Назавтра я отправлялась из однообразно-унылого, до оскомины провинциального родного своего миллионника, в столицу. Я ехала поступать в институт иностранных языков. По приезде перекрасилась в ярко-рыжий цвет. За мной закрепился «ник» Рыжик, и скоротечное время мне уделял внимание паренек с испано-язычного отделения, пока не приглянулась ему яркая блондинка. У полиглота явно была страсть к крашеным девицам.
Моя же страсть к танцам переключилась на изучение языка. Кажется, ничего в жизни я не умею делать без одержимости, которая и мне самой порой надоедает.
Мои сокурсницы, девицы, лелеющие мечту стать подругами олигархов, пробавлялись кавалерами с параллельного потока. Я слушала их ежевечерние рассказы, угасавшие, обычно, после моих реплик. Или это я сама проваливалась в сон…
Все снисходившие до меня ухажеры казались мне нелепыми, а всякое их прикосновение ко мне, даже ненароком, вызывало желание встать под душ. Это, определенно, был психоз. В общем, на всем нашем, не ведавшем пуританства инязе, кажется, я единственная оставалась девственницей. Между тем как всё вокруг - с обложек журнальчиков, витрин бутиков, экранов телевизора, Интернета - всего, одолеваемого буйством сексизма взывало «СДЕЛАТЬ ЭТО НЕМЕДЛЕННО!»
В моей удаленности от нимфетских забав моей соседке по комнате виделась угроза своему статус-кво. Но вскоре она от меня отстала, уверившись в собственной безопасности и моей безнадежности.
… Днями я занималась, подтверждая статус ботаника, нисколько не тяготясь ни этим званием, ни процессом учебы. Мне ненавистно было лишь унылое ничегонеделание.
Иногда мне снились репетиции. Просыпаясь, я думала о том, что разучилась танцевать. Стала захаживать в соседний клуб. Где меня вскоре уже знали. Вставала рядом с танцорами работать, подменяла припозднившихся партнерш, упражнялась в одиночку. Мне всего-то и было нужно – музыки и немного пространства. Танец, как состояние души, заменял безмятежность всегда чужих для меня праздников, эфемерную близость подруг. В его стихии сублимировалась моя мятежная душа.
Танцы в стиле латинос поднимали настроение, танго – рождало желание нравиться, фламенко – дарило непередаваемые ощущения каждой клетке моего существа.
Маму, когда-то приведшую в танцевальную студию свою угловатую девочку избавляться от застенчивости, вспоминала здесь с благодарностью. Танцы спасали от одиночества, не лишая независимости.
С Павлом, руководителем студии, мы иногда, не сговариваясь, импровизировали. Хастл – прекрасный способ самовыражения – был по душе нам обоим. Что меня особенно привлекало в моем молчаливом партнере – его природная неспособность к хамству по отношению к женщине, на что иные умудрялись даже танцуя.
Иногда меня звали в подтанцовку. Это, хотя и случалось редко, давало относительную материальную свободу. Возможно в силу всей этой загруженности, пять лет студенчества пролетели незаметно. Учеба закончилась стремительно, как и началась. Я уезжала из столицы без сожалений, успев за время, проведенное здесь, понять: если в душе поселился бес неудовлетворенности собой, не спасают собственные достижения в виде отличной учебы. В столичной гонке тщеславий в цене были иные достижения. Я бежала отсюда столь же стремительно, как пять лет назад из родного города, оставляя в недоумении институтских преподавателей, прочивших мне аспирантское будущее.
- Повесь диплом в рамке себе на стену! – вручила я по приезду домой маме нелепо багрового цвета корочку.
- Почему «себе»?..- пыталась она воспротивиться. Не слишком, впрочем, искренне. Она всегда придавала значение всяческим свидетельствам успешности в ее понимании, с детства вдалбливая в мою честолюбивую головенку необходимость их достижения. Непонятно как мне это удалось, ведь к последнему курсу я совершенно охладела к процессу познания.
( продолжение следует)