Городок то Ботсфилд, с гулькин рубль. И проехать Коле Свистопалову до работы нужно было всего ничего, два квартала. А вот, поди ж ты, не мог. Не то что ехать, куда бы то ни было, головы от подушки не мог отодрать несчастный Коля. Эдак его припечатало после отгремевшего накануне восьмимартовского корпоратива.
Он с великим напряжением приоткрыл веко и стал осматривать подступы к
дивану, на котором обнаружил себя, этим расстрельным утром.
Во время ночного марш броска от входной двери к дивану, носильные вещи поступательно сеялись с Коли на пол.
Убывающий ряд начинался возле двери мохнатой Колиной шапкой, вился замысловатым пунктиром по коридору и петлял по комнате, где заканчивался теплыми голубыми кальсонами возле кромки дивана. Посередине пути, там, где Коля накануне лихо вывихнулся из коридора и наддал при виде лежбища, покоилось то, что терзало его сумрачный черепно-мозговой кавардак нехорошими предчувствиями. Там лежал Колин лапсердак с вывернутыми полосатыми рукавами. Содержимое внутреннего кармана с остатками аванса рождало в больной голове умопомрачительные арифметические пассажи, от которых жарко заполыхали щеки. В голову полезли какие то букеты черных роз и уходящая в ночное небо скользкая труба газопровода вдоль стены женского общежития…
Ровно за стеной под струей ледяного душа высился прямой как Александрийский столп Аркадий Долгопятов. Пятидесяти двухлетний Аркадий имел росту метр восемьдесят, аккуратную треугольную лысину на курчавой вороной голове и уже приличные возрасту брыли на физиономии, вполне достаточные, для того, чтобы на них разместились шикарные сержантские бакенбарды. Некоторая излишняя основательность в талии
повлияла на конфигурацию тонковатых ног моющегося, и они, то есть ноги,
дав слабины, слегка прогнулись на кавалеристский манер.
Аркадий выскочил из под струи крепкий и ладный как каленый зуб и принялся растирать волосатое туловище с остервенением новобранца.
Румяный и помолодевший хозяин однокомнатного жилища немедленно запахнулся в сиреневый халат с попугаем и пальмами, с видимым наслаждением погрузился в кресло, и задымил папиросой.
Его ночная гостья оставила, исчезнув в утренней синеве, приметы своего присутствия. На столе в пепельнице лежало укушенное яблоко, а зеркало трюмо было все исписано губной помадой. Текст был вызывающе изуродован орфографическими ошибками.
Следом за квартирой Долгопятова в двух комнатах располагались сестры Колечкины. Беллу и Сандру, как они себя величали, звали, соответственно, Зинкой и Тамаркой.
Сестры приехали из далекой Киргизии с кучей денег, непонятного происхождения и обосновались в Ботсфилде. Их репутация опережала намерения. Сестры, по приезде, ударились в такой откровенный загул,
как будто в родной Киргизии за двадцать лет ничего кроме кумыса и пения под старушечий вой у них не было.
Среди мужской части молодежи квартира сестер Колечкиных была известна как «оазис» или «два фонтана». Среди женской, аттестация обиталища была более лаконичой : б…довник.
Колечкины сидели на кухне, дымили папиросами и в полголоса вспоминали пикантные подробности минувшей праздничной ночи. Всякий раз, за очередным откровением, припевом нарастало здоровое девичье крещендо. Девицы ржали на весь дом с тем жаром и энтузиазмом, что бывают только в ранней молодости и на сытый желудок.
Домик с перечисленными обитателями имел два этажа. Квартиры, за исключением одной, располагались на втором. Первый этаж занимала некая контора под складские нужды.
Возле того самого склада прилепилась на отшибе последняя обитаемая жилплощадь. В маленькой квартирке, произведенной на свет благодаря каким-то фокусам с лестничным пространством, жила одинокая пожилая женщина Елена Карловна Лендровер. На белом свете не было у нее никого, кроме двоюродного племянника, который проживал неподалеку в деревне с женой и двумя ребятишками.
Два слова о племяннике. Пятидесятилетний мужик потерял в Ботсфилде работу и окончательно переехал в деревню со всем семейством: женой, сыном и дочерью. Раздобыл деньжат и обзавелся козочками. Приобрел и посадил в огороде овощи и разбил фруктовый сад. Все семейство отличалось легким, дружелюбным характером. Племянник всякий раз лез лобызаться к старухе. Зазывал в гости и закармливал своей продукцией. Елена Карловна воспринимала все это как военную хитрость со стороны родственничка. Подбирается, стервец, к однокомнатной квартире. Бесхитростный огородник скотовод и в страшном сне не мог представить тот стратегический запас злобы, что скопился в костлявой востроглазой старушонке.
Во всем доме никто не знал старухиного имени. Среди соседей в ходу было заведенное спокон веку именование: Бабуля.
-Как там наша Бабуля? Еще пляшет краковяк?
Или,
-Пойдете мимо, позвоните Бабуле. Ее кот опять у меня под дверью нагадил!
Елена Карловна была калачом тертым. Мотаясь всю жизнь по баракам да коммуналкам, она хорошо усвоила правила борьбы за выживание.
Людей вокруг нее было мало. Мясник Митя из гастронома, да почтальонша
Дуся, что приносила пенсию. Остальную массу населения, по мнению Бабули, составляла зажравшаяся и агрессивная серая сволочь.
Бабуля всем нутром своим предчувствовала свою скорую кончину. От этого, ее ненависть к согражданам приобрела последнее время болезненные формы.
К примеру, всю прошедшую праздничную ночь, старуха с ужасом наблюдала, как мимо ее зарешеченного проволокой окна, туда сюда бродила огромных размеров черная лошадь с горящими углями в глазах. Всякий раз, поравнявшись с Бабулиным окном, лошадь поворачивала голову и отчетливо произносила:
-Ну поцелует меня кто-нибудь наконец?
Ответом на странный лошадиный вопрос всякий раз грохало вульгарное ржание обитателей верхнего этажа.
После ночной лошадиной выходки старуха убедилась в одном. Необходимо
поторапливаться в борьбе с кулаком-родственником. В нездоровом Бабулином сознании вызрела неожиданная идея. Она решила немедленно потравить племянниковых коз. Бабулю бесила та любовь к рогатым бестиям, которую проявляли к животным в его доме. Острую зависть порождала в ней реализация племянником козьего молока. Жизнь прожитая под ветхой сенью марксизма, воспитала в старухе пищевой аскетизм и ненависть к сытой жизни окружающих. Для осуществления своего намерения она оперативно замесила сдобное тесто и всыпала в ароматную массу ядреного крысиного яду. Спустя час страшное печение было готово…
Свистопалов спешил на работу. Он всем туловищем навалился на перила
и постанывая сползал вниз. На слабеющем крючке пальца раскачивался грязный кожаный портфель. Спустившись Коля с трудом доковылял до входной двери и встал передохнуть. Его глазные яблоки, живущие в стадии сморщенных огрызков, осуществляли самостоятельные хаотические эволюции. Наконец они сфокусировались на чернеющей в углу лестницы Бабулиной двери обитой дермантином. В больной мозг стали поступать слабые сигналы.
Чувство вины, усиленное похмельной депрессией, и без того куражилось над Колиным сознанием как хотело, а тут вдруг эта дверь одинокой старухи на краю вселенной. Дверь их Бабули, отмирающей незаметно под грохот жизнерадостного весеннего пира. Глаза Свистопалова обильно налились благородными слезами сострадания. Он порылся в портфеле и вытащил из него здоровенную плитку шикарного швейцарского шоколада. Преобразившись и окрепнув духом, Коля принялся тыкать палец в пупок электрического звонка, попадая на каждой третьей попытке.
Бабуля сидела на кухонке обутая в один ботинок (другой она не успела обуть ввиду ранней Колиной оказии) и ошарашено разглядывала шоколад.
Искренность Колиных напыщенных излияний сбивала старуху с толку.
Последний раз ее поздравляли с этим праздником лет двадцать назад, когда она работала вахтером в проходной молокозавода.
Бабуля отодвинула подальше приготовленную отраву и, положив на стол плитку стала смотреть на нее, жевать сморщенными губами и соображать, что бы все это значило.
Долгопятов возвращался домой после традиционного утреннего моциона. Он трусил мимо гастрономической освещенной витрины и вдруг встал как вкопанный. Оригинальная мысль посетила Аркадия этим усталым мартовским утром.
«Бабуля! Живет рядом старуха, и никто ее не догадается хоть разок поздравить. Эко это я здорово сообразил!»- Обрадовано подумал он и
ринулся в распахнутую дверь.
Через некоторое время, Долгопятов выходил из магазина, посвистывая.
В руке его легко покачивалась коробочка со свежими пирожными.
Елена Карловна сидела за тем же столом в прежнем положении. Только теперь перед ней на столе появился новый предмет. Коробочка с пирожными была распахнута. Содержимое источало райские ароматы.
Бабулино умение шхериться и ничем себя не выдавать дало трещину и внутренний мозговой пар, как из позабытой на огне скороварки стал прорываться наружу. Выражение лица менялось с быстротой мысли.
Если бы ее в этот момент спросили, во что она готова поверить, а что признать за галлюцинацию: в любвеобильную говорящую лошадь или в такие вот поздравления, Бабуля не сомневаясь поставила бы на лошадь…
Сестры Колечкины утопали в мягких креслах и откушивали из огромных бокалов вермут с сочными лимонными кружочками. От пола до потолка после вчерашнего вечера высились холмы из пестрых коробок. Подарки были повсюду, даже в прихожей среди полусдутых воздушных шаров удивленно вытягивал шею плюшевый жираф с бантом.
-Зинка, а я знаешь че придумала!?- Вдруг проворковала одна.
-Ну?
-А давай нашей Бабуле чего-нибудь подарим!?
На лице другой сестрицы отчетливо проступила зависть. Почему Тамарке, а не ей пришла в голову такая классная мысль.
-Давай.- С деланным равнодушием ответила она.
-Только, чур, я выбираю!- Она грациозно вспорхнула из кресла и принялась шарить в ворохе коробок.
-Во! Конфеты. Трюфиля! Я такие пробовала. Полный отпад!
Две фурии в шелковых китайских халатах наперегонки загрохотали каблучками вначале по квартире, а потом по темной досчатой лестнице…
Бабуля, растворяя за щекой объемистый трюфелиный флюс, стояла в уборной, опершись одной рукой о стену. Другой рукой она
методично бросала в унитаз ароматные кружочки отравленного печенья. Некоторое время, Елена Карловна ожидала, пока печение таяло в горшке, затем дергала за белую фарфоровую сосиску на цепи и уборная наполнялась адским грохотом буйствующих труб. Впервые за десятки лет на ее лице проявилась неожиданная улыбка. Бабуля стояла над горшком, роняла в воду отравленное печение и улыбалась навстречу внезапному нашествию юной нынешней весны.
дер. Сюрьга 2011-11-19