- Ты обрекла нас на нищету! - бросила она и выскочила из комнаты.
Это на самом деле не фраза была, а пощечина. Больно. Я не заслужила. Всю жизнь приходилось слышать, я неудачница, из меня ничего не вышло... а теперь еще и это!
Эта история началась 12 мая, в День Матерей. Мы собирались немного отпраздновать с дочерью. Не помню теперь, с чего завязался этот разговор, но закончился он фразой, что я обрекла нас на нищету. И теперь у меня достаточно времени, чтобы вспомнить, как я это сделала, потому что моя дочь права.
Времени у меня достаточно. Я слышала, как она хлопала дверцами шкафа, собирая вещи в сумку, как хлопнула входная дверь. И вот я осталась одна в квартире. Стол был накрыт.
Я стояла некоторое время у окна, на улице стало темно, и я устала. Ночью мне не спалось и все время я провела на диване. Я обрекла нас на нищету, дочь была права, но если б я была другой, ее бы не было на свете. Одно цеплялось за другое. И если б я раскрыла рот и попыталась себя защитить, разве ей были интересны мои доводы, когда вся моя прежняя жизнь говорила против меня?
Но кто в восемнадцать лет интересуется жизнью родителей? Когда так трудно представить, что и они были молоды, у них были мечты, надежды и планы.
Как молоды мы были, как искренно любили, как верили в себя...
12 Мая — это был День Одиноких Матерей и Обманутых Женщин. Время начало откручиваться в прошлое.
Как молоды мы были
Мне было восемнадцать лет и я подавала большие надежды. Молодая талантливая поэтесса. Я принимала похвалу и восхищение легко. Мне очень легко жилось, я парила. Тяжелые и мрачные события нашего времени проходили мимо меня, не оставляя отпечатков ни в памяти, ни в характере. У меня были поэзия, природа и друзья. Любимые книги, любимые занятия. Каждый день был праздничный.
Я вставала поздно, мне никто не мешал спать с тех пор, как я закончила школу, мне не нужно было работать или чем-то особенным заниматься. Мне нравилось ходить по книжным магазинам и сидеть в парке. В каждой книге были какие-то гербарии. На письменном столе — вечный беспорядок. Не дотрагивайтесь до моего письменного стола! - произносила неизменное, когда домработница входила с тряпкой.
Я не очень хорошо понимала, для какой жизни меня готовили родители. У мамы в семье не было права голоса. Она могла управлять лишь домработницей, но не мной или папой. Папа возвращался с работы поздно, в детстве я в это время уже спала, а в юности я делала вид, что сплю. Наши характеры с папой были слишком похожи, чтобы уживаться в доме без конфронтации, поэтому я его избегала, как и его прямых вопросов, которые задавались нечасто.
Когда я училась в четвертом классе, осмелилась сама задать ему вопрос. Я подошла к нему, когда он отдыхал в кресле после плотного ужина и спросила: «Почему ты никогда не спрашиваешь, как у меня дела в школе?..» На что он тут же ответил, на секунду отвернув взгляд от газеты: «Ты учишься для себя, а не для меня...» После этого я уже не рассказывала родителям о делах в школе. Они привыкли, что у меня очень хорошие оценки, и это не имело никакой ценности.
Для меня же имела ценность наша дружба с подругами, потому что дома моя жизнь никого не интересовала. Если бы я была мальчиком, может быть, мой отец обратил на меня внимание, но как я потом поняла, мысленно она «сдал» мое воспитание маме, думая, что она что-то из меня воспитает. Я не помню точно, чем занималась мама. Время ее жизни уходило на парикмахера, косметические салоны, разговоры с подругами по телефону и разные чаепития. Она была довольна своей жизнью, и мне не понятно было, как я могла родиться в такой семье.
Одно время мне казалось, родители меня удочерили, ведь кроме меня других детей у них не было. Но с годами я поняла, что это не так: все больше внешне я становилась похожей на маму (здесь невозможно было ошибиться), а характером все больше похожей на отца. Я стала приглядываться к маме. Мне казалось, если я пойму, что у нее творится в голове, то смогу с ней подружиться. Мы будем с ней подругами. Мне хотелось ее узнать, что она за человек, а главное, меня съедало любопытство: неужели она и вправду довольна такой жизнью.
Внутри нее, как и меня, должен был быть глубокий интересный мир, и я хотела, чтоб меня в этот мир впустили. Что она думала? Что она чувствовала? Были ли у нее мечты и затаенные надежды? Я стала к ней постепенно «подбираться». Однажды во время разговора я несколько раз подряд сказала ей «ты», мне кажется, я рассказывала что-то смешное... Она замолчала. Я увидела, как на мгновение застыло лицо мамы и она произнесла: «Я не подружка тебе, чтобы ты могла мне «тыкать».
Я замолчала, мне было шестнадцать лет, и я чувствовала себя взрослой и равной ей. Конечно, у меня не было жизненного опыта, как у людей ее возраста. В отличие от многих людей у меня было достаточно «жизненных» наблюдений, и я считала, необязательно переживать все эти драмы самой, а достаточно наблюдать и делать выводы, чтобы что-то понимать в жизни.
Мне не удалось сделать маму своей подругой, и я больше не делала попыток, в конце концов, у меня были свои подруги, а у нее — свою жизнь, которая казалось мне каким-то бледным пятном, и я долгое время не могла поверить, что она довольна такой жизнью и, что за этим бледным пятном нет двойного дна, которое есть пропуск в содержательный мир...
У меня было предположение, что мама не любила меня, потому что не видела себя во мне, но лишь мою внутреннюю силу, которой не было у нее, и которая делала меня похожей на отца. А мама боялась силу, боялась отца и к своей матери она обращалась только на «вы».
Я была предоставлена самой себе и не очень от этого страдала. Никто не интересовался моей внутренней жизнью. Тогда мне было это странно, но с годами я поняла, как нелюбопытны на самом деле люди, как поверхностны их собственная жизнь и их взгляды, и было бы наивным ожидать, что они будут чувствовать и жить так же, как ты.
Мои родители не читали моих стихов, и когда вышел первый сборник, мне дома некому было его показать. В любом случае, я не хотела нарваться на раздражение и необходимость защищать то, чему посвятила свою жизнь и в чем чувствовала свое призвание.
Как верили в себя
Меня считали лентяйкой в нашей благополучной родне. Я не умела варить еду, шить, вязать, ухаживать за больными и за квартирой. Мысль, которая жила в моей голове тогда: «Я пришла в этот мир не для того, чтобы мыть посуду и стоять у плиты». Такие мысли я не произносила вслух, чтоб не раздражать окружающих.
С детства я чувствовала, что во мне внутри живет нечто огромное и значительное. Вечное, неистребимое. Возможно, под этим подразумевалась душа или мое бессмертное Я, или божественная искра во мне. Во всяком случае, мне было понятно, чем Данко освещал путь людям. Для меня его пример был не легендой, а былью.
И я писала не о чувствах и страстях, потому что они были мне еще неведомы, но о дремлющих силах в человеке, о его божественных чертах, о его связи с неземным. Меня интересовали не конкретные люди, но идеи. Или люди — носители идей, на которые отзывалась моя душа.
Моя внутренняя жизнь была глубокой и интенсивной, я понимала, что мне не хватает мастерства вытащить ее наружу и словесно оформить. Но даже и то, что удавалось сформулировать и записать, и это хвалили, эти бледные отражения. Я была на самом деле намного глубже.
Я заявляля, что бессмертна, потому что чувствовала, есть во мне бессмертное зерно, которое все знает, на все способно и ему все в жизни по плечу. Мне также было известно, что все люди, абсолютно все, обладают этим зерном. К моим мыслям относились как к поэзии, а не как к идеям, оформленным с помощью поэтического языка. Если бы я владела терминологией, то вероятно писала бы философские трактаты, как это делали французские энциклопедисты. Их я читала в пятнадцать лет и была очарована их верой в общество и человека.
Я тоже верила очень искпренне и пылко. А человеческие страсти меня не интересовали, я знала о них из книг. Не то чтобы скучная тема, но разве мы не пришли в этот мир, чтоб совершить нечто огромное, полезное, может быть, великое? Страсти не давали простора, они обещали только рабство.
Среди родственников про меня говорили, что я с приветом. Это правда, они чувствовали, что я нечто чужеродное. Как ни прикидывайся своей, все равно выплывает наружу «инаковость». При этом я не пыталась говорить о себе, что-либо заявлять или к чему-то призывать. Внешне я вела себя адекватно и лояльно. Я чувствовала мысли людей по отношению к себе и лавировала, обходя острые углы. Дипломатия — это то, чем я начала заниматься еще в детстве.
Взрослые не догадываются, насколько умны и проницательны дети. Мой папа сказал, что женщинам не нужно высшее образование. Он делал карьеру, у него было слишком мало времени и интереса, чтобы понять, кто я. Он знал, что у него есть дочь и когда придет время, она выйдет замуж за человека, похожего на него, родит детей и будет домохозяйкой. Такова была судьба моей матери.
Моему отцу было неизвестно мое увлечение философией, идеями гуманного обустройства жизни, равенства и свободы. Он думал, что я нормальный человек, просто слишком поздно встаю, слишком много времени провожу за чтением, слишком много времени бесцельно болтаюсь по городу и паркам, слишком долго просиживаю вечерами в библиотеке... В то время как мои бывшие одноклассники учились в университетах, я занималась самообразованием. Я не могла не учиться.
Я чувствовала в себе силы немерянные и талант. Каждое утро, проснувшись к десяти, первым делом садилась к письменному столу. Мне казалось, за ночь во мне созревает нечто, а утром просится наружу. У меня внутри был «инструмент», который все это создавал, что я по утрам записывала. Это было неовзможно — остановиться и перестать писать, как невозможно перестать думать. Вот уже и первый сборник был готов.
До сих пор не понимаю, когда и отчего сломался мой чудесный «инструмент».
Я встречала в жизни достаточно «поломанных» людей. У меня был наметанный глаз. Что их выдавало? Походка? Да, она. Люди передвигали свои ноги, словно тащили по жизни тяжелые гири. Когда гири становились невыносимо тяжелыми, человек умирал. И осанка их выдавала: они уже не могли нести высоко голову и держать свои плечи. На плечах их уставших висел невидимый рюкзак и оттягивал плечи. И в глазах их уже не было жизни, в них теплились остатки былого тепла, слабое мерцание, далекий свет, как тот, что исходит от дальних звед. Звезды больше не существует, но только волна света, которая дошла до нас через миллионы лет.
Стихи — дети праздности и свободы, они не родятся у тех, кто влачит жалкое существование с гирями на ногах, поникший от тяжести жизни, излучающий остатки когда-то былой жизненной силы. И я стала такой. Когда жн это произошло? Я не сразу поняла, что инструмент внутри меня сломался.
Допрос
На следующий день Аня вернулась.
Если бы моя дочь знала обо мне побольше, возможно, и относилась ко мне по-другому. Но у нее не было желания узнать. У нее не было желания со мной подружиться. Ее мать была скучной невзрачной женщиной без особых интересов. Она не умела ухаживать за собой, одеваться, дрожала над каждой копейкой, одевалась за одно евро и работала на конфетной фабрике. В последний год два пальца на правой руке у нее отказали — безымянный и мезинец, - но она не оставила работу, потому что техничкой было еще тяжелее.
Дочь ненавидела нашу нищенскую жизнь, и мне было понятно, как она чувствует себя точно в мышеловке, потому что и я себя так чувствовала.
Если бы она спросила меня, я бы ей рассказала. Хотя... Отчетливо осознавала, что мои прошлые интересы и достоинства не имели никакой ценности в глазах ее поколения. И в глазах большинства людей. И что с того, что мой сборник был такой удачный и так много положительных рецензий, она не знала ни о том, ни о другом...
Конечно, ей некуда было пойти. Можно переночевать у подруги, ночь или две...
- Почему ты ушла от отца? - спросила она.
Я сидела на диване, она — на стуле у стола. Вчерашние салаты были доставлены из холодильника на стол, фаршированная паприка разогрета... Я знала, что когда-нибудь мне зададут этот вопрос, но почему в этот день...
- Мы не сошлись характерами, - наконец ответила я и придвинулась поближе к столу. Если разговаривать во время еды на такие темы, то неизменно заболевает желудок. Уж лучше просто пить воду.
- Что за ерунда! - воскликнула дочь, - ты что, не можешь просто сказать причину!
- Аня, я не помню, - отозвалась я. Салаты снова придется нести в холодильник. - Это было восемнадцать лет назад!
- Такие вещи не забываются! - парировала дочь.
- Это что, допрос? - спросила я.
- Ты отвечаешь вопросом на вопрос! - воскликнула дочь. - Хватит извиваться... согласись, я не человек с улицы, я имею права знать... правду!
Сколько правды может вынести человек? Я подумала и промолчала. Иногда эту самую правду лучше не знать...
- Я нашла его в интернете! Видела его фотку. Это он, я на него похожа! Он занимается бизнесом и у него большое предприятие... представь, что бы было, если бы ты от него не ушла!
Я представила. И почувствовала, как мое лицо... не то чтобы медленно сползает вниз... но как будто застывает от ужаса. Есть такие воспоминания, которые погребены очень глубоко и их лучше не вытаскивать на свет. А если вытаскивать, то с помощью специалиста, психоаналитика.
Так вот откуда эта фраза: «Ты обрекла нас на нищету!» Я продолжала молчать. Мое молчание длилось восемнадцать лет и Аня была не тем человеком, перед кем стоило открывать рот и выливать всю эту больную жижу... нет, не на голову ребенка...
Да, он и тогда уже подавал большие надежды, уже тогда у него была своя фирма.
- Аня, эта правда тебе не понравится, - я открыла, наконец, рот.
- Это мне решать, что мне нравится, а что нет... - отозвалась дочь.
Паприка остыла. Есть уже не хотелось.
- Я знаю его адрес, - проговорила дочь, - и собираюсь его найти... мне нужно его увидеть.
Это катастрофа.
Я молчала половину жизни. Неужели мой карточный домик развалится именно теперь?
Я снова услышала, как скрипит дверца шкафа. Надтреснутый голос старого шкафа, найденного на шперах. Аня собирала вещи, теперь уже никуда не торопясь. Я стояла в дверях ее комнаты.
- Неужели это так важно теперь? - спросила я.
- Если это для тебя неважно, это не значит, что неважно и для меня! - бросила она, не оглядываясь.
- Ты думаешь, что-то от этого изменится? - спросила я.
- Конечно! Когда действуешь, всегда что-то изменяется, - ответила она.
Единственная мысль в голове, которую ничем не выбить... если только алкоголем... нет, не при Ане... эта мысль: мне не хочется возвращаться в прошлое.
Как искренно любили
- Ты поедешь по немецкому паспорту или по русскому? - спросила я Аню. - Если по немецкому, то тебе понадобится виза...
Нет, ее не испугают никакие препятствия, тем более, если подумать, то препятствий нет. Если начну возражать, еще быстрее соберется и уедет, и не будет давать о себе знать.
- Да, конечно, по русскому.
- А деньги на билет? - спросила я.
- Я заняла, - ответила она.
- У кого? - спросила снова.
- Какая тебе разница? - услышала в ее голосе раздражение. Слишком много задаю вопросов.
- Я могу отдать твои долги, постепенно... мне нужно только знать, кому, - объяснила я.
Мысль: рассказала своим подругам душераздирающую историю, они сразу деньги собрали на поездку. Какой ужас. Люди так любят драмы и на них откликаются.
- Ты можешь остановиться у Маши... она будет рада.
Маша — это моя двоюродная сестра в Рязани. Она тоже живет одна, только у нее сын.
Все не так страшно... она съездит, посмотрит и вернется. А Маша — она тоже одинокая мать. Про таких, как мы, говорят, что нас обманули. На самом деле женщин никто не обманывает, они обманываются сами. Хотя моя родственница как-то сказала, у меня такое лицо... меня обязательно кто-нибудь да обманет...
Хорошо, эта была банальная история, такие истории начинаются обычно словами: «Он был загадочный и непохожий на всех. Меня притянуло к нему, как к магниту. Это была мечта моего сердца...»
А сейчас?... Нет, в моем сердце больше не водятся мечты. Я поняла, что осталась одна. Тринадцать лет тянула на себе нас обеих и наше существоание на грани бедности в нашем европейском раю. Теперь непонятно, кто кого тянет... Но зияющая пустота, дыра внутри возникла... а мы еще не расстались... неужели все лишения были напрасны? Представляю, как запомнилась Ане я — ее мать, которая тряслась над каждым центом и каждый вечер пересчитывала монеты в кошельке. Ей надоела такая жизнь... И сама я себе — вот такая — противна. Не только Ане.
- Аня, ты можешь остановиться у Маши, я запишу тебе ее телефон и адрес... нужно собрать ей подарок... - проговорила я вслух.
Аня согласна. Значит, я смогу звонить Маше и узнавать, как у дочери дела. А что мне остается? - устраивать истерики? А потом она встретится со своим отцом... нет, это катастрофа. А если она не вернется?
- Я бы хотела, чтоб ты знала... независимо от того, что тебе скажут... чтоб ты знала, что я очень любила твоего отца. Это была моя первая и единственная любовь. Больше никакой другой не было... до сих пор. Все эти годы я думала...
- Ну и зачем тогда ты от него ушла? - перебила меня дочь. Ее глаза были расширенными от удивления, а небрежный жест рукой выдавал раздражение. - Правильно дедушка сказал, ты всегда была с приветом! Ты думала только о себе! Ты не думала об мне, о том, как я буду расти, о том, что ты не способна мне ничего дать! Почему у всех людей нормальные родители! А у меня одна и та — чокнутая...
Я почувствовала, как застывает у меня внутри, как холодеет тело, лишь легкий укол в сердце... трудно вздохнуть. Я медленно поднялась с дивана и пошла из комнаты.
Сейчас найду телефон Маши, - произнесла по дороге и пошла в свою комнату.
В моей комнате не было письменного стола, да он мне и не был нужен. Я прилегла на кровать, было холодно, меня трясло, через несколько минут забралась под одеяло. Хотелось горячего чаю, одновременно хотелось спать — на меня наползала тяжелая дрема, одновременно хотелось плакать, но не плакалось. Постепенно тело расслабилось, обмякло, согрелось и я уснула.
Раба любви
На следующий день после нашей свадьбы мой муж уехал в командировку. Его не было четыре недели. Так как он сам был себе шеф, то сам решал, когда и в какие командировки он ездит. Он дал мне сразу понять, что на первом месте у него бизнес, и я поверила ему, хотя это была полуправда.
Сейчас, по прошествии стольких лет, мне очень трудно понять, почему мое тонкое восприятие людей, чувствование характеров, их мыслей и эмоций, моя врожденная проницательность, словно отключились, и я перестала понимать, что на самом деле происходит со мной и с моей жизнью.
Это была жизнь во сне, в каком-то тяжелом оцепенении. У меня не было ни сил, ни воли. Я жила неделями в ожидании, что вот наконец приедет мой муж. Мне было не очень понятно, что он делает в командировках и почему так надолго уезжает, ведь бизнес его находился в нашем городе. Я старалась не задавать много вопросов, чтобы не быть назойливой и не раздражать его.
Родственники стали смотреть на меня с недоумением: построение семьи лежит на плечах женщины. Если мужчина не хочет находиться в семье, значит, виновата жена. При нормальной жене муж не будет проводить все время в поездках...
Я ничего не требовала от него, но я ждала... потому что очень любила его. Это была единственная любовь моей жизни, и она отняла у меня столько сил, что больше ни на кого другого уже не хватило.
Сначала я задавала вопросы себе: что не так? Что не так во мне? Я могу измениться. Я могу подстроиться. Приноровиться. Любовь долготерпит, любовь излечивает, любовь побеждает. У меня была искреняя и нерушимая вера в силу исцеляющей любви. Я больше ни о чем не писала, лишь размышляла. Если б он сказал, откажись от поэзии, так отказалась бы не задумываясь. Если бы он сказал, откажись от себя! - отказалась бы сразу. Если бы сказал, прыгай за мной в огонь! - прыгнула бы, чтобы быть с ним рядом.
И я отказалась от себя без всяких его просьб. Мне кажется, я растворилась тогда в его жизни и превратилась в тень, которую больше не замечают, потому что привыкли к ее присутствию.
Я сломала себе голову, убиваясь над вопросом, что во мне не так? Я была слишком непривлекательна и слишком умна, что меня можно было избегать? Когда-то в четырнадцать лет мне мечталось, я уйду в монастырь. На то были особые причины. Мои мои мечты воплотились: выйдя замуж, я оказалась в монастыре. Я не знала, что мое замужество будет фиктивным.
Почему я была замужем и одна? - «ищи причину в себе», - он сказал мне.
Нет, я сломала голову, не найдя причины. Мои самокопания довели меня до язвы желудка. Я прокопала в желудке дырку.
Я стала жить замкнуто, почти ни с кем не общаясь. Мои подруги сразу не понравились мужу, ему не понравилось бы, если б я у кого-то из них осталась ночевать... Общаться мне было больше не с кем, занятия не было... Однажды он рассказал мне о своей знакомой, которая заработала миллион... эта история звучала коротко и назидательно и я поняла: мне не заработать миллион и не заслужить его любви, но я решила служить по-другому.
Я научилась стирать-варить-убирать. Это было тяжело, потому что мы жили бедно, все деньги уходили в бизнес. Я стала очень экономной, но это не помогало — моя экономность, потому что экономили на мне.
Я жила замкнуто и мало знала о его жизни. Однажды ко мне на остановке подошла женщина и спросила, это я — его жена?
Да, подтвердила я. Она стояла и рассматривала меня точно некий реликт, но тут ее автобус подошел и она уехала, а я опешила от пристального рассматривания и ее вопроса.
В конце концов, я спросила его, что не так? - это стало поводом еще реже появляться дома. Все, что я делала каким-то больным образом поворачивалось против меня. Мне казалось, я знаю этого человека, но чем дольше была я замужем, тем более странным было мое замужество... Хотя. Если бы я оглянулась по сторонам и присмотрелась, как живут люди в других семьях, могла б обнаружить, что должна быть счастлива...
Мой муж не курил, не пил, был здоров, меня не били... пока что. Его раздражение еще не перешло допустимые границы, но я чувствовала, сколько агрессии в нем сидит. Мы слишком редко виделись для этого.
Я не получила ответов на свои вопросы, просто он еще дальше отдалился от меня. Его не было, но мне позвонила женщина и сказала, что самолет, на котором он летел, попал в пургу и они сели где-то в Сибири на запасной аэродром... Откуда она это знала? Ее мать летела в этом самолете и сообщила ей и просила позвонить мне... Потом были две долгие недели без звонков. Куда мне звонить, я тоже не знала.
Потом был период, когда он вернулся и никуда не ездил. Для меня это было счастливое время, которое закончилось его фразой: «Я не люблю тебя, и мне не нужны твои жертвы...»
Да, вспомнила!.. Теперь мне ясно. Именно вэтот момент сломался навсегда мой чудесный инструмент... Если раньше он просто молчал, то теперь... просто по нему ударили молотком, он издал звук и умер.
«Мне не нужны твои жертвы», - и это все о служении. А я старалась быть хорошей женой. Видно, из девочек, читающих в юности французских энциклопедистов, не выходит хороших жен. Чужеродность их и на этом поприще ничего кроме неприятия и раздражения не вызывает. Вот такой вывод я сделала.
Я тогда еще не знала, что на первом месте у моего мужа был не бизнес, не фирма и не карьера. Тем более не я. Для окружающих наш брак был вполне приличным, может быть, даже удачным, а если что-то и было достойное улучшение, то это было мое дело и моя обязанность.
Аня
Аня — это подарок, это напоминание о том периоде, который закончился его словами: «Я не люблю тебя...» Да... и спасибо за правду. Этой правды у меня не было сил вынести. Я заболела. Все было напрасно и никакая любовь не победила! Я чувствовала себя обманутой!
Обманутой браком, когда были такие надежды, обманутой мужем, его мимолетным увлечением, как будто он проверял, сможет ли он привязаться ко мне и терпеть меня... о любви речи не шло.
И мои идеи меня обманули, вера в любовь, ее силу, не знающую поражений.
Нет, ему было невыносимо. Одно раздражение. Меня не покидало чувство стыда за себя, но я не могла понять, что постыдного я совершила и почему он злится! Да, позднее мне стало понятно: я соблазнила его и ему стало противно. Кроме того, он терпеть не мог беременных женщин. Кажется, беременным стал он: был все время раздраженным.
Эта проблема легко решалась: командировка. Я осталась одна. Больше я не ломала голову, мне стало ясно, что мы разведемся и у меня родится ребенок, и я буду жить ради него... Как? - этого я не представляла. У меня не было больше знакомых, не было денег, не было работы, не было профессии. У меня не было мужества думать о будущем.
Иногда лучше не думать о будущем и не заглядывать в него, чтоб не ужасаться, иначе не захочется жить. Нужно идти маленькими шагами вперед, как бы на ощупь и стараться не делать лишних движений, чтобы сберечь силы.
Такими мелкими шагами я передвигалась с Аней первые пять лет. Она родилась через пять месяцев после нашего развода. Меня винили в том, что я не сохранила брак, не подстороилась к мужу, бесилась с жиру и поступила вообще глупо...
Я поступила на работу нянечкой в детский сад и Аня была все время у меня на виду. По выходным мы ездили в обеспеченную семью и я сидела с детьми, и Аня снова была у меня на виду. Мои бывшие подруги собрали два мешка детской одежды и привезли для Ани. Времени у них на меня не было, а родственники отнеслись к нам прохладно. Я старалась не думать о будущем.
Мать моего мужа сказала, если я не живу с ним, то и не имею права просить у него деньги. У нее были свои соображения на этот счет. Мы не смогли с ней подружиться, да и она не знала всей правды. Да и ребенок родился вне брака. У него был только один родитель.
Речь шла о физическом выживании, больше ни о чем. И когда подвернулась возможность, мы сразу выехали из страны. Мы эмигрировали. Как будто в чужой стране легче одинокой матери, не имеющей профессии и необходимых пробивных качеств характера. Когда мы приземлились в аэропорту в Ганновере, у меня на руках была пятилетняя Аня и две сумки с нашей одеждой. О будущем я старалась как всегда не думать.
Аня — это чудо моей жизни, это она меня спасла. Мы снова передвигались мелкими перебежками по жизни. Вот первый класс. Красивая одежда. А себе — в Красном Кресте. Вот пошла в гимназию. Дорогой портфель... Она не задумывалась, откуда у нее способности к гуманитарным наукам, и почему ей так дается легко эта школа и язык, и многое другое, когда другие корпят...
Я тоже корпела. Сначала в столовой. Моя гордость была сломлена. В ее возрасте я заявляла, что пришла в мир не для того, чтоб мыть тарелки, но теперь была рада, что есть и такая работа. Я больше ничего не читала, не писала, не интересовалась. Выживание продолжалось, но с физической плоскости оно перешло в эмоциональную.
Я стала чувствовать, что внутри меня что-то засыхает и сгибается. Мне было непонятно, что это такое, наверное душа. В моей жизни не было ничего, что бы питало душу, не было любви, не было дружбы, не было участия. Только Аня — мое спасение. И мне было понятно, что наступит день, когда она выйдет в открытое плавание под названием «взрослая жизнь» и я останусь одна. Этим днем стало 12 Мая.
Сама того не зная, в этот день она потребовала, чтоб я превала свое молчание, которое длилось восемнадцать лет. Время пришло?
Доктор Менникен
«Менникен» - это немецкая фамилия или голландская? Я была записана на прием к психотерапевту. Если бы медсестра в регистратуре не подхватила меня ласково за локоть, я бы уже стояла на улице. Видимо, она научилась по глазам считывать желания пациентов, особенно тех, кто хочет сбежать и вовремя их подхватывать...
Через пять минут я уже сидела перед доктором, держа свои руки на коленях, чтобы они не бросились ему в глаза.
«У него слишком молодое лицо... значит, не много опыта...» Это я уже поставила ему диагноз. «Ночь нежна», продолжала в том же духе, опустив голову. С какого-то времени, не помню, когда это началось, я стала ходить с опущенной головой, это была моя новая привычка.
- Рассказывайте! - проговорил доктор и, не то чтобы улыбнулся, но скорее засмеялся.
Что тут смешного? И как можно быть таким веселым, когда каждый день приходится выслушивать такие истории? - это не укладывалось у меня в голове.
- Не знаю, с чего начать, - проговорила я наконец, - честно сказать, мне было бы легче, если бы вы задавали вопросы.
- Начните с конца! - отозвался доктор Менникен.
- Если с конца... - дала себе время подумать... - меня уволили с работы и у меня началась депрессия.
Потом было долгое молчание. Дело вообще не в работе, мне было понятно, что меня уволят, ведь я уже изработалась. На фабрике не держались люди дольше пяти лет. Я пустила доктора по фальшивому следу. Я сидела перед доктором с опущенной головой и рассматривала свои руки.
До меня очень медленно доходило, что в последние годы я почти ни с кем не говорила, тем более никому ничего не рассказывала. Я сидела перед доктором словно запечатанная со всех сторон.
- У меня депрессия, - наконец проговорила я.
Вот уже и сама себе поставила диагноз.
- А что было перед увольнением? - спросил доктор.
Ага, ты решил не сдаваться! - поразилась я.
- Моя дочь уехала из дому... на поиски отца, - вяло отозвалась я.
- Ага, у вас есть дочь! - поразился Менникен, - и вы воспитывали ее одна?
- Да, конечно! - подтвердила я, - как же женщине и без ребенка?
По его виду было понятно, если женщина воспитывает ребенка одна, у нее не может не быть депрессий. Сейчас он пропишет мне таблетки. Таблетки мне не подойдут, потому что они подавляют психику. А я уже как нельзя подавлена. Мне не хочется жить, мне не хочется шевелиться.
Я целыми днями лежала в постели и мне стоило больших усилий прийти к нему на прием. Мне было непонятно, для чего и для кого я должна теперь жить? Все причины для продолжения жизни исчезли.
У меня внутри была тяжесть. Да, Аня уехала. Она уехала в конце мая и я слышала от Маши, она хорошо добралась, встретилась с отцом и возвращаться не собирается. Она не вернется, если ей предоставили комфортную, безбедную жизнь, а правду знать необязательно. Я осталась одна. Неужели все усилия были напрасны?
- Мы пропишем вам таблетки, - услышала я голос доктора, словно он исходил из тумана.
Он начал объяснять мне, как действуют эти таблетки. Слушала в полуха. Откуда мне все это было известно? - да, была согласна с доктором, они очень сильные. Может свести мышцы, перестанет на время поворачиваться шея. Ну, ничего, зачем мне шея? А откуда мне все это было известно? Я наблюдала за людьми, с которыми жила в общежитии для эмигрантов, они почти все принимали эти таблетки. Спали целыми днями, а когда не спали, походили на вареные овощи.
Доктор Менникен вдруг почувствовал каким-то сверхчутьем, которое раньше я наблюдала только у себя, что мне не хватит воли и сил дойти до аптеки, потому он встал и некоторое время стоял, отвернувшись к открытому шкафчику, перебирая баночки с таблетками. Я снова вспомнила Фицджеральда.
Наконец, он повернулся ко мне и поставил на стол баночку с таблетками.
- Начните принимать эти таблетки и приходите снова через две недели, - проговорил он.
А вы не боитесь, что сегодня перед сном я съем эти таблетки, все до одной, а наутро уже не проснусь? - подумала я, но ничего не сказала, чтобы не пугать доктора. Таким пациентам, как я, нельзя вручать такие банки.
Я взяла ее со стола и убрала в сумочку. Забыла поблагодарить доктора за таблетки, забыла протянуть доктору руку на прощание, вышла как во сне. Это оцепенение не проходило у меня с того дня, когда Аня сказала, что я чокнутая. Вероятно, она была права.
У меня болело сердце, и я не могла выйти на работу. Через две недели мне пришло письмо с предприятия, что меня уволили. Я ничего не сказала Ане, потому что для нее это ничего не меняло, и мы виделись так редко с нею. Она перед отъездом все время проводила время с друзьями.
Через месяц после ее отъезда что-то произошло... Я стояла на террассе книжного магазина. В июле открывали террасу и покупатели могли сидеть на террасе и наслаждаться свежим воздухом. Некоторые пили кофе. Хотя утром там было мало людей, ведь все находились на работе.
Был десятый час, магазин пустой, терраса открыта. Если кто-то вдалеке проходил, то это были или уборщица или продавщица... Я стояла и смотрела в небо, все более чувствуя себя невесомой, легковесной, я потеряла чувство тела, и у меня перестало болеть сердце, перестали болеть руки, перестала болеть спина... Мне понравилось это безболезненное состояние, но я знала, что это все мимолетное... оно не может быть продолжаться вечно и возникла мысль остановить навсегда этот миг...
Терраса находилась на крыше четырехэтажного магазина. Никого не было поблизости, я это проверила, глянув вокруг. Я решилась. Нужно было лишь подойти к чегунной решетке и перекинуть тело через нее, а потом все произойдет само. Я сделала вперед несколько шагов...
«А если Аня вернется?» - услышала я голос внутри. - «Нет, она не вернется», - ответила сама себе. Еще несколько шагов вперед. Даже для этого нужно усилие воли. Я была у решетки. Пахнуло давно забытым запахом, терпким, из какого-то далекого прошлого. Это был огромный куст красной герани в терракотовом горшке. Он словно стоял у меня на пути, преграждал мне дорогу с террасы в другой мир. Где нет боли, нет горя, нет отчаяния.
Цветки красной герани и зеленые сочного цвета листки я сушила в своих книгах. Так получались гербарии. Мне нравился запах герани, он меня успокаивал в детстве. Были и другие цветы: незабудки, васильки, сладкая кашка, ромашка — их продавали бабушки на базаре. Но больше всего мне нравилась красная «вульгарная» герань.
Я стояла несколько минут перед гигантским кустом герани, ветки достигали семидесяти сантиметров! Сорвала несколько листков и убрала в сумку. Дома найду книгу и засушу в ней листки... А потом я направилась к выходу.
Доктор Менникен не подозревал, насколько плачевным было мое состояние. Оказавшись на улице, я первым делом нашла мусорный контейнер и выбросила в него таблетки, это было не мудро — держать все таблетки дома. Слишком большой соблазн.
Ночь нежна
Нельзя сказать, что это было выяснением отношений, потому что при выяснении говорят оба, а мой муж уклонялся. Но и при его уклончивой позиции мне было достаточно того, что я уже о нем узнала и о его жизни, ведь тайное всегда становится явным. Да и когда занимаешься бизнесом, всегда есть риск наступить на чью-то больную мозоль, и потом тебе отплатят тем же. Например, через третьих лиц невинно донесут твоей жене...
Это была бессонная ночь. Таких ночей я провела бесчисленное количество, странное дело, что за это время не разучилась спать.
Я была своего рода ширмой для моего мужа, его социальным статусом. Статус все узнал и решил уйти. Его безумные догадки подтвердились. Не прошло и два года.
Я пришла к родителям, но папы не было дома. И не нужно было, чтобы он был. Должен был состояться разговор двух женщин, оказавшихся в одной лодке.
Я ушла от мужа, - сказала маме. Она поднесла заварочный чайник к моей чашке, еще секунда и коричневая жидкость потечет из носика в мою чашку, чайник уже наклонился над чашкой... но из него ничего не потекло. Мама поставила чайник на стол и села у стола, уставившись на меня, как на приведение.
Что? - спросила она, не веря своим ушам.
- Я ушла от мужа, - снова сказала я. Мне казалось, это так просто: я не могу с ним жить, значит, возвращаюсь обратно к родителям. Мама молчала, она теребила подол своего нового платья. Некоторые платья она отдавала мне, у нее все равно шкаф забит.
- Что за сумасбродная идея! - наконец проговорила она.
- Это не идея, это мое решение! - возразила я, - я хочу вернуться назад, домой, - про беременность было рано говорить.
- У тебя есть свой дом, - возразила она, - постарайся создать свое...
- Я не могу больше с ним жить, - возразила я.
- Почему же? - спросила она, но я видела, что она делает это из вежливости, потому что для нее этот вопрос был уже решенный.
- Я не нужна ему... и я очень его люблю... я мучаюсь... - мои доводы звучали легковесно.
- У тебя до сих пор ветер в голове, а я думала, что ты повзрослела, - довольно сухо ответила она. - Твой муж положительный человек, каких еще поискать... он много работает...
- Но... - я попыталась было возразить.
- Послушай мой совет, - перебила она, - не думай жаловаться отцу, твои идеи ему никогда не были понятны... да и мне... у него проблемы в бизнесе, ему не до тебя... тебе нужно понять, что твоя жизнь хорошо устроена...
Дальше я ее не слушала. Мы говорили на разных языках. Моя мать не находилась в такой позиции, чтобы быть способной кого-то защищать или кому-то помогать. Она жила для себя. При этом наша семья выглядела вполне благополучной.
Я встала и направилась домой. Моего отсутствия никто не заметил, потому что муж был снова в командировке. Все же, я стала присматривать себе жилье и думать, как организовать свой перезд. Мне казалось, когда ребенок родится, мне помогут с обеих сторон. Получилось обратное: муж считал, мне должны помогать родители, а отец считал, мой муж обязан заботиться обо мне и ребенке. Это стало делом принципа, а не денег. Я оказалась между молотом и наковальней.
Ну, а родственники? - спросил вдруг Меннекен, когда я оказалась у него на приеме второй раз. - Вы же не одна на белом свете!
- Я одна на белом свете, - ответила ему и замолчала. Как это он в точку!
Я сказала доктору, что принимаю таблетки, но не уверена, что он поверил.
В конце концов, это я сама была виновата, что оказалась одна и в нищете. Аня права. Если бы я не любила своего мужа, мне было бы легче остаться с ним и вести жизнь, какую вела моя мать.
А любить меня? За что было любить меня, когда я была такой жалкой, открытой и беззащитной перед ним, и такой наивной со своими вопросами, просьбами и желанием к нему приблизиться... когда меня отвергали раз за разом...
Когда до меня дошло, в чем причина, мне показалось на несколько секунд, что я сошла с ума: весь мир был нормальный, только со мной что-то совсем не в порядке. Вот тогда мне был нужен доктор Менникен, не сейчас. Он бы прописал мне те же самые таблетки, но я не стала бы их пить, чтоб не повредить еще нерожденному ребенку. Но мы могли бы с ним разговаривать. Иногда он задавал удивительные вопросы, такие, что внутренне я вздрагивала и чувствовала, еще немного, и он докопается до моей тайны, про которую я не забывала все эти годы, но не могла еще вынести из себя наружу.
Молчание
- Мне нужно срочно к доктору Менникену! - сказала я медсестре в регистратуре. Мне не удавалось унять дрожь в руках, потому держала руки в карманах пальто, что выглядело не очень вежливо. Как жаль, что я выбросила те дурацкие таблетки, вот сейчас бы они мне пригодились!
- Вы записаны на прием? - медленно спросила она и стала листать страницы, пытаясь найти мое имя.
- Нет, не сегодня... но мне нужно сегодня! - проговорила я.
- Ну, я не знаю, мы так не делаем, - она была медленной и меланхоличной.
- Мне нужно, - я пыталась на нее надавить, не вынимая рук из карманов распахнутого пальто, - с ним по-го-во-рить...
- Я спрошу у доктора, будет ли он с вами разговаривать, - она наконец сдалась. - А вы подождите в комнате для пациентов.
Я села и стала ждать. Руки у меня тряслись, сердце бешено стучало. Сегодня я могу все рассказать, но Боже мой, как я устала за все эти годы!
Менникен вбежал в комнату и остановился, как вкопанный. Потом он махнул мне рукой, «пойдем в кабинет», и я поплелась за ним. Проходя мимо регистратуры, оглянулась на медсестру, я видела, как она поджала губы, увидев меня.
- Зря вы не пьете таблетки, - проговорил Менникен, закрывая за мной дверь. - У вас, что, обострение?
Я кивнула и молча прошла на свое место, а он — на свое. Мы сидели друг против друга и некоторое время молчали. Он не смотрел на меня, я — на него.
- Уже подумал, что-то случилось! - проговорил он и замолчал.
Я начала без всякого вступления свой монолог:
- В первый раз я пришла к вам и вы сказали «рассказывайте!», я не могла ничего рассказать... согласитесь, когда молчишь много лет и отвыкаешь говорить по душам, потому что не с кем... вдруг появляется человек, который готов слушать, открываешь рот и вдруг понимаешь, слова не идут... как будто какой-то механизм, отвечающий за словотворение заржавел... вот... я знаю, когда все началось... у меня внутри было очень много любви для людей, для взрослых и для детей, но я выплеснула ее на одного единственного человека. Я была одновременно очень сильной и очень беззащитной, и мне хотелось отдать все, что было внутри этому человеку, но он отверг меня.
Я унижалась. Мне хотелось заслужить его любовь... теперь мне понятно, что в детстве я пыталась заслужить любовь своих родителей, и из этого ничего не получилось. Потом я пыталась заслужить любовь своего мужа, и он в конце концов сказал: «Я не люблю тебя... мне не нужны твои жертвы!» Потом я пыталась заслужить любовь своей дочери, и я тоже ее потеряла, хотя очень люблю и безусловно... В конце концов я осталась одна и теперь никому не нужна... Для чего мне теперь жить?... Для кого мне теперь жить!..
Я посмотрела ему в глаза, и из моих глаз хлынули слезы. Я закрыла глаза руками, меня трясло, если бы можно было, я бы открыла рот и стала кричать, кричать от боли беспрерывно, как я кричала, когда рожала Аню. Но теперь я не позволила себе кричать, сдерживала себя, и тело билось в конвульсиях.
Менникен вскочил, я заметила только, как он пытается поднести мне стакан воды к губам и видела в его руках таблетку. Я выпила таблетку и некоторое время сидела, опустив голову на его стол. Мне было стыдно, мне хотелось провалиться на месте.
- И давно вы молчите? - спросил он.
- Восемнадцать лет, - ответила я.
- Тогда сейчас у вас есть возможность рассказать все до конца... вычистить все углы, - предложил он.
- Вот именно, - согасилась я.
- И больше потом никогда к этому не возвращаться, - добавил он.
- Да, - отозвалась я.
- Рассказывайте! - сказал он, улыбнувшись.
И я начала.
- Этот человек обладал необычайной харизмой. Я не знаю, из чего она складывается, все в совокупности придает особенный шарм человеку и утонченность: жесты, манеры. Да, у него была такая пружинистая походка, какая бывает у спортсменов, открытая улыбка, очень яркие голубые глаза, почти синие. Особый тембр голоса. У нас был поэтический вечер, я свое уже отчитала и сидела в зале. Он сидел, наклонив голову, молодой человек, сидевший с ним рядом что-то говорил ему на ухо. Он тоже был очень симпатичный, в нем тоже не было этой грубой мужиковатости... в этом они были друг на друга похожи.
После чтений нас представили друг другу. Вот так все началось. Мне непонятно, каким ветром занесло их на нашу вечеринку, ведь они не интересовались литературой... Это был мой будущий муж...
- Вы думаете, я была слишком страшная для него или слишком умная?
Доктор Менникен начал трясти головой, что означало «нет».
-Но ведь вы не скажете мне правду, ведь я ваша пациентка! - сказала я ему, глядя прямо в глаза. Он казался немного изумленным. - Я всегда считала себя некрасивой... во всяком случае, мне говорили в детстве...
- Это вам? - Менникен начал смеяться. Какая веселая у него работа: каждый день какой-нибудь цирк. И такие пациенты, как я.
- Хватит смеяться! - я была похожа не сердитого ребенка. - Без разницы, была я красивая или совсем страшная, он не мог меня любить, потому что я была женщина!
Я видела, как Менникен замолк.
- Я понял, - вдруг проговорил он, - и вы все это время молчали?
- Да, вы первый, кому я рассказала, - подтвердила я, - мне было очень больно, ведь я сломала себе голову, пытаясь понять, что во мне не так и спрашивала его, что во мне не так... и он неизменно говорил мне: «Ищи причину в себе», и я искала ее до умопомрачения... вот если бы вы тогда разговаривали со мной, вы не представляете, как нужен был мне человек, с которым я могла б поговорить. А теперь? Что мне делать, для чего жить? И для кого?
- Для себя, - ответил Менникен.
Я посмотрела ему в глаза, они были абсолютно серьезными. Он не смеялся.
- Я не умею, - возразила ему, - все это странно.
- Научитесь, - сказал он и вздохнул, - у вас еще все в переди. Вы как раз сейчас вначале жизни.
- А я думала, что я в середине, - перебила его, но он не слушал.
- Вы проживете еще не менее тридцати восьми лет и у вас все будет... посмотрите, как все удачно складывается: вы здоровы, молоды, красивы и свободны. Что вам еще нужно для жизни?
- Я не знала, что у меня все это... что я этим всем обладаю, - прошептала я.
- Так вот знайте и идите, и начинайте свою жизнь, - сказал он с улыбкой и я поднялась со своего места. Не забыла пожать ему руку, не забыла поблагодарить.
Я дошла уже до двери, как услышала его голос.
- Вы придете еще? - он спрашивал.
Я обернулась к нему и покачала головой.
- Нет, больше нет. Я здорова, - и с этими словами я вышла из кабинета. Мне было все равно, что в регистратуре сидели и поджимали губы, мне было все равно, что у меня нет работы, мне было все равно, что я одна. Дверь в прошлое была закрыта.
Мне было все равно, что на первом месте у моего мужа был его друг, с которым он жил в другом городе, в то время как мне казалось, мы с ним женаты, а на втором месте у него были его фирма и бизнес, на третьем было его хобби — езда на лошадях, на следующих местах были другие люди и вещи, ведь жизнь наша так многобразна в ее проявлениях, как и разнообразны проявления любви... На каком месте в его жизни была я — это было мне неизвестно. Насколько я поняла, места для меня в его жизни не нашлось. Но теперь мне было все равно.
Для себя
Маша сообщила мне, Аня влюбилась в своего троюродного кузена. Я помню его белобрысым мальчиком, а теперь он заканчивал военное училище.
«Не надо бы!» - промелькнула мысль. Перед глазами пролетела картина: Аня вышла за Антона замуж... жизнь на колесах, куда пошлют, жена офицера...
И прервала себя. Посмотри на себя, что ты из себя представляешь, кем была и чем стала... На свадьбу тебя не пригласят (а мне все равно!), а пригласят бывшего мужа. Богатые гости... Или уже забыла, за кем и как ты была замужем... Если любишь, будешь таскаться по гарнизонам, лишь бы он ответно любил! В чем-то Аня была похожа на меня.
А он, Антон, он любил? Насколько все было серьезно? - а это покажет жизнь...
В нашем роду женщины не купались в любви и не были избалованы счастливыми браками. Это хорошо знала моя мать, потому она была способна довольствоваться малым, и помогал ей в этом ее покорный характер. Наверное, я пошла в бабушку, у нее был второй брак, а после развода был еще третий мужчина. Нет, она не была бунтарского характера, но она была женщиной и желания ее были таковыми: химическая завивка, волосы покрашены хной, яркий красный лак на ногтях, очень много платьев в шкафу, очень красивый материал, хотя у платьев был один и тот же покрой, черные лаковые сумочки и такие же туфли...
У нее были свои представления о красоте и моде, которые соответствовали эпохе ее молодости. У меня не было и этого. Я как-то выпала из жизни.
В этот последний год зима была холодная и долгая, а после сразу наступила осень: было дождливо, холодно и хмуро, и бедные растения не знали, сидеть ли им и дальше в земле, или потихоньку выбираться наружу: может пробъет еще солнечным лучом толстую фиолетовую тучу. И я была таким растением. Тепличная мимоза, какой была и всю жизнь. Думала, выбираться ли мне в большой мир? Выходить ли в люди? Искать ли свое место?.. Может быть... Если следовать моей теории коротких шагов, то все еще могло получиться. Следуя этой теории, даже мимозы выживали без теплиц!
Да, будем передвигаться по жизни небольшими шагами и короткими перебежками, чтобы не надорваться. И не то чтобы жизнь напоминала заминированное поле, но иногда случались «несчастные случаи» и потом на исцеление уходило полжизни.
Я была в косметическом салоне, мне только что сделали маникюр. Первый раз в жизни, но я не стала об этом говорить вслух. Я вела себя так, словно каждый месяц хожу на педикюры, маникюры, чистки лица и массажи. Мне нравилось себя так чувствовать. С удовольствием я разглядывала свои руки и ногти. Любимый бабушкин лак! Он просто кричал с моих ногтей, как свежая кровь — был неприлично ярким. И это мне нравилось.
Мне принесли миниатюрную чашечку кофе. Ага, эспрессо. Я выпила кофе и пересела в другое кресло на чистку лица. Дама, которая делала чистки, села на крутящийся стульчик напротив меня. Она пристально рассматривала мое лицо, и это было мне внове. Я не смогла удержаться и улыбнулась в ответ. Она наклонилась ко мне и дотронулась указательным пальцем до морщинки на моем лице, она углублялась, когда я улыбалась.
Жест ее был детским, так в детстве мы дотрагивались указательным пальцем до торта, пока никто не видел, чтоб попробовать крем. Это было странное ощущение, когда кто-то дотрагивается до твоего лица, наверное, такое было последний раз в детстве.
- Вот если бы убрать эти носогубные морщинки, вы будете выглядеть на девятнадцать лет! - проговорила она.
Тогда я стану похожа на Аню, мысленно ответила я ей.
- Мне тридцать девять, - проговорила я вслух.
Ее аккуратно оформленные брови взлетели вверх.
- Моя фигура не меняется последние двадцать лет, - продолжала я.
- И в чем секрет? - спросила она, - что вы так сохранились? Особые диеты? Крема? Спорт?
- Ничего из этого, что вы перечислили, - ответила я.
- Ага, вы занимаетесь йогой! - догадалась она, - у меня есть одна клиентка...
- Нет, я ничем пока еще не занималась, а только думаю... - отозвалась я.
- Вы не представляете, какая вы счастливая! - дама встала от удивления со своего стульчика. - Натали, иди сюда, посмотри... - она позвала свою коллегу из соседнего кабинета, - вы не представляете, как вам повезло!
- Да, повезло.