Похороны.
Иных страхом спасайте.
Послание к Тимофею. Новый Завет.
-И ведь побежал через окружную дорогу, окаянный. Они там, на свалке, костры, видите ли, жгут. А шофер цементовоза пьяный вдрызг ехал. Ну и не заметил мальчишку. Все тельце искореженное, смотреть страшно. Я сама Васеньку с трудом узнала. У хохла шок. Жена его, как сынишку своего увидала после аварии – сразу в обморок упала. А как в себя пришла – воет без остановки уже который час...
Полная, еще не очень старая, татарка тетя Зоя стояла на улице у забора перед открытым окном веранды и рассказывала последние «махалинские»* новости своим соседям, Павловым, Семену Васильевичу и жене его, Тамаре Дмитриевне, которые сидели на веранде и молча ее слушали. Также за столом на веранде сидела, как бы притаившись, их внучка Наденька и с интересом слушала тетю Зою.
Над частным сектором окраины Ташкента раздавался неумолчный вой. В соседнем тупике выли бабы, несколько человек, которые пришли помогать семье хохла в подготовке похорон. Они пришли помогать, но помочь ничем не могли, так как их всех охватила истерика, ведь у каждой дома были свои дети и внуки.
«Как в сорок первом», - подумал Семен Васильевич и нахмурился.
-Сема, скажи, что нам делать с нашими бесенятами, прости Господи? – по-бабьи визгливо, чуть не плача, спросила Зоя.
-Что делать, что делать? Не знаю я, что делать! – сердито ответил Семен Васильевич.
Наденька испугано уставилась на своего деда. В ее взгляде явно читался вопрос:
«Как?! Ты не знаешь что делать?!»
Всегда трудно быть последней инстанцией, пророком, даже если те, для кого ты пророк, еще в школу не ходят.
Семен Васильевич заметил взгляд внучки и прекрасно его понял.
-Приведи сюда Кольку, - сказал он Наденьке и та, шелестя легким ситцевым платьицем, убежала.
Спустя пару минут на крыльце веранды с видом кающегося грешника стоял пятилетний Колька и ковырялся в носу, глядя вниз, на свои босые ноги.
На дворе стояла летняя сорокоградусная жара, поэтому все Колькино одеяние состояло из коричневых, подаренных бабушкой, шортиков.
-А он опять зеленый крыжовник ел без спросу, - наябедничала Наденька. Наябедничала не со зла, а просто так, по привычке и тут же спохватилась.
Колька удивленно и в то же время испуганно поднял глаза на Надю, потом посмотрел на деда, потом снова на Надю. Эх, девчонки! Не умеют держать язык за зубами. Сначала говорят, а же потом думают.
-Так я ведь самую малость, эх… - сказал Колька и снова потупил взгляд.
По своей природе он был белокожим, как все русские дети, но летом Колька преображался. Загар и грязь делали его своим в толпе соседских татарских мальчишек. И где на его теле была грязь, а где загар – понять было невозможно, несмотря на то, что почти каждый вечер дед мыл его в бане. Бесполезно. Каждое утро Колька отправлялся на улицу и становился неотличимым от своих темнокожих сверстников.
-Опять где-то коленки разбил. Тебе что, своих ног совсем не жалко?
-Они, деда, у меня при беге заплетаются, - попытался оправдаться Колька.
-Ну конечно! Все в делах, все в заботах! Пешком ходить - не судьба! Некогда! Глянь на внука своего, Томочка. Кожа да кости, - казал Семен Васильевич и строго посмотрел на жену.
-А я что? – испуганно всплеснула руками Тамара Дмитриевна, - Ну не ест он ничего, окромя твоего крыжовника! Сам разбаловал – сам разбирайся!
«Надо что-то делать, а то Нинка заберет своего, да и Наденьку заберут. Помрем со старухой со скуки» - думал Семен Васильевич, с ненавистью глядя в сторону новых высотных микрорайонов Ташкента, где жили его дети.
-//-
По специальности он был столяром. По призванию – педагогом. Детей, как он считал, воспитать хорошо у него не получилось, приходилось работать. Они не жили по строгим баптистским, пуританским законам своего отца. Поэтому особо важным для этого человека было общение с внуками, красавицей Наденькой и ее несносным кузеном Колькой. Кроме них у Семена Васильевича к тому времени было еще восемь внуков, но Коля и Надя были любимыми, так как у них одних хватало терпения слушать бесконечные проповеди и чтение Библии. Дед читал им Библию без разбора и какой бы-то ни было возрастной цензуры, так как сам принимал ее всю и искренне старался в своей жизни ей подчиняться.
Доходило до абсурда. Однажды, как обычно, Семен Васильевич читал маленькому Коле Библию. На этот раз текст был совсем не детский – вторая книга пророка Моисея, Исход. Вдвоем они сидели в прохладной зале, Семен Васильевич на диване, Колька – на полу. Текст был следующий:
-Не желай жены ближнего твоего, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего...
Вдруг в залу вошел Колькин отчим, Сергей, муж Нины, и недоуменно спросил у Семена Васильевича:
-Я, папа, признаться, не могу понять, зачем вы читаете это ребенку? Он прелюбодействовать вроде не собирается, ну а если и надумает, то ближайшие лет пять не сможет точно.
-Когда сможет – читать будет поздно. Пусть он лучше заранее знает, что нельзя, а уже потом узнает, что это, собственно, такое. Может быть, в таком случае он будет счастливее своей матери, которой я читал эти же строки, увы, слишком поздно, - ответил на это Семен Васильевич.
Стараниями этого старика для маленького Кольки нормой стала утренняя и вечерняя молитва, в пять лет он знал «Отче наш» наизусть, а в шесть уже умел читать, причем Азбукой для него была старая дедова Библия, 1914 года издания. Из-за этого маленький Колька на первом своем уроке в школе вызвал смех окружающей детворы и учителя, утверждая, что алфавит, который предложил учитель – неверный. В нем, видите ли, нет буквы «ять», которая «почти везде пишется, но нигде не читается».
Однажды, когда Коле не было еще и пяти лет, дед научил его уважительно относиться к молитве. Если мальчик ночевал в доме своего деда, то он ночевал в комнате Семена Васильевича. Каждое утро, очень рано, старик просыпался, умывался и шел в зал, где по своему обыкновению долго молился, прося в своих молитвах за всех, начиная со своих детей и кончая правителями страны. Маленький Коленька был твердо убежден в том, что у его родителей все хорошо, что Горбачев и Каримов здравствуют, что страна живет потому только, что за все это его дед каждое утро и каждый вечер молится.
Поначалу ребенок просто подражал взрослому человеку: становился на колени рядышком и тихо досыпал. Затем, становясь взрослее, он с интересом прислушивался. Временами ему становилось скучно и он начинал тут же, на месте молитвы, там, где в полу образовались вмятины от колен его деда, изучать содержимое своих карманов. Сначала дед терпел, но однажды его терпению пришел конец. В самый неожиданный момент, когда ничего не подозревающий ребенок только начал разглядывать новый юбилейный рубль, недавно подаренный бабушкой, его голову потряс страшной силы щелбан. Ни до того, ни после того дед никогда не наказывал внука – одного раза было достаточно. Вечером того же дня дед подозвал к себе маленького Колю, который весь тот день держался обиженно и обособленно, и объяснил ему свой поступок:
-Слушай. Никто тебя молиться не заставляет. Хочешь быть язычником, как все вокруг – пожалуйста. Но если уж пришел молиться – держи себя достойно, понимай, перед кем находишься. Ведь если Всевышний рассердиться на тебя и даст щелбан – от моего дома ничего не останется!
-//-
Весь день перед похоронами пятилетнего Василия, сына Кольки-хохла, Семен Васильевич был мрачен и сердит. Он никак не мог придумать, чтобы такое сделать, чтобы отвадить своих внучат ходить гулять на опасную окружную дорогу. Вечером того же дня он долго читал Евангелие, а ночью ему приснился сон. Ему снилась война. Сначала ему почему-то приснились проводы на фронт:
-Тятя, даже не думай! Ребят в деревне нет, один я остался. Не хочу я так, я должен идти, как все.
В 1942 году Семену Васильевичу исполнилось восемнадцать и его отец не хотел отпускать своего «Семку» в армию, поэтому, будучи «мужиком богатым, можно даже сказать зажиточным», он хотел купить какую-то всесильную бумагу, с помощью которой фронта можно было избежать, но сын не дал ему этого сделать. С войны Сенечка, еще до ее окончания, вернулся хромым калекой, с простреленной ногой. Василий Константинович, его отец, второго своего сына на фронт не пустил, все-таки сделав, хотя бы для второго, эту «всесильную» бумагу.
Потом Семену Васильевичу снился сам фронт. Его часть располагалась под Воронежем, у села Старое Животинное, а сам Семен Васильевич был приставлен к станковому пулемету системы «Максим», вторым номером. Перед первым боем политрук, проводя с новобранцами жесткую, мужскую беседу, спросил:
-А страшно вам, ребята?
Все, разумеется, ответили, что нет, не страшно.
-А вот это зря! Вы мне нужны живые! Поняли?! Живые! Поэтому быть исполнительными! Четкими в действии! А кто оплошает, после боя будет иметь дело со мной! Ясно?! Не в игрушки играем! Война! Храбрые до безрассудства, но мертвые, никому не нужны!
-//-
В день похорон Семен Васильевич проснулся со словами:
-Я знаю, что делать.
Во время похорон родители погибшего мальчика хотели проводить все мероприятие с уже закрытым гробом, чтобы искалеченный ребенок никого не пугал своим видом, но Семен Васильевич, вместе с другими соседями уговорил Кольку-хохла оставить гроб открытым. К обеду у ворот дома, где проходили похороны, собрались все жители улицы Туена и прилежащих к ней улиц. Взрослые держали за руки своих отпрысков, которых почти силком приволокли с собой. Затем открытый гроб вынесли во двор и поставили на табуретки.
Взрослые подводили своих детей и внуков к гробику и заставляли смотреть на мертвого искалеченного ребенка. Вид его был настолько ужасен, что дети начинали плакать, у иных случались истерики. В это время кто-то из взрослых громко говорил о том, как ужасно непослушание, как страшна окружная дорога.
Наденька с Колькой тоже разревелись и их увела в дом бабушка.
-Слушай, а не сильно это жестко? Нам самим на него смотреть страшно, - спрашивали взрослые Семена Васильевича.
-Уж лучше пусть один раз испугаются, зато потом целей будут.
Сразу после похорон Семен Васильевич повел Кольку в огород, где на месте вчера еще стоявшего высокого дерева, грецкого ореха, находился лишь пенек, ясно свидетельствовавший о том, что орехов у Кольки больше не будет. Дед срубил орешину, так как врачи сказали ему, что она вредит его здоровью – дерево располагалось прямо перед окнами его спальни. Но внуку он преподнес это событие в ином свете, решив сразу убить двух зайцев.
-Видишь, я срубил орешину. Если ты не поправишься, если не будешь есть то, что тебе дают, каши и супы, я, Бог Свидетель, вырублю все кусты крыжовника! Ты меня понял?!
-Я понял, деда, я понял, - сказал Колька, все еще шмыгая носом и поплелся в дом.
----------
* махаля – частный сектор (тюркск.)