Зайчик третий: Колдунья.
Утро. Наверное, около девяти часов, и скорее всего – начало июня, судя по световым ощущениям, оставшимся в моей памяти. Солнце за спиной, хотя уже и поднялось достаточно высоко, и противоположная сторона улицы облита его светом как молоком. Мы едем к бабушке. Я не очень понимаю, что стоит за этими, с такой значительностью произнесенными папой, словами. Я пока не знаю, что у меня есть бабушка. Но по тому напряжению, которое было у папы на лице всё утро, пока мы к ней собирались, это обнаружившееся обстоятельство в моей небольшой еще – в пять лет – жизни, меня не особо радует, но в то же время интригует.
Мы выходим из автобуса. Довольно прохладно и даже зябко. Папа забыл, а может, и не подумал, что надо было бы дать одеть мне носки или гольфы. Я держусь за указательный палец его правой руки и еле поспеваю за его ногами. Именно за ногами, а не за ним, потому что папа у меня - «Дядя Степа», а я - «самая маленькая» (на всех коллективных фотографиях моего детства меня по этому признаку всегда и опознавали). Когда я за ним бегу, то вижу только ноги. Чтобы увидеть папу, надо забежать вперед и сильно задрать голову. Он никогда не сбавлял шага, и потому я помню себя рядом с ним всегда бегущей. Может быть, поэтому походка у меня и сейчас стремительная, и мне часто приходится сдерживаться, чтобы спутники за мной поспевали.
С тротуара на автобусной остановке мы сворачиваем во двор красивого двухэтажного особняка. Внизу высокий серый каменный цоколь, на котором возвышается крашенная в голубой цвет стеклённая по всему периметру деревянная веранда под крышей со сложным причудливым профилем. Такой обычно рисуют в детских книжках над сказочным теремом. Наверное, бабушка живет в этом красивом доме. А где же еще могут жить бабушки. Но мы проходим мимо особняка. Я разочаровано провожаю взглядом чудо-терем, до предела вывернув шею назад. Ноги сами собой каким-то образом умудряются следовать за отцом, обходя встречающиеся выбоины и неровности.
Бабушка жила в следующем за особняком доме. Обычная оштукатуренная и крашенная в желтый цвет кирпичная четырехэтажная коробка. Двустворчатые деревянные двери подъезда, разбитые каменные ступеньки перед ним. Однако внутри подъезда мне нравится. Каменные (не бетонные, как в нашей новоделанной хрущевке) лестничные пролеты, и двери – не фанерно-наборные, а обитые дерматином и почти все с какими-то фигурными золоченым ручками. И совсем другой запах – запах чего-то старого, с легкой примесью сырости. Так пахнет в сказках. Мне начинает нравиться наш поход к бабушке, и я даже смиряюсь с тем, что она живет не в том причудливом особняке. Поднявшись на несколько пролетов, мы, наконец,останавливаемся у двери с цифрами 3 и 5. И папа нажимает кнопку звонка.
Дверь открывает большая, занявшая собой почти весь дверной проем как в высоту, так и в ширину, женщина. Я не ожидала, что бабушки бывают такие большие. Все встречавшиеся мне до этого чьи-то бабушки были маленькими, сухонькими старушками. Баба Таня же была такой же большой как папа, и даже больше, потому что в ширину она была как два папы. Из дверного проема на меня внимательно смотрели папины глаза.
- Ну проходи, баронесса, - и бабушка отодвинулась вглубь коридора.
Я зашла, и тут же за моей спиной прозвучал папин голос: «Ну, я пошёл», и дверь захлопнулась.
- О-о! Сбежал! И слова не сказал! Ну ты-то проходи-проходи, сейчас кушать будем. Отец, поди, с постели сразу потащил, не покормил? Ой! А худющая-то! И впрямь баронесса!
Глаза у бабушки были совершенно папины и смотрели так же полунасмешливо, но по-доброму. Мне совсем не понравилось, что меня назвали баронессой. Детсадовское воспитание уже вбило в меня приоритет рабоче-крестьянских ценностей. К моей досаде мое имя так удачно рифмовалось с титулами непролетарского происхождения. Обычно я протестовала, но тут почему-то не решилась.
… Таких вкусных лепешек я никогда еще не ела! Мама совсем не умела стряпать.
Но поразили меня не лепешки…
- Ну, поела? Шагай в залу.
И немного погодя, вдогонку:
- На комод не лазь, ничего там не трожь! Посиди в кресле, обожди меня!
Голос у бабушки властный, но не давящий. Скорее – задорно-властный. Ему подчиняешься с охотой, как в дворовой игре с таким же задором говоришь «Есть», выбранному из ребят командиру.
Зала – на самом деле - небольшая комната, тесно заставленная мебелью так, что даже мне – маленькой – приходилось кое-где протискиваться. Но бабушка каким-то странным образом вполне вмещалась в это пространство. Почти всю середину комнаты занимал стол. Именно занимал – он властвовал (и опять-таки, даже не царствовал, а именно властвовал - володел) над всем пространством комнаты. Все остальные предметы мебели были вытеснены им и прижаты по стеночкам. Стол был покрыт тяжелой скатертью с вышитыми на ней золотистой нитью маками и выпущенной по краям бахромой. На столе стояла хрустальная пепельница, рядом мундштук, ваза из цветного стекла с пластмассовыми цветами в ней. Кажется тоже – маками. У противоположной входу стены, слева от окна был плательный шкаф. У правой от окна стены стоял комод со множеством ящичков с золочеными замочками. Крышка комода – царство мелких занятных вещиц, шкатулок и фарфоровых фигурок. Ближе к выходу по этой же стене – ножная швейная машинка. И комод, и машинка были покрыты плюшевыми темно-зелеными накидками.
Отдельно, слева от входа вдоль противоположной окну стены стояла большая двуспальная кровать, застланная голубым покрывалом. У изголовья одна на другой стояли, в белейших наволочках, подушки, накрытые ажурной накидкой. Над кроватью висел ковер с вышитым на нем золотисто-коричневой нитью оленем на глубоком темно-синем фоне. Он стоял вполоборота, повернув ко мне шею, и настороженно следил за мной большим темным глазом. Олень, конечно же, был из сказки, он сторожил какой-то тайный вход, и надо было с ним подружиться, чтобы туда попасть.
Кресло было как раз у кровати. На нем тоже была плюшевая накидка. Вообще в комнате было много плюша. Сама зала отделялась от прихожей тяжелой портьерой из той же ткани, что и накидки на мебели. Портьера была собрана в крупные складки, в которых очень удобно прятаться.
И эта портьера, и плюш по всей комнате, и золотистые замочки комода, и фарфоровые фигурки на нем создавали атмосферу какой-то вкрадчивости. Что-то таилось под этим плюшем. Даже солнечные лучи, забегающие в комнату через тюль, казалось, притормаживали в растерянности, и дальше широкого, заставленного цветами подоконника не забегали, с любопытством, осторожно заглядывая вглубь комнаты незаметно теряясь в плюшевом ворсе. И только самые смелые из них добегали до комода, отражаясь от позолоты замочков и фарфорового и латунного глянца безделушек, которыми он уставлен. Даже хрустальная пепельница весьма неохотно поблескивала граненой кромкой.
Всё это так разительно отличалось от того, что было у нас дома и в тех домах, где мне случалось бывать с родителями. Наша квартира и квартиры наших знакомых были обставлены современным новоделом советской мебельной промышленности, на котором детскому взгляду совершенно не за что было зацепиться, и потому эти квартиры казались мне безмебельными, полупустыми.
Я послушно сижу в кресле.
- Сидишь? – баба Таня выходитиз-за портьеры, недоверчиво смотрит на меня, потом на комод, потом снова на меня, но уже насмешливо.
- Что, и на комод не лазала? – с каким-то задорным недоверием спрашивает бабушка.
- Нет, ты же сама сказала, что нельзя, - немного растерянно отвечаю я.
- Сама сказала – смешно передразнивает меня бабушка. – Правильно сказала. Нельзя. - Она опять смешливо посмотрела на меня.
- Та-а-к! Тебе же играть надо чем-то. Ну мы это сейчас быстро сообразим. И она, подмигнув мне, достала из ящика комода клубок, в который был вместо ниток смотан какой-то мягкий ворсистый шнур. Я думала, что она решила дать мне клубок вместо игрушки, но бабушка тяжело и основательно села с клубком в соседнее кресло.
- Сей-ча-а-с со-о-бра-зи-и-м, - растягивая слова, повторила бабушка. – Тебе кого, зайца или мишку?
- Мишку, - сказала я, пытаясь понять, где же лежат у бабушки заяц и мишка. Рядом с креслом не было ровно ничего, где могли бы лежать игрушки.
Бабушка достала из кармана халата спичечный коробок, вынула из него спички. Повертела их в руках и стала быстро-быстро мотать нить с клубка.
- Она что, забыла что ли про мишку?- подумала я.
- Баб, а где мишка?
- Обожди! – и она продолжала мотать нить с клубка.
Руки мелькали так быстро, что невозможно было уследить за тем, что в них. И вдруг, бабушкины руки остановились, и в них появился мишка. Настоящий мишка, с глазками и носиком. Бабушка еще немного повертела его в руках, что-то подправляя в нем – и протянула мне. Я смотрела на нее ошарашено, ничего не понимая. Откуда взялся этот мишка? Сам мишка при этом меня интересовал уже значительно меньше.
- Баб, а зайка где?
- Ишь ты, и зайку ей подавай. Ну, будет и зайка. Обожди.
И она снова достала спичечный коробок, вынула (теперь я была уверена - волшебные) спички. И стала быстро-быстро мотать клубок.
Я смотрела завороженная на ее руки. Но в них ничего нельзя было разглядеть. Но когда руки остановились – в них был заяц!
Бабушка хитро посмеивалась углами глаз.
- Потом научу, - сказала она,заговорщицки подмигнув.
… Вечером папа забрал меня домой.
Но я теперь точно знала, что моя бабушка самая настоящая колдунья! Хоть она и не живет в том сказочном особняке. И я тоже буду колдуньей. Ведь она обещала меня научить.