13.
Бесконечно долгие месяцы мы слали друг другу электронные письма отчаяния, без надежды на встречу. И каждый клял себя за то, что не может сделать другой.
Мы оба отказались от общения по скайпу. Видеть другу друга, не имея возможности к прикосновениям – это было выше наших сил. Суррогатному преодолению расстояния мы предпочли возможность изливать душу в письмах. Которые каждый из нас хранил и перечитывал…
«Часами хожу по улицам и думаю о тебе. Только о тебе … Не хочу возвращаться домой, ведь и там тебя нет. Тебя нет нигде!.. Порой такая тоска накатит… Прихожу в парк и стою, прижавшись к тополю. Мне кажется, это я обнимаю тебя... Слышишь ли ты в эти минуты меня? Слышишь, как крепко я тебя обнимаю, любимый?..
«Я назвал свою пьесу твоим именем, Светлая… Не могу без тебя, совсем, оказалось, не могу… Живу ожиданием нашей встречи… Она будет обязательно, будет скоро, обещаю тебе, Светлая…»
«Когда же это «скоро» наступит?..
«Почему мы не вместе?»
«Почему ты не снишься мне? Мне снится только океан…»
14.
По возвращении домой я устроилась переводчиком на совместное предприятие, танцы остались в прошлом. Я не могла танцевать, словно крыльев лишилась, оставила их там, где мой любимый.
Заработанных в Японии денег почти хватило на покупку однокомнатной квартиры, остаток – небольшой кредит – я погашала с заработной платы, для нашей провинции, вполне завидной. Вот и свила, казалось, свое гнездышко. Но украшать его не было никакой охоты, делала все по дому, словно по принуждению. Мама хлопотала над какими-то особенными занавесками на кухню, без меня заказала в комнату, на ее взгляд «роскошные», ужасающие шторы с ненавистными мне ламбрекенами. В ответ на мое «нет», расплакалась – «ну ты же ничего не хочешь делать сама…»
Я махнула рукой, делай что хочешь. Мне и в самом деле было все равно. Мой дом пуст без любимого. Будто и не мой он вовсе.
Мама как-то даже сделала попытку познакомить меня с сыном одной из приятельниц. Пока я не пригрозила ей радикальными мерами. На этом она, как ни странно, успокоилась и оставила меня в покое.
Когда появилась надежда на встречу с Ясиру - его наконец-то взяли в камерный оркестр, и вскоре намечались гастроли в Европе – я объявила маме, что скоро она познакомится с моим любимым. Так и сказала – «любимым».
…Мы встретились в моем родном городе. Мы встретились!..
Я, помню, как стояла за стеклянными дверьми аэропорта, ожидая Ясиру, и меня била сильнейшая дрожь. Окажется, что у меня поднялась внезапно температура. Со мной так бывало в детстве при сильном волнении. Например, в конце каникул, когда назавтра в школу. Я была уверена, это - от нелюбви. К постылому и равнодушному до нас, своих маленьких подданных, казенному учреждению… Видно и от любви, перед долгожданной встречей с любимым, так тоже случается…
Уже дома все нормализовалось, словно я выпила чудодейственную таблетку. Но вначале все-таки здорово напугала Ясиру. Он обнимал меня крепко, а я дрожала непрестанно и все твердила ему «сейчас все пройдет, сейчас…»
Мы провели весь день в моей, обставленной мамой квартирке. И я впервые смотрела на все глазами Ясиру. А ему все нравилось. При его вкусе - и нравилось! Наверное, он просто хотел сделать мне приятное. Или мама и впрямь была права?
Вечером мы пришли к ним знакомиться. Ясиру сходу обаял их с Семенычем. Они в свою очередь усиленно старались с угощением и, несмотря на мои взывания, что Ясиру не привык к такому рациону, вновь и вновь подкладывали ему в тарелку.
- Мужик должен быть в силе. Музыкант?.. Они не люди что ль? Чего это он у тебя такой худосочный? Силушка она, знаешь, много для чего надобна,- приговаривал Семеныч, подкладывая пельмени. - Рыба- штука полезная, не спорю… Но я-то знаю, самураи мясо больше любят...
«Самураю» хоть и понравились мамины пельмени по-сибирски, он с трудом доел под общим настоянием свою порцию и теперь с веселым любопытством смотрел, как уплетает вторую тарелку хлебосольный Семеныч.
Мы долго гуляли с Ясиру по моим любимым местам – старинной улице, не потерявшейся под натиском бетона, поскольку его здесь, слава богу, некуда было втискивать. Бродили по набережной, еще не оккупированной любителями пива по причине холодного времени года. Мутноводная, некогда могучая река еще была окована льдом. Продрогнув, вернулись домой и все остальные драгоценные часы уже провели наедине.
Мы говорили обо всем и ни о чем. Перебивая друг друга, рассказывали, как пытались жить друг без друга.
- Как ты жила все это время?
- Я не жила, Ясиру…
- Каждый раз, когда я открывал твои письма, у меня дрожали пальцы, и я путался, сбиваясь в клавиатуре… Мне казалось, я сейчас прочту нечто, что разлучит нас даже в этом виртуальном пространстве.
- Боже, как мы с тобой похожи!..
-Мама о тебе спрашивала. Представляешь?.. Она никогда ни о чем меня не расспрашивала прежде…
- Она мне однажды приснилась, Ясиру.
- Да, ты мне писала
-Она мне говорила о чем-то во сне, но я не поняла. Такое ощущение, словно произнесла фразу на древнеяпонском.
- Она звала тебя назад, чтобы благословить нас
- Ты шутишь.
-Ну, о чем еще могла мама тебя просить…
- Что говорят врачи?
-Положительная динамика… Обещают скоро выписать. Она так порадовалась тому, что я вернулся в оркестр.
Ясиру принял участие в творческом конкурсе и его пригласили в оркестр. В тот самый, в котором он играл три года назад, до трагедии, случившейся с его родными.
Ленка с Суеку-сан сыграли свадьбу. Все зовут Ясиру в гости.
- Но никак не получается съездить к ним,- говорит Ясиру. Репетиции, репетиции, совсем как у вас…- смеется он. Приедем, съездим вместе.
- Я полечу с тобой в Москву, провожу в Прагу.
Мне хотелось пробыть с ним вместе как можно дольше.
И вечером следующего дня мы уже сидели в московском кафе. Вокруг шумели, галдели люди, «до чего же в Москве шумно…»,- не в первый раз мелькнуло у меня в мыслях. Мы говорили и говорили и не могли наглядеться друг на друга. Выйдя на гулкую улицу, взявшись за руки, шли мимо витрин, остановок, скверов, мчащихся авто и ушли так далеко от отеля, что, когда надумали вернуться назад, пришлось остановить такси.
В двухкомнатном номере стоял рояль, и Ясиру по моей просьбе сыграл свою новую пьесу. «Она посвящена тебе…»
Мы долго сидели, обнявшись, и молчали. Не знаю, о чем думал любимый. Во мне же было лишь одно блаженное желание, не размыкая объятий, сидеть вечность. Лишь бы рядом, лишь бы вот так. Пусть в чужом городе, пусть в гостиничном номере, только бы рядом.
- Мы не должны больше расставаться.
- Я не хочу этого…
Мы сказали последнюю фразу вместе. Мы снова дышали и думали в унисон!
- Ты знаешь, когда ты уехала, образовалась такая пустота, что я боялся, что меня затянет туда, как в черную дыру…
Я взглянула на Ясиру, и во мне шевельнулась невесть откуда взявшаяся тревога.
- Что ты такое говоришь, милый…
- Разве тебе такое не ведомо?
- Мы больше не разлучимся с тобой.
- Ты уедешь со мной?..
-Я приеду к тебе. Не могу без тебя, я поняла это только здесь. Нам нужно потерпеть еще пару месяцев, чтобы я уладила все свои дела.
- Мы будем счастливы…
- Я знаю, Ясиру.
Назавтра Ясиру улетел утренним рейсом в Прагу, его оркестр уже находился там. Он оставил на прощание у меня в ладони привезенный из Японии сувенир – крохотную кошечку с приподнятой в приветствии лапкой. «Этот талисман поможет сбыться нашей мечте…»
Я вернулась домой, предстояли долгие сборы документов, нужно было готовить маму к моему отъезду. Но решение мое было окончательным и никто уже не сможет переубедить меня. Мы встретились с любимым на этой земле не для того, чтобы тосковать вдали друг от друга. Хватит этой бесконечной постылой зимы, когда мы могли лишь облекать в слова все свои чувства.
Слова - всего лишь слова. Им не заменить нашей безудержной нежности, неустанных вглядываний друг в друга, не избавить от непереносимой тоски без сиюминутного ощущения ладони в ладони.
На обратном пути мы вновь встречаемся уже в Москве. Оформление визы, бумажные дела… И целую неделю будем вместе!.. Но до моего окончательного переезда еще немало времени придется провести в разлуке, которой, кажется, обоим не перенести.
Я спешила на эту встречу, считая до нее часы. Мне изменила моя интуиция. Я ничего не предчувствовала. Я потеряла это умение, разлучившись надолго с любимым.
Когда наш самолет приземлился, и включилась, наконец, мобильная связь, я тут же набрала телефон Ясиру. Не дождавшись ответа, уже подходила к дверям аэровокзала, вглядываясь в лица встречающих, ища среди них Ясиру, когда зазвонил мой мобильный. Незнакомый мужской голос произнес:
- С вами говорит следователь Крымский… Вы только что позвонили на этот номер…
Голос немного сбился и продолжил,- скажите, кто вы?
Я растерялась, почувствовав отчетливую тревогу.
- Светлана Севастьянова… В чем дело?..
- Ваш номер – единственный российский номер в карте памяти погибшего…
Этот вырвавшийся из меня вскрик пронзившей внезапной смертельной боли, видимо, испугал шедших рядом людей настолько, что я видела, как на замедленной пленке, внезапно остановившуюся рядом женщину, отпрянувшего от меня мужчину и стремительно летящий на меня гравий…
Очнулась я в помещении, оказавшемся медпунктом. Надо мной склонилась фигура в белом халате.
- Девушка, вы меня слышите?..
- Мой телефон?... Пожалуйста, мой телефон!..
Я шарила вокруг себя, ища трубку. Кто-то, наконец, протянул мне ее. Судорожно тыча по клавиатуре, никак не могла попасть на последний дозвон. Наконец, пошли гудки…
-Я Севастьянова… Вы мне звонили…
- За вами послана машина…
Я не помню, как дошла до милицейского автомобиля. Кто-то вел меня под руку. Кажется та самая медсестра, что сделала укол. Видимо, под его воздействием, я была словно в тумане. В голове было одно – случилось что-то ужасное с ним, моим Ясиру…
В кабинете мне навстречу поднялся русоволосый молодой парень в милицейской форме. Я слушала его слова и ничего не понимала. Разве это может быть?!.. Разве так может быть с нами?.. Ясиру летел на нашу встречу! Он никогда никому не мог сделать плохо! Он просто не способен на это… Он не мог погибнуть, мы любим друг друга!..
…Ясиру вышел из отеля, где накануне снял номер, на улицу, и прошел всего один квартал. Его обнаружили в луже крови прохожие. Убийца, приобняв, всадил в него нож, и пошел дальше, не оглянувшись. Это видели все, кто стоял на остановке и не сразу поняли, отчего парень мешком сползает на тротуар. Ясиру увезли на «Скорой». Никто не успел остановить скрывшегося за углом преступника. Растерянные, оглушенные люди стояли над смертельно раненым Ясиру, потом кто-то набрал номер «скорой».
Следователь повторял это слово - «скинхед», которое, наверное, должно было мне о чем-то говорить, но не говорило!.. Я почти ничего не понимала из произносимого. Только это, возникшее ниоткуда слово, обретало, постепенно очертания, не давая ясности и убивая безысходностью, потому что тогда это не дурной сон, из которого я не могу выйти.
«Ваш знакомый находится в тяжелом состоянии…»
- В тяжелом состоянии?! В тяжелом состоянии? Значит, живой!.. Он жив?.. Он жив? Это правда? Он жив!.. Жив!..
- Я не знаю, девушка. Когда мы прибыли на место преступления, его увозили в тяжелом состоянии. «Вряд ли довезем…» было сказано. Сейчас ответили – в реанимации, пока жив. Я вам говорю то, что слышал… В его телефоне был только один российский номер… Мне нужны данные о нем…
Но я, превратившаяся мгновенно в тигрицу, не меньше, орала так, что слышно было, наверное, по всему отделению.
- Так чего вы меня здесь держите?! Везите меня сейчас же туда!..
Самое удивительное, что полицейский сделал то, что не был обязан делать. В самом деле распорядился отвезти меня в ту больницу скорой медицинской помощи, куда увезли Ясиру.
Назавтра, дозвонившись до консульства, я добилась того, чтобы Ясиру, все еще находящегося в состоянии искусственной комы, перевезли в специализированную клинику. Все, что могла, все, что умела, обратив в средство помощи для спасения любимого, я смогла прийти в себя лишь на вторые сутки.
Работник консульства, с которым мы разговаривали по телефону, при встрече оказался ровесником Ясиру, родом из Мияги. Перемешивая русскую его и японскую мою речь, мы, с первых же минут испытывая взаимную симпатию, призвали все возможное и, кажется, невозможное. Ясиру спасали в одной из лучших столичных клиник, лучшие хирурги военного госпиталя…
15.
В этой клинике он находится уже третью неделю. Все эти дни его жизнь висела даже не на волоске - на десятых долях микрон!.. После очередной, третьей по счету операции, хирург сказал: «Мы сделали, что могли. Остальное – от бога…»
Я молилась впервые в своей жизни. Не зная слов молитвы, ни по каким канонам, но, уверовав каждой клеточкой своего существа: Всевышний услышит мою мольбу, он даст Ясиру шанс вернуться!
Меня не пускали в реанимацию. Я сидела целыми днями у стеклянной перегородки, уверенная - чем ближе быть к нему, тем быстрее дойдут до моего любимого, импульсы, волны, флюиды моих обращений. К нему и к высшим силам была эта моя мольба об одном – спасении…
В один из таких дней пухленькая симпатичная медсестра Маша, обнаружив меня как всегда, все на том же месте, неожиданно строго сказала: «Вы что хотите попасть к нам в пациенты?.. Пойдемте!..» Усадив меня в комнатке, похожей на раздевалку, принесла два бокала горячего кофе, какие-то бутерброды.
«Вы вообще-то, где сейчас живете?..» Услышав ответ, продолжила тем же строгим тоном: «Послушайте, если вы хотите, помочь своему другу, вы должны быть полны сил, понимаете? Когда он сможет вставать…»
Услышав последние слова, я кинулась к ней, чуть не опрокинув кофе. «Машенька, вы сказали «вставать?!.. Вы, правда, это сказали?..»
Я схватила пухленькие ручки этого ангела, ниспосланного мне свыше, целуя их и, кажется, изрядно перепугав тем женщину. Ее голос зазвучал совсем по-детски:
«Конечно, встанет, вот и доктор сказал «есть динамика…».
«Машенька! Вы – чудо!.. Вы - ангел!.. Я люблю вас!.. Машенька, как я вас люблю»,- я закружила ее в объятьях, и на этот раз бокал опрокинулся-таки на пол.
Мы просидели с ней почти час, благо у Машеньки только что закончилось дежурство и говорили, говорили, говорили. Вернее это я болтала без умолку, рассказывая о любимом. Все эти невыносимо долгие дни и ночи, проведенные практически в одиночестве, теперь вырывались из меня, как из сорвавшегося крана вода. Сестричка слушала, подперев щечки пухленькими кулачками, и более красивого и внимающего создания, честное слово, не знавала я до этого.
А, главное, Машенька пообещала мне в следующее свое дежурство позволить увидеть краешком глаза Ясиру. Я отправилась на радостях провожать ее до остановки, а, вернувшись, встретила доктора, который, на секунду приостановившись возле меня, сказал единственную фразу: «Тьфу-тьфу, кризис, кажется, проходит…» И, не дав мне вымолвить и полслова, стремительно ушел за дверь, дальше которой мне запрещено входить. Казалось, он убегает от меня.
Господи, какие славные люди кругом! Господи, спасибо, спасибо, спасибо!.. Дай им всех благ, господи!..
…Ясиру смотрел на меня из своего далека. Кажется, он не совсем понимал, где он и что с ним. Он был настолько слаб, что лежащие поверх простыни длинные его пальцы, пытаясь шевельнуться, бессильно тут же обмякали.
- Я люблю тебя, я с тобой, - шепнула я любимому, - несмотря на строжайший запрет Маши разговаривать с Ясиру. Он смотрел на меня из другого измерения. Но вот, мгновение спустя, что-то будто засветилось во взгляде, в бледном лике, и пальцы, шевельнувшись, легли на простыню будто бы уже не столь обессилено…
- Все будет хорошо, любимый…
Все, все,- Маша уже выдворяла меня из палаты, с силой сжав мое плечо своей рукой.
Еще через день мне разрешили дежурить у Ясиру. Я училась ухаживать за любимым по всем медицинским правилам. И день ото дня его силы прибавлялись. Доктор одобрительно кивал нам обоим, а я глядела на него, своего бога, с обожанием.
Владимир Александрович и был им – высокий, русоволосый, с чуть тронутой сединой, интеллигентной бородкой, настоящий бог.
- Ты выздоровеешь, и мы уедем домой, в Японию...
Ясиру смотрит на меня, сжимая мою ладонь в своей. У него это уже получается почти хорошо.
-Я люблю тебя…
- Люблю …- шепчет Ясиру.
В конце недели Владимир Александрович, отозвав меня в сторонку, сказал вполголоса: «Завтра придет следователь. Из консульства звонили, настаивают на быстрейшем расследовании…»
Я растерянно пожала плечами: «Он ведь еще так слаб…»
- Говорят, что время уходит. Я и так несколько раз откладывал…
Назавтра, когда я кормила с ложечки Ясиру, в дверь, широко распахнув ее, шагнул угрюмого вида мужчина лет сорока. Следом зашел Владимир Александрович.
- Попрошу всех посторонних выйти,- придвигая стул, взглянул в мою сторону оперативник.
- Это невеста пациента
Я благодарно глянула на доктора.
- К тому же она будет вам переводить…
Следователь хмыкнув, раскрыл папку и внимательно глянул на Ясиру. Представился: «Михайленков Петр Сергеевич».
Следователя интересовало, знал ли Ясиру того, кто нанес ему почти смертельный удар ножом. Он попросил описать преступника, затем тщательно начал выспрашивать, с какой целью Ясиру прибыл в Москву, подчеркнув свою осведомленность – «ведь ваш оркестр после окончания гастролей в полном составе из Праги вылетел в Токио».
Ясиру ничего не помнил. Единственный согласившийся дать свидетельские показания мужчина, стоявший в тот час на остановке, видел лишь то, как среднего роста парень в черном капюшоне, закрывающем пол-лица, на мгновение приобнял, как давнего знакомого, Ясиру. И, шагнув дальше, быстро пошел прочь, а юноша мешком сполз на асфальт. И только когда вокруг него стремительно образовалась лужа крови, мужчина понял, что произошло. Он тут же вызвал «скорую». Минутами позже - и Ясиру, со вспоротым животом уже бы никто не смог спасти, огромная кровопотеря и повреждение жизненно важных органов с каждой уходящей минутой шансов на выживание оставляли все меньше. Останавливать убийцу было некому, находившиеся рядом люди стояли в растерянном оцепенении. Никто ничего не мог вспомнить, кроме черного балахона убийцы.
- У вашего приятеля были знакомые в городе?
- Вы меня уже об этом спрашивали. Ясиру всего во второй раз в нашей стране. Он приехал на встречу со мной. У него здесь нет ни единого знакомого.
- Да, судя по тому, что нас одолели звонками, у него тут полгорода своих.
Михайленков с особым напором произнес «своих». Или мне так показалось?..
Видимо, оперативника «одолели» сотрудники консульства, которых в свою очередь доставала все эти дни и я. Сначала просьбой оказать помощь с размещением в лучшую клинику, потом с поиском необходимых препаратов, а уж они в свою очередь постарались «достать» по делу расследования факта нападения на гражданина Японии наши органы внутренних дел.
- Знаете, японцы не в пример нам, дорожат жизнью своих сограждан.
Михайленков глянул на меня с удивлением. Пришлось пояснить: «Они вовсе не знакомы с ним, просто Ясиру – гражданин их страны».
По-моему, оперативник так и остался в недоумении.
Он показывал Ясиру фотографии подозреваемых. У всех, как на подбор - одинаковые, с туповатой бравадой, лица. Впрочем, физиономия одного члена банды поразила абсолютно детским выражением лица. Как сказал Михайленков, малолетка-скинхед выделялся особой жестокостью в нападении на азиатов. По причине несовершеннолетия, получив условный срок, бросился в бега. Позже, размышляя над увиденным, я задавалась вопросом – так ли уж тупы эти лица? Вот у этого жесткоглазого, явно старше остальных, скина, взгляд уверенного в себе лектора-интеллектуала. «Этот завербует легион…» - отчетливо осознала я тогда.
Подзабытое за неделю начинающегося выздоровления Ясиру состояние тревожного ожидания снова возвращалось ко мне. И я поймала себя на мысли о том, что мне хочется скорее увезти любимого на родину. Уехать вместе – это стало моим решением уже давно. Наша разлука убедила нас обоих – мы не можем друг без друга. В тот день я укрепилась в своем решении окончательно и бесповоротно. Вернувшаяся тревога подстегивала меня, не давая покоя.
Ясиру сказал, что у меня «заблудившееся выражение лица». Я изо всех сил старалась ему улыбаться, но радостная легкость и эйфория последних дней испарились.
Михайленков, приходивший еще дважды, казалось, стал менее угрюмым. Но в последний свой визит, когда я вышла с ним в коридор, чтобы задать парочку вопросов наедине, он сказал, кривовато улыбнувшись: « Угораздило же вас в японца влюбиться, своих, что ли мало…».
Кажется, слова «свой, свои» были из разряда особенно доставлявших ему удовольствие.
- Послушайте, Михайленков, меня ваши взгляды, знаете ли, настораживают. Может нам другого следователя себе просить?.. Поактивнее?..
Привычно хмыкнув, следователь удалился неторопливой походкой. А я жалела о том, что не сказала резче этому хмырю в погонах, всего того, что он заслуживает.
«Своих», «чужих»…Ксенофоб в мундире…