– Мы не поедем на дачу этим летом, – сказала мама. – У нас нет денег.
Я удивился. Я уже и забыл, что мы до войны всегда летом ездили на дачу.
Но ты, если хочешь, можешь поехать в пионерский лагерь, – мама посмотрела на меня, и я в ее глазах прочитал уверенность, что я не хочу. Но я хотел.
Пионерлагерь был на Карельском перешейке, в местах недавних боев. Он располагался в нескольких домах, к которым примыкало футбольное поле, окаймленное беговой дорожкой из битого кирпича. Рядом с домами был лес.
Воспитателей было мало, забота о нас ограничивалась, утренним построением, трехразовым кормлением и объявлением о том, что пора спать. В остальном мы были предоставлены сами себе.
В комнате нас, мальчишек, было человек десять. В первую же ночь, когда погасили свет, кто-то заговорил о темноте и привидениях. Неожиданно для самого меня я сказал, что знаю страшные истории о привидениях. Я действительно их знал, так как недавно прочитал рассказ Николая Васильевича Гоголя «Вий». И я стал его рассказывать. Рассказывал я подробно, смакуя каждый эпизод. Ребята лежали под своими одеялами, слушали и замирали от страха и желания узнать, что же дальше. Но рассказ был длинный, и я успел рассказать только часть его. Кто-то зашел в комнату и сказал, чтобы мы прекратили разговоры и спали.
На следующий день после отбоя меня попросили рассказать, что было дальше. Теперь каждый вечер я рассказывал страшные истории, и без этого ребята себе не представляли окончания дня.
Днем мы исследовали окрестности. Нам объявили, что лес, примыкающий к лагерю, не разминирован, и туда ходить нельзя. Лес и на самом деле был огорожен колючей проволокой, и висели надписи, запрещающие проход. Нам сказали, что лес минировали белофинны, там много мин и «мин-сюрпризов». Якобы финны развешивали на ветках деревьев ручки, игрушки и другую привлекательную мелочь, начиненную взрывчаткой. При развинчивании ручек, их раскрытии и даже просто при снятии с веток игрушек они взрывались и, если не убивали, то калечили тех, кто был неосторожен.
Конечно, после этого нам все захотелось в лес, и мы выжидали только удобного момента, чтобы туда проникнуть. Мы пошли в лес втроем и, когда подлезли под колючую проволоку и вошли на опушку, стали внимательно смотреть себе под ноги и на ветви деревьев, которые преграждали нам путь.
Мы договорились, что каждый шаг будем делать после того, как изучим место, куда поставим ногу. Я где-то читал о том, как саперы разминировали минное поле, и теперь пересказывал ребятам те детали, которые были описаны.
Мы углубились в лес довольно далеко, найдя заросшую тропку. Она вывела нас к полуразрушенной землянке. Рядом с ней ржавела пушка, и валялись ящики со снарядами. Некоторые снаряды были со взрывателями, но я сказал ребятам, что их трогать нельзя, опасно, могут взорваться. Мы вынули из снарядных гильз порох – длинные бежевого и коричневого цвета соломины – и взяли их с собой. В лес мы ходили еще не раз, «мин-сюрпризов» не видели, и с нами никаких ЧП не было. Порох мы спрятали в комнате под кроватями.
Мы были очень горды собой и решили устроить фейерверк на стадионе. Вдоль беговой дорожки вокруг поля мы выложили соломины одну за другой. С одного края соломину подожгли, и огонь пошел от одной соломины к другой. Но фейерверка не получилось, порох шипел и горел, и никто из воспитателей ничего не заметил.
Через несколько дней нам сказали, что в соседнем пионерлагере кто-то подорвался на мине, и нам запретили выходить из лагеря.
Когда мы в следующий раз раскладывали порох на стадионе, к нам подошел мальчик из соседнего отряда, где были мальчики постарше, и схватил пучок соломин. «Положи на место, – сказал я, – нам нехватит». Он посмотрел на меня, перевел взгляд на ребят, которые явно были согласны со мной, и бросил соломины на дорожку.
– Ты жидовская морда, – вдруг с ненавистью сказал он. – Я с тобой еще рассчитаюсь.
Я перехватил взгляды ребят. Они посмотрели сначала на него, потом на меня. Какое-то бешенство охватило меня. Меня впервые обозвали жидовской мордой. Этого никогда раньше не было. Я знал, что так обзывают евреев. Но это обозвали меня. И все ребята это слышали. И ждут моей реакции.
Реакция была мгновенной, – я сжал кулаки и начал молотить ими по его физиономии. Он ничего не успел сделать, как из носа пошла кровь. Я никогда не был драчуном. Но тогда в одно мгновение принял это решение, и ударил другого человека, Подростка.
Прошло уже 62 года с тех пор, но я считаю мое решение, принятое за долю секунды, единственно правильным.
Мой обидчик убежал. Оказалось, он был сыном начальницы лагеря и нажаловался ей на меня. Началось расследование. Я сказал, что он словами обидел меня, но не сказал, какими.
– Вот и ты ответил бы ему словами, – говорили они мне. – А драться нельзя.
Я всегда так и поступал. Обычно я спорил, и в спорах побеждал. Но здесь, мне казалось, был другой случай. Здесь нельзя было отвечать словами. Что бы я мог сказать в ответ? «Русская морда?» Или что-то вроде этого? Это не ответ. Я уверен: ответ на «жидовскую морду» может быть только один – кулаком в лицо.
– Никому и никогда не позволю себя унижать», – думал я.
Меня выставили патологическим драчуном, вызвали родителей. Приехала мама. Ей наговорили про меня, какой я плохой, чуть что – дерусь, что это болезнь, и ее надо лечить и еще многое другое.
Вот маме я сказал, как меня обозвали. Она посмотрела на меня и сказала: «Молодец». Но не стала говорить об этом с начальницей лагеря. То ли меня исключили из лагеря, то ли мама просто меня забрала, – не помню, но мы сразу вернулись в Ленинград. Больше я никогда в пионерлагере не был. Папа и дедушка ничего мне не сказали, но я видел, что они гордятся мною. А бабушка вздохнула.
Продолжение следует: http://proza.ru/2013/08/02/374