Школа

Советская власть самое серьезное внимание уделяла образованию. Неудивительно, что с первых же дней  после освобождения в городе принялись восстанавливать школы. Войной полностью были разрушены школы № 10, школа № 23 им. Кирова, школа № 25, располагающиеся на территории между зданием консервного завода и тюрьмой. Были разрушены крымско-татарская школа (в этом здании сейчас располагается городское управление образования), школа № 7 им. Свердлова, школа № 8 (позднее в восстановленном здании этой школы разместится управление «Югрыбпоиска»), школа № 11, школа № 19 им. Шмидта, школы имени Короленко и им. Желябова... Ни одной целой школы, как в Кировском, так и в других районах города.…
В большом количестве школ, которые были до войны, освобожденный город уже не нуждался. Их было бы некем заполнить. И потом,  к нам пришла очередная попытка возвращения к отмененной  советской властью системе раздельного обучения, практиковавшегося в дореволюционное время. Девочки отдельно, мальчики отдельно. И тут выяснилось, что в мужской школе создать восьмой, девятый и десятый классы невозможно. Всего четыре ученика мужского пола на все старшие классы города! Это объяснялось тем, что все мы продолжительное время, три года, школ не посещали, и за этот период времени те, кто перед началом войны должен был учиться в восьмом, девятом и десятом классах, успели достичь призывного возраста. А четверо, готовых продолжать обучение, – это были пареньки с серьезными проблемами здоровья, не позволяющие им идти на фронт. Пришлось их направить в женскую школу. Взялась городская общественность за восстановление двух школ в центре города № 2 им. Желябова и школы №11. К первому сентября, как ни старались, а подготовить школы не успели. Школьное помещение прежней школы № 11, получившей № 13, занимало лишь треть того, что занимает сейчас школа № 1 им. В. Дубинина, получившая и новый номер, и имя. Классы были оборудованы столами, изготовленными из досок, прежде составляющих основу потолка какого-то здания, на них четко были видны следы рештовки. Ножки были сделаны из половых досок, сбитых крест на крест. Из таких же досок были длинные скамьи. Окна были застеклены литровыми и полулитровыми банками для консервов. Один ряд банок перекрывался доской, на него ставился следующий ряд банок, и так до верха окна. Щели между банками были заделаны цементом. Естественно, ветер не проникал в помещение, но для мороза это не служило большим препятствием. В каждом классе стояла чугунная печь-буржуйка, отапливаемая дровами. Труба выводилась за окно. Стоило лишь повернуть трубу в сторону ветра, и помещение заполнял едкий, перехватывающий дыхание и заставляющий слезиться глаза дым. Этим пользовалась группа «громил», переростков, физической силой устанавливающих власть в классе. Не стремясь к получению знаний, они этим часто пользовались для срыва занятий. Поворот трубы был сопряжен с риском упасть с высоты, так как двигаться приходилось по карнизу, разделяющему первый этаж от второго. Однако несчастных случаев при проведении этих рискованных операций я не припоминаю.
 Итак, школы были к 1 октября готовы. Школа № 2, женская десятилетка, и мужская школа  № 13, которой из семилетки еще предстояло превратиться  в десятилетку (что и случится к лету 1948 г., по мере взросления нас, тех, кто поступил в седьмой класс). Тем, кого сегодня приучили и продолжают приучать к плевкам в прошлое, следует напомнить, что нельзя обвинять в глупости, в беспамятстве то поколение, которое создало авиастроение и химическую индустрию, построило тысячи первоклассных заводов и фабрик, ликвидировало поголовную неграмотность, создало сотни высших и тысячи средних учебных заведений. Происходило это в условиях враждебного внешнего окружения и нередких случаев внутреннего вредительства и саботажа. Не на голом месте возникла борьба с «врагами народа». Беда, что борьба эта часто принимала неадекватно массовый, порою непродуманный характер и затронула судьбы великого множества невинных людей. Да, не гладко шло построение нового общества, но оно шло. И если по уровню промышленного развития мы вошли в число ведущих держав мира, то это не заслуга наших «доброжелателей». Напомню, что это поколение сломало хребет самой могучей  военной машине, которая когда-либо существовала на земле.
Шла война, требовавшая напряжения всех сил и средств. Но находились средства и для культуры, и для искусства, и для литературы, и для образования, и для здравоохранения. В освобожденной Керчи были организованы подготовительные классы для тех, кто все эти годы не учился. Но, как ни странно, туда пришли в основном те, кто прибыл из мест эвакуации. Я попробовал освежить в них знания четырех классов, но сорвался на грамматике, не ответив на примитивные вопросы: что такое подлежащее и что такое сказуемое? Посрамленный, красный от стыда и гнева я ушел, считая, что с наукой мои дороги разошлись навсегда. Но желание учиться пересилило и гнев на «бестактность» преподавателя, и стыд за собственное невежество Я был «начитанным» пареньком, но безо всякой, хотя бы и слабой, системы образования. Прекрасно оперируя цифрами отчетности, я совершенно не знал математических законов. Родители пошли мне навстречу и наняли двух учителей для подготовки к школе. Одна из них «натаскивала» меня одновременно по арифметике, алгебре, геометрии и физике. Это была рыхлая малоподвижная старушка, никогда не бывшая замужем, и, как мне кажется, так и не познавшая существа мужчины. Когда она шла по улице, то обращала на себя внимание старинным покроем своей одежды. Можно было подумать, что она извлекла юбки и кофточки из реквизитов театра, готовившего постановку чеховской «Чайки». Ходила она, резко наклонив корпус вперед, что, казалось, легко могло стать причиной падения. Однажды так и случилось, когда Елена Степановна, по кличке «Пончик», упала, разбив себе нос и подбородок. Старыми девами были и две ее родные сестры. Только последние были чуточку моложе и привлекательнее своей сестры. Я стал объектом внимания всех трех сестричек. Подчас они все втроем, одновременно, занимались со мной, в то время как на столе закипал самовар. Мы же, каждый по отдельности, решали задачи из журнала «Математика в школе». Самовар начинал фыркать струями пара. В маленьком чайнике была заварка. Чая не было, но было много мяты и еще каких-то трав. Мне нравился этот отвар, и нравились поучения старушек, высказывавшихся прямо, с элементами серьезного научного спора. Они привили мне вкус к поиску рационального пути решения задач. Они научили меня доказывать теорему своим путем, игнорируя тот, что излагался в учебнике. Я им и сейчас благодарен за это, хотя уже в школе с учительницей математики Пироговой Варварой Павловной из-за моего самостоятельного подхода к математическому поиску у меня возникали конфликты, из которых я выходил основательно потрепанным, но непобежденным. Преподаватели в школе не жалуют тех, кто проявляет самостоятельность мышления. Как хорошо вообще не мыслить, опираясь на приобретенный много лет назад багаж знаний! Власть догм в мышлении, наверное, полезна только в военном деле. Хотя и тут, устав царской армии всегда приветствовал разумную инициативу солдата. И в устав Красной Армии многое разумное было перенесено из царского.
Вторым преподавателем была Екатерина Антоновна, она была вдовой с двумя девочками, чуть старше меня. Ее задача была заложить в мою бессистемную голову знания по гуманитарным предметам, в том числе французскому языку, который она знала блестяще. Учебника не было, и я трудился над книгой для чтения на французском языке, запоминая звучание фраз и перевод их. Ученье быстро продвигалось, но столь же быстро и закончилось – иностранным языком в мужской школе №11 был немецкий! Тем не менее Екатерина Антоновна на славу потрудилась, подготовив меня для поступления в седьмой класс. В 1941 году учеба в школе моя прервалась на первой четверти пятого класса. Материал двухлетней школьной программы я одолел за два месяца. Совсем неплохо, если не считать досадных пробелов. Скажем, в пятом классе проходят занятия по ботанике. Я в пятом классе не учился.  Весь материал ботаники прошел мимо меня. Как, впрочем, и зоологии, хотя с элементами ее мне пришлось иметь дело потом, уже в мединституте.
Но оставим в стороне проблемы мальчика, опаленного войной, в послевоенной Керчи и вернемся к «общегосударственным». Обучение в школе было поставлено на серьезную идеологическую и материальную основу. Школа получила новенькие учебники по всем школьным предметам, из расчета один учебник на двух учащихся. С тетрадями, правда, было туго. Пришлось писать на газетах между строк, а для контрольных и самостоятельных работ использовать бланки документов, если оборотная сторона их была свободна от типографских знаков. С учителями дело обстояло сложнее. Работа с переростками требовала знания особенностей психологии тех, кто за три года основательно растерял не только школьные знания, но забыл и о существовании таких «материй», как школьная дисциплина и порядок, привыкнув к почти полной бесконтрольности. Следовало учесть и пестроту возрастного состава класса. Многих, начавших обучение свое в пятом, шестом и седьмом классах, посылали на фронт. Были и те, кто приближался к этому возрасту. Были и те, кто вернулся из эвакуации, и не прерывал во время войны обучение. Откуда было взять преподавательские кадры?  Институты на освобожденных территориях еще не были созданы. Принимали на работу всех, кто желал трудиться на ниве просвещения. Но выбор был невелик. Учитель в описываемое мною время не получал приличной зарплаты. Того, что он зарабатывал, хватало на покупку… трех буханок хлеба. Очень многие, поработав некоторое время, уходили из школы. Уходили невежды, понявшие, что это не их амплуа; уходили и те, кто мог бы многому научить нас, но…
Школа, класс – не толпа, а собрание судеб! А не видишь того, то понять хоть изволь, что тогда уважение будет, коль стоит пред тобой человек, а не ноль!
Некоторые оставили в кладовой моей памяти информацию о себе. Не более месяца учителем математики  в нашем седьмом классе был Кашин. Я забыл его имя и отчество, но хорошо помню его внешний вид. Это был солидный, широкий в плечах мужчина. Черты лица крупные, подбородок квадратный. Кисти рук большие, красные. Голос резкий и басистый. Он часто кашлял, прикладывая платок ко рту. Думаю, что это у него осталось от ранения в грудную клетку. Ходил он в серой офицерской шинели и обычной солдатской шапке-ушанке. Кажется, он когда-то работал в институте. Был он крайне нетерпим в отношении нарушителей дисциплины. Голос его тогда гремел: «Марш из аудитории!»  И не продолжал преподаватель занятия, пока нарушитель не выходил за дверь. Некоторых лоботрясов веселило само слово «аудитория», они азартно похохатывали, когда Кашин краснел от гнева и резко повышал голос. Как-то один из «камчадалов» (отстающие предпочитали сидеть на задних партах),  физически крепкий парень Тютюник отказался выходить, нагло глядя в лицо Кашину. Тот попробовал его вытащить из-за стола. Но нарушитель мертвой хваткой вцепился в парту. Тогда Кашин вытащил его в коридор вместе со столом. По-видимому, это было последней каплей, переполнившей терпение преподавателя. Больше Кашина мы не видели и более двух недель у нас уроки математики заменяли всем, чем угодно. На место Кашина пришел невысокого роста мужчина, представили его нам по имени Виктор Васильевич. Этот человек знал математику и знал, как ее преподавать. Стоя у доски с кусочком мела, он постоянно раскачивался взад и вперед. Это тоже показалось многим смешным. Но смешки оставили после того, как узнали, что у Виктора Васильевича отсутствовали все пальцы ног. Раскачивание было единственной возможностью его сохранять равновесие. Он покинул нас из-за интриг Пироговой Варвары Павловны, инспектора городского отдела народного образования,  которая приглядела это место для себя. Что поделать, я не мог справиться со своими чувствами по отношению к властолюбивой женщине, вытеснившей уважаемого мною учителя. Я старался, чем мог, досадить ей. Для этого я стал очередные разделы программы осваивать до того, как к ним приступали в классе. В подготовку входило привлечение дополнительной литературы, в том числе и материалов журнала «Математика в школе». И экзекуция над Пироговой начиналась, ко всеобщему удовольствию класса! Публичные издевательства над несчастной  закончились тем, что Варваре Павловне пришлось основательно готовиться к урокам. А я, по ходу процесса,  познакомился с элементами высшей математики, позволявшей мне быстро расправляться с задачами. Математика, таким образом, стала самым любимым моим предметом. Преподаватель истории, женщина крупная, неплохо сложенная, но очень неряшливая, стала мишенью для моих «артобстрелов». И не потому, что ее черные волосы были слишком жирными и тусклыми, не потому, что ее оголенная верхняя часть груди была часто украшена засосами, а потому, что в погоне за наслаждениями, она совершенно не готовилась к занятиям, перевирала исторические события и факты, к тому же трактовала их как попало. На ее беду, я всегда интересовался историей, не потеряв к ней интереса и на склоне своих лет. Наверное, тяга ее к наслаждениям перевесила обязанности учителя, и она ушла из школы
Но было и немало преподавателей, к которым я относился благоговейно. Среди них была учительница географии Анна Ефимовна, женщина молодая, стройная, красивая, знавшая свой предмет и умевшая привлечь учащихся к его изучению. Преподаватель немецкого языка Иллария Дмитриевна Введенская, старенькая учительница, всегда аккуратно и со вкусом одетая. Никогда не повышавшая голоса на учащихся, но своими вежливыми и одновременно язвительными вопросами ставившая на место самого беспардонного ученика.