В песне, которую прокричали над селом дикие гуси, говорилось о том, что, мол, прощайте уже, люди добрые, родные сады, огороды и колодцы. До новых встреч, до новых песен!
И, услышав этот печальный привет, на крыльцо старого дома, в одном нижнем белье, выбежал ошалелый дед Шуршан и, глядя в раннее небо, закричал, как на пожаре:
- Осанна! Осанна!
А гуси летели своим путём, и уже можно было подумать, что не листья падают на плечи старика, а жёлтые перья улетающих птиц из высокой синевы.
- Эй, Осанна! – заполошно кричал дед Шуршан, и нетерпеливо колотил голой пяткой в дверь за спиной. - Оглохла, Осанна?
И тогда с боку со скрипом отворилось окошко, и в нём, как птичка над циферблатом допотопных часов, появилась синеглазая бабка Осанна, имя которой вообще-то было Оксана. Это дед Шуршан её смолоду называл Осанной, не зная значения данного слова. Он не ведал, что этим молитвенным словом древние евреи когда-то приветствовали Иисуса, как Мессию, при Его входе в Иерусалим; то есть, - «помоги» или «дай счастье»… Дед её так называл когда-то из озорства, за её царственную осанку деревенской пастушки, а теперь - по привычке. Но Небо-то знало о чём речь, и всегда присылало Шуршану на помощь вначале красивую девушку, потом милую женщину, и теперь маленькую худенькую старушку.
- Неужто уже пролетели? – ахнула она теперь, приставляя ко лбу побуревшую от времени ладонь.
- Э! – взорвался нетерпеливый дед Шуршан. – Давай уже, запускай!
И бабка Оксана скрылась в комнате, просеменила к древнему проигрывателю и торопливо запустила заранее приготовленную старую пластинку.
И всед улетающей стае поплыла надтреснутая мелодия военного марша...
А старик со старухой стояли и смотрели, не отрываясь, в небо, махали вослед улетающим руками – каждый со своего места. Пока птицы не исчезли совсем.
И тогда дед Шуршан глянул на бабку Оксану в раме окна и сказал с укором и даже с обидой:
- А ты, Осанна, даже на самолёте никогда не летала!
- Не летела, правда, Шуршан, - согласилась старушка. – Боюсь.
И по тому, как смиренно вздохнула она, было понятно, что разговор ей этот привычен.
И, ещё более обижаясь на неё за эту смиренность и всё более распаляясь, дед Шуршан продолжал:
- И в шашки играть ты не умеешь!
- Не умею, правда, Шуршан,- согласилась старушка.
- То-то, что не умеешь! – хмыкнул обиженный дед Шуршан. - И хороших песен ты больше не поёшь!
- Правда, Шуршан. Разучилась совсем…
Помолчали, слушая надтреснутый военный марш и готовясь к самому главному.
Имя Шуршан бабка Оксана тоже заимствовала не из легенд и преданий – он постоянно «шуршал»: что-то делал, мастерил, неустанно работал. Звали же его Александр – Шура, Шурик…
- И детей у тебя, отродясь, не было! – сказал наконец это главное дед Шуршан.
Бабка Оксана виновато провела пальчиком по подоконнику.
- Не было, Шуршан, - покорно согласилась она.
- И свадьбы в нашем дворе и этой осенью не будет! – продолжал совсем разобиженный дед Шуршан.
И старушка опять вздохнула:
- Не будет, Шуршан, правда.
- Ну и что мне теперь делать, скажи?! – уставился на неё в конец расстроившийся дед Шуршан.
- Иди, смени кальсоны на брюки, - ласково ответила бабка Оксана.– А то мы твоей пластинкой всех соседей разбудили – неловко так-то стоять перед ними.
Бабка Оксана неслышно закрыла окно.
За окном падали листья, и стоял на влажном от росы крыльце босый маленький дед в белых кальсонах. Который до сих пор всем сердцем любил свою Осанну. А она любила его, Шуршана…