- Ой, господи, помилуй меня грешного!
- Мя
- Что мя?
- МЯ грешного!
- Вы заговариваетесь уже что ли?
Стою неподвижно, как фрагмент обоев, мне даже кажется, что на мне цветы, молча стою, так молча, что слышу мысли в голове. Громко поют. Я не сплю, нет, я не сплю.
- Ну что, будем готовить к операции.
- Как?
- Что как?
- Как готовить?
- С приправами. Идите уже, ладно? Мне ещё истории заполнять.
А собакам вообще повезло. Сидишь себе, тебя все чешут. Кошкам тоже повезло. Хочешь - чешут, не хочешь - не чешут. И можно орать из вредности, они скажут "почти полная миска, чего она орёт?!", а нет - надо подсыпать.
Засну Анечкой, проснусь Шариком. Абырвалг. Надо готовиться к операции.
В квартире на пятом этаже у нас алтарь. Соседка водрузила в центре площадки цветы и иконы, рядом маленькая табличка на стене: "Нет вандалам!". Соседка живёт одна. И я тоже живу одна. Только я алтари, почему-то, не водружаю. У меня кошка и собака. Кошка живёт по верхам, а собака по низам. Ночью, когда собака заснёт, кошка спускается её дразнить: сядет на кресло, лапой собаку - хрясь - по уху. Собака проснётся, подпрыгнет, залает, а кошка уже на шкафу, её не достать. И так несколько раз, пока я не проснусь и свет не включу. Собака брешет, а кошка сидит на шкафу и смотрит на меня несчастными и абсолютно невинными глазами, словно вниз и не спускалась: "Нет, ты видишь, ты видишь, что твой Шарик в отношении меня себе позволяет! Люди добрые, как жить!? Развели тут собак!"
В институт я езжу на троллейбусе, вообще, я люблю пешком ходить, но на нашей линии ездит поющий троллейбус. Когда он трогается, он поёт жалобным голосом "АууууууУУУУУУ!". Я езжу на троллейбусе, потому что он такой же как и я, я тоже иногда так сяду ночью и пою "АууууУУУУУУ!"
Весной, второго апреля, я сидела в парке и смотрела на... да ни на что я не смотрела, просто всегда так про лирических героинь пишут "Она смотрела на заходящее солнце" или "Она сидела и смотрела на прогуливающиеся мимо парочки и молодых мам с колясками". Это чтобы подчеркнуть одиночество. А я ни на что не смотрела, вот честно. Я покормила птиц хлебом и просто тупила. Я иногда так туплю - с расфокусированным взглядом. То есть, не иногда, а постоянно. Да, вообще-то, я иначе смотрю на мир с трудом, поэтому я всё время только так и смотрю. Да, про таких как я все думают, что это я на них смотрю. Застывшие глаза. Задумался - так говорят. Нет. Не правильно говорят. Я просто по-нормальному смотреть не люблю. Вот как папа умер, так и не люблю. Так вот. Второго апреля я сидела в парке и услышала впервые этот стук. Как будто кто-то об стену головой стучится. Бум! Потом тишина. Потом бум-бум! Я прислушалась и поняла, что это внутри меня кто-то стучит.
В институте я преподаю. Один студент сказал мне "Да вы, Анна Степановна...". Дальше я не слушала, но подумала, что я - Анна Степановна. Интересно, и давно?
Папа умер зимой. Бабушка кричала, что это же сколько денег стоить будет могилу копать в 30-ти градусный мороз, всё бегала к телефону и кричала в трубку, она вообще всё время кричала и я закрылась в шкафу. Но она меня из шкафа выгнала и посадила в комнату, где папа лежал. И куда бы я не смотрела, я всё время видела папу. А папа лежал там, а я всё думала, как же вот он умер и даже не плачет. Это же очень грустно, если ты умер. И я плакала. И пока плакала, слёзы вставали в глазах такой пеленой и мне не было видно папу. И я стала смотреть вокруг сквозь слёзы. Хорошо было, мутно, ничего не видно. И папы не видно. Но слёзы вытекали и я опять его видела, у него было такое чужое лицо. Я думала, может это и не папа совсем. Но это был он, рубашка его и ногти, такие круглые, такие блестящие, только у папы такие были. И я думала, что когда тихо, тогда тишина и ничего не слышно, но было очень громко от того, что вокруг такая тишина. И некуда было деть глаза. И я стала смотреть прямо и вдруг глаза расплылись так, и стало мутно как от слёз. И я так и сидела, держала глаза так, чтобы было мутно. И мысли в голове разговаривали. Громко-громко.
В институтской столовой работает Галя, она мне всегда говорит "Анька, что ж ты всё одна, вот у вас Николай Евгеньевич одинокий, ты бы к нему это, подкатила бы, склеила!" Я смеюсь и ем суп. Николай Евгеньевич похож на стол - все вокруг него всегда сидят. Ну у нас коллектив женский. Ну и сидят все вокруг Николая Евгеньевича в основном.
Я пришла из парка в тот день, второго апреля, и открыла окна. Из-за кошки я окна закрываю, потому что она охотится на птиц, вдруг выпадет. И когда я от окна отвернулась, то почувствовала, что меня зарезали. Вокруг никого не было, но кто-то воткнул мне нож в живот. Совершенно точно. Я размазалась по стенке, почувствовала себя тухлым куском мяса, меня вырвало и я упала на бок.
Когда папа умер, я стала думать. Я всё время думала - как? Как люди живут? Почему умирают? Я подумала, что если я всё равно умру, зачем ходить, зачем есть, зачем спать? Я легла на кровать и не стала больше ходить, есть и спать. Но я не умерла. Бабушка всё кричала, полотенцем била меня по лицу, а потом вызвала врача. Врач увёз меня на скорой, там в машине были замазаны окна, я подумала, что он везёт меня умирать, и окна замазаны, чтобы я не увидела белый свет, как красиво вокруг, и не расхотела умирать. В больницу бабушка не пришла. Там врач щупал мне живот и странное спрашивал, а я не знала, что отвечать. Потом мне поставили капельницу и медсестра сказала, что я дура убогая и чтобы не смела под себя ходить. Потом были другие врачи и сказали, что меня в другую больницу положат. В другой больнице я спросила, когда бабушка придёт. А там врач смеялся с медсестрой и меня не замечал.
И бабушка опять не пришла.
Телевизора у нас с кошкой и собакой нет. Зато мы читаем. Всё время читаем. Я им читаю прямо с тех пор, когда они были щенком и котёнком. Иногда газету куплю и читаю. Но в основном книги. Но газету - чтобы новости узнавать. Иногда я им читаю молитвослов. А они слушают. И курсовые студентов читаю, и даже один раз читала им дипломную работу, они, правда, не дослушали и заснули. Я люблю вслух читать, слушать, как голос от потолка и стен отражается, словно многое множество моих голосов с собой разговаривают. Я вообще тишину не люблю. Она слишком громкая... А некоторые книжки я не читаю, я их так рассказываю. Потому что я их наизусть помню.
И вот я упала и лежу. И думаю, что надо что-то сделать, но что, я не понимаю, потому что очень больно. Кошка на меня со шкафа смотрит. А собака подошла и носом тычется. "Помираю я, Шарик," - говорю. А Шарик думал, наверное, что я просто отдыхаю. А потом кровь увидела и вспомнила, что нужно позвонить. Шарик тоже кровь увидел и лужицу лизнул. На самом деле, его не Шарик зовут, но мы зовём его Шариком. Ну как я привыкла, что я - Анна Степановна и все меня так зовут. И Стол вот зовут же Николаем Евгеньевичем. А его вот - Шариком.
Из другой больницы меня отвезли в интернат. Там я могла только книжки читать, потому что нам ничего не разрешали, и если я просила погулять, то били по голове. И я перестала просить. И там была одна добрая женщина, Илона Яковлевна, это она мне книжки дала, она сказала, что я не умственно отсталая, а нормальная, просто грустная девочка, и меня нужно в другой интернат. Но её не послушали. А кто плакал, тех запирали в подсобке. Там было темно и пахло тряпками. И там ещё был мальчик один, к нему мама приезжала, все хотели поглядеть - какая мама, но нам не разрешали. И они всё удивлялись там, что я умею читать, думали сначала, что я просто книжки смотрю. И одна нянечка вырвала мою книжку и бросила её Павлику, а Павлик её порвал, он её прямо сразу порвал. И нянечка сказала "Вот, видишь, что с книжками надо делать!" - и очень смеялась. И тогда я стала книжки наизусть учить, боялась, что отнимут, что Павлик порвёт. А потом пришла комиссия, очень важная, как сказала Илона Яковлевна, и меня перевели в обычный детский дом. И там школа была и можно было гулять. И там была в столовой Света и она разрешала сахар. Она давала большую ложку и можно было зачерпнуть из банки.
Шарик, думала я, дорогой мой Шарик, что же вот ты столько лет со мной живёшь, а по телефону звонить не научился, у собак, говорят, столько схожего с человеком. И поползла к телефону.
Врач меня даже смотреть не стал, увидел кровь и поехали. И так мы хорошо поехали, что я уснула. И мне снился римский император, как будто он шагает по площади в блестящей тоге, и в руках у него свиток, он разворачивает свиток и читает "Назначаю Шарика верховным жрецом телефонной связи и верховным главнокомандующим почтамта". Ох, как-то мы так быстро приехали, что я даже стукнулась головой обо что-то, когда тормозили. Вот так всегда, даже сон досмотреть не дадут. В приёмном покое был врач, он мне велел водрузить себя на кресло, помог немного, и прощупал всё, что можно и нельзя. Я от боли совсем соображать перестала, а от ощущения живой руки внутри себя совсем одурела и запела "АаааааУУУУУУУ!", как мой любимый троллейбус.
- У вас когда последний раз были половые отношения?
- Что?
- Ну секс когда был последний раз?
- Не было последний раз
- Что не было?
- Ну этого не было со мной...последний раз
- А когда было?
- Никогда не было
- ...!!! ... что вы говорите? Вы состоите на учёте в психдиспансере?
*шёпотом* - Уже нет...
- Что?!
- Нет!
- Послушайте, у вас внематочная беременность, у вас очень большой плод, он разорвал трубу, сейчас....
Но дальше я не слышала, потому что провалилась куда-то. Упала в обморок - глупо так было бы сказать, потому что я уже лежала.
Дома сидели безумные от голода Шарик и кошка. Сидели в обнимку, если можно так сказать про кошку и собаку, но они друг-друга как-то подпирали, скорее даже Шарик кошку подпирал как кариатида. Я высыпала им всё, что оказалось в холодильнике и на полках, даже макароны. Потом смела макароны с пола в совок и села на табурет. За окном было очень красиво, всё было ярко-зелёным, всё было таким объёмным, многомерным, оно прямо лезло на кухню своей свежестью и жизнью, что мне захотелось замазать окно как в машине скорой помощи.
В институте меня поздравили с днём рождения. В моей голове пел троллейбус. В чашках с чаем плавали мои слёзы. В небе стояла блестящая от моих слёз мутная луна.
Я хотела пойти в парк, но ноги отвели меня в маленький дворик с жёлтым округлым домом и низкими окнами. Двор-колодец. Я бы зачерпнула воды, отхлебнула бы жадным глотком, окатила бы себя остатком воды, но в доме-колодце потонуло моё ведро. Я посмотрела на окно на втором этаже и увидела там герань. Такую бабушка растила. Поднялась на второй этаж, мимо проскрипел лифт "слеза комсомолки", перила неуютным холодом ответили руке. Дверь открыла бабушка. Она стала в два раза меньше и шамкала беззубым ртом "Заходите Евдокия Осиповна, я вас с утра дожидаюсь". "Я не евдокияосивна..." - глотая с воздухом запах дома, заикаясь, ответила я. Бабушка вскинула на меня глаза, на глазах скинула лет 20 и вскрикнула "Ты?!". И мы молчали. И тишина была такой громкой. Просто орала эта тишина. Потом заскрипел лифт. Я повернулась и стала спускаться по ступенькам. Кажется, она шагнула за мной, кажется, она даже что-то сказала.
Зимой я хожу в парк только ради Шарика. Кошка провожает нас недоуменным пристальным взглядом, замерев на шкафу. Кошка-Василиск. Думает, наверное, что может нас взглядом загипнотизировать и мы не пойдём никуда. Шарик в парке бесится с Роми. У Роми есть хозяин - старенький профессор, который говорит мне "сударыня". Старичок иногда забывает, где его дом, и я провожаю их с Роми до дома. И вот как-то вечером мы пришли, а ни Роми, ни старичка там не оказалось... Шарик искал Роми, явно беспокоился и фыркал носом в снег, пытаясь почуять его след. И вот я думаю, что, наверное, старичок и Роми не нашли дорогу домой. И всё белое. Как будто сидишь в банке с сахаром. Как будто сейчас появится большая ложка и зачерпнёт тебя. Всё белое. И не надо расфокусированно смотреть, потому что бело всё - оно бесцветное, оно бесформенное и так. И там, в парке, я опять услышала стук. Я сглотнула, очень больно сглотнула, потому что резко, и мы пошли домой.
А на другой кафедре есть лаборант, Виталик, он мне всегда дарил шоколадки. Я не люблю шоколад, но Виталику я не говорила. Я угощаю моих студентов шоколадом, они меня за это прозвали "пани Шоколад". И я думаю, что так меня и зовут на самом деле, а Анна Степановна - это просто так. Как Шарика. И вот однажды Виталик позвал меня к себе в гости. Я пошла. А почему не пойти? И Виталик стал музыку ставить, чай наливать, а потом захотел меня поцеловать. Я отмахнулась, попала ему по очкам, я не нарочно, но очки упали и разбились. Он закричал "Ты одурела совсем! Кому ты ещё такая нужна!"- и я ушла домой. Но шоколад я теперь сама покупаю и угощаю студентов. Ну, раз я "пани Шоколад". Сами вы Анна Степеновна.
И мы пришли домой. Шарик пошёл снежными лапами следить, а я не пошла. Я там в коридоре села на пол. Поближе к телефону.
- Ой, господи, помилуй меня грешного!
- Мя
- Что мя?
- МЯ грешного!
- Вы заговариваетесь уже что ли?
Стою неподвижно, как фрагмент обоев, мне даже кажется, что на мне цветы, молча стою, так молча, что слышу мысли в голове. Громко поют. Я не сплю, нет, я не сплю.
- Ну что, будем готовить к операции.
- Как?
- Что как?
- Как готовить?
- С приправами. Идите уже, ладно? Мне ещё истории заполнять.
И я слышу он говорит медсестре:
- Ненормальная... В прошлом году такая же операция, внематочная. Говорит, что секса никогда не было. Почему их всех к нам везут, почему не в четвёрку? Хорошо, что у неё всего только две трубы...
В окне оттепель. Из под снега вылезли куски дороги, смешанный с грязью снег по цвету напоминает молочный шоколад. Шарик и кошка, наверное, тоже смотрят в окно. Кошка пытается поймать воробья, который прилетает к кормушке. Воробьи очень смешные, кошку они не боятся.
В палате старушка. Всё время ждёт кого-то. А никто не приходит. Она вздыхает, шаркает от окна к койке. И пишет что-то в маленький блокнотик. Я спросила "Что вы пишете?" А она застеснялась, говорит "Стихи... только вы никому не говорите" Я спросила "Почему?", а она ответила "Скажут, что бабка ку-ку" и захихикала как девчонка. И сказала, что дочка у неё, обещалась прийти, навестить, но что-то не приходит. За 3 недели ни разу не пришла. Я ей звонила, говорит, она сказала "занята" и трубку повесила.
Весна всегда очень медленно сначала наступает, а потом за один день. Вокруг всё начинает шуметь, так зимой не шумит. И становится хорошо, звонко, гулко, тикающе, шуршаще. И не надо шуметь, чтобы мыслей не слышно было. И птицы, и троллейбусы и маленькие листья - всё живёт, всё дышит.
В парке не было никого. Только далеко пробежал человек, он там утром всегда бегает. Мне казалось, что вот ещё чуть-чуть и небо станет совсем близко от меня. Так я сидела и не смотрела, глядя. И глядела, не смотря. И небо и воздух - всё становилось сплошным движением атомов. Пролетали справа налево и обратно крошечные частицы мироздания. И я протянула руку и хотела дотронуться до того, из чего сделана наша вселенная. И тут услышала стук...
(Иллюстрация Дмитрий Веремеенко 5 лет)