У меня больше нет родины. Не стало ее, когда пришли они…
Деревня исчезала постепенно. Можно сказать, это делалось методично: сначала тяжелые ножи бульдозеров срЕзали с полей всю растительность. Когда прекратился, наконец, надсадный, всюду проникающий, немного глуховатый, как дребезжание треснувшего колокола, грохот этих машин, дома и окружающие их деревья, оказались, как бы на берегу плоской бурой пустыни, прикрытой только воздухом.
Эта земля с каждым днем становилась все более безжизненной, ибо все, что было в ней живого, все, что жило в земле, ходило и бегало по земле, что летало над ней, спешило выбраться на еще зеленые окраины. Земляные твари, испуганные страшной наготой поверхности, пытались спрятаться, ввинчиваясь в глубь земли, и, быть может, прорывали там подземные туннели, терпеливо и настойчиво пробираясь туда, где кончалась пустыня.
Они прокладывали ходы для всего кротового и червячьего племени. Все умеющие бегать убегали, а все те, что имели крылья, отталкивались от земли, как от раскаленной плиты, и поднимались высоко в небо, так высоко, чтобы не видно было этого бурого пятна.
Все это продирание сквозь землю, передвижение по земле, полет над землей, можно было назвать бегством с голой, превращенной в пустыню поверхности.
Вскоре, однако, зеленая пограничная дуга садов и лесов, а также заросли ивняка по берегу реки, перестали быть землей обетованной для насекомых, зверей и птиц, потому что дошла очередь и до садов со стоящими в них старыми домами, и до леса, и до зарослей прибрежного ивняка.
Для того, что предстояло здесь построить, пустыня, созданная первым нашествием бульдозеров, оказалась недостаточно длинной и широкой. Нужно было пригнать множество других машин, больших, средних и маленьких, таких, которые смогли бы как можно скорей разрушить и убрать деревенские дома, а также вырвать с корнем и убрать сады, лес, заросли ивняка и увеличить пустыню.
И такие машины прибыли. Они издавали разные непривычные звуки – то страшные, то смешные, - и рушили дома, и выдирали деревья. Пустыня значительно увеличилась, и в то же время длиннее стал путь к той земле обетованной, к которой устремились все твари, жившие в земле, на земле и летавшие над ней.
Поскольку произошло удлинение пути к зеленым окраинам, пришлось всем этим тварям запастись еще большим терпением, особенно жившим в земле. Не вынеся ужасающей пустынности и сухости, устремились они к зеленым и влажным окраинам по проделанным ими самими с величайшим трудом и терпением подземным ходам.
Увеличенная пустыня имела форму неправильного круга и была неоднородна по цвету. К бурому цвету, той части пустыни, что образовалась после первого нашествия бульдозеров, прибавились темно-бурые и даже совсем темные, а местами просто черные полосы по краю круга, возникшие после второго раунда нашествия, когда были разрушены дома и истреблены деревья.
И все-таки не все прежние обитатели этих мест покинули их. Один из них добровольно остался жить в иссохшей пустыне. Это была птица с ярким, красивым оперением. Она была черная с белым, на крыльях просматривались синие и цвета бронзы перья. Головка была зеленоватая с желтым, а вдоль лба ярко краснела неширокая полоска. Специалисты-орнитологи наверняка сумели бы правильно ее назвать и определить семейство, к которому она относилась. Если же говорить об обычных людях, далеких от орнитологии, то они считали, что этот единственный обитатель искусственно созданной пустыни похож на дятла. Для них необъяснимо было его пребывание в этих местах – ведь дятлы и подобные им дятлообразные, если можно так выразиться, любят пребывать в больших тенистых лесах, в которых растут старые высокие деревья с толстой, отставшей от ствола, потрескавшейся корой.
Что же могло привлечь представителя отряда дятлообразных на этой пустынной, сухой земле? Трудно предположить, что ему доставляло удовольствие долбить твердую корку ссохшейся земли, отдаленно напоминающую потрескавшуюся кору дерева.
Что еще можно сказать об этой птице? Можно предположить, что она была очень упрямая, или что ею руководили какие-то непонятные людям соображения, или что она была очень привязана к этим местам, просто до самозабвения любила эти места, которые вскоре превратились в совсем мертвую пустыню.
Человеку незнакомому с планами и задачами нашествия машин и механизмов, то, что творилось дальше на опустошенной земле, представлялось сплошным хаосом, который ничего уже не в состоянии создать, разве что еще больший хаос.
И тем не мене этот хаос, рев моторов, крики, шум, скрежет, вой, тарахтенье, быстрая езда, быстрые удары железных молотов по вбиваемым в землю опорам и ленивые движения ажурных стрел подъемных кранов, - весь этот хаос породил высокие и ровные, похожие на гигантские книги, стены и еще более высокие кирпичные трубы, напоминающие статные деревья своими безупречно округлыми формами.
Самым удивительным, однако, представляется то, что такой великий всеобъемлющий хаос мог вызвать к жизни творения, обладающие вполне определенной формой с четкими линиями и правильными окружностями, а то, что начавшаяся на пустоши громадная стройка не спугнула птицу, что она осталась среди всех этих машин, кранов и стен.
Непонятное упорство или глубокая привязанность, любовь к родным местам, где в былые времена она вила гнезда среди зелени, удерживали птицу на стройке и заставляли ее бесцельно бродить по земле или совершать полеты над стройплощадкой. Разные это были полеты – свободные, непринужденные, круговые, когда птица возносилась горизонтальными кругами в горизонтальной плоскости или, снижаясь, описывала вертикальный круг в вертикальной плоскости. Были полеты и вынужденные, стремительные, когда она резко взмывала вверх, в воздух, и так же стремительно опускалась.
Люди, которые прибыли сюда вместе с машинами и которым гораздо привычнее стал вид вращающихся колес, чем восходящего солнца, хорошо относились к птице, с теплотой говорили о ней и всегда ласково обращались с ней. Они кидали ей крошки хлеба, позволяли садиться на край огромной железной бочки и пить из нее воду, не сгоняли ее с железных машин и механизмов, когда она усаживалась на них.
Можно даже утверждать, что люди на стройке испытывали тайную радость оттого, что рядом с ними живет это красивое летающее существо. Им не всегда удавалось скрыть эту радость, и тогда они проявляли ее совсем по-детски.
Происходило это чаще всего, когда они говорили между собой или только думали о том, что ведь эта птица, у которой есть крылья и она умела летать, могла при желании улететь отсюда в далекие, еще зеленые леса, окружающие пустыню, на которой с грохотом разворачивалась огромная стройка. А может еще дальше – в чащу пусть чужой, но буйной и сочной зелени, туда, куда уже переселились – а если еще не переселились, то находились на пути к ней – все твари живые, привыкшие из поколения в поколение жить среди трав и деревьев.
Она осталась на этой земле, одетой в железо и камень, она не испугалась земли, с которой содрали скальп и оставили на какое-то время один на один с небом, звездами, солнцем и дождем, так, что земля попеременно становилась то пустыней, то болотом.
Птица не испугалась адского шума: грохота и стука, скрежета, воя, громкой человеческой речи, нашпигованной проклятиями и ругательствами, без которых не обходится ни одна большая стройка.
Стройка подобна прожорливому человеку, которого трудно насытить. Ибо территория, которая поначалу представлялась достаточной для большой стройки, со временем уже не удовлетворяла своими размерами, так что от зеленого кольца окраин приходилось отщипывать новые куски, истреблять на них всю зелень, потом тщательно скальпировать и опустошать, а потом придавливать железом и камнем, застраивать стенами и трубами. Это были старые как мир законы больших и малых строек - выдержать три обусловленных этими законами этапа обращения с землей: сначала содрать с нее кожу, потом плодородие заменить на бесплодие и, наконец, забить ее каменьями.
Но если даже допустить, что какая-нибудь большая стройка поместится в первоначально отведенных для нее границах, все равно своим воздействием она уподобит себе окраины. Это проявляется сначала незаметно, или почти незаметно для глаза, а в некоторых случаях, когда оно становится заметно, воспринимается только как игра воплощенного в материальной форме солнечного света, то есть, как нечто интересное и даже привлекательное внешне, но со временем становится все более ощутимой его истинная суть.
Имеется в виду пыль, с помощью которой стройка захватывает прилегающие к ней территории даже тогда, когда они ей вовсе не нужны, более того, даже тогда, когда она вовсе не хочет ее захватывать.
Воздействие пылью не запланировано. Оно носит, так сказать, самопроизвольный характер: окружающая стройку кромка зелени блекнет и выцветает, постепенно тоже превращаясь в пустыню, хотя это никак не входит в задачи, поставленные перед стройкой.
Пыль – везде, на одежде, на теле, на гладкой поверхности металла, на стекле, на листве деревьев. Можно сказать, что этот вид опустошения медленное увядание, постепенное умирание, предагональное состояние, предшествующее гибели и смерти: поникшие, с каждым днем все ниже клонящиеся к земле стебли и ветви.
Возвращаясь к птице, можно сказать, что ее добровольный отказ от зелени и примирения с тем фактом, что эта зелень с каждым днем все более удаляется от нее, трогали даже людей суровых, много перенесших в жизни, которых трудно было растрогать.
И еще надо добавить, что незаметное глазу воздействие пыли отразилось в первую очередь на птице. Ее яркое многоцветное оперение, как будто чуточку потускнело, как будто слегка стерлись границы между цветами, между безупречно белой и абсолютно черной, а также другими полосами оперения.
Поначалу никто этого не заметил, но вскоре, люди возводящие стены на этой пустынной земле, стали присматриваться внимательно к птице и увидели, что теряется безупречная чистота красок ее оперения.
Серость в окраске птицы проявилась уже отчетливо. Она еще не стала однородной, так что можно было различить отдельные цвета, но они потеряли прежнюю яркость: казалось, что на птицу была наброшена густая серая вуаль, плотно прилегающая к перьям.
Кто-то задал вопрос: - Почему так произошло?
Тогда остальные стали растерянно улыбаться, а один не выдержал и горячо заговорил: «Как можно не видеть этого, как можно? Посмотрите внимательно в небо!
Все отвели глаза от птицы и посмотрели вверх. На вид воздух был прозрачным и чистым, но они знали, что он полон пыли. Они посмотрели вокруг, на свои машины, на построенные сооружения и везде видели налет серой пыли.
А потом они опять посмотрели на птицу, и один из рабочих сказал:
-А что если посадить тут для нее дерево, а над деревом соорудить крышу на высоких столбах, что-то вроде зонтика, который бы защищал дерево от пыли. И чтобы эту крышу можно было снимать, когда идет дождь, и опять устанавливать, когда сухо.
Кто-то стал мечтать вслух: - Как было бы хорошо, птица сидела бы на дереве под зонтиком.
А кто-то рассердился: - Глупые, вы не знаете пыли.
Он хотел сказать, что пыль проникнет и под крышу, она покроет дерево и птицу. Пыль так же легко распространяется по горизонтали, как и по вертикали, она не только может падать сверху вниз, но и, преодолевая силу тяжести, подниматься снизу вверх.
Однако тот, кто предложил посадить дерево под зонтом, защищая свою идею, возразил: - Дерево можно поливать водой, и можно это делать часто.
И, таким образом, было принято решение о том, чтобы посадить дерево и над ним соорудить навес.
За деревом отправились несколько человек, понимающих в деревьях, а также несколько механиков, умеющих обслуживать удивительную машину, которая могла выкопать довольно большое дерево с корнями и землей и пересадить его в другое место.
Для того, чтобы найти зеленое и здоровое дерево, в котором не было бы ни малейших признаков ненормальности , специалистам пришлось пересечь довольно широкий пояс лесов, и как бы состоящий из трех зон, отличающихся одна от другой степенью умирания растений.
Когда они вышли из проволочного ограждения, то оказались в местности, непосредственно примыкающей к стройке, с ее уже во многих местах дымящимися трубами, в местности которую можно назвать зоной полного вымирания. То, что было раньше деревьями, предстало здесь как толстые столбы, тонкие палки и очень сухие пластинки листьев, такие сухие, что при малейшем прикосновении они рассыпались в прах.
Потом была другая зона, где умирание еще не завершилось, и поэтому здесь еще оставалось что-то напоминающее о лесе живом, настоящем.
Специалисты вступили, наконец, в зону первых признаков умирания. Здесь еще сохранялась надежда, что деревья выстоят, что они смогут стряхнуть с себя пыль, что они смогут избежать судьбы деревьев первых двух зон, что они не превратятся в пепел, но самое печальное, что надежды эти напрасны. Деревьям не выстоять и не избежать, потому что через какое-то время дым и пыль превратят и этот пояс в зону умирания.
Люди шли дальше и дальше. Наконец стали на их пути здоровые и сильные деревья. Радость охватила специалистов: деревья были зеленые, и шум их был шумом здоровых деревьев, так как шум этот создавали удары и трения друг о друга живых, а не мертвых ветвей и листьев. Здесь слышалось пение птиц-беглянок, и много всего другого, свидетельствующего о полнокровной жизни.
Нелегко было выбрать дерево, так как слишком большим был выбор. В конце концов они остановились на одном, по их мнению, самым подходящим: оно было уже не маленькое, но еще не слишком большое, оно было абсолютно здоровым, короче говоря , как раз такое, каким должно быть дерево, чтобы хорошо перенести пересадку в новую почву и в новый воздух – в сухую почву и сухой пропыленный воздух.
Когда дерево привезли на стройку, яма для него уже была подготовлена. Посадили дерево подальше от высоких заводских труб, которые извергали черно-ржавую пыль. Над деревом на высоких стойках водрузили, как и было задумано, крышу, которая выглядела очень красиво, потому что сделана была из стекла.
И теперь на территории огромной стройки были две вещи, живо волнующие рабочих: птица, которая не переставала их удивлять и то доставляла радость, то заставляла тяжко и глубоко задуматься, и зеленое дерево, единственное дерево, живая единственная зелень на большой площадке стройки.
И когда дерево уже посадили, строителей стали тревожить два вопроса: выживет ли дерево и полюбит ли его птица?
Поэтому каждую свободную от работы минуту они использовали для того, чтобы подойти к дереву и внимательно его рассмотреть, и можно сказать, что это дерево стало их х р а м о м, ибо было в нем нечто от святости, и над ним возносились на четырех отполированных белых столбиках сверкающий яркими искрами стеклянный балдахин.
Поначалу в разговорах рабочих, собиравшихся у храма, слышались слова: «Принялось», «Выстоит», «Теперь уж наверняка выстоит…»
Затем: «Неизвестно, выстоит ли», « Болеет», «Переболеет, и будет расти…»
Очень часто, особенно в периоды затянувшейся суши, слышалось также тарахтенье маленькой пожарной помпы, с помощью которой поливали дерево.
Не менее сильно занимала рабочих и вторая проблема: как отнесется к дереву птица, полюбит ли его, захочет ли признать храм своим домом?
Поначалу все говорило о том, что это не произойдет: птица держалась в стороне от дерева, как и прежде, кружила над участком еще пустой земли или наваленными кучей столбами и бетонными плитами. Здесь же она порой и садилась отдохнуть.
Рабочие, размахивая руками, добродушно покрикивали: « На дерево лети, на дерево!», пытались подогнать ее к храму, птица все равно не приближалась к нему, облетая его стороной.
Кто-то сказал, что не следует пытаться силой загнать птицу на дерево, и добавил еще, что так можно у птицы отбить всякую охоту сесть на дерево, то есть добиться противоположного.
В конце концов, все согласились с этим и перестали загонять птицу на дерево.
И вот в один прекрасный день, когда плавающие в воздухе между заводскими корпусами клубы пыли вытянулись в блестящие на солнце разноцветные полосы, которые как пестрые ленты связали между собой здания цехов, птица слетела с огромной стальной лапы подъемного крана и, низко паря над землей взяла направление на это единственное зеленое дерево на стройке.
Все, кто наблюдали за ней, затаили дыхание, ибо никогда еще она не была так близко от дерева.
Птица уселась на одной из верхних веток у самой верхушки. Весть об этом быстро облетела всю стройку, и приглушенный, чтобы не спугнуть ее крик: «Птица сидит на дереве!» несся от здания к зданию, от крана к крану, от цеха к цеху.
И теперь взорам рабочих, наблюдавшим эту сцену на почтительном расстоянии, представлялась картина, удивительная и прекрасная: дерево в окружении четырех столбов под сверкающим серебристым балдахином и птица, сидящая на ветке этого дерева.
С каждым днем они испытывали все большую радость и все большее удовлетворение, и кто знает, каких размеров достигли бы их чувства, если бы не случилось то, что случилось: один из рабочих подкрался к самому храму, а потом торопливо вернувшись к стоящей в отдалении толпе строителей сказал: «Кажется мне, что дерево пожелтело, а птица еще больше поблекла и отощала».
Это сообщение пало в самую сердцевину радости строителей и сразу заморозило их радость, стерло с лиц удовлетворение и заставило захлопнуться разинутые в радостном удивлении рты.
Когда птица снялась с дерева и улетела на свою очередную прогулку, рабочие приблизились к храму и увидели, что дерево, действительно пожелтело. И кто-то сказал: «Это дерево погибает».
Дерево, действительно погибало и никакие обильные поливания его не помогали.
Да и птица поблекла и отощала, они заметили тоже, никакой эксперт для этого был не нужен.
В оперении этой птицы уже не было прежней глубокой черноты и белизны, все краски приглушила серость, ибо многолико воздействие пыли. Оно проявляется и в том, что стирает все яркое, красочное, заменяя его серым цветом, который, по сути, бесцветен, о котором точнее будет сказать, что это и не цвет вовсе, а бесцветие.
Не вызывал сомнение и факт, что птица отощала, ее пышная грудка как бы съежилась и усохла.
Все это не обрадовало строителей, так как они хорошо знали свою пыль и понимали, что если уж она начала губить дерево, то доведет это дело до конца. Они отдавали себе отчет в неотвратимости происходящего, хотя кое-кто и надеялся на лучшее.
Строители никак не хотели примириться с фактом, что их дерево погибает, и, к сожалению, это уже не вызывало сомнения, погибнет и их птица.
И пришел день, а точнее, тот предвечерний час, такой момент перед самым вечером, когда небольшой ветерок, что разрывал и уносил вдаль клубы черного дыма, испускаемого высокими кирпичными трубами, когда этот ветерок стряхнул с дерева последний лист и превратил его среди лета, как бы в зимнее дерево, в безлистное и сухое.
Теперь «зеленое насаждение», представленное одним единственным засохшим деревом, и сидящая на нем одинокая понурая птица являли собой печальное зрелище, которое трудно было вынести, и строители не в силах были вытерпеть это.
И тогда кто-то сказал: «В одном магазине появились в продаже искусственные деревья. Магазин называется «Вечная природа».
Рабочие купили искусственное дерево, погрузили его в машину и привезли на стройку. В этот же день они выкопали старое засохшее дерево, а на его место установили и смонтировали новое дерево – искусственное.
Не посажено, а установлено и смонтировано – так впервые сказали о дереве рабочие той большой стройки. А некоторые говорили, что это не дерево, а памятник дереву, тому дереву, которое воплощало в себе целый лес и помогало людям воскрешать в памяти зелень тех мест, откуда они пришли на стройку.
Глядя на это дерево, строители, бывало, с грустью и умилением вспоминали детские годы и пышную зелень родных лесов.
Тем временем птица уже совсем потеряла способность летать и стала серым изможденным пешеходом, хотя изредка предпринимала отчаянные попытки взлететь. Топчась на одном месте, она напрасно хлопала крыльями и пыталась хотя бы лапами оттолкнуться от земли. В такие минуты она поднимала кверху голову и издавала скрипучий хрип, как будто моля кого-то там, наверху, вернуть ей способность летать.
И однажды птица упала на землю, упала навзничь кверху лапами. Выглядело это так, как будто птица утонула в сухой темно-серой воде – столько было на земле пыли. Торчали только лапы птицы, а точнее, только потрескавшиеся, со стертыми когтями пальцы.
Ее смела вместе с пылью и поглотила мусоросборочная машина, разъезжающая по территории стройки.
И кто-то сказал: «Ведь могла же она, глупая, улететь далеко отсюда, когда здесь началась стройка с ее пылью! Зачем она осталась ту, почему не сбежала?» Но никто не мог ничего сказать в ответ.
Все погрузились в грустные раздумья, из которых их вывело известие, что в магазине «Вечная природа» открыт отдел, в котором продаются искусственные птицы, умеющие летать и петь.
Автоматизация была на самом высоком уровне. Птица умела расправлять и складывать крылья, а по команде с пульта управления – подниматься в воздух и летать. И похожа она была оперением на прежнюю, когда-то живую птицу. Внутри птицы находились записи птичьих песен, которые могли звучать и в полете. При желании птицу можно было легко прикрепить к ветке дерева, и это обстоятельство оказалось особенно важным, так как строители непременно желали видеть эту птицу сидящей на ветке дерева в храме.
Когда через несколько дней дистанционно управляемая птица совершила полет над заводскими трубами, строители не смогли удержаться от криков восторга: «Какая красивая птица!», потому что, в самом деле, ярчайшие краски оперения горели и переливались на солнце.
И радости их не было предела, когда птица начала петь. Ее поместили на дерево в храме. Кончились все заботы, и на стройке был большой праздник.
А вскоре по стройке поползли слухи. Ночные сторожа клялись и божились, что видели призрак, похожий на бледное серебристое облачко в виде птицы, который в темноте кружит над стройкой, садится на здания и машины…
Меня нет. И нет моей родины. Только душа моя не успокаивается и вновь возвращается туда, где были когда-то мои леса и поля…