После ВУЗа Оля вышла замуж за Витю. А за кого ещё?
Иностранные языки помогали Оле в борьбе с врагами нашей родины.
Но неожиданно родины не стало.
Куратор Евгений сидел в обычном кабинете в стиле ДСП.
- Оля, у нас программа обмена, мы отбираем людей с красным дипломом для поездки в европейскую школу...
"Вербовать будут",- подумала Оля.
Евгений, прочитав Олины мысли, сказал:
- Оля, ты же понимаешь, железный занавес хоть и снят, но лицом в грязь ударить нельзя. Учить детей там надо будет на совесть. Учить, понимаешь? Ихних детей. Вот какая ответственность.
- И вам докладывать? - не убедилась Ольга
- Что докладывать, Оля?
- Ну запад...
- Оля, нет уже запада, нету. Шпионить ни за кем не нужно
"Буду работать под прикрытием", - подумала Ольга. Она видела один фильм про спецагентов. Очень опасно.
Но, поскольку в родном Курске врагов не было, и применять свои знания иностранных языков было не к кому, Оля подумала, что всё равно же, как же, не просто так же.
- Оля, поездка только для учителей. Родственников брать нельзя.
"Без Вити!..."- всколыхнулась было мысленно Оля, но сникла. Нельзя, значит нельзя. Не отказываться же теперь. Не просто так же.
И потекли дни.
Не просто так позвонили в среду. Оля сидела с мамой на кухне и перебирала гречку. Мама была максималисткой и решила перебрать сразу все 3 кг. Не просто так сказало голосом, в котором чувствовался хороший крем для бритья:
- Ольга, вы берите с собой тёплую одежду и обувь, у нас зимы, конечно, не как в России (такой нежный смешок, в котором чувствовался дорогой парфюм) , но бывает холодно.
Оля посмотрела на старые сапоги и надела парадные кроссовки, которые 5 лет назад мама купила у фарцовщика, они тогда ещё месяц после этого ели хлеб и капусту. "Сапоги с получки куплю, что мне их зима".
Провожали Олю все соседи и родня. Дядя Гриша лежал в подъезде и все решали: нести его домой или ждать, чтоб проспался. Оля целовала Витю. В нос, в уши, в глаза. Не плакала. Витя улыбался и гладил Олины волосы. "Ты у меня молодец, Олька!" "Я у него молодец..."- неуверенно думала Олька.
На вокзале западной столицы Оля подумала "Если бы я курил, то сейчас бы я закурил". Так где-то говорили, в каком-то фильме, кажется.
Запись 14 декабря:
"Они все улыбаются. Всё время улыбаются. Я не знаю, что делать"
На ужин были разные вещи. Иначе как "вещи" Оля не знала, как это назвать. Украдкой подошла со словарём к меню. Брок-коли, спар-жа, лаза-нья. Что из этого едят? Не смогла ничего выпить, потому что не поняла как работает кулер и автомат с чаем и кофе. Спросить постеснялась. Смотрела как делают другие, с третьего раза совладала с кнопками.
На общее собрание опоздала на 2 минуты. Вошла в зал под воцарившуюся мёртвую тишину и увидела обернувшиеся к ней лица. Они не улыбались. Первый раз за день.
Дети в школе-пансионе были от 13 до 15 лет. В целом, обычные дети, но иногда днём они запирались в комнатах и трахались. Громко трахались, Оля делала музыку погромче, ложилась на кровать и закрывала подушками уши.
Письмо от 16 декабря:
"Витенька, у меня всё прекрасно, чудесная погода..." - дальше Оля грызла ногти и мяла лист.
Оля хорошо знала свой предмет и детей любила. Но когда в столовой дети начали кидаться хлебом, она закричала. Что кричала не помнит, но завуч и социальный работник её вызвали на ковёр. Сказали, что голос повышать нельзя ни при каких обстоятельствах, даже если дети слишком шалят. "Слишком шалят?! Они ХЛЕБОМ кидались!" Улыбки, кивки, проводили к себе.
Оля садилась писать письмо, но начинала разглядывать подаренные блокнот и ручку, гладить лампу, рассматривать (в который раз уже) жалюзи, подходила и трогала палочку - влево - оп - открыты, вправо - оп - закрыты.
В день зарплаты Оле объяснили, как доехать до ближайшего торгового центра. Оля встала у дверей и не смогла зайти. Очнулась, когда поняла, что прогрызла дырку в рукаве свитера.
Письмо от 21 декабря
"Витенька, мне так жаль, что ты не видишь как тут красиво! Скоро тут будет праздник Рождество. Неважно, что он у них религиозный, просто так красиво украшены улицы и дома! Я куплю фотоаппарат и всё-всё сфотографирую!"
Вечерами учителя звали Олю на чай в учительской. На этих собраниях не обсуждался учебный план, не говорили про учеников, это были дружеские посиделки. И Оля ходила. Каким-то задним умом понимала, что не ходить на чай - это как не идти на маёвку, примерно. Все рассказывали о том, какие купили дома, на каком море отдыхали, и часто разговаривали о сексе. Оля молчала. Оживлялась только когда её просили рассказать про Россию. Вначале бурно рассказывала о России, как усвоила это из учебников и газет, в голове звучало "Не посрами, не ударь в грязь лицом", но слушая свой голос, начала понимать. Что-то Оля начала понимать, она ещё толком не знала, что именно, но это мучило её с каждым днём всё сильнее. Её это мучило в автобусах, в которых было чище, чем у них дома, её мучило это в общественных туалетах, трясло в магазинах, колошматило каждым миллиметром блестящего, абсолютно ровного асфальта, на котором нельзя было разглядеть ни пылинки.
Однажды Оля посмотрела вокруг и, убедившись, что её никто не видит, плюнула на тротуар. Из-за угла появился старичок с маленькой собачкой, улыбнулся Оле, пока собака делала кучу возле остановки. Оля обрадованно закивала и впервые искренне улыбнулась. И тут старичок достал из кармана пакет, убрал собачье содержимое в этот пакет и бросил его в урну.
Бесили аккуратные газончики, маленькие заборчики и двери почти без замков - словно тут вообще отсутствовало такое понятие, как воровство. Раздражали всегда свежие и опрятные люди, трезвые, счастливые, едущие по всем правилам в своих блестящих автомобильчиках. И запах. Везде пахло какой-то радостью, праздником, чем-то таким вкусным и приятным. Даже в туалетах у них всегда пахло так, словно они туда не в туалет ходят.
Но последней каплей стало посещение больницы.
У Оли была больная печень. Оля уже много лет не обращала внимание на сюрпризы своего организма. С тех пор как все врачи в Курске развели руками. Мама даже возила её к какой-то бабке, бабка шептала что-то, сожгла какую-то бумажку и дала съесть кашку из пепла.
Доктор гладил испуганную Олю по руке и что-то говорил ей. Оля его не понимала. Она просто не понимала, почему он говорит ей "Сейчас мы проведём такие-то и такие-то обследования, вы не против? Как вы хотите подождать результатов: здесь, или пройдёте в кафе? Там вам предложат кофе и перекусить. Как вы переносите вот такую вот процедуру? Вам когда-нибудь делали вот такие вот манипуляции? Как вы себя чувствуете в связи с этим? Сейчас медсестра сделает то-то и то-то, это будет капельку неприятно, вы, пожалуйста потерпите, потому что нам это нужно для того-то и того-то. Вот и всё. Как ваше настроение? Вы такая молодец, вы просто замечательно держитесь!" И гладил и гладил Олину руку. Медсестра улыбалась. Доктор всё сидел и говорил. Приходили и уходили какие-то улыбающиеся люди. Все прыгали вокруг Оли, такие добрые, такие заботливые, такие милые, и в конце-концов Оле захотелось кого-нибудь из них убить. Но лекарства купила и стала их принимать. И в один день проснулась с острым чувством, что чего-то не хватает. Не хватало, в первую очередь, привычной горечи во рту. Потом не нашлось тошноты. Потом в зеркале она увидела другое лицо. Оно было отчётливо другого цвета.
Оля про себя звала всех "иностранцы". И думала, что не может такого быть, что бы у иностранцев было всё-всё хорошо. И когда на день открытых дверей школьный учитель физкультуры Томас приехал с мужем (так и представил его "это мой муж!"), Оля, сначала онемела, а потом, проведя бессонную ночь пытаясь вспомнить, не пила ли она с Томасом из одной чашки (у них же СПИД! как же можно к детям, они же всех заразят!!!), к утру осознала злорадное. А ну и пусть! Пусть у них тут у всех будет СПИД. Вот оно! Бич запада существует - конечно же СПИД!
На Рождество Оля сидела за праздничным столом. Что-то ела, кому-то что-то отвечала, пила горячее вино. И думала о маме. Мама хотела, чтобы я чего-то добилась, думала Оля, мама ты даже не представляешь... Оля думала о маме, как мама бежала за ней в детский сад и подвернула ногу, и как нога распухла и мама с такой ногой ходила на ночные дежурства, и как мама упала в коридоре, в больнице вскрыли чёрную ногу и... Мама на костылях пришла (господи, пришла...!) на 1 сентября, и потом все дразнили Олю, что у неё одноногая мама. Мамочка! Мама... Оля ушла в свою комнату в разгар праздника. Включила воду и рыдала. Громко, трясясь всем телом, с кликушеским подвыванием била себя по лицу.
Письмо от 18 января.
"Витя, любимый мой Витя, как я соскучилась по тебе".
Письмо от 20 января
"Витя, любимый мой Витя, как я соскучилась по тебе".
Письмо от 24 января
"Витя, любимый мой Витя, как я соскучилась по тебе".
Оля получала от родных простые беспокойные письма с рассказами про дела, погоду, работу. Она перечитывала их из начала в конец и из конца в начало. Раз в две недели она звонила домой и холодным спокойным голосом говорила, что у неё всё хорошо. Чаще звонить было дорого. А Оля откладывала деньги. На что? Да на всё
Люди передавали просьбы. Кто-то просил купить мелкую технику, кто-то одежду, кто-то музыку. Один раз Оля купила огромный сборник какого-то исполнителя, больно бьющий по бюджету, и забыла пакет в торговом центре. Бежала обратно, костеря себя, влетела в мыле под громкое "Наш центр закрывается через 5 минут", и увидела свой пакет мирно лежащим на лавочке.
В один понедельник, когда дети приехали из дома как обычно взбудораженные, мальчик вскочил посреди урока и с криками, что она тупая сука и он не хочет делать это задание, бросил в неё учебником. Оля занесла руку... Но, быстро взяв себя в руки, уговорила его пойти к директору. После разговора с ребёнком, Олю вызвал социальный работник и сказал, что с мальчиком нужно сейчас быть терпеливой, аккуратной, у него родился младший братик и у него стресс. Оля хотела сказать, что его бы отлупить как сидорову козу, но промолчала.
Засыпая, Оля видела руки отца, которые сжимают её руки. Отец снимает ремень. В этот день его сократили на работе, и Оля попала под горячую руку. Потом отец пил, потом мама продавала какие-то вещи на блошином, потом Оля не ходила месяц в школу, потому что не было зимней обуви. Когда Оля звонила домой и трубку брал отец, она всегда вскрикивала "Папка, папка, родненький!" и в горле остро сжималось. От нежности.
- Олга, вот здесь телефоны всех русских, которые живу в нашем районе, мы подумали, что вы, наверное, хотели бы увидеться с земляками, - подала листик социальный работник.
Буквы прыгают, цифры, смешалось всё, Ир, 25, Васильева, 140, Маш, Кристи, 32, улица Главная, Кристина, 3, улица, дом, Маш, адрес город, Ира, улица.
Едва набрала номер телефона, так дрожали руки.
- Кристина, привет, я Оля, я к тебе сейчас приеду!
Кристина такая...такая...Говорили, говорили, выпили много вина, прыгали на кровати под оглушительное "Музыка на-аас связала", сидели в обнимку на балконе, опять говорили, говорили. Потом пришёл Кристинин муж и спросил Кристину, будет ли Олга заниматься с ними групповым сексом. Уезжала, не чувствуя ног, мамочка, мне бы сейчас твои костыли, а лучше вообще кресло-каталку, а лучше вообще гроб на колёсиках. Уже стучится в твою дверь.
Оля не видела "Интердевочку", на собрании сказали, что это фильм про аморалок и честным девушкам такое смотреть нельзя, тем более учителям, которые обязаны быть образцом морали и нравственности. И не пошла в кино.
"Витенька, я хочу уехать, я хочу домой, Витенька, Витюша, солнышко". Но сказала, что всё хорошо. Сказала, что купила ему куртку, но отправить почтой боится - вдруг не дойдёт. Прошлая посылка потерялась. Или украли...
Разлука ты разлука, чужая сторона, никто на не разлУчит, лишь мать сыра земля...
Полгода - это много или мало?
На второе полугодие в школу заселили группу детей из Венгрии. Дети целой делегацией пришли к ней в комнату и сообщили, что ненавидят русских.
Вот и появился хотя бы один враг. Оказывается, надо было учить венгерский.
Олин класс блестяще сдал экзамены, и дети из её класса написали несколько работ, которые победили в важном конкурсе. Олю хвалили, Олю чествовали, Оле предлагали постоянно место учителя и контракт, перевозить мужа, потом может быть и родителей удастся перевезти, в общем, перспективы и сплошной позитив. Оля звонила домой и в этот раз не сдерживала слёз.
На вокзале в Курске у Оли украли документы. Ну и сумку, благо, у Оли вполне сохранена была привычка не носить деньги в сумке. Никто не смог её встретить - мама лежала в больнице после операции, папа дежурил у материной койки, муж был на сутках - не смогли подменить.
Дома Оля села в кресло, оно привычно заскрипело и провалилось. Этот знакомый запах. Он не давал вздохнуть. Запах бедности.
Оля вышла на балкон. Во дворе бывшей советской, а теперь ничьей страны гулко гремел мат - алкаши за столиком с извечной "рыбой", и казалось, что именно этот громогласный мат и выбивает ковёр, висящий под окнами и дарящий клубы пыли на Олин второй этаж.
"Витя, ты понимаешь, Витька, всё не так, как нам говорили. Всё вообще не так совсем, это мы тут, а у них там всё хорошо, это у нас тут..." - Витя улыбался и гладил Олины волосы, Оля вцеплялась в его руки, иногда он засыпал под Олины приступы, а Оля продолжала громко шептать в темноту: "Всё не так, всё не так...!"
- Ну чё она, как?, - спрашивали Жанну Валентиновну соседки
- Да не знаю, молчит всё время, сядет и сидит прям как эта, - отвечала Олина свекровь.
- Надо её это, к психиатору, может?! - участливо отвечали женщины.
Психиатр дышал на Олю перегаром и, пыхтя так, что запотели очки, что-то писал в рецепте. "На!"- буркнул, не поднимая глаз, да и хорошо, всё равно за мутными стёклами их бы не было видно. Медсестра фыркнула на Олину юбку: "Совсем молодёжь стыд потеряла!" и подумала, что надо достать дочке такую же.
Оля пошла с рецептом в аптеку, потом зашла домой, взяла ключи от квартиры свёкров, которые были на даче. Зашла, сняла обувь, налила в кухне воды из под крана.
И по одной таблетке выпила все 2 пачки.