Кисловодск

Глеб уговорил меня поехать в Ростов, поселиться в их четырехкомнатной квартире с видом на рынок «Темерник» и проследить за тем, чтобы его мама не вышла замуж за невзрачного мужчину с красным лицом, который называет себя майором авиации, любит смотреть с балкона на рынок «Темерник» и хочет, чтобы она внесла его в домовую книгу. В случае активных действий со стороны мамы и майора я должна немедленно позвонить в Москву и Алёшке, чтобы они собрались в квартире мамы и приняли меры против вселения майора.
Ужасное положение: сидеть в чужой стерильной квартире и следить за нравственностью 63-летней мамы и 67-летнего майора с красной рожей, который  грозится меня зарезать.
Накануне моего вселения мы с Глебом пошли в ЗАГС и расписались. Таким образом я стала замужней женщиной, у которой муж постоянно живёт в Москве, а общение с ним происходит по мобильнику.
Глеб оставил нам тридцать тысяч на проживание и просил питаться разнообразно (а не есть только обезжиренный йогурт и ростки пшеницы). Наша веселая и беспечальная жизнь с разнообразным питанием закончилась сразу после того, как она потратила 28 тыщ на две пары босоножек Кензо. Мы стали питаться на 152 рубля в день, нельзя сказать, что разнообразно, но  интересно – в духе индусов, которые едят только то, что выращивают сами или то, что упадёт им на голову. Ещё и майора авиации подкармливали, поскольку мама боялась, что если его не кормить, то он найдет себе другую женщину. Индейский образ питания привёл к тому, что мы с ней отравились какой-то дрянью (а майор почему-то нет), получили высокую температуру с тяжелыми галлюцинациями и загремели в инфекционное отделение, в дрянной бокс номер 17 с огромным незанавешенным окном, заклеенным от солнца старыми газетами и грязными страницами из журнала «Веселые картинки».
За окном были какие-то высокие деревья с мелкими листочками, очень приятно шелестящий серебристый тополь и, совсем как в лесу, многоразовым звонким криком, похожим на гребёнку, кричали, как будто смеялись какие-то острокрылые птицы вроде копчиков. А на синем козырьке навеса под всеми окнами нашего второго этажа топтались замызганные голуби и если хотели есть, заглядывали в окно и обсуждали, когда мы встанем и накормим.
Голуби и кошки в больницах почему-то всегда замызганные.
Мама, которая ведет здоровую и бодрую жизнь, старается ничего не есть, кроме кефира и овощей, покупает всё самое дорогое, время от времени травится клубникой, яблоками, помидорами, отнеслась к отравлению удивительно хладнокровно, пила отвратительный рассол небольшими глотками через каждые пять минут и расспрашивала ласковых медсестер и строгую докторшу о пользе каждого всаженного в нас укола. Физически она чувствовала себя хорошо, хотя и дико в нашем боксе, и нежно мечтала о том, чтобы я вылезла из своих галлюцинаций и сбегала ей за ряженкой.
Я же не травилась лет десять, поэтому все ощущения были для меня новыми и неприятными. Солоноватый раствор с запахом гнилой резиновой пробки мне решительно не пошел, не пошла даже минеральная вода, которую посоветовали пить вместо раствора, и я четыре дня очень противно подыхала в температуре, тяжелых галлюцинациях, непрерывно гремящих в левой части мозга черт знает как влетевших туда строчках «можно терпеть силу, можно любить текилу, но я все равно буду выбирать твое чудо», убеждении, что я больше никогда в жизни не буду ни пить, ни есть, и приятной надежде от этого всего похудеть. (Дома оказалось – не похудела. Или не в тех местах, на которые рассчитывала).
Правда, кормили хорошо. Щепетильная мама ела и говорила: вкусно. Если не вкусно, то полезно. Даже выглядела еда красиво. Пищеблок был напротив окна, поэтому все время пахло паровыми рыбными котлетами, тефтельками и чем-то еще противным. Раз в день приходила толстая санитарка без передних зубов, с клыками и большим флюсом внизу щеки. Властно становилась в дверях, ничего не мыла и спрашивала, как жить на зарплату три тыщи в месяц и тысячу аванса. Хотелось подарить ей двести рублей. А не было. Да, в сущности, и не за что.
На второй и третий день мне сделали две сложные капельницы из плоских флаконов, мешков с глюкозой и бутылочек, после которых все равно не хотелось ни пить, ни есть, зато я вскакивала и бежала к окну кормить голубей четырьмя кусками свежего хлеба, которые полагались к каждой порции, составленной, видимо,  с расчетом на голубей.
В пятницу доктор, грустный ироничный хохол с вислыми усами и хохлацкой симпатичной манерой разговаривать, грустно спросил: - хочешь на узи? – Я хочу домой. – Так иди домой. – А палочка? – Та она уже померла. – А чё мне плохо? – Та будет хорошо.
Подарил нам по пачке таблеток ципрофлоксацина и пригласил маму приходить еще. Она очень красивая. И он еще не знает, какая у нее квартира с видом на Темерник.
Приехал Лёшка, сказал нам: - вы чё, тётьки, охренели? - и на маршрутке отвез домой.
Он так и общается с нами фразой: вы чё, тётьки, охренели?
Лоснящийся, как призовой жеребец.
Антибиотики вылезли на моем лице пятью большими болячками. Видно, в организме всё расцвело и обрадовалось и пышнее всего расцвел герпес.
Посмотрела на себя в зеркало и подумала: какой Лёшка благородный. Вместо того, чтобы говорить: "вы чё, бабки, охренели", называет культурно "тётьками".
Приехал и отпустил меня домой.

***
Маму Глеба и Алешки зовут Светлана. Поскольку выглядит она моей ровесницей, называть ее свекровью нет никакого смысла. Ее старшей внучке 17 лет, а бабушка чувствует себя четырнадцатилетней девочкой – почти по Пастернаку, который говорил, что никогда не повзрослеет хотя бы до пятнадцати лет.
И как-то так само вышло, что когда Глеб отправил нас с нею в кисловодский санаторий, она называла и искренне считала меня своей соседкой, а три ухоженные москвички, с которыми она подружилась, была неразлучна и солидарна во всем, что касалось санатория и мужской половины отдыхающих, сочувствовали, что ей не повезло с соседкой, и советовали попросить администратора нас расселить. Мы и сами расселились бы с удовольствием, но обе стеснялись сыновей, которые опять сказали бы «вы чё, тётьки, охренели?»
Когда мы с ней лежали в инфекционном блоке, с нами лежала красивая и молчаливая девочка, чемпионка России по легкой атлетике, которая разговаривала, только если спрашивали.
С другой соседкой повезло меньше. Она была сорокалетняя уборщица улиц с очень добрым и свинячьим лицом, ночью оглушительно и виртуозно храпела, а когда не спала, то непрерывно говорила на две темы: ночная  уборка улиц и больничная еда, которую она называла вкусной-вкусной. («На завтрак овсянка на воде без соли и без сахара. Вкусная-вкусная» и т.д.).
Деться от нее было некуда. Угорев от нее, Светлана пришла к неожиданному выводу, что таких людей не должны пускать в культурные места. Культурное место – там, где мы с ней: в инфекционном блоке.
Я сказала, что это как Чайковский. Она обиделась и пришла к еще более неожиданному выводу: вы имеете в виду, что вы гений? (Тут надо помнить, что нам всем, начиная с шести утра, делали какие-то уколы, которые могли повлиять на психику и образ мышления).
Я сказала, что Чайковский умер от холеры, хотя никто из «чистой части общества», к которой принадлежал Чайковский, холерой не болел.
В санатории нам обеим повезло. Я получила своих белок, соек, синиц, терренкуры, ослепительное солнце днем, панораму ночью и не ограниченную процедурами возможность гулять, где и когда хочу. Мама получила ухоженных московских подружек, процедуры, возможность выходить к завтраку в пижамке, похожей на спортивный костюм, а к обеду и ужину - в платьях, которые она привела из Чехии, и на шпильках от Кензо.
На фоне ухоженных подружек и на любом другом фоне, своими разговорами о карачаевских лошадях и неконтактных белках, которые не хотят есть нежареные семечки, я казалась ей дикой и опасной. Поэтому она говорила со мной на «вы» и с выражением девочки, которую на улице остановил террорист и спросил маршрут пятого автобуса. Отдельно она боялась, что я проговорюсь подружкам, что мы родственницы, и тогда станет очевидно, что ей не 42, на которые она выглядит в сером спортивном костюме из Италии, а гораздо больше.
Выражением неприязни был вопрос: а вы не можете выйти на ужин в платье?
Когда она мною недовольна, она говорит мне «вы», а недовольна она почти всегда. Вопрос был тупиковый. Она прекрасно знала, что я никак не могу выйти на ужин в платье, поскольку у меня нет никакого платья, и никаких полагающихся к платью шпилек и колготок, а есть вельветовые штаны, джинсы, три легких кофты, две куртки, мокассины, кроссовки и многострадальная пижама, в которой нельзя войти в санаторный ресторан и с достоинством позавтракать.
Когда Глеб купил нам путевки в санаторий и стало ясно, что нас будут вместе видеть, она сделала попытку меня цивилизовать и сказала: сейчас мы пойдем купим тебе платье. И мы пошли в ее любимые магазины, где все ее знают и все ей рады, и единственным «платьем», которое мне понравилось, оказалась классическая юбка из голубой джинсы за 351 рубль с учетом распродажи, номинальной стоимостью 1167 рублей. А потом мы правда купили Светлане серое платье с отвисшим спереди подолом, который по первому впечатлению хотелось поднять и завернуть за пояс. Она в нем ходила в санатории и подружки с ним экспериментировали: поднимали и смотрели, что получилось.
В первый же день за ней начал ухаживать солидный мужчина из Москвы, который понравился ей тем, что назвал омерзительной санаторную еду из 21-го блюда в день. (Хаять красивые, очень интересные и вкусные санаторные обеды, массажистку, медсестер, горничных и все без исключения процедуры почему-то считалось хорошим тоном).
От внимания мужчины Светлана расцвела, помолодела почти до подросткового возраста и быстренько-быстренько, пока я не перебила, рассказала мне всё, что о нем узнала. Я сказала, что он очень противный. Она замолчала, озадачилась и наконец спросила: Юля, почему вы не интересуетесь мужчинами?
Я ответила, что я замужем.
Для нее это оказалось новостью. Она вспотела и испуганно спросила: за кем?
Алешка унаследовал от нее манеру не краснеть или как-то изменяться в лице в случае неожиданного стресса, а покрываться потом, как будто тонким и блестящим слоем глазури.
С белками не терренкурах гораздо проще. Они хоть и не хотят есть с руки, но и не спрашивают, за кем я замужем.
В другой раз она очень испугалась, когда на легкий светский вопрос: где ты гуляла? - я ответила: в Карачае, так как считала, что Карачай (Карачаево-Черкессия) – это очень далекое и дикое место, туда нужно долго ехать, показывать паспорта и заполнять декларации, мужчины там небритые и головорезы, а женщины вяжут носки и кофты, но я показала ей с нашего балкона долину с мягкими холмами, от которой нас отделяли санаторные ёлки, две улицы и армянский храм, разлом с обрывами в каньоне речки Аликоновка, и оказалось, что Карачай близко и что на это надо как-то отреагировать.
Врач Этери Григорьевна назначила ей дополнительно к процедурам микстуру Кватера в маленьком стаканчике после ужина, которую нужно пить в кабинете медсестры.

***
Алешка (смеется): - у мамки карательная мера: Юльку называет на вы.
Глеб (солидно): - пусть называет. Юлька по интеллекту на фоне нашей мамки реально "вы".

***
У трех подруг Светланы оказались гениальные внуки, которыми они грузили ее, а она меня, пока я не сказала, что не люблю слушать про чужих гениальных внуков. И никто не любит. У одной целеустремленная Иришка с высоким рейтингом, у другой Машка с рейтингом цитирования, третья внучка - органист, учится и Германии, играет в ансамбле Бережной и вся Германия от нее в восторге.
Я осторожно подумала: бедная Светлана.  Оказалось: не бедная. Оказалось, ее старший сын владеет крупной Российско-Канадской компанией, имеет большой дом в Монреале, квартиру на Арбате в Москве и индейское озеро в Канаде с ёлками, а умница младший сын работает в его фирме ведущим юрисконсультом, разрывается между Монреалем и Москвой, и оба приедут в Кисловодск ее проведать. Оказалось: мы лучше всех, пусть даже я соседка и к её благополучию не имею отношения.
Позвонил Глеб и сказал, что они приедут нас проведать, и чтобы я придумала маршрут, куда можно интересно съездить в УАЗике.
Я включила холодильник, вставленный в тумбу письменного стола, и начала складывать в него твердые продукты, которые прилично выносить из ресторана: стаканчики с кефиром, сырокопченую колбасу, сыр, булочки, пирожки с печенкой и бородинский хлеб с маслом, который любит Алешка.
Светлана спросила, куда я собираюсь со всем этим бежать. Я сказала, что приедут ребята и съедят. Она возразила, что ее мальчики не свиньи и не будут жевать прокисшие пирожки и черствый хлеб.
Приехали гениальные российско-канадские сыновья и вместе с Шамилем и Олеськой, стоя вокруг УАЗика, съели всю еду, выпили весь кефир и две литровых бутылки нарзана доломитного, которые я набирала в галерее по стаканчику: наливала стакан нарзана, выходила из галереи, выливала воду в бутылку, возвращалась в галерею, наливала другой стакан, выходила из галереи и т.д. В галерее очень строго следят, чтобы не набирали нарзан в бутылки. Хотя можно купить целую бутылку за семь рублей и не морочить голову.
Светлана начала объяснять Глебу насчет подружек, но Глеб ответил, что не собирается знакомиться ни с какими ее подружками. После этого она сказала: Лёша, Лёша, смотри не проговорись, что ты из себя ничего не представляешь. Я всем сказала, что ты ведущий специалист российско-канадской фирмы и большую часть жизни живешь в Канаде.
- Не, ну я такого наглого вранья никогда не слышал, - возмутился Алёшка.
- А штаны поприличней у тебя есть?
- Что тебя не устраивает в моих штанах?
- Ну как я могу тебя показать?
Все-таки показала. Лёшка очень фактурный, весь какой-то опрятный, поёный домашним молоком на душистых травах, поэтому даже в драных джинсах его очень приятно показать подружкам и сказать им: а вот мой сын.
Она примерилась к Олеське, чтобы показать и ее, но дорого одетая, глазастая и длинноволосая Олеська показалась ей очень маленького роста и не совсем достойной такого сына, хотя и нельзя сказать, чтобы совсем уж недостойной. Олеську она показывать не стала.
Алёшкино юрисконсульство и двойное гражданство подружки проигнорировали и стали восхищаться молодостью Светланы: - мы вас будем дразнить жених и невеста!
- А чё сразу я жених? – спросил Алешка. – Вон у меня брат, ему 45 лет, его дразните.
Светлана обиделась и ушла на процедуры, потом на обед, потом попросила её не трогать, и пока сыновья по очереди принимали восхитительный душ – очень горячая вода под максимальным напором, которую можно не экономить и не бояться пролить на пол и затопить соседей, потому что удобная кабинка и в полу дырка для воды, пережидала наше нашествие с оскорбленным достоинством русской барышни, которая приехала на воды, случайно встретила горцев и так им понравилась, что они решили подарить её князю и украли.
Парни же после душа были благодушные, искренне счастливые тем, что их не выгоняют из такого прекрасного места, как наш номер 716 на седьмом этаже с собственным душем и балконом с видом на Кисловодск, лысые горы, зеленые долины, стояли босые на балконе, пили пиво, и ни один не сказал: - мама, терпи. Мы сейчас уйдем.
Она сказала: - Лёша, ты понял, что ты сказал? Ты буквально сказал, что я хорошо выгляжу в свои 86. Так меня еще никогда не унижали.
Глеб вздел брови на лоб, погримасничал и рассудительно посоветовал: - мама, ты свой паспорт иногда читай, там все написано. В частности, там написано, что тебе 64, а не 86.
Получилось действительно обидно. При Олеське, вслух. Возраст вообще штука обидная и о нем нужно очень осторожно говорить вслух, особенно когда он касается девочки после двенадцати-тринадцати.
- Ты лучше скажи: ты в Кармадон с нами едешь или нет? – добродушно спросил Алёшка.
- Лёша, ты опять меня обижаешь. Зачем я туда поеду?
А действительно!

Курортный роман на водах
Мужчина, назвавший омерзительной красивую и вкусную ресторанную еду, уехал дня через три после того, как мы заселились в санаторий. Светлана нельзя сказать, чтобы тосковала, но некоторое время чувствовала себя брошенной и растерянно озиралась, как будто ей дуло в спину.
Но пришел понедельник, и пока я бегала по терренкурам и дружила с белками, у нее появилось сразу два новых кавалера: один лысый, приятный, ноги гадэ (иксом), степенно перечисляет города и страны, в которых он был на корпоративах, и врёт, что космонавт.
Второй – наш сосед по столу - с седыми усами, степенный и очень представительный. Можно подумать, что действительно космонавт, но рассуждал только о похудании, лекарственных препаратах, хвалил Малахова и не любил Малышеву.
Я спросила: вы зачем это смотрите?
Ответил мастерски: а по вам видно, что вы это вообще не смотрите.
Я сказала, что кроме «Прожекторпэрисхилтона» и КВН мало что смотрю.
Новый сосед быстренько объединился со Светланой и оба начали ругать «Пэрисхилтон», хотя Светлана, по-моему, даже не поняла, о чем речь. Она воспряла духом и была совершенно счастлива. Мужчина оставался степенным. Она ходила счастливой ровно до того времени, пока он при нас обеих не начал звонить в Москву жене, о которой рассказал, что у нее избыточный вес и разрушились колени.
По всему было видно - жену он любит.
Светлана уточнила мои впечатления и прогнозы своих перспектив на соседа по столу. Я повторила: жену он любит. Она молча надулась и сутки со мной не разговаривала.
В половину восьмого утра, а днем от случая к случаю, в зависимости от времени работы нарзанной галереи, я бегала за доломитным нарзаном, выпивала стаканчик и набирала воду в пластиковую бонусную бутылку от Ив Роше для себя и для Светланы.
Бдительные медсестры вычисляли бутылочку и ругались, хотя она была маленькой и вмещала в нарзана меньше, чем поильники с носиком, с которыми ходят мудрые курортники, на которых никто не орет, а относятся с почтением. Вот тогда я и выработала манеру выносить из галереи воду по стаканчику и на улице, независимо от того, смотрит или не смотрит медсестра, переливать в бутылку.
Никто со мной не знакомился и не разговаривал, кроме медсестер, которые общались окриками.
Светлана пошла в галерею один раз – и вернулась с ошеломляющей новостью, что познакомилась там с полковником, они вместе гуляли в нижнем парке, у них любовь – и никаких препятствий для счастья в виде тучной жены в Москве.
Вообще курортная жизнь на водах сильно напоминает трепетное и светлое старое кино, в котором два одиноких и не очень молодых человека приезжают на воды, знакомятся, гуляют, и он ей дарит цветы, а она ему – согласие выйти замуж. Но и это зависит от того, с кем ты общаешься. Вне общения со Светланой курортная жизнь на водах напоминает не старое кино, а просто жизнь, в которой хочется покупать картины, а денег нету, и картина очень большая, триптих, как ее оттуда попрёшь и как повесишь, если под нее нужно будет менять занавески и обои; ищешь нового плюшевого мишку, а покупаешь у доброй карачаевки прованских зайцев и зайчишку в юбке с полотенчиком, несешь их в пакете от Нескафе и думаешь, как объяснить свекрови, зачем тебе столько зайцев. Жизнь как жизнь, только очень яркая в связи с тем, что в Кисловодске почти всегда ослепительное солнце.
Я позвонила Глебу, Глеб хладнокровно сказал: - какой, на фиг, полковник! Ты в галерее была?
- Я там каждый день.
- И много полковников с тобой перезнакомилось?
- Никто. Но мне не надо.
В Кисловодске я поняла, что мужчины очень чуткие, по виду женщин определяют, что им надо, и ведут себя с каждой соответственно (или роман и кафе «Благодать» с актерами, или вообще никак, если по тебе видно, что тебе нужен не мужчина, а, скажем, Кармадон, а ему Кармадон не нужен, он понятия не имеет, что это такое вообще).
Глеб согласился, что в этом есть смысл, но в полковника все равно не верил. И я перестала верить, пока не увидела его со Светланой, а Светлану с чахлым сторублевым букетиком безвременников, и она нас не познакомила.
Полковничий чин был преувеличением, и мужчина такой, что его нужно тщательно запомнить, чтобы поздороваться с ним в следующий раз, но Светлана выглядела четырнадцатилетней девочкой и, пока я чего-нибудь не брякнула, сказала ему, что я Юлия Ивановна.
Мужчина, стало быть, Вадик, а я Юлия Ивановна. Кстати, Вадик. 72 года. Отчества не назвал, а имя Вадик. (Фамилию тоже не назвал. Стал скрытным и подозрительным, когда я спросила его фамилию). По виду Светлане подходил подростковый санаторий «Сосновая роща», курточка на ней была с кошкой в королевской короне, и я чувствовала себя воспитателем, которого влюбленные подростки взяли вместе гулять, не поняли, зачем взяли и не знают, как от него отделаться. Мужчина захотел мне понравиться и очень убедительно рассказал, чем занимается в Москве. Рассказал, наверно, не в первый раз, потому что Светлана всё это уже слышала и радостно поддакивала. Он сказал, что в Москве 374 тысячи предприятий и повторил это трижды, пока я не сказала «Ух ты!» Потом стал рассказывать, что он лично делает с этими предприятиями, а я не запомнила, потому что было как-то странно, дико и нестерпимо скучно слушать в нижнем парке, среди расставленных повсюду хороших и восхитительных картин, которые хотелось разглядывать, выбирать, покупать и развешивать у себя дома, слушать про 374 тысячи московских предприятий, по которым он почему-то  ходит в каске.
Светлана восторженно проверила: Юлия, вы слушаете? Где вы такое еще услышите?
И я ее пожалела. Подумала: как сильно нужно хотеть замуж, чтобы восторженно слушать про 374 тысячи московских предприятий.
Совершенно некстати и не в тему я перебила Вадика и рассказала, что в новороссийском порту, где мы с сестрой получали машину, пока её муж был в рейсе, и её нужно было растаможить и перегнать в Туапсе, на Аленку помимо каски надели ещё и спасжилет, хотя никакой воды не было видно, а поскольку у меня не было пропуска, и спасжилет с каской мне не полагались, я должна была непрерывно обильно улыбаться, держать Аленку под руку, чтобы её спасжилет с каской распространялись как бы и на меня, и гасить таким образом бдительность охраны.
Вадик не понял, к чему я всё это рассказала, и глазами показал Светлане: какая идиотка! Она подтвердила это не столько глазами, сколько выражением всего существа, которое внезапно, поэтому очень искренне пожаловалось: если бы ты знал, как она мне надоела!
Сразу после этого я почувствовала себя свободной, осталась одна среди картин, позвонила Глебу и попросила: отпустите маму замуж. Ей правда надо.
- Я-тте отпущу маму замуж! – рассердился Глеб. – Свою маму отпусти!
- Моей не нужно.
- И моей не нужно.
- Нужно.
- А что случилось? Я на тебя рассчитывал. Ты так хорошо держалась всё это время.
Я рассказала про Вадика и про предприятия, и он как-то сразу успокоился. Сказал, что предприятий в Москве либо больше, либо меньше, но никак не 374 тысячи. Это как-то играло против Вадика. Но с мамо они дружили, и он как-то порционно и, видимо, намеренно каждый день преподносил ей сюрприз, как леденец без обертки на ладошке. Сначала у него оказались три прошлых брака. Затем не страдающая ожирением гениальная жена. «В своей области она гений». Ужасно звучит, когда про женщину говорят «она гений». «Она такая дура» воспринимается легко и не так обидно. Потом две взрослых дочки в Москве и сын с женой в Кувейте. Потом он вместе со Светланой выбирал именные ложки для внуков с именами Евгений, Анастасия, Федор, Дарья, Владимир, Олег, Мария.
Я сказала, что подарочек-то убогий. Ложки покупают сейчас в Икее и вынимают из кофейных банок без всяких имен, которые почернеют и окислятся.
Светлана подтвердила, что и мужчина в самом деле невыдающийся, и почему-то не ей, а мне было стыдно перед Глебом за 374 тыщи московских предприятий. Хотя Глеб лучше нас со Светланой понял: ну, что! Ну, обычный роман на водах!
В Алёшке понимания оказалось меньше, потому что когда они приехали в Кисловодск, Лёшка почему-то меня, а не Светлану, поприветствовал словами: привет, полковничиха!

Я показала направления: 70 километров до Эльбруса, 70 – до Домбая, из Домбая до Сухума 60 км по вьючной тропе через Дарьял, вон там Бермамыт, а там Алания.
- В Сухум мы пока не поедем, - сказал Алешка. Он вертел головой и говорил: сколько у вас тут девушек!
Девушек действительно было очень много, почти все старше нас со Светланой, и только две или три с мужьями. В солнечные дни многие девушки надевают светлые капри и тогда другие девушки говорят им: Валя, у тебя красивые икры.
Девушки с красивыми икрами шли и шли мимо нас, и Алешка тихонько и приветливо говорил: привет, девушки.
Подошла Светлана в сереньком спортивном костюме и с подружками, которые начали молча разглядывать Олеську, которая стояла в высоченных оранжевых сапогах, коротенькой куртке, сарафанчике из одних оборочек и ужасно всем понравилась.
- А это моя Алёнушка, - познакомила Светлана своих подружек и обняла Олеську, а Олеська её, и стало видно, какие они обе красивые и как им идет быть вместе.
- Сколько у вас тут девушек, - сказал Алешка. – Как у нас в цирке Де Солейль.
- Лёша, перестань! – потребовала Олеська.
- Как у нас в Канаде.
Светлана спросила, о чём мы разговариваем. Глеб ответил, что мы едем утром в Аланию. Она наверняка не знала, что такое Алания, хотя знала, что есть Северная Осетия, в которой постоянно что-то кипит и варится, и нервно спросила: - под расстрел?
(Под какой расстрел?)
Глеб молча вздохнул и развел руками.
- Ты как Валера, - посоветовал Алёшка и начал поднимать брови в манере дяди Валеры, когда тому кажется, что жизнь пошла не туда и нужно что-то менять: или жизнь или окружение. Они стояли и двигали бровями, пока Олеська не попросила: Лёша, перестань.
Лёша перестал и начал улыбаться девушкам с красивыми икрами.
Интересно, что одних и тех же женщин в одном и том же возрасте Алешка называет «девушками», а Шамиль «бабулечка, моя симпатия», и я не знаю, что им приятнее. Наверное, всё же девушки. Больше времени для жизни.
Глеб спросил Шамиля: у вас с осетинами хорошие отношения?
Шамиль горячо заверил, что сами люччие. Немножко подумал и уточнил: их тоже бомбили, да?
- Нет. Бомбили Южную Осетию, Цхинвал, а мы едем в Северную, это Владикавказ. Хотя во Владикавказ мы не попадем. Он туда уходит. – И показал, куда. Утром Владикавказ в самом деле «туда» и ушел, и мы его не увидели, он был в утреннем тумане и розовых облаках в стороне от трассы.
Шамиль немножко повспоминал и убедительно повторил, что сами люччие.
В этот вечер я изменила Светлане и с солидным санаторным сухим пайком, которого хватило поужинать пятерым, ушла ночевать в снятую квартиру.
Квартира была старая и достаточно обшарпанная, с очень странными картинами, написанными как будто очень пьяным или обдолбанным художником. И в этой квартире стояло потрясающее старинное трюмо, тоже очень обшарпанное, неподъемно тяжелое и видно, какое когда-то дорогое.
Мы стали его разглядывать, садиться на корточки, ложиться на живот и прикидывать, как его разобрать, украсть, вывезти из Кисловодска и  поставить у себя дома. Я сказала, что трюмо больше всех нужно мне, потому что у меня часть медведей сидит на чемодане. Композиция называется «медвежья семья едет отдыхать», но на самом деле это не композиция, а бедность и недостаток мебели.
Глеб задвигал бровями, и я заткнулась. Олеська сказала: вы с ума сошли? Вы что, с ума сошли? – подняла Лешку с пола, сняла с него майку в перьях, пыли и паутине, мы оставили трюмо в покое, вышли впятером на балкон, чтобы видеть ночной пейзаж, и стали есть.
А в шесть утра, в темноте, поехали в Осетию. Очень долго была бесконечная равнина, потом наконец Пятигорск с горами, которые мы считали, приноравливаясь, чтобы их получилось пять, но каждый раз выходило то четыре, то шесть, то восемь. Названий мы знали всего четыре: Бештау, Машук, Железная и Змейка. Алёшка спал, Глеб сидел за штурмана, Шамиль быстро и нежно вел машину, мы с Олеськой дождались озера Тамбукан с лечебной грязью, у которого вышли и посмотрели уточек, а сразу после озера, все еще на голой равнине уснули и проснулись в голом и грязном месте на посту.
Очень интересно, когда вдруг уснешь в дороге, проснешься – а вокруг тебя деловитая и приглушенная жизнь, люди ведут машину, разговаривают.
На посту нас остановили, ткнули жезлом в ладошку на номерном знаке и спросили Шамиля: брат, ты откуда такой смешной приехал?
- Я могу обидеться, - предупредил Алёшка.
- Лёша, не обижайся, - убедительно попросил Шамиль. Очень неосмотрительно обижаться на рассвете на посту на въезде в чужую страну, очень странную и очень пустынную.
Постовой что-то написал на официальном бланке, вручил бланк Глебу и на словах сказал, чтобы мы отвезли его Борису, иначе нам не дадут дальше ехать в горы. Письмо было с дырками, корявое и на чужом языке. Шамиль встревожился, Алёшка сказал: пишут, чтобы Борис резал барана. Тут уже я забеспокоилась, что всю следующую жизнь буду виновата перед этим зарезанным ради нас бараном. Глеб сказал: это очень долго.
- Пятнадцать минут, - уточнил Алешка, - от живого барашка до готового шашлыка. Долго – это шурпа.
- А нельзя это как-то… миновать?
- А кто тебе даст миновать Бориса? Радуйся, если он тебя в рабство не возьмет.
Борис прочел письмо, в котором аланский постовой рекомендовал накормить нас шурпой с осетинским пирогом и дать нам два пирога в дорогу, посадил нас за стол под навесом во дворе, принес двухлитровую бутылку с пивом, налил пиво в большую чашу с двумя ручками, провозгласил тост, и мы по очереди выпили. Пиво было домашнее - панаги, его делают из кофе и хмеля, оно слабенькое, трехградусное, очень пенное, сладковатое и вкусное. Его можно выпить очень много.
Барашка, к счастью, не было. Вообще коричневая с белым хвостиком «мясная» барашка, мясо которой пахнет васильками и очень нежное, ценится очень высоко и шашлык из нее готовится только по особому случаю, а отары состоят в основном из белых «шерстяных» овец, к счастью для овец – жестких и вонючих.
Женщин никто не просит ничего пить, а вот мужчины по законам гостеприимства должны выпить три тоста ирон арах – 28-градусной кукурузной водки, которая прицельно бьет в ноги и оставляет светлой голову. Если человек за рулем, ему можно не пить до дна, а чуть-чуть пригубить. В итоге наши мужчины остались со светлой головой и более-менее с ногами. Алешку, правда, в машину внесли, но он был только чуть-чуть тише и веселей обычного.
Осетинский пирог – осетинский пирог и есть, его рецепта никто не скажет, другое дело шурпа – штука прозрачная и вкусная.
Откуда вообще пошли шашлык и шурпа. По традициям страны, когда в дом заходил гость (любой гость, в его праве было не назвать себя и не говорить, зачем и насколько он пришел, его будут кормить и о нем заботиться), для него быстро резали овцу и от живой овцы до готового шашлыка проходило 15 минут. Само слово «шашлык» значит «на зубок» - очень быстро утолить очень сильный голод.
Шурпа варится три часа. Простая шурпа – это душистый бульон без соли и без специй, которым запивались съеденные шашлыки, пироги и овечий сыр. Сложная шурпа – это суп с крупно нарезанной картошкой, петрушкой и большими кусками мяса.
Нам с Олеськой вкусное слабенькое пиво, которого мы выпили две чаши, ударило в мозги.
Очень сложно называть Осетию республикой. По ощущениям это горная страна, которая никак не зависит от туристов и не хочет их замечать, хотят и никак не притесняет. Я не имею в виду Владикавказ, который я не видела; я говорю об очень горных местах, в которых нет ни гостиниц, ни сувенирных лавок, ни кафе, ни туалетов, ни открытых магазинов. Хотя магазины есть, и если подойти к закрытому магазину и немножечко подождать, то увидишь как к магазину от своего дома или с почты бежит бодрая старушка, отпирает большую дверь, становится за прилавок и ждет, что ты будешь покупать .
Из кровного, сделанного в этих местах, а потому для нас интересного в магазинах только литровый ирон арахъ и маленькие бутылочки детского трехградусного лимонада «нарт», настоянного на чабреце и пьяного как пиво. Чудесного пива панаги в магазинах нет, его варят каждый для себя.
Есть и кафе и из трубы идет дым, слышен шум и внутри ходят люди, но если зайти и спросить: вы нас покормите? – легко может оказаться, что не покормят. И не объяснят, почему.
И всё это вызывает уважение.
Если Осетия не замечает туристов, то нельзя сказать, что они не замечают Осетию. Они туда ездят. Правда, редко. Вообще экскурсионных маршрутов по этим местам очень много. И, по-моему, все приличные. Автобусные. Индивидуальные. Верховые. Джиппинги на Эльбрус и на Бермамыт.
Северная Осетия с её лысыми горами и скалистыми ущельями, в которых не выживают коровы, а только овцы, и в которых у вас постоянно закладывало уши – другое дело, до интересных мест нужно суметь доехать,  а никто из нас никогда там не был, поэтому, планируя маршрут, мы решили прицепиться к экскурсионному автобусу и на первой стоянке расспросить водителя о дорогах. Водители на водах контактные. Туристический автобус нам попался только один. Небольшой беленький автобус с пятигорскими туристами. И больше никаких автобусов мы не видели. (Этот беленький автобус и пятигорские туристы присутствуют на всех наших фотографиях, как символ комфорта в чужой упорядоченной жизни. Они хорошие ребята, но в замкнутом пространстве Аланских загадочных маршрутов деться от них нам было некуда).
На стоянке мы подошли к водителю и гиду Наташе, которые сказали: сами вы ничего здесь не найдете, поэтому езжайте (еддьте) за нами, мы вам всё покажем.
И мы поехали, стараясь держаться вблизи автобуса, а на стоянках Олеська бегала слушала их гида и, возвращаясь, рассказывала нам с её слов поразительные вещи.
Действительно, без них мы бы ничего не нашли, а без Олеськи не узнали бы, что аланы – православные христиане, хотя они и хоронили своих покойников вопреки христианскому обычаю чем глубже вера – тем глубже в землю.
И опять-таки гид Наташа сказала нам, что в республике нет ни сувенирных лавок, ни магазинов, ни кафе, ни туалетов.
Но шурпу с осетинскими пирогами мы всё же ели и пили с Олеськой домашнее пиво панаги из кофе с хмелем, от которого так развеселились, что начали громко петь «Мама Люба, давай-давай-давай», а Олеська вздергивала свой сарафанчик и показывала всем белые трусы.
Пение кончилось тем, что нас остановил постовой и сказал Шамилю: брат, женщин своих уйми, что такое они у тебя так не кричали!
Шамиль повернулся к нам и принципиально потребовал: женщины! Далше мольча радуйтесь.
И мы с Олеськой начали радоваться молча.
В сумерках белый автобус посигналил остановиться, и водитель показал нам на вздыбленные темно-синие и черные облака, которые ворочались и перемещались в широком ущелье на уровне плечей.
- Там Алагир. Но туда ехать 90 километров. Там электростанция высотой 39 метров, хранилище ядохимикатов и Уэстэрджи, их святой. Поедете – не пожалеете. Но вернетесь тогда в час ночи. Думайте.
Сами они в Алагир не ехали в виду кромешного дождя и нулевой видимости.
Я сказала: поехали уже!
Олеська неожиданно возразила: а давайте уже домой поедем – я спать хочу. Алешка оттопырил куртку и предложил влезть в нагрудный карман и выспаться. Глеб сказал, что раз уже приехали, то нужно ехать смотреть святого.
- Если девушка просит – девушке нельзя отказать, - возразил Шамиль, которому надоело гонять по горам УАЗик. Он давно говорит, что все горы одинаковые и незачем далеко ехать их смотреть. Никогда не понимал нашей жажды впечатлений, когда мы долго и далеко едем, чтобы увидеть то, к чему все местные привыкли. Но мы-то не местные, а его как ни спросишь: поедешь с нами, Шамиль, он обязательно говорит, что едет, и сам берется вести машину по речкам и горам. Где Глеб подумает, прежде чем проехать, он сходу едет, потому что если вдруг подумает, то может испугаться и не поехать. А он абрек. А абреки не пугаются. И там, где Глеб для воодушевления скажет «гэч-гэч-гэч», спросит: где видишь «гэч-гэч-гэч»? Спокойно ехай.
И УАЗ у него как конь. В старину абреки, если конь боится, завяжут ему глаза и едут, и конь выносит. И тогда уже ничего не страшно.
Глеб спросил: ты про Юлю?
- Я про Олесю. Юля стоит ничего не просит. (Хотя Юля в душе больше всех хотела попасть в алагирское ущелье, а Олеська весь день проходила в сарафанчике и больше всех замерзла).
Она, видно, правда хотела спать, потому что произнесла текст, который я затвердила в памяти, чтобы не забыть: как спать – так со мной, а как Юля просит ехать в Алагир, все должны ехать в Алагир.
- Я не понял, это на кого наезд сейчас был? - удивился Глеб.
- На меня, - объяснил Алёшка. - Из категории "Лёша, перестань".
Глеб сказал, что никто не заставляет. Можешь постоять подождать, пока мы съездим.
Шамиль загнал всех в машину и принципиально въехал в серые облака с видимостью метра полтора и никак не больше. Видимость метра полтора не увеличивалась и не уменьшалась, а меняла только цвет и интенсивность дождя. Цвет был светлый и очень позитивный, пока не стемнело и все кругом стало тёмно-серым. Только дождь был однообразно сильный.
Километров через семь он волевым решением повернул УАЗ назад и повез нас в цивилизацию.
В долине никакого дождя не оказалось и не было даже облаков, а все снежные скалистые горы стояли окрашенными в розовый цвет, и долго-долго, километров, наверное, семьдесят, был виден Казбек, тоже розовый, не скалистый, а очень приятный, мягкий.
Гид нас предупредила, что мы можем из любого места звонить куда угодно, потому что связи в республике нет в принципе. Мы никому не звонили, но связью интересовались, и она была везде, даже удивительно. А в городе мертвых, среди дзуаров, Глебу позвонил молодой московский коллега и виновато пожаловался, что бабка Труфачева кинула их на 17 тысяч.
- Вот вы смешные, - сказал Глеб, и после этого мы начали фотографировать окошки дзуаров, хотя до звонка считали, что это против нравственности. Вдруг подумали, что если аланы не прячут своих покойников, то и нам можно их фотографировать - с самыми лучшими намерениями. Тем более, что к аланам мы относимся очень хорошо.
Мамо мы позвонили только в Кисловодске, так как только в Кисловодске вспомнили, что есть мамо и ей нужно позвонить.
Мамо ответила: - вы живые? А я думала, что вас уже взяли в плен.
- С кем она все время воюет? – спросил Глеб. – И я зачем в санаторий вас заслал? Чего ее не лечат?
Я ответила - лечат.
Процедур у нее было по четыре в день. Она даже не могла далеко гулять, потому что всё время нужно было бежать на процедуру.

Кармадон

Дорога на Кармадон красивая, величественная - как будто узкая полка по склонам рыжих гор, в которых закладывает уши, хотя само ущелье, неожиданно широкое и плоское, не красивое, не некрасивое - никакое, с брошенными советскими санаториями, способными испортить своим присутствием любой пейзаж, и недостроенными корпусами, на крышах которых растут деревья. Речка накрыта ледником, а ледник накрыт серой галькой, которую он притащил  с собой сверху.
Здесь очень сухой воздух, который без медицинских препаратов вылечивает астму. Были источники с целебной водой. Когда сошел ледник, они перестали бить, но по мере того, как он тает, продираются наружу и бьют. Вода в них жесткая и невкусная, но очень целебная. Пьешь с благодарной нежностью.
Неавторитетная Колка висит над речкой. Зимой в нее бьет снег, леденеет и один раз в 60 лет под неумеренной тяжестью льда ледник обрушивается и медленно съезжает по широкому руслу речки. Русло для этого широкое и долина очень просторная. До времени следующего сошествия оставалось шесть лет, поэтому его никто не боялся. Но был, видимо, подземный толчек, от которого ледник не съехал, а за несколько секунд слетел вниз – и Кармадон с тех пор живет другой жизнью. Точней сказать – не живет. Необитаемый.
Хотя начинают бить источники. И пронзительный сухой воздух по-прежнему лечит астму.
По сравнению с другими – колоритными и мрачными - Кармадонское ущелье очень обыкновенное и какое-то курортное, в духе заброшенных мест Абхазии, изуродованных тяжеловесными корпусами советских санаториев. С санаториями происходит метаморфоза, обратная церковной. Чем древнее храм и чем безвозвратней разрушается, тем он одухотвореннее и живописнее, тем больше с ним хочется разговаривать, жалеть его, жалеть себя и всех за то, что мы вот такие, за то, что у нас вот так. С санаториями наоборот: чем больше он занимает места – тем меньше хочется это место видеть.
Непонятно, почему Сережа Бодров снимал свой фильм именно в Кармадоне. Но, значит, что-то такое знал. Дальше заехал. Больше видел. Что-то чувствовал. И ему ничего не загораживала Колка.
Он говорил, что в старости хочет остаться жить в Осетии. Хотел остаться – остался. Мужчина сказал – мужчина сделал.
И смерть у него получилась в духе этих мест. Внезапная, мрачная, жестокая, но чем-то очень высокая и величественная, как эти горы.
Можно даже сказать, что и не смерть, потому что никто не знает, что случается с человеком после того, как на него сошел ледник. Может, что-то обратное смерти и бессмертию. Что-то третье. И всё еще будет. И будет вечность. Со святилищами, безмолвными горами, небом, сторожевыми башнями.
В этих местах всё вызывает уважение. Вдруг чувствуешь в себе непривычное достоинство – и самого себя тоже уважаешь.
У нас на Кавказе есть священные рощи. В них нельзя рубить деревья. Из них нельзя вынести даже веточку. Но около них можно ставить столы и праздновать.
Пока на нашем побережье жили только коренные жители, у них были священные рощи. Они верили, что в каждом дереве живет дух. Были духи, которые исцеляли. Поэтому были (и сейчас есть, и мы их знаем, у нашей семьи есть большой каштан в лесу) культовые деревья, к которым прижимали больное место и просили вылечить. Перед тем, как срубить дерево, нужно было объяснить духу дерева, зачем тебе нужно его рубить, и попросить прощения.
Пришли русские, которым оказалось нечего есть, потому что горы, скальная порода, на которой не хочет расти пшеница, зато есть лес, и самый ценный лес оказался в священных рощах. Их начали рубить, отвозить древесину на Кубань и менять на продукты. Священные рощи свели, но в лесах остались отдельные деревья, к которым затруднен доступ, поэтому их проблематично срубить и вывезти. Мы их знаем, и мы к ним ходим. Дубы. Каштаны. Исполинская груша-дичка.
В Осетии священные рощи выжили. Видимо, покровитель страны Уэстэрджи хорошо оберегает эту землю с ее жителями и, главное, мозги этих жителей, которые при остром дефиците древесины считают, что пусть лучше роща стоит, чем ее не будет.
Николай Фоменко сказал, что когда будет срублено последнее дерево и застрелена последняя птица, люди поймут, что деньги нельзя есть. Хорошо бы они поняли это до того как всё вырубят и всех перестреляют.
Пока священные рощи есть. В них начинаешь понимать значение слова «сень» и «сумрак». И понимаешь, почему в такой роще нельзя сломить даже веточку.
И что в каждом дереве живет дух.
И что каждое дерево священно.

Уэстерджи, собственно, наш Георгий-Победоносец, только очень молодой и без коня. С драконом, которого он долбит своим копьем. А если бы подружился, у него был бы собственный дракон. Относятся к нему почтительнее, чем мы к Георгию, и вспоминают о нем гораздо чаще.
И выжили другие святилища. Их много. Святилищем может стать любое место, где произошло чудо. Случилась большая авария, в которой никто не погиб, и место стало священным. Ставят стол и приходят праздновать.
А еще есть дзуары. Семейные склепы. Домики для мертвых. Если на дзуаре есть каменная шишка – значит, род продолжается и фамилия живет. Если род прервался – шишку сбивают, и дзуар пребывает в вечности.
Во времена, когда хоронили в дзуарах, были каменщики, которые строили склепы и клеймом ставили отпечаток своей ладони.
В сухом воздухе республики с мертвым человеком не происходит никаких неприятных метаморфоз. Всё очень аккуратно. Его заворачивают в саван, кладут на выдолбленные из дерева носилочки и через окошко дзуара ставят в склеп. Он становится мумией. Когда умирает кто-то следующий, носилочки переворачивают, косточки ссыпаются на пол, и сверху ставят следующего. Заглянешь внутрь и увидишь белый-белый саван, носилочки, похожие на старухино корыто из Сказки о рыбаке и рыбке, и всё прочее, чему и положено быть в склепе.
И воздух густо настоян на горных травах. И почти на всех склепах шишки. И значит, род не прервался, фамилия живет и родится следующий, который будет жить среди этих гор и священных рощ под святым покровительством Уэстерджи.

***
Проснулась среди ночи – кругом туман, степь, нигде никаких огней, все спят, а Шамиль ведёт машину. Очень много раз было, что кругом ночь, все спят, а Шамиль вёдет машину.
Я спросила: - а где мы едем?
Он ответил: вон Кисловодск. Пятигорск проехали.
Промежуточные городки он не считает. Центр цивилизации.
Я спросила – что тебе дать?
Он сказал: посмотри, там остался кофе?
Я вылила в термосный стаканчик остатки тепловатого кофе с гущей и честно сказала, что кофе немножко есть, но холодный и противный.
Он молча взял стакан и стал пить.
А на нем потрясающий черный кардиган ажурной вязки, видно, что новый, видно, что очень дорогой, и он в нем тонкий, почти невидимый на просвет и сатанински стильный. Как если бы сатана вдруг приручился и сидел у камина в кардигане.
Я спросила: Шамиль, где ты такую кофту взял?
Он сказал: Юля подарила. Сказала: она мужская, я уже поносила, давай ты теперь носи.
(Юля – секретарь Хагбы, девка модельной внешности, спросившая про Мересьева «а где он шишку в лесу нашел?». Ездит на собственной Тойоте и одевается очень дорого).
Олеська проснулась и сказала: - я замерзла. Эта кофта девять тысяч на распродаже стоит. Настоящая Италия. Юлька сама бы ее носила, но мы поехали в Сочи, а там такие же, только длинные и женские, мы купили мне и ей, а зачем ей две одинаковые кофты.
Лешка, видимо, не спал, потому что спросил: тоже за девять тыщ?
- Ну, примерно за девять.
Примерно за девять  может значить и четыре и четырнадцать.
- Мы приехали из Сочи, она как раз была в этой кофте, а Шамиль начал кормить всех пловом, и она говорит: на, Шамиль, носи. Её прямо для тебя сделали. Тем более настоящая Италия.
- И женские духи! Вахтанг сказал: никакие они не женские, и побрызгал своим одеколоном. Я не хотел брать, они сказали: что ты ломаешься, давайте кушать уже! Вот так айва на плове, айву вот так осы зубами кушают, садитесь уже, пока осы айву не скушали! Я надел – удобная, вообще ничего не чувствуешь, только духами сильно пахнет. Начал тоже носить.
Элегантный, как сатана.
Мы с Олеськой потом обсудили, почему он не отдал кофту жене или дочкам Ширван-шаха. Дочки в нее бы и не влезли, кофта примерно S-очка, а Аньке мог бы дать поносить, это ее размер. Но не дал.
Глеб сказал: среди ночи обязательно всем орать? А где мы едем?
- Вон уже Кисловодск.
- А что вы делите?
- Спрашиваем, где Шамиль взял такую кофту. Настоящая Италия. Девять тысяч на распродаже в Сочи.
- Шамиль, где ты взял кофту за девять тысяч?

***
Утром, пока все спали в съёмной квартире, я сбегала в санаторий, позавтракала и поздоровалась со Светланой. Показала ей закрученный спиралью шелушащийся рог. Думала, что она обрадуется. Она сказала, что рог воняет, и попросила выбросить. Сказала, что не будет жить с рогом в номере. Я завернула его в пакет и вынесла на балкон. На балкон она не выходит, потому что на перилах сидят и воркуют голуби, а мужчина-зоолог сказал, что голуби могут заразить туберкулезом.
Она мне всё-таки отомстила. Сказала, что меня выгонят из санатория, если я не буду ходить на циркулярный душ – единственную процедуру, которую я взяла.
За завтраком я сделала восемь бутербродов с маслом, сыром и колбасой, которые у нас за столом никто не ест. Когда я вернулась к своим, Шамиль спал, а они как умели варили кофе. Мы вышли в город и съели по два горячих хычина и венской вафле. Поискали белок, но белок не было. Были сойки и синицы, которые хватали с ладони семечки и орехи.
Глеб с Алёшкой пошли по терренкуру, а мы с Олеськой понесли Шамилю два горячих хычина, стакан эспрессо и большую венскую вафлю, которую по дороге съели и вернулись за другой. Венские вафли очень вкусные, пекутся на глазах и съедаются горячими. Лучше сказать – сметаются.
Интересно, что у нас и в Абхазии говорят хычИны, а в Кисловодске и в горах - хычинЫ. Может, потому мы их и ели без меры, что нам нравилось называть их хычинЫ. Но они действительно очень вкусные. Вроде чебуреков, только большие, круглые. И пухлые, как подушка.
Шамиль уже не спал, ходил по квартире и трясся. Бывает, что проснешься, увидишь за окном ослепительное утро, выйдешь посмотреть и подышать воздухом, продрогнешь и долго потом дрожишь сам не знаешь отчего. Особенно если еще не топят, а на улице +8.
Мы с Олеськой стали его кормить горячими хычинАми, вафлей и вчерашним осетинским пирогом, который был свежий, только помятый и поломанный. Начинку мы всовывали вовнутрь пальцами (свойство осетинских пирогов – не портиться. Его можно привезти в поезде в Москву и в Москве есть свежим).
Шамиль взял со стула кофту и отдал мне. – Я уже поносил, теперь ты носи.
А она мне так нравится, что я даже из вежливости не стала отказываться, знала, что никогда не куплю себе такую кофту за 9000. Всё-таки спросила: а как ты без нее будешь жить?
Шамиль сказал: все равно она женскими духами пахнет.
Она, правда, чем только не пахла. Какой-то радостной и звериной смесью женских духов и одеколона Хагбы, у которого какой-то знаменитый одеколон, первых слов я не помню, а последнее точно клиник. (По-моему).
Я опять сбегала в свой санаторий через нижний пафосный санаторий «Луч» за кофтой для Шамиля. Смотрела на себя во всех отражениях, надеясь выглядеть, как он, чуть видимой на просвет и сатанинско-стильной. Никакого сатаны в отраженьях не было. Просто тётка в расстегнутой кофте с мужской застежкой. И видно, что если застегнуть, то на груди будет дырка между пуговицами. Светлане, правда, понравилось. Она спросила: ты кофту у карачаевок купила? Не разглядела настоящую Италию. Карачаевки очень хорошо вяжут. Но не настолько же.
Потом она спросила – когда я уберу рог? А я никак не могла унести его с собой, потому что в Осетии, где такие рога можно было свободно красть с ограды церкви, они никому не были нужны, а когда я показала свой рог в машине, он всем понадобился, и у меня его начали выпрашивать. Если я оставлю его у наших, назад я точно его не получу. Он нравился всем, кроме Олеськи, которая тоже спросила: а нельзя его выбросить в окно? Пожалуйста!
Я сказала Светлане, что взяла рог с собой и выбросила, а сама спрятала его в потайное отделение для обуви на дне сумки,  он там все провонял и по краю немножко раскрошился, поскольку сумка всем весом стояла на этом роге.
Принесла Шамилю нашу общую с сыном кофту, тоже очень красивую, в мелких цветах и птичках, с английским текстом насчет любви к братьям. Правда, не за 9 тысяч, а за 500 рублей. Но тоже с распродажи в UОМО MODA, мужскую и всё как полагается. Сказала, что это данькина кофта, чтобы Шамиль не думал, что женская, и не стеснялся ее носить. Он знает, что у нас с Данькой много общих вещей. Правда, спросил, почему на ней цветы. Но в это время дома были уже Глеб с Алёшкой, они подтвердили, что кофта мужская и в стиле хиппи, с их цветами, птичками, текстами по поводу любви, и очень хвалили хиппи.
Шамиль её надел и больше не снимал. Так и уехал в этой кофте.

***
В Кисловодске Светлана согласилась поехать на короткую и очень примитивную экскурсию Медовые водопады - гора Кольцо - Замок Коварства и любви, и даже эта традиционная экскурсия нам очень понравилась. Особенно Светлане, которая сказала, что никогда не видела столько высоких гор,  у нее даже заложило уши. Высоких гор вокруг нас не было ни одной, но был простор, карачаевский айран, маленький комфортабельный автобус, приличный гид и густо настоянный на чабреце и горных травах воздух.
Она спросила: - а кроме моих сыновей вас никакие мужчины не интересуют?
О высоких предметах она говорит со мной на «вы» и в интонации чувствуется большая буква. А мужчины – предмет высокий. Можно было сказать: еще меня интересует Шамиль. Я люблю на него смотреть. Но как потом объяснишь свекрови интерес к мальчику Шамилю?
И тут она сказала: - и ещё этот ваш красавчик. Когда вы о нём говорите, видно, что у вас в животе бабочки летают. И хорошо, что не ураган.
Бабочки не в животе, а в душе. Но я удивилась, что она начала интересно разговаривать. Скорее всего под влиянием московских подружек, которые уехали и передали ее по эстафете другим москвичкам, которых звали Марина, Таня и Оля (три москвички, три подружки Оля, Маша и Танюшка), а с ними был еще и вдовый мужчина, который ночами писал научные статьи и не выходил к завтраку, а днем гулял вокруг санатория среди роз и сосен (за пределы санатория он не выходил) и обсуждал со своими дамами содержание статей.
Я спросила: о чём статьи. Светлана затруднилась ответить и вспомнила только, как он сказал, что лис, которого я встречаю на маршруте 2Б, по всей видимости бешеный, а синички и белки могут наградить неприятными болезнями, поэтому Светлане нужно меня остерегаться. Видимо, зоолог.
Поневоле разовьешься.
Я молча засмеялась. Смотрела с балкона на Кисловодск, смеялась и думала, что когда мы встречаемся с Шамилем, я сначала смеюсь, а потом здороваюсь, это происходит естественно – от радости, что он есть, не изменился и пахнет виноградом, как итальянский полдень. Так бывает всегда, он привык и не обижается. Он и вообще никогда не обижается.
И она начала смеяться. (Тут еще Кисловодск. Глядя на Кисловодск, тоже смеешься от радости, что он есть, не изменился и пахнет чабрецом и нагретыми солнцем ёлками).
***
У Шамиля оказались родственники в Карачае, с которыми нужно было поздороваться, и мы поехали в Карачай, километров за восемь от центра Кисловодска. Причём родственники в две степени родства. Черкесы – родственны абадзехам, а абадзехи этнически приближены к абхазам. А если просто, то одна из тёток Шамиля вышла за черкеса, и он увёз ее в Учкекен. У них трое сыновей. По традициям Карачая старшему сыну строят дом, среднего (средних) учат, чтобы он (они) были в состоянии сами построить дом, а самый младший – гэкА, остается в доме родителей, приводит в него жену и до конца жизни живет в родительском доме. И никаких споров о наследстве.
У этого младшего, гэка, чайный домик в долине и карачаевские лошади. Я не знаю, насколько все это ему принадлежит или он просто здесь работает, но в Карачай мы поехали к нему. В чайном домике были два молодых небритых черкеса в черных легких одеждах. Очень вежливые.
И сам чайный домик удивительный. В нем стояли большие самовары, из которых можно было сколько угодно наливать горный чай в пластиковые стаканчики, а на длинной стойке – вазочки с вареньями из одуванчиков, мяты, душицы, кизила, черники, шишек, барбариса – его тоже можно было пробовать неограниченно, хотя стоило оно дорого, и тут же продавались чаи в пакетах, конская колбаса, которая не портится по полгода, травы, вино и все варенья.
Мы покрутились в доме, перепробовали варенья и вышли пить чай на воздух и смотреть на Кисловодск, который лежал ниже нашей долины и был виден весь с тусклым сверканием стекол во всех домах, со своими горами, речками и даже Эльбрусом, который осенью редко закрывается облаками, окрашивается в розовое на рассвете и к вечеру и виден почти весь день.
Алёшка пил чай с краденым вареньем, мы с Глебом и Олеськой ловили зайца, а когда оказалось, что заяц неручной, они вернулись пить чай с Алешкой, а я искала красивый обломок наутилуса, чтобы потихоньку спрятать в карман и увезти домой. Окаменевшие разбитые наутилусы ребята нашли, видно, в речке Аликоновке и аккуратно разложили на лужайке вокруг чайного домика. Если не знать, что это аммониты, можно не обратить внимания, но если знать – то это уже другое дело.
Шамиль остался в домике помогать абрекам, так как туристические автобусы подваливали непрерывно, и ребята сбивались с ног, оставаясь при этом вежливыми.
Потом вдруг всё немножко рассеялось, автобусы уехали (турагентства в своих экскурсиях зависят от санаторных трапез – и не дай Бог опоздать им к обеду или ужину. Туристов привозят к воротам санаториев, чтобы они прямо из автобуса попадали в ресторан).
Шамиль пришел к нам и эмоционально пожаловался: такой анекдот никогда не слышал. Приехал автобус, вышли много женщины, всё посмотрели, покушали варенье и говорят: девочки, почем у вас чай? Где они видят девочки? Я похож на девочку? Давлет похож на девочку?
Мы подтвердили, что никто из них не похож на девочку. Особенно Давлет.
- Приехали другие автобусы, вышли много женщины, всё темно. Опять спрашивают: девочки, у вас самовары продаются? Где они опять видят девочки?
Мы повторили, что никто из небритых абреков не похож на девочку. Особенно Давлет.
Большие автобусы разъехались, остался один белый минивэн, который, видимо, не зависел от санаториев, поэтому никуда не торопился.
Две полные дамы подошли к нам, и одна сказала: - Молодой человек! Вы куда убежали? Давайте вместе сфотографируемся.
Шамиль поднялся и пошел с ней фотографироваться. Мы тоже поднялись и стали на них смотреть, хотя Шамиль бы очень хотел, чтобы мы остались сидеть и отвернулись.
- Обними, - сказал Глеб.
Шамиль продел руку сзади дамы.
- И улыбайся.
Шамиль заулыбался. Хотя выглядел интереснее, пока сердился. Он харизматичнее, когда не улыбается. Без ощущения, что зарежет, но харизматичнее.
- Ты не улыбаешься? – удивилась женщина. – Как тебя зовут?
- Шамиль.
- Тебя еще и Шамиль зовут!
- Он не нападает, - сказал Глеб.
Снялась одна женщина. Передала фотоаппарат другой и снялась другая. Потом я сняла обеих. Фотоаппарат серебристый, дамский. Пропах духами. Парень в узкой черной футболке и серенькой арафатке со смущенным лицом, как истукан, поскольку мы смотрели на него в упор и улыбались, и две русских дамы на отдыхе, в светлых куртках и светлых брюках. Одна с вареньем. Другая с сумкой на сгибе локтя, и в сумке наверняка лежат деньги, документы, обратный билет на поезд и домовая книга, которую возят с собой на случай, чтобы сын, пока мама в санатории, не внёс в нее внука и невестку. Хотела с зайцем, но заяц оказался дикий и ускакал. Осталась с сумкой.
После фотосессии обе повертели головами: туристы приучены в интересных местах видеть табличку «фото 50 рублей». 50 рублей за фото верхом на жеребце. В папахе. С саблей. Предположительно и с Шамилем тоже. Но Шамиль ничего не взял и вежливо сказал: балшое спасибо, до свидания.
Отчаянные. Фотографироваться с Шамилем – вещь рискованная. Он как томограф. Стоит себе и стоит, а ты узнаёшь о себе много интересного. Что ты толстая. Что тебе нужно иначе одеваться. Иначе стоять. Иначе смотреть. Иначе ВЫГЛЯДЕТЬ. На готовой фотографии смотришь уже не на него, а на себя как на фоне тонкого кудрявого деревца и не понимаешь, зачем тебе понадобилось фотографироваться рядом с этим деревцем.
И Глеб молча улыбался, как будто он не такой, как будто не он сказал по-французски «цветок лозовый расцвел, а мне 20 лет этой ночью». Сказал, а потом забыл, а ты десять лет не можешь понять, он сам это сочинил или прочёл по-французски, а потом перевел на русский.
И что-то не совсем обычное чувствовал Федерико Гарсиа Лорка, когда написал:
И тополя уходят. Но взгляд их озерный светел.
И тополя уходят. Но нам оставляют ветер.
И ветер умолкнет ночью, обряженный черным крепом.
Но ветер оставит эхо, плывущее вниз по рекам.

- А этот гад опять вышел лучше всех? - говорит в таких случаях Олеська.

***
Олеська в ванной сушит и выпрямляет челку феном.
- Девчонки, давайте уже выходить, жрать хочется. Шамиль, я не тебе, я девочкам говорю: сколько можно тут сидеть!
- Алеша, если я обижусь, что будешь делать?
- Ну, буду быстро убегать, что я буду делать! Олеся, блин! Пока ты выпрямишь челку, мы тут поубиваем друг друга на хрен.
- Успокойся. Отойди от Шамиля и не драконь его.
- Ну вот, Шамиль. Она нас гомосеками назвала.
- Что она сказала?
- Ой, это словами не передашь. Это в ощущениях.
Олеська в ярости вышла из ванной с феном: – и ты еще хочешь, чтобы я замуж за тебя вышла!
- Какой на фиг замуж? Не пугай! Я есть хочу.

***
Когда решили ехать в Домбай, Олеська сказала, что не поедет. Сказала, что ненавидит горы, везде одинаковые и противные. Что у нее есть мечта прожить хоть один день в санатории и съесть в ресторане семь блюд, положенных в каждой трапезе.
Мы подошли к администратору, и я сказала, что ко мне приехали дочка с мужем, и что мы с мужем едем в Пятигорск на весь день за шубой (пятигорские шуб-туры вещь в санатории очень уважаемая и для них есть  специальный автобус) – можно дочка поживет и поест вместо меня?
Администратор сказала – конечно, нет, потому что я и так нарушаю всё, что можно. Тогда мы отправили к ней Светлану и администратор сказала Светлане:  ну конечно!
Я сказала Олеське, что со Светланой хорошо жить, если от нее очень быстро убегать.
- А она не догонит?
- Она на шпильках.
Олеська осталась, а мы уехали.
У нее есть индейская вышитая сумка, с которой она ездит. Когда человека часто берут в поездки, у него нарабатывается опыт, как сделать эти поездки удобными и даже комфортными.
В сумке у нее термокружка с кофе, маленький термос с чаем, красивые бутылочки смуси, творожок, сыр «Парижская буренка» в красивой упаковке, шоколадки «Альпен Гольд», юбилейное печенье и булочки с кунжутом из  супермаркетов, а также зверского вида выбрасывающийся охотничий ножик, которым она режет булочки и толстым слоем намазывает на них «Парижскую буренку»; есть также одноразовые картонные тарелочки в цветочках, картонные стаканчики в конфетти и мышках и в отдельной упаковочке разовые вилочки и ложки.
(Мягкий сыр «Парижская буренка» отличается от домашнего сыра Тёщечки только тем, что продается в коробочках с Эйфелевой башней, дорого стоит и купить его можно в супермаркете, а Тёщечка приносит свой сыр в большой щербатой миске.
Олеськина дорожная сумка во всех отношениях отличается от наших рюкзаков и пакетов с подтекающими термосами, миской с туршой, рассол которой равномерно заливает дно рюкзака, раскисшими пакетами с нарезанным и раскрошенным батоном, жареной курицей, которую нужно было съесть или выбросить еще вчера, вяленым лещём, который продрал пакет, лежит на нежной бутылочке с соком фейхоа и провонял собой бутылочку, нарезанную полукопченую колбасу, колечки которой можно найти среди монеток, если шарить внутри пакета рукой, и всё содержимое пакета.
Когда Олеська сказала, что не едет с нами в Домбай, и ушла ночевать в санаторий со Светланой, мы прежде всего влезли в ее дорожный мешок и стали из него есть в манере самой Олеськи, которая, усевшись в машину, начинает чиститься, обустраивать салон и собирать в один пакет всякий хлам, который скапливается за время длинных поездок, и комментирует всё, что видит: - прокладку нашла. Лёша, это что такое?
- А чё сразу Леша? Это вообще не моя машина!
- Глеб, это что такое?
- Вам виднее, я ими не пользуюсь.
- Успокойтесь, это мой золотой запас. Банан нашла.
Чистит банан и ест.
Я утаила от всех жёлтую шоколадку «Альпен гольд» и когда мы выехали из Кисловодска, развернула, отламывала по квадратику и раздавала мальчикам. Нежный молочный шоколад с соленым арахисом и крекерами. А что такое одна шоколадка на четверых голодных взрослых? Правда, он продавался везде по трассе, мы останавливались и покупали по плитке, и вся поездка в Домбай с раннего утра и до ночи пропитана в памяти шоколадным сладко-соленым вкусом.
- Я забыл, а куда мы едем? – спросил Алёшка.
Он не забыл, он не знал. Когда мы обсуждали, что завтра поедем в Домбай, он смотрел, как дерутся сойки, потом кормил их с руки по очереди. Сойки дерутся интересно: садятся друг против друга, долбят жесткими клювами и высоко подбрасывают пучки травы в знак того, что я и с тобой так сделаю! Они любят летать где белки, потому что если белка не идет есть с руки, то орех, которым ее подманивают, аккуратно кладут под дерево, отходят и ждут, когда она за ним придёт. Пока белка стрекочет и кругами скользит по шершавому стволу, сойка хватает орех и улетает. А потом ест, зажимая когтистой лапой.
Алешке сказали, что в Пятигорск за шубой.
Он поел из миски турши и осторожно спросил: я извиняюсь, а кому шуба?
- По обстоятельствам – кому подойдет.
- А чего тогда мою мелкую не взяли?
- Она захотела в санатории пожить. Сказала, что ненавидит горы.
- А в Пятигорске горы?
- Леша, раз он – Пяти-горск…
- А, с этой точки зрения? – Подумал, помолчал и добавил: если опять на озеро, я за грязью не полезу.
С грязью получилось ужасно. Дамы из санатория, когда мы сказали, что едем в Осетию, попросили привезти грязи из озера Тамбукан. Волшебным образом они почему-то знали и где это озеро находится и что оно есть в природе, хотя мы услышали о нем впервые от самих дам, а потом увидели: некрасивое, небольшое, заросшее камышами озеро, в которое хрен войдешь. С какой-то очень дорогой грязью, которую продают в пакетиках, но она некачественная, а качественная, если набрать из озера.
По-моему, солёное, но мы из него не пили. Хотя по ощущениям все-таки солёное. Грязь оказалась жидкая, и мы перепачкались как черти, при почти нулевой температуре отмывались в озере, а потом грязь просочилась или перелилась через ведерко, в которое ее начерпали, и залила багажник. Светлана с подружками обмазывались ею с ног до головы, но ехать с грязным и к тому же воняющим багажником было  ужасно.
Алешка посмотрел в окна, посопел и спросил: - а вы вообще в курсе, что Пятигорск в другой стороне?
Тогда ему сказали, что едем в Домбай. И услышали вопрос, который боялись и не хотели слышать: - зачем?
Действительно, зачем ехать в виденный-перевиденный Домбай, в котором не увидишь ничего нового, кроме того, что в эту пору он зеленый, а мы привыкли видеть его под снегом?
Но для Джилы-Суу, Бермамыт  и Чегемские водопады нужен проводник, Чегет сказали, что он закрыт, на Эльбрусе пересчитывают горных баранов и оленей и чужих туда не пускают (чтобы  не посчитать их вместе с оленями и не напутать в статистике, хотя они по жизни олени и ездят как олени), в Архыз не имеет смысла ехать на один день, потому что в Архызе леса Кифара, а до них нужно идти семь километров, гулять и смотреть большой дзуар и есть дикую малину, которой немеренно в Архызе, а потом ночевать в палатке. Палатки у нас нет. И  ничего теплого тоже нет. Поэтому ехали в Домбай, про который Алешка сказал, что знал бы – не поехал.
Правда, ехали со стороны, с которой еще никогда не ездили, по Карачаево-Черкессии с ее интересными горами, похожими на куски сыра мааздам с большими дырками
По дороге увидели речку Мара, которая выдергивает с корнем большие деревья и строит из них плотины. Одна такая плотина перегородила русло, Мара вышла из берегов и затопила большое селение по обеим берегам, которое теперь необитаемо со школой, клубом, почтой. А над селением, на высокой горе, Сентинский православный храм, который мы промахнули сходу.

***
В Теберде позавидовали кошке, которая пила эталонную воду из реки Уллу-Муруджу. Видимо, кошка знала, что в Уллу-Муруджу эталонная вода, потому что пила медленно и с наслаждением.
А мы остановили УАЗ, смотрели и ждали, когда она напьется.

А Домбай… Ну что Домбай? Домбай праздничный, красивый. Зелененький в эту пору, с резким контрастом температур: в поселке иней и минус два, а на второй-третьей-четвертой очереди жарко, снег и ослепительное солнце сжигает кожу.
Поднялись на вершину горы Муса-Ачитара и стали есть. Очень вкусно есть, когда на тебя смотрят Ульген, Театральный, Суфруджу, полосатая Белалакая и Джугутурлучат.
Ради нас запустили кресельный подъемник. Канатчики покидались в кресла и впереди нас поднялись на первую очередь, потом на вторую, потом на третью, а потом заработало сразу всё, и появились туристы на туристических автобусах, и тётенька в кафе у гостиницы «Тарелка» вынесла и усадила в кресло горного медведя, у которого вся шерсть была в колтунах и зубы, каких у медведей не бывает. Саблезубый мишка.
Алешка сказал, что ехать выше не имеет смысла, потому что и так все видно. Мы остались сидеть в кафе и ждать шашлык. Алешка выдергивал колтуны из медвежьей шерсти, но тётенька тотчас попросила не портить мишку, а если он хочет ему помочь, пусть положит деньги в баночку. Непонятно, чем можно помочь такому мишке, но десятку мы положили.
И шашлык был вкусный. Познакомились с петербургскими ребятами, которые рассказали, что вчера поднимались к Сентинскому храму, мимо которого мы проехали, и показали фотографии: храм вблизи большой, величественный и почти не осквернённый.
Глеб спросил: а почему мы его не видели?
Я сказала, что я видела и сфотографировала.
- А почему ты не сказала: ну-ка быстро остановились и полезли на гору смотреть храм?
- Он с дороги маленький. И даже вообще непонятно, что это храм. И холодно.
- Конечно, зачем нам на гору лезть! Мы будем греться в машине и есть туршу.
Я сказала, что мимо храма мы будем ехать назад, влезем на гору и помолимся.
- Я не полезу, - сказал Алешка. Кстати, местные ГАИшники оштрафовали нас на 200 рублей за то, что он спал сзади непристегнутый. Мы им показали, что сзади в УАЗике нет ремней, они немного расстроились и попросили: ну дайте хоть двести рублей!
Ну, дали.
Питерцы спросили, что такое туршу. Мы выставили миску с туршой, и они стали есть ее пластмассовыми вилочками, а потом пальцами, потому что вилки гнулись. Угостили нас питерскими бубликами. Мы удивились, что они довезли с собой бублики из Питера, а не съели их в самолете в первый день. А они удивились, что мы не съели туршу, съели всю и кусками лаваша вымакали со дна рассол.
Пока жарился шашлык, хозяйка принесла нарезанный ломтями лаваш и самодельную аджику, свежую и с кинзой. И как это всегда бывает, все начали есть лаваш и макать его в аджику. Съели и заказали еще. Потом еще. Пока принесли шашлык, восемь человек съели семь теплых лавашей с аджикой. И выпили три чайника горного чая с барбарисом. При этом говорили, что никогда ничего вкусней не не ели. Вкусней был только шашлык, которого оказалось маловато, - так всегда бывает, когда шашлык дорогой, а народу много.
Мы с ними съездили на Уллу-Муруджу и погуляли по лесу, а когда возвращались в Кисловодск, уже темнело и лезть на высокую гору смотреть храм не было никакого смысла.

***
Когда мы вернулись, Олеська спала в моей постели с зайцами и не проснулась. Так и спала в моей постели с моими зайцами. На зайцах этнические одежки с вышивками, и чтобы одежки не помялись, зайцы не лежат, а стоят спинами к стене. Алешка засопел, а Глеб сочувственно произнес - Соня бы сказала: намучили дитё. Спит бедненькая.
На другой день я спросила, как ей понравился санаторий. Она сказала - понравился. Но неискренне. Всегда видно, когда человек говорит искренне, а когда из вежливости. Сказала, что ей понравился ресторан, понравился душ и очень понравилось, когда Светлана отпустила ее одну за нарзаном в галерею. Понравилось заказывать на завтра одно из четырех блюд, но было обидно, что она его не съест.
Потом неожиданно стала искренней: - здесь все такие старые.
Я сказала: это же санаторий! Все молодые на Красной Поляне и на Ибице.
- А как ты со Светланой живешь?
- А ты почему от нее не убегала?
Чтобы жить с мамой, нужно от нее убегать.
- Мы же вместе обедали.  Ужасно! Она про все говорила: Олеся, ты это не ешь, рыба с тухлинкой, творожной запеканкой отравишься, сметану в солянку не кладите, потому что она может быть несвежая. Короче: Олеся, ты здесь ничего не ешь, а придем в номер и поедим винограда и печенья. Виноград она выбирает который вообще невозможно есть: кислый, большой и с косточками. А я не хотела есть в номере печенье, я ей сказала: что мне дают – то я и ем. Мне перед официантками было стыдно, когда она высказывалась насчет еды.
Со мной Марина не высказывается. Я ее поставила перед фактом: я ем всё, что мне дают, и мне всё нравится, а что не ем, то уношу для собак и лиса. Она это усвоила и ресторанные блюда обсуждает только с подружками. Но на Олеське сбилась, подумала, что миниатюрная Олеся назовёт обед гадостью и не будет есть. На самом деле Олеська ест много и абсолютно не капризная. Просто по ней это незаметно.
- Представляешь, она мне сказала: Олеся, не надо завидовать, что у меня такие туфли. Когда ты начнешь много зарабатывать, ты себе тоже такие купишь. Я ей сказала: да вы что! Я такие никогда в жизни не куплю! Тебе она тоже такое говорит?
- Конечно!
- У нее дядечка.
- Какой дядечка?
- Старый. А ты не знала?
- Я не знала. Я думала, у нее нет никакого дядечки.
- Они с ним по утрам солнце ловят. Становятся вон там (около теннисного корта) и приманивают его руками. Потом он учит ее с березой обниматься.
Обниматься с березой учит её не дядечка, а тётечка, которая каждое утро под нашим балконом стоит в обнимку с большой березой. Когда Марина её первый раз увидела, то сказала, что она тоже будет ходить по утрам обнимать березу. (Эту несчастную березу переобнимали все поколения санаторных дам, которым лень идти вглубь парка к большим деревьям, а береза растет на виду у всех: ты ее обнимаешь, а из всех окон на тебя смотрят).
Я сказала, что для объятий и поцелуев есть семейные деревья, у каждой семьи своё, а обнимать общее дерево все равно, что обнимать общего мужчину. Или женщину, учитывая, что мы с ней обсуждали березу.
В такие моменты Марина пугается и переходит со мной на вы.
- Юля, вы такие глупости говорите. Я когда вас слушаю можно подумать, что у вас там вообще нет цивилизации.
Я сказала, что это не глупость и это не я придумала, и что во многих древних обычаях есть смысл. Если не явный и полезный, то красивый и ни для кого не вредный. И что не я, а причерноморские шапсуги и адыги-хассе придумали, что вОды, лесА и небесА должны быть обитаемыми, поэтому с охоты ты можешь принести одну рыбу, одного зверя и одну птицу, которых не жируя и не голодая съест твоя семья, и это умнее, чем наловить два кило рыбки-красноперки и вывалить перед котом: «на, ешь», а потом обижаться, что кот не ест.
Марина неожиданно стала нежной, порозовела и рассказала, как однажды у нее был мужчина – охотник, который с товарищами завалил в горах кабана, отрезал кабану голову, привез домой, положил на кухонный стол и сфотографировал семью на фоне этой головы; ещё они вырезали и привезли кабанью печень, а тушу оставили гнить в лесу, потому что кабанье мясо никому из них не нравилось. С кабанами чаще всего так и происходит.
В тот раз мы с ней чуть не поубивали друг друга и я пожаловалась на нее по мобильнику Глебу и Алешке. Оба сказали, что приедут и чтобы я до их приезда с ней не разговаривала, а желательно даже отселилась. Администратор сказала, что ей надоело нас разнимать - и как мы вообще оказались вместе?  Она совсем уже собралась переселить меня к полной и интеллигентной москвичке Лоле, с которой я познакомилась, когда несла в пакете зайцев, из пакета торчали четыре уха и она очень добродушно попросила показать, что я несу. Зайцев она заметила очень мало, зато очень долго и пристально разглядывала на них одёжки, и я ее сфотографировала с зайцами в руках.
И теперь она обрадовалась, сказала, что сама придет за зайцами, когда уедет её соседка и мне можно будет вселиться к ней. А спустя час или два после нашего скандала оказалось, что Марина не помнит, что мы поссорились. Я ее встретила на улице, и она протянула мне тяжелую кисть большого кислого винограда – жесткого и с косточками.
- Как её ненавидят ее подружки! - сказала Олеська. – Они её называют дама в поиске. А как она тебя ненавидит!
- Прям ненавидит?
- Ну да. Сказала, чтобы я не училась у тебя глупостям. Что ты влияешь на ее сыновей, что они уже стали как безумные. Она мне сначала сказала: Олеся, не называй меня тётя Марина. Можешь говорить мне мама или Марина. А у меня мамуля умерла, самая лучшая на свете, я ей сказала: у меня мамулечка умерла, как я могу чужую тётку называть мамой? И не могу называть ее Мариной, потому что у нас сорок лет разницы. Она не поняла – почему. Сказала, что я несовременная. А ты называешь?
- Я называю. Мне безразлично, как ее называть.
- Короче, бедный мой Лелик.
- И бедный Глеб.
- Я ее слушала-слушала и все время думала: бедный Лёлик. Ты тоже думаешь, что мой Лёлик бедный?
- У Лёлика Тёщечка с Соней есть.
- Тёть Соня с тёть Верой примитивные. А мама умная, дорого одетая.
- Умная и дорого одетая – это две разных вещи.
- Нет, это одна вещь. Когда ты видишь дорого одетую женщину, ты сразу думаешь, что она умная.
- Я не думаю.
- А я думаю.
- Поэтому Светлана умнее Веры с Соней?
- Они очень примитивные. Алёшка от них устает и на них орёт. Я вчера тут везде ходила, на всё смотрела и поняла, что я все делаю правильно.
- Что ты делаешь правильно?
- Правильно выгляжу. Правильно одеваюсь.


Когда мы приехали в Карачай в следующий раз, ребята разрешили нам поездить на карачаевских лошадях. Карачаевские лошади считаются лучшими в мире после трех «а»: английских, арабских и ахал-текинских.
Они очень выносливые. И очень надёжные. Если лошадь знает дорогу, на ней можно заснуть и проснуться у себя дома. Они умеют, защищая жеребят, загрызть волка. Другие породы могут забить копытами, а карачаевские лошали умеют еще и грызть. Если на табун нападает волк, матки становятся в круг, защищая жеребят, а один из коней падает и начинает кататься по земле. Волк, не совсем понимая, зачем он это делает, тоже падает на спину и начинает с ним играть. Жеребец бросается на него сверху, - и, собственно, всё. (Волков я люблю. Хотя и лошадей тоже. Я всё люблю). Они умеют отбиться от рыси, если рысь прыгнет им на спину. Опрокидываются на спину вместе с рысью и своим весом прижимают рысь к земле.

Нам дали по лошади, мы сели верхом, и лошади стали пританцовывать. Олеська боялась одна сидеть в седле и её должны были покатать Алёшка или один из карачаевцев. Она стояла и ждала, а в это время алёшкин красивый жеребец начал выпускать газы. Мы с ней захихикали и думали, что это сейчас же кончится, но, видно, газов в нём было очень много или же он их непрерывно вырабатывал под тяжестью Алешки; он продолжал так громко и мощно газовать, что у наших лошадей, мимо которых он гарцевал, развевались гривы.

Когда сидишь верхом, то сливаешься с лошадью, и у вас становится как будто одно лицо и один характер. Причём приспосабливается не она к тебе, а ты к ней. Ты ее больше любишь, ты от нее зависишь. Если бы моя лошадь газовала – мне было бы стыдно перед всеми. А если бы она газовала долго – я бы слезла и долго перед всеми стеснялась. Алёшка довольно беспомощно гарцевал и говорил: ты, офигевший, кончай уже!
Олеська сказала: Лёша, перестань!
- А что я сделаю?
- Не видишь, ему тяжело! Слезь с него!
- А кому сейчас легко? – возразил Алешка, снял крышечку с варенья с шишками и начал отпивать через край.
- Лёша, ты опять варенье украл?
- Почему украл? Взял.
Нам с Олеськой подарили по маленькой баночке варенья: мне из душицы, а ей из шишек. Алёшке варенье не дарили. Значит, украл.
- Вот Леша! Вот объясни, почему только с тобой происходят такие вещи?
- Ты, звезда! Моя мелкая звезда! Ты что, на личности переходишь? Иди садись!
- Да конечно! – возмущенно возразила Олеська и ушла. Карачаевский оборванный мальчик поскакал за ней, подхватил и посадил впереди себя в седло.
Почему с Алёшкой происходят такие вещи, объяснилось быстро. Негласное имя его жеребца Беркута – Царь Пердун. Очень мощный, очень хороший жеребец, но с метеоризмом. Поэтому дамам его не предлагают. Только мужчинам и только с весом, чтобы в случае чего сказать недовольному мужчине: ты же сам на него нажал, вот он и это самое.

Со мной тоже было не все благополучно. Моя тихая аккуратная лошадка Бусинка с сухими репьями в гриве не замечала повод и то паслась, издавая мокрые звуки, как будто грызла яблоко, то вдруг начинала скакать мелким и тряским способом «трюх-трюх-трюх». Когда она внезапно опускала голову, чтобы щипать траву, я вылетала из седла к ней на шею, запоздало ослабляла поводья и перебиралась назад в седло.

А когда мы трюхали в направлении, которое ей нравилось, мальчик черкес кричал нам: - вы куда порысили? - гнался за нами на своем жеребце и заворачивал назад, хотя долина была везде одна и та же и по ней можно было неограниченно рысить в любую сторону. Я не только не знала, куда мы с лошадкой порысили, но даже, что способ такой езды называется рысить.

***
  Вечерами в Кисловодск прилетали вороны. Я не знаю, чем они занимались целый день, но слетались они всегда в половину седьмого вечера, огромными стаями; рассаживались на деревьях и крышах, отдыхали и каркали.
Марина даже не хотела на них смотреть, говорила, что у них в Ростове полно ворон и что прилетают они с помойки. Но у нас в Туапсе ворон нет. Две-три, иногда пять кружатся над пляжем, но очень большие стаи я видела впервые. После семи часов они снимались и улетали неизвестно куда, зачем.
 
Едем по Карачаево-Черкессии, а навстречу и впереди нас свадьбы. Я не пишу «по Карачаю», потому что карачаевцы и черкесы – две разные нации с разными обычаями, и я имею в виду черкесские свадьбы. Карачаевских обычаев я не знаю.
- Женятся. Девок в Кисловодске себе натырили и женятся, - говорил Алешка.
Насчет Кисловодска правда. Когда мы с Олеськой гуляли без Алешки и Глеба, ее дважды хватали за руку и спрашивали: девушка, можно вас украсть? Она выдергивала руку и отвечала - нет!
Девушке в таких случаях положено отказываться и делать обиженное лицо. Но если парню она понравилась, и он видит, что она нормальная девчонка, которую не стыдно показать братьям, он найдет способ познакомиться, узнать адрес и согласовать время, когда он приедет её украсть и временно поселит в гостевом доме. А там её с головы до ног оденут во всё новое (одеть во всё новое положено и её родственников, но это зависит от состоятельности семьи, в которую попадет девчонка).
На свадьбе она бросит букет невесты, а потом станцует танец невесты с корзинкой, из которой будет раздавать непоймавшим букет девчонкам маленькие красивые букетики и яблочки, слоников и черепашек из ониксов, яшмы, сердоликов и малахита.
Алёшка снял рубашку, голый по пояс вылез в окно и махал рубашкой.  Это опасно, так как вы всей машиной рискуете загреметь на чужую свадьбу на целый день, в чем есть и без подарков.
И если на тебе, например, рубашка в больших репейниках, то так и будешь сидеть на чужой свадьбе в своих репейниках, особенно если тебя убедительно попросят. А попросить могут ОЧЕНЬ убедительно, особенно если вас много, а торчащий из окна голый торс или номер вашего региона на номерном знаке понравятся кому-нибудь из братвы жениха или родни невесты. И если вы вдруг начнете ломаться и отнекиваться, могут подумать, что вы не желаете счастья молодым. Обидятся.
Но миновало. Может, решили, что у нас своя свадьба, раз мы такие веселые и голые.
Я попросила: Лёш! Укради уже Олеську.
- У кого? – спросил Алешка.
- Шамиль бы из ружья пострелял.
- В кого?
В фильме «Пленный» есть диалог:
- Что значит Джамал по-вашему?
- Красивый.
- И правда красивый. И девушка у тебя красивая. Вы уже целовались?
- Нет. У нас так не делают.
- А у нас еще и не так делают.
Немного странно чувствуешь себя на стыке мира, где ничего нельзя, с миром, в котором можно всё.

***
Мы с Глебом договорились, что я пока  буду жить у себя дома, а следующим летом решим, кому с кем жить. Больше всех обрадовалась Светлана. Как только стало ясно, что я не собираюсь возвращаться в Ростов, мы с ней подружились, она сказала, что обе невестки у нее очень хорошие, но необразованные, у Олеси очень хороший вкус, а мне надо побольше читать, чтобы поддерживать беседу с культурными людьми,  особенно с мужчинами.
- Ты меня просто с трассы снесла! – сказал Алёшка.
Глеб сказал: я запрещаю тебе поддерживать беседу с культурными людьми, а особенно с мужчинами. Слышите вы обе? То есть книжки ты читать можешь в пределах нормы, - что мы для Данила вчера купили?
- «Кунг-фу панда. История-мультфильм».
- Вот её и читай. Но если я узнаю, что ты беседуешь с мужчинами, а я об этом узнаю первым, я нарушу твое уединение, заберу тебя жить к себе и ты будешь беседовать о прочитанном со мной.
Попробуй запомнить и воспроизвести, если человек говорит витиевато и длинно, как Шамиль, который учился разговаривать у отца, а отец всю жизнь работал завхозом в расслабляющей атмосфере советских санаториев, и у него было много собеседников и времени, чтобы научиться подробно и длинно разговаривать.
- Ты не запоминай, - сказал Глеб и пощёлкал пальцами, - ты участвуй в беседе с культурными людьми.
Алёшка сказал: а особенно с мужчинами.
Я сказала – ладно.
Марина возмутилась: что значит – ладно? Не надо говорить «ладно». Ты понимаешь, что так ты никогда… - затормозила и начала думать, как ей выпутаться.
- Не выйдешь замуж, - подытожил Алёшка. – Ладно, кончили этот балаган. Разъехались.
И мы разъехались. Глеб из Минеральных Вод улетел в Москву, и по нему было видно, как ему не хочется уезжать, больше всех не хочется.
Но все-таки разъехались.

Олеське очень понравился зелёный самолетик, в котором Глеб улетел в Москву. Она грустила и говорила: какие мы здесь отсталые. Я даже не знала, что самолеты бывают зеленые. Я думала, что они все белые.
Я сказала: ты же не будешь лететь и весь рейс чувствовать, что самолет зелёный.
Олеська сказала: я бы чувствовала.
Может, и правда чувствовала бы. Я в ее возрасте летала на премьеры театра Ленком. Жить без этого не могла и всегда всё чувствовала. Олеське 24, а она еще никогда не летала в самолете. И дальше Москвы никуда не ездила.
- Представляешь, у моего упыря есть московская прописка! Вот зачем он у нас сидит?
Упырь, надо полагать, Алёшка. Обещает жениться и не женится. Иногда она от него уходит. В августе ушла к русскому парню, который говорил ей: да, дорогая. Конечно, дорогая. Соскучилась и вернулась к Лёшке, который, когда ее нет перед глазами, осведомляется о ней в три приема: - а где моя мелкая? Где моя звезда? Где моя мелкая звезда?
В Москву он её возил. На поезде. Хотя поезда тоже красивые и когда стоишь и ждешь на перроне, а к тебе подваливает очень красивый поезд, и внутри всё тоже очень красиво, чисто, бутылочки с водой на каждом столе и белоснежная постель, то чувствуешь себя очень значительной. А потом всё равно надоедает ехать.

Я привезла чёрный кардиган в Туапсе и хотела пойти в нём на работу, но подумала и повесила в кофту в шкаф. Вечером в гости пришла Алёнка и спросила, почему она висит в шкафу. И когда я собираюсь ее носить. Я сказала, что когда снова попаду в Кисловодск, - лет через пять. А если повезёт – через два. Или в Абхазию, хотя в Абхазии ею никого не удивишь, там её все видели. Могут удивиться только её движению: секретарша Юлька – Шамиль – другая Юля.
Алёнка ее надела, стала более-менее похожа на стильного сатану и сказала: Юль!
- Я не отдам. Мне ее Шамиль подарил.
- А где он ее взял?
- Ему Юлька отдала, секретарша Хагбы.
- А Юлька где взяла?
- На распродаже в Сочи.
- А если я тебе чёрные штаны отдам, ты их тоже на работу носить не будешь?
Чёрные штаны шелестящие, с карманами, с низкой талией. Если бы она мне их отдала до Кисловодска, я ходила бы красивая и со мной бы знакомились полковники. А так я ходила чёрт знает в чем. Еще и радовалась, что ко мне не пристают.
- И кроссовки, - напомнила Алёнка.
Кроссовки она отдала ДО санатория. Они ей очень понравились в ЭССО, но был только 39-й размер, а она носит 36. Она их купила, думала, что ноги растекутся внутри кроссовок и будет очень удобно, как бывает со мной, когда мне нравится обувь, а есть только 40-й размер, я покупаю 40-й и с удовольствием ношу. Нога нигде не соприкасается с башмаком и как будто паришь по воздуху.
39-й для неё оказался очень большим, и она комплексовала, а перед Кисловодском отдала кроссовки мне. Они мне в первый день натёрли, а потом я их не снимала сутками.
Кончилось тем, что кофту я ей все-таки отдала.