Мы из крестьян, той части рода человеческого, у которого к хлебу особое отношение. Его воспитывают с детства раннего. Бросить хлеб на землю? Не поднять с земли валяющийся ломоть? Такого позволить себе крестьянин не мог. Хлеб брали, сидя за столом, ровно столько, чтобы он не оставался. Не поели, остатки убирались и, либо их доедали потом, либо сухари сушили. Крошки со стола крестьянского в ладонь сметались – это уже корм птичий был. И это отношение к хлебу я сохранил до старости. У меня душа переворачивается, когда я вижу хлеб брошенный. Мы из крестьян, мы знаем цену хлебу, ведь хлеб всему живому – плоть. Земле молились, дождику и небу, чтоб урожай нам даровал Господь!
…Боже, как хочется есть! Желудок бунтует, ноющею болью требуя своего. А тут, как назло, за натянутой на колья стальною сеткой, дразня мои глаза и желудок, лежит ломоть черного хлеба с глянцевитой корочкой. В моем сознании рождается вкус его и запах. Невольно во рту собирается слюна. Я судорожно глотаю ее, не отводя взгляда от ломтя хлеба. Меня совершенно не интересует, как хлеб там оказался? Бунтующая мысль требует одного – достать его! Каких только поз я не принимал, чтобы дотянуться до хлеба! Я даже ложился на землю. Тщетно, хоть и небольшое расстояние, но пальцы не дотягиваются. Я беспомощно обвожу глазами площадку перед этой чертовой сеткой в поисках какой-нибудь палки. Метрах в двадцати вижу отломанную от дерева палку с засохшими листьями. Бегу к ней, хватаю. Но поздно. Возвращаясь, я вижу большую черную собаку, обнюхивающую хлеб. Ни крики мои, ни топанье ногами не отгоняют ее от хлеба. Она, покосившись глазом на меня, не торопясь, принимается его жевать. Как я ненавижу это животное, если бы кто-нибудь знал!..
Шла война, нужно было кормить огромную армию. А кто работал на наших полях? Женщины, дети и мужчины, вернувшиеся инвалидами. Что-то в мире изменилось нашем? В прошлое вернулись, или нет? На себе, да, на коровах пашем, хоть зовут - вершители побед!
Хлеба не хватало, приходилось его нормировать. Это и Керчи касалось. Но к тому же в городе не было муки, ее надо было еще доставить.
Советская власть должна была решать вопросы оперативно. Времени для раздумий и колебаний не было. В каждом из трех районов города в приспособленных помещениях стали функционировать пекарни. Хлеб пекли из непросеянной муки, но хорошего качества. Нам выдали хлебные карточки – лист бумаги с квадратиками. В каждом из них стояли цифры: 300; 400; 500, указывающие вес хлеба в граммах. Работающие получали свои карточки на производстве, члены семей – в домоуправлении. Каждый район был прикреплен к своему хлебному магазину. Наш находился в здании, расположенном рядом с нынешней библиотекой им. Белинского. Хлеба завозилось ровно столько, сколько было прикреплено людей к магазину. Все оборудование магазина: небольшие весы с гирями, нож и ножницы для вырезания квадратика из карточки. Квадратик на день. За прилавком стояла пышнотелая тетя. Я с той поры установил одну особенность – все, имеющие дело с хлебом, отнюдь не относятся к истощенным. Руки у нашей продавщицы были белые, полные, с ямочками у локтей. Пальцы коротенькие, напоминающие сосиски. Голос с хрипотцой, но достаточно громкий. Представьте подростка, пришедшего в магазин за хлебом. Умопомрачительный запах свежего хлеба... Кажется, я готов всю жизнь вдыхать его... Чувство голода, оно не исчезало и тогда, когда мы вставали из-за обеденного стола. Настоящей пыткой было нести хлеб. Соблазн преследовал до самой двери квартиры. Без преувеличения могу сейчас сказать, что вполне управился бы в один присест с двухдневной порцией всей нашей семьи. Садимся за стол, мать делит хлеб. Мы жадными глазами следим за каждым ее движениями. Муха пролетит мимо – слышно. Попробуйте-ка 350 граммов тяжелого хлеба разделить на три приема, когда его весь проглотить можно, не моргнув глазом. Хорошо зная, что такое голод, я всегда преклонялся перед мужеством жителей осажденного Ленинграда, их выдержкой. Великим счастьем была сама возможность хорошо поесть. Вспоминаю случай, когда я съел сразу 22 пирожка с горохом, макая их в жареное сало. Вкус невероятный! Но ощущение приятной сытости постепенно сменилось ужасными муками. Живот мой вздулся, как барабан, а боли… И неудивительно – каждый пирожок был весом более 100 граммов! К тому же горох…И никаких лекарств, чтобы облегчить страдания. Бабушка догадалась гонять меня палкой по двору, и все прошло благополучно.
А сколько человеческих трагедий разыгрывалось вокруг хищения или потери хлебных карточек, в тот период времени, когда разразился голод 1946 года. Дети, подростки, еще могли найти пищу, охотясь на птиц, жаря их на примитивных вертелах. Голодно, холодно, но и взрослым удавалось свести концы с концами. Утрата карточек стариком означала медленную голодную смерть. Пропитания добыть нет ни сил, ни проворства. А как выпросить его у тех, кто сам едва влачит жизнь свою в море голода. Случаев суицида немало. И вновь, как и во времена оккупации приходится видеть опухших от голода людей. Появились, хоть и редкие, случаи каннибализма.
В смерть от голода свою лепту внесли чиновники, в том числе и чиновники от медицины. В больницах был по указу сверху создан небольшой резерв питания для тех, кто поступал с ясно выраженными признаками алиментарной дистрофии (истощения от недостатка питания). Чтобы показатели были хорошими, не портили отчетности, лечащим врачам было запрещено местным руководством ставить в заключениях в качестве причины смерти алиментарную дистрофию. А это создавало иллюзию благополучия. Голод был, и вроде его не было. Честь и хвала руководителю, успешно борющегося с социальной эпидемией! Он гоголем ходит по бумажной отчетности, его хвалят за оперативность великую…
На таком «благоприятном» фоне в нашем городе произошла история, претендующая на уникальность. Истинность происшедшего гарантирую своим честным словом, так как был лично знаком с той женщиной, которая была «героиней» происшедшего. Женщина,- назовем ее Голиковой, мать двоих детей, утратила карточки в самом начале месяца. Отдавая все, что удавалось достать из съестного, детям, она отчаянно голодала. Ее в состоянии голодного обморока доставили в больницу. Больше ничего она не помнила. Когда пришла в сознание, то обнаружила себя в помещении городского морга, лежащей обнаженной поверх двух трупов. Секционный стол (стол, на котором производятся вскрытия мертвых тел) был высоким. Женщине стоило немалых сил спуститься с него на пол. Оказавшись лежащей на бетонном полу, она поползла к выходу. Подстегивало ее два чувства. Во-первых, беспокойство за оставленных детей, во-вторых, страх за свою судьбу – она боялась, утратив сознание, быть вскрытой врачом-патологоанатомом. С трудом ей удалось преодолеть пространство, отделяющее помещение секционного зала до входной двери. Дверь оказалась закрытой снаружи на висячий замок. Толкая дверь, она пыталась обратить внимание людей на себя. Стук двери был незначительный, а сил кричать, звать на помощь не хватало. Неподалеку от дверей морга стоял офицер, разговаривающий с женщиной. Неподалеку от них резвилась девочка. Девочка и обратила внимание на постукивание и движение двери морга. Она пыталась мать и ее знакомого обратить тоже внимание на заинтересовавшую ее дверь, но те отмахивались от приставаний ребенка. И все же девочке удалось, потянуть за руку к двери морга свою мать. Тут и взрослые заметили не только движение двери, но и кисть голой руки. Они подняли шум. Прибежали медики. К их приходу потерпевшая вновь потеряла сознание. Очнулась второй раз на кровати приемного покоя больницы. Чтобы женщина не поднимала шума о происшедшем, медики кормили не только ее, но и ее детей. Опасения врачей за свою судьбу были небезосновательны. Во времена Сталина такие действия медиков не нашли бы сочувствия у власть имущих, а судебные приговоры мягкостью не отличались.
Постепенно жизнь налаживалась. Потом появится так называемый «коммерческий хлеб», он будет во много раз дороже обычного, но он будет. И мы будем позволять себе прикупать его. А для этого нужно было выстоять в очереди, где, еще кто-то посильнее, попытается за рукав вытянуть тебя из нее. Придет время, когда хлеба будет вдоволь и любого вида. Будет хлеб прекрасного качества, которому современный хлеб, как выражаются на Руси, в подметки не годится. Тот хлеб содержал много естественного белка, клейковины и в добавках никаких не нуждался. Но, каков бы он ни был, хлеб достоин того, чтобы о нем поминать в молитве, обращенной к Господу Богу нашему: «Хлеб наш насущный дай нам на сей день…»