В школу мама привела меня только в конце октября. Здание школы стояло и стоит до сих пор на ул. Салтыкова-Щедрина прямо напротив ул Восстания, где эта улица заканчивалась и куда поворачивали трамваи, следующие до Литейного проспекта.
На вывеске было написано: «Дзержинский районный отдел народного образования. Мужская средняя школа № 183». За нашей школой стояло такое же здание, фасадом выходившее на улицу Петра Лаврова, параллельную ул. Салтыкова-Щедрина. Там была женская школа. Впоследствии у нас с девочками из этой школы была официальная «дружба».
Улица Салтыкова-Щедрина до революции называлась Кирочной, но потом в период массовых переименований улиц ей дали имя русского писателя-сатирика, которого Сталин иногда цитировал в своих докладах. В годы перестройки она снова стала Кирочной. Но если покопаться в глубине веков, то историческое, самое первое название ее было – 5-я линия Литейной части, а Кирочной она стала в честь Лютеранской церкви Святой Анны – кирхи. Почему сатирика обидели, и чем второе историческое название лучше первого и третьего, я не знаю. Некоторые считают, что отцам города виднее. Но, может быть, у них просто не хватило времени подумать?
Директриса школы (она, на самом деле была не директрисой, а директором) сказала маме, что меня надо «сажать» в третий класс, а не в четвертый, потому что я не сумею догнать и только испорчу им всю картину.
– Он пропустил целую четверть, а тем более, учился на периферии, сказала она.
– Он способный, – сказала мама, – и постарается. Давайте попробуем.
Директриса после долгих колебаний согласилась и привела меня в 4-б класс, назвала мои имя и фамилию и посадила на свободное место в первом ряду. На этом месте я и сидел всегда, пока учился в школе.
Первым уроком, на который я попал, была арифметика. Урок проводила толстая баба (я прошу прощения за слово «баба», но Людмилу Николаевну Богомолову можно было назвать женщиной с большим трудом). Толстая бесформенная фигура, пропитое лицо, деревенская одежда, платок на голове, который скрывал ее свалявшиеся бесцветные волосы, серые пустые глаза и вульгарный, совсем не изящный ленинградский, русский язык. Резкие движения, особенно ее неожиданные повороты головы от доски, когда она на ней писала, к классу, словно она ожидала какого-то подвоха, и ей надо было кого-то застать на месте преступления.
И я с первой минуты был ошеломлен характером ее общения с учениками.
– Заткните ему рот поганой мочушкой, – говорила она, когда кто-нибудь начинал разговаривать. Мочушкой она называла влажную тряпку, которой стирали мел с доски.
Она начала проверять выполнение домашних заданий и ставить отметки в дневники. Поскольку я впервые пришел на занятие, домашнюю работу я не выполнял. Обнаружив это, она поставила мне отметку 2. У меня аж слезы брызнули от такой несправедливости.
Но на следующий день было еще хуже. Я решил дома все примеры правильно, но при этом пришлось кое-что написанное чернилами стереть, а на этом месте написать заново. Там, где я стирал, лист стал тоньше и промок, когда я написал новые цифры. «Грязно, 2», – было написано у меня в дневнике.
Тогда еще шариковых ручек не было, мы писали металлическими перьями, постоянно обмакивая их в чернильницы-непроливашки, которые носили с собой.
В первый же день я узнал, что «смотрено, ниже кола». Это означало, что если она вместо оценки, напишет См., это будет ниже самой плохой отметки, т.е. 1. Я решил, что не буду обращать внимания на ее лексикон, а просто буду выполнять все, что она требует. У меня после первых двух двоек впоследствии были только пятерки. Никаких других отметок не было.
Но мы мстили ей, распевая сочиненную мною песню:
По улице ходила пузатая Людмила. Она, она беременна была.
Нам казалось, что это очень остроумно, и хоть в какой-то степени искупает обиды, нам нанесенные.
Классной руководительницей была Варвара Михайловна Королева, сухонькая старушка с седыми волосами. Она при первой возможности закуривала и говорила низким голосом приятного тембра.
Варвара Михайловна приходила в класс ежедневно в конце занятий и что-либо нам говорила, оставляя нас после звонка на 5-10 минут, а раз в неделю проводила классный час.
Кроме того, она вела ботанику, где мы изучали лютик и сурепку с их тычинками и пестиками. Несмотря на то, что я уже был знаком с Дарвиным и его теорией эволюции, я никак не мог найти интереса в ботанике, и, хотя получал пятерки, толком ее не изучал, а просто через силу готовился к каждому уроку.
Других учителей в 4-б классе совсем не помню. Но рисование и чистописание мне, по-прежнему, не давались. Хорошо, что это были, как говорили в школе, необязательные предметы. Их нужно было посещать, и задания необходимо было выполнять, но отметки по ним не влияли на общую успеваемость.
Меня поразило также, что еженедельно в дневник выставлялась отметка по поведению. Поскольку я вел себя примерно, мне всегда ставили 5. Было, правда, одно исключение, но это потом...
Продолжение следует: http://proza.ru/2013/08/01/200