Небесно-голубая в пенных жилках вода бурливо пробивалась между гладкими камнями горной реки. Таинственно пузырящиеся нарзанные ключи окрашивали подмытый берег в йодисто-рыжий цвет. Идущая на нерест форель суетливо сталкивалась носами на мелководье, нет-нет и сверкая на солнце юркой спиной.
Сосновый лес круто взбирался в гору, порой обнажая плешивые шрамы от давно сошедших лавин и высоко-высоко наверху уступая, наконец, место холодным скалам, скованным крепкими объятиями снега. Заходящее солнце окрашивало их в кремово-розовый цвет.
Упоенный пронзительной высотой, широко расправив сильные крылья, над ущельем парил, плавно описывая восьмерки, огромный орел.
К небольшой поляне, где река давала излом, обнажая кусок берега между серыми валунами, усыпанного светлым крупнозернистым песком, съехал джип. Рыхля колесами влажную землю, остановился в десятке шагов от воды и стих. Водительская дверь нехотя выплюнула высокого мужчину средних лет в сливочно-белой вытянутой футболке с нагрудной эмблемой известного футбольного клуба и линялых шортах с большими карманами на бедрах. Мужчина потянулся и видимо привычным жестом поправил набок редкие волосы челки. Неспешно подошел к берегу, сел на корточки и зачерпнул ладонью быструю воду.
; Холодная, - вслух отметил он, стряхивая с пальцев капли.
Напевая мелодию нетленной беззаботной песенки Бобби Макферрина Don't worry Be happy, мужчина вернулся к джипу. Открыл багажный отсек, достал из его недр небольшой красный баллон с пропаном, компактную походную плитку с одной конфоркой и пухлый рюкзак. За всем этим появились складные стулья и стол, явно входивших в разные наборы мебельного каталога IKEA.
Придирчиво осмотрев поляну, мужчина выбрал достаточно ровное место. Отшвырнул в сторону несколько выступающих из земли камней и принесенных рекой влажных и скользких бревен. Разложил столик и расставил по краям напротив друг друга стулья. Провел рукой по поверхности стола, смахивая невидимые пылинки. Раскрыл рюкзак. Достал белую в легкомысленный крупный оранжевый горошек клеенку и расстелил на столе, прижав на противоположных краях тяжелым охотничьим ножом и светодиодным фонариком. Порыв ветра тут же захлестнул парусом свободный угол клеенки. У мужчины зазвонил мобильный телефон.
- Алло, - вопросительно сказал мужчина, поднося телефон к уху. - О, здоров, здоров!.. Да нормально, вот с женой вырвался отдохнуть и порыбачить в ущелье. Да, погода для сентября просто шикарная: солнце, речка журчит, сосны шумят... Да.. Да, отдыхать, сам понимаешь, не работать, хе! Рыбу половим, пивка попьем. Ты ж знаешь, мы с ней душа в душу... Еще как повезло! Ладно, давай, Валерик, спасибо, что позвонил. Пятнадцатого буду. Сообразим тогда, что как.
Завершил звонок. Посмотрел на экран, высветивший длительность разговора. Секунду подумав, выключил телефон.
- Хоть обзвонитесь! - деланно ядовито вслух подумал мужчина.
Убрав мобильный в карман шорт, вновь вернулся к машине и открыл заднюю правую дверь.
- Привет, милая! - улыбнулся он.
На заднем сиденье сидела женщина. Плотно закрытые глаза и одеревенелая поза заставляли предположить, что она, будучи подвержена укачиванию, крепко заснула в дороге. Мужчина, аккуратно просунув одну руку ей за спину, а вторую под колени, осторожно, чтобы не ударить головой о потолок, вынес женщину из машины, дошел с ней до столика и медленно опустил в один из стульев.
Оранжевое закатное солнце, пробившись сквозь скалы, осветило лицо женщины. Оно было не лишено приятных черт. Высокий лоб ничуть не портила крупная родинка. Небольшой вздернутый нос, казалось, выдавал в хозяйке озорную хулиганку. Красивые, ровно очерченные бледные губы были плотно сжаты, словно претерпевая боль. Прямые темно-русые волосы расчесаны на пробор. Издалека казалось, что одетая в джинсы и зеленую толстовку путешественница просто отдыхает с дороги. Однако, приглядевшись, нельзя было не обратить внимание на сухую, покрытую тональным кремом кожу, на неестественную осанку, на то, что полная грудь не вздымалась при вдохе. Женщина совершенно очевидно была уже давно мертва, и лишь неимоверные косметологические усилия и проведенные бальзамические операции удерживали эту телесную оболочку в ее нынешнем состоянии.
Мужчина достал из рюкзака плотный красный в полоску плед и укрыл им колени женщины.
- Наконец приехали! - весело сказал он. - Красота, да? Я тут был один раз с ребятами. На нашем обычном месте тогда какие-то черти, ну туристы, лагерь разбили. Мы уж не стали возникать, поехали вдоль берега. И долго ехали-ехали. Думали уж хрен с ним, что это мы такие добрые, вернемся, погоним этих, как вдруг выехали на эту поляну и обомлели. Вон видишь тот пенек? Я на нем даже свои инициалы вырезал тогда.
Мужчина подошел к лежащему в стороне на боку кривому сосновому пню, осьминогом расправившему свои неживые корни. На коре еле заметные действительно виднелись тонко вырезанные латинские буквы V V. Мужчина удовлетворенно погладил их ладонью и вернулся к лагерю.
- Сейчас перекусим и рыбу половим! - воодушевленно воскликнул он.
Достал из рюкзака консервы со скумбрией и селедкой в томатном соусе, уже порезанный ломтиками хлеб в целлофановом пакете, колбасную нарезку и бутылку голландского пива. Могучим лезвием охотничьего ножа вскрыл консервы, замироточившие соусом из рваных жестяных ран. Крошки высыпались из пакета с хлебом. Пиво, лишившись пробки, выдохнуло коротким языком пара.
Мужчина, подцепив ногтем выкидную ложку в мультитуле, выловил кусок рыбы из банки консервов, положил его на кусок хлеба, мгновенно капнув на клеенку стола.
- А ты небось думала, зря ее покупал? - добродушно рассмеялся мужчина, кивая на скатерть, - вот тебе и пожалуйста! Со мной, свинотой, по-другому никак!
Откусил от импровизированного бутерброда и запил несколькими шумными глотками пива.
- Ух, - подавляя отрыжку, сказал мужчина. - Вундербар!
Солнце неторопливо село за скалами, уступив место просыпающейся вечерней прохладе. Мужчина накинул на себя плотную куртку с капюшоном и снова подоткнул плед сидящей женщины. Отошел к начинающемуся лесному массиву и начал собирать ветки. За пару заходов приволок несколько охапок сосновых прутьев и пару толстых обломков стволов сорванных спустившейся зимой лавиной. Сходив к машине, достал топорик и несколько неумело, не с первого раза порубил их на чурки, аккуратно собрал щепки. На сухом ровном месте сложил горочку из щепы, тонких прутьев и топорщащейся лепестками коры сухой деревяшки. Истратив три спички, наконец, запалил костерок и неторопливо раздул. Уютный синий дымок поплыл сторону реки.
- Пойду удочку закину, - заявил мужчина, вытирая руки о штанины.
Он отсутствовал довольно долго. С вершин скал вниз по верхушкам сосен пополз ватный туман. На траве выступила роса. Поодаль меж темнеющих в упавших сумерках стволов шмыгнула тень то ли барсука, то ли некрупного кабана. Мужчина вернулся со связкой форелей. Рыбешки были чуть длиннее ладони. Мужчина положил их на стол и суетливо подбежал к затухающему костру. Бросил туда бревно и несколько сухих палок. Привстав на колени и поднеся лицо к углям, словно стремясь поцеловать полковое знамя, начал раздувать их сильными легкими. Затрещав, словно потягиваясь от сна, костер отозвался оранжевыми языками пламени.
Мужчина удовлетворенно отряхнул колени и подошел к столу. Плед с колен женщины упал на землю. Волосы немного растрепало ветром. Однако, в отблесках огня она, казалось, слегка улыбается. Мужчина поднял плед, сел рядом на корточки, положил свою руку на ее узкую ладонь, лежащую на подлокотнике стула, и снизу заглянул в ее остроскулое лицо.
- Сейчас ужинать будем, - успокаивающе, но и как-то заискивающе сказал мужчина, поглаживая ее сухие бескровные пальцы. - Нанизаем форель на прутики и над углями пожарим. Вкуснотища будет — обещаю! Подожди немножко.
Мужчина, не выпуская ее руки из своей, вдруг задумчиво посмотрел в темноту леса.
- Холодно что-то, - поежился он. - Надо для сугрева... это... чутка.
Запустил руку в рюкзак и выудил бутылку водки. Свинтил хрустнувшую резьбой пробку, коротко выдохнул и сделал крупный глоток.
- Ух, - поморщился, задержав дыхание.
Выпрямился. Прислушался к ощущениям. В желудке немного потеплело.
; Вроде хорошо пошла, - резюмировал мужчина и оставил бутылку на столе.
Подошел к лежащей рядом с костром куче хвороста, отломал от срубленного деревца несколько прутьев. Вернулся к столу. Достав нож, быстро и аккуратно почистил рыб, натер солью и перцем. Затем нанизал по две-три на каждый прутик. В костре откинул носком ботинка самое крупное полено, обнажив россыпь мерцающих рубином углей. Пододвинул с двух краев угольной площадочки по плоскому крупному камню и положил на этот импровизированный мангал прутья с рыбой. Поводил над ним рукой, оценивая исходящий жар. Довольно хмыкнул.
Угли негромко шипели. Речка продолжала неутомимо шуметь меж камней. Мужчина завороженно молчал, глядя на легко дымящиеся рыбьи тушки.
- Я сейчас вспомнил, - выговорил он, не оборачиваясь, - глядя на эти рыбы... ты уж не обижайся! Вспомнил, что у тебя все время были холодные ноги. Ты запрыгивала под одеяло и прижималась ко мне. Ты еще словно оплетала меня ногами и руками и так трогательно говорила «брррр!» Это «бррр!» было для меня как сигнал. Я крепко обнимал тебя тоже, в глубине души радуясь, что могу передать тебе тепло своего тела. Это был настоящий симбиотический акт. На какое-то время, мне казалось, мы становились единым организмом, с одной общей кровеносной системой, с одним дыханием, с равномерным биением двух сердец. Мне даже, каюсь, хотелось, чтобы твои ноги не согревались слишком быстро. Чтобы это тихое единение растянуть до бесконечности.
Мужчина умолк.
- Что-то никак согреться не могу, - заявил он и уверенным жестом вновь откупорил водку, винтом влил большой глоток и шумно втянул носом воздух. Вновь закрыл бутылку, перевернул коптящихся рыб на другой бок.
- А помнишь, как у тебя был жар? - продолжил он. - Мы тогда тоже ведь на майские на озёра выезжали. Ты тогда всё бодрилась поначалу, говорила, что всё нормально. Но я трогал твой лоб ладонью и щекой и понимал, что совсем не нормально. Мы тогда на обратном пути доехали до станции, и на тебя уже было больно смотреть. Ты была чудовищно бледна. Тяжело дышала. Я держал твою влажную прохладную ладонь и только приговаривал «потерпи немного, солнышко, потерпи, милая», сатанея от невозможности чем-то помочь и надеясь, что парацетамол хоть немного облегчит твое состояние.
Мужчина снял один из прутиков и поднес ближе к глазам рассмотреть.
- Еще пару минут, - сообщил он.
- Удивительно, - сказал он, кладя прутик обратно на камни. - Но ты, пожалуй, первая на моей памяти женщина, которая практически не опаздывала. Меня всегда приятно поражала твоя собранность и чувство времени. Ты всегда знала, сколько минут уйдет на выполнение какой-либо задачи. Всегда умела поставить приоритет и действовать сообразно плану. При этом все, что относилось к твоей творческой деятельности, выходило у тебя легко и споро, как будто сами музы двигали твоей рукой. Я, как человек никаких способностей к искусству не имеющий, только молча восторгался, видя как композиционно сложные рисунки, с обилием крохотных смысловых деталей кладутся на холст. Постепенно, завиток за завитком, штрих за штрихом рождая таинственные ландшафты или лица сказочно прекрасных андрогинных людей с вечно опущенными ресницами. Я никогда не мог понять, что вдохновляло тебя на эти картины? Вид из окон нашей тесной маленькой квартирки на вечно мокрые крыши старого города, на которые ты так любила смотреть, сидя на широком подоконнике? Та странная тихая инструментальная музыка, которую ты включала в полутемной комнате, освещенной лишь несколькими толстыми свечками? Пляшущие тени, которые они отбрасывали на высокий белый потолок? Я так и не узнал. Так и не спросил.
Мужчина вновь отпил из бутылки и выхватил первый прутик. Подув на дымящуюся потемневшую рыбину, стараясь не обжечь губы, одними зубами откусил кусочек и медленно начал жевать. Проглотил.
- Ох замечательно! - потряс он «шампуром», оборачиваясь к женщине. - Просто замечательно! Жаль, что ты не можешь попробовать. Поверь, оно того стоит! Кстати не помню, рассказывал или нет? Почему я рыбу так долго не ел. Мать в детстве постоянно для кошки покупала на рынке то ли мойву, то ли салаку, — какую-то мелкую дрянь. И перед тем как кошке ее давать, обязательно варила в ковшике. У нас еще плита была старая, дурацкая. Рыба постоянно перекипала, отвар выливался на электрическую конфорку, и по всей квартире в считанные секунды разносилась дикая вонь. Мне еще долго при слове «рыба» мерещился этот отвратительный запах. Кроме того, у кошки моей была странная привычка: рыбу она ела не на кухне из мисочки, а только в прихожей на ковровой дорожке, прямо у туалета. Возьмет большой кусок из миски, аккуратно, как слепого котенка перенесет на ковер и начинает есть. Конечно, после каждой ее трапезы оставались недоеденные куски, кости и ошметки. Пойдешь ночью в туалет, обязательно наступишь! Хотя кошка хорошая была, умная. Девять лет у нас прожила, а в какой-то день ушла и не вернулась. Бывало и по неделе, и по две пропадала, а тут не вернулась. Знал, конечно, что кошки всегда умирать вон из дому уходят. Но я еще много недель и месяцев порой прислушивался, не мяукает ли кто под дверью. Может поэтому я после этого не хотел кошку заводить, хотя ты столько раз просила. Привыкнешь всей душой, а в один прекрасный день она просто молча уйдет...
Мужчина остекленевшим взглядом уставился в постреливающие в костре дрова.
- ...Так же как и люди, - закончил он дрогнувшим голосом.
С прутика соскочил кусок рыбы и плюхнулся под ноги. Мужчина некоторое время глядел на голую веточку в редких запекшихся волоконцах рыбьего мяса, после чего воткнул ее рядом с собой в землю. Достал пачку сигарет, выудил одну. Похлопал по карманам, в поисках зажигалки. Нашел в нагрудном кармане куртки. Чиркнул. Со второго раза прикурил.
- Я много раз думал о смерти, - сказал он, вытянув перед собой руку с сигаретой и глядя, как тоненькая ниточка дыма вплетается в широкую дымную реку костра. - Смерть как последний, бескомпромиссный выход, как самое серьезное и непоправимое решение любой ситуации мне импонировала в юношеские и молодые годы. Когда от романтики до трагедии всегда отделяет тонкая и зыбкая эмоциональная грань. Но как только я начинал представлять способы ухода из жизни, я всегда погружался в печаль, так как все они были связаны со страданием и болью. В большей или меньшей степени, но это был кошмар. Видимо, этот фактор боли впоследствии заблокировал мои мысли о собственной красивой смерти. Я уже знал, что сам никогда не смогу поднять на себя руку. Испугаюсь боли...
Мужчина стряхнул пепел в костер и вновь затянулся сигаретой.
- А ты не испугалась, - добавил он мрачно. - Ты все-таки преодолела этот страх с видимой легкостью. Я знаю, что ты всю жизнь пыталась показать, что ты смелее меня. Тебя раздражала моя мягкость, моя нерешительность. Ты шутя перешагивала через кажущиеся непреодолимыми преграды и шла дальше. И в итоге, как горделивый боксер, решила оставить ринг вечным победителем.
Мужчина взболтал остатки водки и влил все в себя, выкинув пустую бутылку в сторону леса. Встал, покачнувшись, вновь подошел к телу женщины. Склонился, оперевшись руками на оба подлокотника и отчаянно-злобно прокричал в ее пергаментное невозмутимое лицо.
- И чего ты этим добилась? Что ты встретила там, за этим порогом? Кому от этого стало легче? Сестре, нашедшей тебя в луже рвоты? Твоим старикам, которые за время похорон, казалось, состарились вдвое? Мне? Мне?
Он, издав полурык-полустон, с силой оттолкнулся от нее, едва не завалившись на спину. По-медвежьи, бесцельно зашатался по полянке, схватившись за голову. После подошел к продолжавшей неутомимо журчать реке и замер. Не отрываясь, диким сумрачным взглядом смотрел на темную воду. Зажмурился на мгновение, сжал кулаки и решительно вошел в реку сразу по пояс. Ледяная вода обхватила голени, повлекла, поманила, словно всезнающий друг. Ослабевшие ноги уступили напору, подкосились, оступились на скользких камнях. Мужчина с криком обрушился в воду. Она тысячами стальных холодных пальцев проникла за шиворот, облепила мигом задрожавшее тело, индевелым поцелуем впилась в рот, вливаясь в судорожно сокращающиеся легкие. Течение подпихивало, подталкивало в бока, крутя, уводило на гибельную стремнину. Мужчина барахтался, раскрывая рот, бил по воде кулаками, словно взбивая пену. Одинокий огонек костра скрылся за изгибом. Со всех сторон облепила тягучая свирепая темнота. Меж близко сошедшихся, словно Сцилла и Харибда, скал безжалостными кончиками игл смотрело звездное небо. Холод и мрак словно засасывали в какую-то неподвластную уму гигантскую воронку, оглушая и подавляя бесконечной темной пустотой.
Практически переставший сопротивляться мужчина остатками неотключившихся болевых рецепторов почувствовал резкий удар затылком. Совершив невероятный разворот в воде, он понял, что течение бросило его на выступающий из воды камень. Уже не чувствуя ног, он тем не менее приказал своему телу выброситься вперед. Так командир тонущего корабля дает приказ дать последний предсмертный залп по врагу. Его вышвырнуло на прохладную влажную спину валуна. Широко расставив руки, он обнял его, пытаясь удержаться. Секунды потянулись тысячелетиями.
Наконец мужчина почувствовал, как сильно он замерз. Зубы клацали. Тело била крупная дрожь. Мужчина повернул голову и с радостью различил в темноте, что берег в этом месте подходит очень близко к его спасительному камню. С огромным трудом он подтянул тяжелые, словно чужие костыли, ноги. Стянул с себя намокшую и ставшую неподъемной куртку. Бросил ее на берег. После чего, пошатываясь, выпрямился и сконцентрировался на предстоящем прыжке.
- Давай, - говорил он себе, - давай, не ссы. Давай прыгни. Просто прыгни!
Мужчина глубоко выдохнул, стараясь не обращать пока внимание, как невыносимо гудят ноги и как ватным маревом шумит в голове. Немного подался назад и резкой пружиной выпрыгнул вперед. Спустя мгновение он оказался на берегу.
Обратная дорога к лагерю не отпечаталась в памяти. Мужчина неровно шел, спотыкался, скользил, но шел. Брел вслепую, каким-то чудесным наитием выбирая путь, пока не вышел на полянку у реки и практически наткнулся лбом о металлический бок своей машины. Дрожащими пальцами потянул за дверную ручку. Не с первого раза дверь подалась. Мужчина, пошатываясь, стянул с одеревеневших ног ботинки и прилипшие к коже штаны. Чуть не порвав ворот, сорвал футболку и, уже практически отключаясь, повалился на задний диван, прибирая к холодному телу очень вовремя оставленный за задними подголовниками запасной плед. Тяжелое забытье приняло мужчину в свои объятия.
Пробуждение было тяжелым, как выход из комы. Мужчина чувствовал озноб. Глазам при этом было горячо и липко. Какое-то время он вообще не хотел их открывать, предпочитая красноватый мрак солнечному свету. В груди неприятно клекотало. В затылке отдавало тупой болью, стягивающей кожу. Мужчина вытянул руку из-под пледа, пощупал голову. Скользнул пальцами по запекшейся крови. Осторожно сел. В глазах предательски потемнело. Картинка поплыла. Мужчина ухватился за спинку переднего кресла, чтобы опять не завалиться набок.
Подождав, пока пройдет слабость, мужчина осоловело взглянул в окно. Занимался день. Молочно-белое небо уверенно оттеснило далекое солнце. На полянке угрюмо серело костровище, полное невесомой золы. Стол и стулья стояли на своих местах. Женщина продолжала сидеть на одном из них, но уже как-то неловко, чудно согнувшись набок. На ее левом плече и на голове сидело по вороне. Верхняя деловито выклевывала волосы из головы женщины, помогая себе крупной когтистой лапой.
- Э! Э! - словно просыпаясь, закричал мужчина, застучав по стеклу и шаря неуклюжими руками по двери в поисках ручки. Найдя ее, потянул на себя и словно мешок вывалился из машины. - Пшли! Пошли вон! - Кричал он, отталкиваясь от земли руками, помогая себе встать.
Вороны словно нехотя взлетели, но видимо, не посчитав опасность достаточно серьезной, сели на одной из нижних веток ближайшей сосны.
- Кар! - насмешливо бросила одна.
Мужчина, спотыкаясь, подбежал к женщине. И увидев лицо, охнул, отпрянув. Сухая кожа на лбу и щеках была стесана острыми клювами, глубокие бескровные рваные царапины расходились от глаз.
- Что? Что? - запричитал мужчина, дрожащими руками касаясь ее острого подбородка. - Как же это, милая?! Как?!
Не в силах сдержаться, он притянул ее к себе, обнял тонкое, безжизненное, словно прозрачное тело, уткнул нос в ее искусственные волосы.
- Как? Как?! Как это вообще случилось с нами?! - повторял он, пока упрямые раскаленные слезы катились по щеке, солью вспыхивая на обветренных губах и тихо падая на ее лоб.
Он прижимал ее к себе, словно пытаясь вдохнуть жизнь в это неподвижное искалеченное тело. Словно его болезненный жар вернет цвет. Словно ее бродившая в далеких и непостижимых разуму прекрасных мирах душа вновь наполнит этот сосуд.
Слезы высыхали, запекались на покрасневших глазах. Он уже не шмыгал носом. Не причитал. Не сжимал ее тонкие бесцветные пальцы. Глубоко и тяжело выдохнул, словно выпуская на свежий хвойный воздух свинцово-мрачное облако неизмеримой когда-то, а теперь съежившейся и сорвавшейся подобно тромбу тоски. Нашел губами на ее лбу любимую когда-то родинку, остановился на ней долгим сухим поцелуем. Отстранился и выпрямился. Оглядел тающие в низком небе верхушки скал. На противоположном берегу из-за сосновых стволов осторожно показался некрупный пятнистый олень. Вытягивая шею и раздувая ноздри, поводил носом. Видимо учуяв враждебный запах человека, рыжей стрелой пугливо метнулся обратно в чащу.
Мужчина подошел к джипу, открыл багажник, достал лопату с коротким черенком. Оглядев полянку, подошел к ее краю и, примерившись, вонзил в почву, отвернув пласт травы с белесыми корешками в черных лохмотьях земли. За ним последовал второй, третий, четвертый... Затем начал рыть вглубь, вгрызаясь в появившийся суглинок. В висках стучало. Предательская слабость накатывала горячими изматывающими волнами. Липкий пот застилал глаза. Но он упрямо вонзал лопату в землю, превозмогая ломоту в спине, погружаясь все глубже в сырую яму.
Спустя пару часов, когда она достигла уровня глаз, он обесиленно откинулся на край. Вытер грязной ладонью пот с мокрого лба. Выбросил наверх лопатку. Ухватился за края ямы и подтянулся. Ослабевшие руки не удержали вес тела. Он упал вниз, неловко повалившись на спину. Гулко и мокро закашлялся, привстал и сплюнул под ноги.
- Давай же! - зло скомандовал себе.
Отошел в дальней конец ямы. Выдохнул, как бегун перед стартом. С короткого разбега запрыгнул на стену ямы, зацепившись за крошащиеся комками земли края и, кряхтя, втянул свое тело на поверхность. Тяжело дыша, подошел к столу, поднял вновь упавший с колен женщины плед. Аккуратно завернул ее в него, как в одеяло. Приноровившись, взвалил на плечи и вернулся к яме.
Положил тело на край. Сам вновь спустился вниз и оттуда стащил тело к себе, уложив на дно. В последний раз взглянув на изуродованное лицо женщины, он укрыл его краем пледа. Вновь оттолкнулся от земли и вылез из ямы.
Сверху казалось, что женщина просто спит калачиком, уютно укутавшись пледом с головой. Мужчина нагнулся, взял комок земли, задумчиво покрутил между пальцами и бросил вниз. Крошки мелко рассыпались по пледу. Затем поднял лежащую рядом лопату, подошел к куче выкопанной земли и размашисто начал скидывать ее обратно в яму.
Скоро лишь неправильный четырехугольник взрыхленной почвы напоминал о погребенном теле. Мужчина изнеможенно добрел до машины. Не отряхивая, бросил в багажник грязную лопату. Вернулся к стоянке, сложил стулья и стол. Бросил их поверх лопаты. Втащил следом рюкзак и захлопнул дверцу багажника. Покачиваясь, обогнул автомобиль. Открыл водительскую дверь и сел за руль. Взглянул в зеркало, которое отразило грязный вспотевший лоб и воспаленные глаза. Мужчина протянул руки к бардачку, поворошил бумаги и, наконец, нашел там неубранный в аптечку парацетамол. Искать автомобильную аптечку сил уже не было. Разорвав бумажку, высыпал на ладонь две таблетки и закинул их в рот. Привычным жестом достал из подстаканника за ручником початую пластиковую бутылку минералки. Жадно выпил до дна и поставил пустую бутылку обратно. Вставил ключ в зажигание. Повернул. Двигатель надежно взревел. Взрывая землю под колесами, автомобиль вырвался на колею дороги.
На полянку впервые за день упали лучи прорезавшегося послеполуденного солнца. Порыв ветра взвил с костровища белесое облако золы, неспешно осевшее на желтеющей травке. На мелководье забила хвостами форель. Холодная прозрачная вода все струилась по гладким коричнево-серым камням. Над далекими, охваченными солнечным светом скалами широкими величественными кругами невозмутимо парил орел.