“Детство Никиты”
В 1972 году судьба мне сделала подарок – я поступила учиться в Ленинградский государственный университет на физический факультет. Физфак ЛГУ – факультет с традициями. У нас преподавали маститые профессора, на чьих трудах отучилось не одно поколение студентов. В их числе был Никита Алексеевич Толстой (сын писателя Алексея Толстого). Помню его в неизменном коричневом замшевом пиджаке, всегда подтянутым, элегантным, красивым. Он работал на кафедре оптики и преподавал механическую и молекулярную физику на начальных курсах. Лекцию Никита Алексеевич обычно начинал со вступительных слов по теме, затем говорил: “Ну, с выводом этой формулы вы можете ознакомиться в моем конспекте лекций (конспект выдавался в библиотеке), а я вот вам лучше расскажу…”. И начинал пространные рассказы о своей работе за границей (в то время мало кто выезжал за рубеж), о нравах и обычаях тех стран, в которых ему довелось побывать. Во время лекций он всегда курил свою любимую трубку. И его рассказы были нам намного интереснее, чем сухой текст физико-математических формул. Тем более, что в них он всегда затрагивал проблемы современной науки. Во время лекций было заведено передавать записки с вопросами, на которые Н.А. отвечал в конце лекции. Иногда среди этих вопросов встречались и такие: "А где сейчас Лилечка?" (мы все прочитали книгу его отца Алексея Толстого “Детство Никиты”, и там, среди прочих событий из жизни Никиты, описывался его первый поцелуй с девочкой Лилечкой. Грех было не задать провокационный вопрос!). К чести Никиты Алексеевича, он всегда на все вопросы отвечал обстоятельно, с достоинством и с юмором.
Старый Петергоф
Жила я в Старом Петергофе. Тогда в Петергофе только-только построили новое здание физфака. Первое полугодие мы, первокурсники, учились в полном одиночестве – в этом огромном, пахнущем свежей краской полупустынном здании. Меня поселили в общежитие, которое называлось “Дом учителя”. “Дом учителя” состоял из трех деревянных двухэтажных домов, которые летом использовались как дачи. А зимой его приспособили для студентов. Это был весьма романтичный период. Дом стоял на берегу Финского залива. Помню сказочно-красивую природу, тишину, деревья с искрящимися по вечерам, в свете блеклых фонарей, снежинками, дома с остроконечными крышами, напоминающие избушки, и ощущение того, что ты находишься в настоящей «зимней сказке». В “Доме учителя” жили студенты разных факультетов – философского, геологического, математического, журналистики... Мы общались, вместе готовились к сессии. Однажды студент-"журфаковец" готовил курсовую работу и попросил меня позировать для своих снимков. Несколько раз по его просьбе я подбегала к заливу с развевающейся косынкой, а он снимал – пока мне это не надоело. Я уже и забыла про эту "фотосессию", но как-то оказалась в Главном здании университета и неожиданно увидела на фотовыставке снимок под названием “Ассоль”, в котором угадывались знакомые черты…
А на экзамене по матанализу вместо формулировки из математического учебника в моей памяти всплыла почему-то формулировка из учебника студента-философа. Экзаменатор несколько раз переспрашивал меня и пытался понять суть ответа, а потом поставил “5” за "нестандартное мышление"… Так что от общения студентов разных факультетов была несомненная польза ...
Во втором семестре меня переселили в общежитие физфака. Я познакомилась с физиками – старшекурсниками, выпускниками 45-го физико-математического интерната при ЛГУ (туда отбирали одаренных детей со всей страны). Ребята были талантливыми, еще в интернате они организовали ВИА “Тахион” (“тахион” – гипотетическая частица в физике, движущаяся со скоростью, превышающей скорость света), сами изобретали различные музыкальные инструменты. Они-то и сделали мне электроскрипку – на обычную скрипку поставили пьезоэлемент (тогда электроскрипка была только у польского ансамбля “СКАЛЬДЫ”, которые, как считается, первыми ввели этот инструмент в состав вокально-инструментального ансамбля). Ребята сами сочиняли музыку и песни. От них я узнала о существовании жанра авторской песни, о таких авторах-исполнителях, как Розенбаум, Дольский, Клячкин, Кукин и других ленинградских бардах, а также известных в Ленинграде клубах авторской песни “Восток” и “Меридиан”. Они же уговорили меня поехать с ними в клуб “Меридиан” на прослушивание.
Клуб "Меридиан"
Приехали мы в клуб, который находился на третьем этаже ДК Ленсовета. Меня завели в одну из комнат, где сидели несколько человек, дали в руки гитару и попросили спеть. Я спела несколько песен, на что один из них сказал – “Хорошо, пойдет”. Я решила, что таким образом меня приняли в Клуб Самодеятельной Песни (КСП) "Меридиан". Потом выяснилось, что это, оказывается, было прослушивание к конкурсу авторской песни “Новые имена”, который ежегодно проводился в Ленинграде. В день концерта, приехав в ДК Ленсовета, я “стушевалась”, к организаторам не подошла, и весь концерт просидела в зале. После концерта, при выходе из зала, меня в дверях заметил мужчина, который был на прослушивании (потом оказалось, что он – председатель жюри, известный ленинградский журналист). “А что это ты не выступала?” – спросил он меня. Я пробормотала в ответ что-то о “больном горле”… Журналист обратился к мужчине, который шел рядом с ним: “Женя, это та самая девочка, о которой я тебе говорил”. “Женя” оказался Евгением Клячкиным, известным бардом, который также был членом жюри конкурса. Меня опять завели в ту же комнату, еще раз попросили спеть – и присудили второе место (без выступления на сцене). Награждение победителей и концерт состоялись через несколько дней. В первом отделении выступали участники конкурса, во втором – Александр Дольский, к тому времени уже известный бард. Я никогда до этого не пела с микрофоном. И не знала, как начать. “Проверим, как звучит микрофон”, – твердо сказала я и стала считать “Раз, два, три …”, не решаясь запеть. Ребята – физики, которые приехали меня поддержать и сидели в первом ряду, потом пошутили – “А до ста досчитать было слабО?”.
После концерта все вернулись в клуб, где стали прослушивать сделанную запись. Записи делались на бобинах, о видеозаписи тогда еще и речи не было… Очень странно было впервые услышать свой голос со стороны. Я даже как-то этого стеснялась – и забилась в самый дальний угол. А потом приехал Александр Дольский, и мы устроили посиделки с любимым автором, как это обычно бывало в клубе. Я сидела почти рядом с известным бардом. Одной из первых песен, покоривших меня и сделавших поклонницей авторской песни, была песня Дольского "Аленушка". Набравшись смелости, я попросила его спеть эту песню. Песня была из ранних. Дольский начал петь – и вдруг забыл слова. Я песню знала "назубок", подсказала ему, и мы допели ее вместе. Тогда мне показалось странным, как автор мог забыть слова своей песни – хотя сейчас я понимаю, что ничего странного в этом нет. Когда у человека такой большой творческий багаж, это не удивительно... Но для меня все тогда было в диковинку и вызывало большой интерес. Потому что то, что звучало со сцены, не шло ни в какое сравнения с тем, что пелось при “неформальном общении” (так, кстати, продолжается и по сей день – закулисные встречи с авторами-исполнителями намного насыщеннее и богаче того, что удается услышать зрителю на концерте). Тогда в Ленинграде было два клуба авторской песни – “Восход” и “Меридиан”, председателем которого была Анна Яшумская, большой подвижник самодеятельной песни. В клубе “Меридиан” мне посчастливилось познакомиться со многими авторами и исполнителями, чьи имена теперь вошли в историю авторской песни.
Знакомство с Борисом Гребенщиковым
Когда я закончила 1 курс физфака, в университете был организован новый факультет – ПМПУ (Прикладная математика и процессы управления). Направление было перспективным, и я перевелась на ПМПУ ЛГУ. Факультет находился в здании старого Смольного. Полукруглые своды в коридорах и столовой переносили в прошлую эпоху. Было одновременное ощущение фундаментальности и связи времен. Mои однокурсницы тайком от меня поместили в студенческую стенгазету несколько моих стихотворений, в том числе и “Закат солнца”. Через день в очередном номере стенгазеты я увидела пародию на это мое стихотворение (которое, между прочим, было лауреатом конкурса “Новые имена”!).“Кто посмел?” – вопрошала я (с шутливой обидой). “Да это наш Боб” – ответили девочки с 4-го курса. Впоследствии я узнала, что “наш Боб” – это Борис Гребенщиков, «БГ», как его называют теперь. Это был высокий худощавый молодой человек, увлекающийся английским фолком, с каким-то очень тонким птичьим профилем. На русском языке я тогда от него ни песен, ни стихов не слышала. Да и вообще не знала, что он пишет стихи. Но пародию на мое стихотворение он тогда все-таки написал…
Нашему факультету надо было участвовать в смотре университетской самодеятельности. «БГ» и две его однокурсницы писали сценарий, меня привлекли в качестве исполнителя. Собрали квартет – четыре девочки, которые более-менее могли петь. На нашем курсе училась Тамара Томашевич, слепая девушка, обладающая очень хорошим голосом. Она должна была исполнять сольную песню. Квартетом мы отрепетировали две народные песни, аккомпанировал нам «БГ». Когда вышли на сцену, почему-то вместе с нами на сцену вышла и Тамара, которая должна была выступать следующим номером. Одна из девочек, Лена, хихикнула и ушла. Наверное, шутили мы потом, посчитала себя “лишней”(объявили “квартет”, а вместе с Тамарой на сцене получилось пять человек). С Борисом Гребенщиковым мы играли в две гитары и исполняли дуэтом песню на английском языке (“Девушка из Санта-Тьен”). Почему-то мы решили, что для этой песни нужны костюмы – и пели в джинсах и сомбреро (реквизит доставал «БГ» – у знакомых, работавших в театре). Почему в сомбреро – мне и сейчас непонятно. Жаль, тогда фотоаппараты были редкостью. Любопытно было бы сохранить такой снимок на память…
Весной праздновали первый День Факультета ПМПУ. К организации праздника привлекли «БГ». Я участвовала в концерте самодеятельности, поэтому мне достался пригласительный билет (из рук «БГ»). Почему-то больше почти ни у кого из студентов билетов не оказалось. А в День Факультета, после концерта факультетской самодеятельности (которую представляли в тот день только мы с “БГ”), на сцене появилась известная ленинградская рок-группа “Аргонавты” (друзья «БГ»). Зал заполнился поп-мальчиками и поп-девочками в джинсах (в то время джинсы были признаком человека, увлекающегося поп-культурой) – эти молодые люди составляли так называемый “Невский” и были поклонниками популярных тогда в Ленинграде рок-групп “Аргонавты”, “Санкт-Петербург”. То, что творилось в зале, описать трудно. Я наблюдала за всем из-за кулис. Одна девочка постепенно впадала в экстаз, со стороны на это смотреть было жутковато. Все-таки я решилась и спустилась со сцены в зал. Пока пробиралась к стене, кто-то потянул меня за руку – пригласил танцевать. Но через несколько минут я поняла, что мой партнер забыл про мое присутствие и пытался танцевать сам, но мог только очень медленно поворачиваться влево – вправо, будучи совершенно невменяемым. Видимо, после “дозы”... Но тогда ведь в СССР ни секса, ни наркотиков “не было”... Как сейчас, вижу полукруглые своды, напоминающие келью, аромат курений по всему залу. А посреди зала – застывшая фигура декана факультета Скетовича с округлившимися от ужаса глазами… Сейчас таким никого не удивишь, но в то время… 1975 год…
Васильевский остров
В новом учебном году я переехала на Васильевский остров, в общежитие, где жили студенты гуманитарных факультетов, в том числе и обучающиеся в ЛГУ иностранцы. Меня поселили в одной комнате с арабкой Яфиа Юсиф, изучавшей русский язык на филфаке. Девушка была общительная, мы быстро нашли общий язык. Но как-то раз она вернулась после занятий смущенная. “В чем дело?” – спросила я. “Мы сегодня суффиксы изучали” – ответила Яфиа. “Так что в этом такого?” – недоумевала я. “Понимаешь, слово “НИК” в нашем языке означает то, что происходит между мужчиной и женщиной в постели. Со мной в одной группе несколько моих соотечественников – юношей занимаются. А преподаватель все время “НИК” да “НИК“ (суффикс -НИК в русском языке). Да, ситуация трагикомичная (учитывая арабский менталитет)…
Потом меня поселили с двумя милыми индианками Апарной и Нилам. С ними я прожила целый год. Первые дни просыпалась от звона браслетов, которые они не снимали даже на ночь, потом привыкла. Они были небольшого роста и зимнюю одежду покупали в “Детском Мире”. Но у каждой было в чемодане несколько сари. Сари – это 6 метров очень красивой, расшитой узорами ткани. Утром они вставали, надевали однотонные хлопчатобумажные юбки на резинке и лиф под цвет сари. Один конец сари клали на кровать, другой затыкали за пояс и быстро-быстро начинали вращаться вокруг себя, пока вся ткань на них не наматывалась (как гусеница заворачивается в кокон). Оставался лишь край ткани, который они закидывали на плечо. Я удивлялась, до чего ловко это у них получалось! Они и меня как-то замотали в сари, наклеили на лоб кружок, и я разгуливала по общежитию в таком виде, вызывая любопытные взгляды соседей...
Осень – пора индийских праздников, они следуют один за другим. Особенно запомнился мне “День Брата”. С утра девочки воткнули в розетки индийский сандал и подожгли (сейчас думаю, можно ли это было делать по соображениям противопожарной безопасности?). Комната наполнилась его ароматом. Всем своим землякам, кто приходил в дом, лоб мазали красной краской. По всей Индии в этот день горели огни. Из-за отсутствия больших огней в комнате были развешаны по стенам и зажжены елочные гирлянды из лампочек. Потом все собрались за столом. Застолье началось почему-то с торта. Затем на столе появились разные необычные блюда. Я увидела одно знакомое блюдо (жареную картошку, залитую яйцами) и потянулась к нему. Сидела я в крайнем углу комнаты и, когда положила ложку в рот, замерла, не зная, что делать дальше. Проглотить – невозможно. Выплюнуть – неудобно. Чтобы выйти из-за стола, надо было попросить соседа встать. А рот открыть я не могла. Будто во рту огонь разгорелся. Я не могла себе представить, что обычная на первый взгляд жареная картошка, залитая яйцами, может быть настолько острой! Сидя с закрытым ртом и промучившись несколько минут, все-таки рискнула проглотить. И лишь потом выбежала из-за стола, чтобы запить – залить несколькими стаканами воды разгоревшийся в желудке пожар… В праздники у нас в общежитии собиралось все индийское землячество. Меня на эти праздники тоже всегда приглашали. Но, после первого случая, готовили для меня отдельно. Действительно, индийская пища настолько остра, что русскому человеку есть ее совершенно невозможно. Когда Апарна, к большому нашему огорчению, заболела “желтухой” и ее положили в больницу, то, несмотря на диету, ей разрешили продолжать есть красный горький перец (во всяком случае, она мне так говорила, а я приносила ей этот перец в передачах). Прежде, чем Апарна попала в больницу, мы посетили с ней врача. Врач, видимо, принял меня за переводчицу, и все вопросы задавал мне. Пришлось мне переводить "с русского на русский". Анекдотичность ситуации врач понял только на пятом или шестом вопросе, после чего стал обращаться к Апарне непосредственно. Хотя, возможно, я действительно лучше понимала ее русский, чем он. Уже успела привыкнуть к их акценту…
Запомнился приходивший к моим соседкам сын дипломата Вивек, который подарил мне уникальную пластинку “Восток встречается с западом”, где американский скрипач с ансамблем в составе: ситара (индийская гитара), рубаб (индийский барабан) и индийский клавишный инструмент исполнял на одной стороне пластинки классику (Генделя и др.), а на другой – индийские мелодии. Я пыталась выучить хотя бы одну индийскую песню, но это не удавалось. Одну все-таки выучила – с большим трудом. И не из-за проблем с языком. Как объяснила мне Апарна, у них между тоном и полутоном есть еще один звук (как-бы “четвертьтон”). Европейцу различить этот звук очень трудно, а воспроизвести еще труднее. Вся индийская музыка основывается на четырех лейтмотивах – весна, лето, осень, зима. И все существующие индийские мелодии – разные вариации этих лейтмотивов.
Другая культура всегда вызывает интерес. Во всяком случае, я не упускала возможности при общении с иностранными студентами пополнить свой репертуар иностранными песнями. Теперь, когда я пою те из них, что не забыла до сих пор, память возвращает меня в Ленинград 70-х и проведенные там студенческие годы: ночные “посиделки” в коридоре общежития c разговорами, анекдотами, песнями под гитару до утра, встречи с интересными людьми на студенческих вечерах и диспутах, интернационализм, искренность в отношениях, первый "настоящий" поцелуй на смотровой площадке Исаакиевского собора, прогулки в Петродворце и многое-многое другое, чем богата жизнь любого молодого человека…
на фото - фонтан Шутиха в Петергофе. 70-е годы