Месть или глупость безмерная?

 
             Я действительно рад, что пребывание в военном лагере закончилось. Пусть я и оказался неудобным «солдатом» для Наливы, но я никогда и не грубил ему,  упорно внутренне не соглашаясь, упорно сопротивляясь тому, что происходило за пределами моей личности. Я понимал, что Зайдес был уверен в том, что действует в рамках дисциплинарного устава, а, следовательно, во имя справедливости. Война не способствовала духовному развитию офицера. А без этого качества трудно находить контакт с подчиненными, да еще не достигшими зрелости, находящимися в стадии формирования, где преобладает возрастной нигилизм. Я знал, что нахожусь вне сферы действия воинских уставов и по возрасту своему, и в силу того, что действия их полностью касаются только тех, кто принял присягу. Но не исключал и того, что я могу отвечать перед теми законами, сущности которых не знал, но которые распространялись на меня. Сегодняшним молодым людям следует знать, что полную уголовную ответственность при Сталине несли все, кто достиг четырнадцатилетнего возраста. А это серьезный барьер для необдуманных действий.
День отъезда начался с хлопот по сдаче матрасов, наволочек и одеял. Я не понимал, кто может польститься на какие-то тряпки? Почему их так внимательно рассматривают, скрупулезно подсчитывают, отмечая галочками в ведомости. Но понимал  и то, что наступила  пора простить все обидчикам твоим.
Все возвращалось на круги своя. И все неприятное, как и приятное, оставалось за спиной. Стоит ли оглядываться? Мне была понятной конкретная месть, направленная на определенное лицо. Но существовала и немая, неконкретная, вымещаемая на всем, что окружает, в том числе и на неодушевленные предметы.
Чем может оборачиваться такая мстительность? Я стал свидетелем неслыханного по тем временам происшествия. Время пребывания в лагере истекло, задержать ничто нас уже не могло. Мы разом изгнали прочь лагерную жизнь, рассчитанную по часам и минутам. Собирая свой вещмешок, чтобы шествовать с ним на станцию, я  уже не помню,  что-то заставило меня отправиться в сторону нашей «поднебесной», столовой, на которую я так долго трудился, отбывая наряды вне очереди на кухне? Ни разу в глаза не видя самого списка очередников, я постоянно выталкивал из нее кого-то, чтобы вклиниться туда вне очереди! Придя туда, я увидел, что зеленая трава «столовой» приобрела болезненный вид, пострадав от наших механических воздействий. Два ровика из шести были заполнены кулешом из пшенной крупы почти доверху. Воспитанный в семье, в которой уважение к хлебу было благоговейным, где все съестное, испортившееся случайно, никогда не выбрасывалось, а скармливалось животным или птицам, я был потрясен! Кто и зачем совершил такую гадость, вылив суп в земляной ров, когда с продуктами питания в стране было туго? Что двигало этим человеком? Ненависть к тому, кто готовил пищу? Или ненависть ко всему, без разбора? Одно становилось ясным, что сделавший это никогда не испытывал недостатка в пище. А к таким людям у меня никогда не было уважения. Мало того, говоря откровенно, я их люто ненавидел!   
 Из лагеря первыми уезжали севастопольцы и симферопольцы, им до дому – рукой подать. Керчане и феодосийцы задержались. Мы еще успели позавтракать, а некоторые, самые активные, и пообедать. Случайно я узнал, что Бычков, пребывая при начальстве и зная многое происходящее лучше нас, успел за феодосийцев получить продовольствие, положенное на время нахождения в пути более суток. Я решил последовать его примеру и получить хлеб, сахар, колбасу за 2-ю роту симферопольцев. Мне не хотели отпускать все в каптерке, но я пригрозил тем, что я расскажу всем иногородним, что им положено и о чем они не знают. Это решило исход дела в мою пользу. Мой вещмешок оказался заполненный провизией. Я поделился с пострадавшим из-за меня Григорьевым, с которым сдружился, работая на кухне. В Симферополе, куда мы прибыли, времени до отправления нашего поезда оказалось много. Ребята пошли в центр города. У них были деньги. Признаться, я был в материальном отношении беднее всех остальных. Но, у меня был хлеб. Таскаться с ним по городу мне не хотелось. Довезти такое богатство в целостности до дому было нереально. Я впервые в своей жизни  обратился к торговле. Не зная азов ее, я прибег к известному с древнейших времен самому примитивному методу – обмену. Я обменял свой хлеб на мед в сотах на пристанционном базарчике. Я изголодался по сладкому. Впиваясь зубами в тягучую, изумительно пахнущую сладость, я наслаждался ароматами цветов, подарившим свой нектар пчелам. Задерживая во рту воск и дробя его зубами, я, не желая потери хоть ничтожного количества меда, проглатывал и воск. Я не думал о последствиях для моего пищеварения, я просто наслаждался. Следует сказать, что последствий не было. Все закончилось полнейшим удовольствием, пусть и скоро проходящим. Потом мы катили домой, предвкушая всю прелесть летних каникул. К великому сожалению, они у меня прошли под знаком бога торговли Меркурия. Я совершил поездку в Харьков и три путешествия по Азовскому морю и Тихому Дону, в  славный город Ростов.