скрыла за небесами звезды…
В комнате царственно властвовала тьма, и лишь ветер пускался в пляс в ветвях, за приоткрытым окном. Когда она ступила на пол, скрип каждой досточки, отдался в ее мыслях хрустом дюжины поваленных деревьев. Она ступила дальше, туда где в зале, в благословенной тиши и тьме, покоилось то, что заставляло юную девицу, оставив ночные сновидения у изголовья кровати, скрипя паркетом, шагать среди тучно возвышающихся стен, там покоилось то что заставляло гения прилаживаться к клавишам, там покоилось то, что заставляло идиота томимого завистью или бездарностью, вязать себе петлю.
Рояль…она поднялась к нему с таким благоговением и, какого бы чувствовала, пусть бы даже пред ней восседали боги, на небесном своем пантеоне. С трепетом, которой едва доведется почувствовать какому либо существу на это земле, она опустила пальцы к клавишам…и комната наполнилась музыкой.
Ветер казалось еще сильнее негодовал за окнами, он, тот который играл монотонные свои мелодии, завывая в небесной высоте гор – куда ни один человек, был бы он гоним глупостью или храбростью, добраться не мог, он, искушенный игрок в ветвях деревьев, и вершинах гор, не мог сравниться с мелодией, которая наполняла пустую залу, в глухую эту ночь.
Рассветное зарево тихо проникло в комнату, скользнув по портьере, она упало на крышку рояля, блеснуло в усталых глазах, и опустилось на пальцы…в последний раз приложившиеся к клавишам.