О ЧЕМ ГОВОРИЛИ ФРОНТОВИКИ
Вот и настал очередной День Победы. Десятки раз бывал я на встречах фронтовиков со школьниками, со студентами, с трудовыми коллективами. И всякий раз они вспоминали номера частей, названия фронтов, командиров полков и рот, но редко говорили о своих товарищах, о самих себе, о боевых эпизодах. Один нажимал на то, что служил в полку вместе с Александром Матросовым, который своим телом закрыл амбразуру немецкого ДОТа. Другой повторял, что служил рядом с будущим знаменитым артистом Михаилом Пуговкиним. Еще рассказывали, какие артисты перед солдатами выступали. То есть говорили о том, что написано в официальных документах, воспоминаниях, стараясь не сбиться.
А были и другие рассказы, не на людях, а в тихой беседе. Я много их слышал. Попробую пересказать.
Павел Денисович Бородин - мой двоюродный брат по материнской линии. На фронт он призывался из поселка Андреевка Алейского района Алтайского края. В армию уходил с другим моим двоюродным братом – Ильей Петровичем Храмцовым, жителем нашего села Красноый Яр. Призвали на войну и отца моего, Ивана Михайловича, и его старшего брата, Петра Михайловича. А мне тогда не было еще и шести лет.
Первым, через полгода, с войны вернулся отец, уже покалеченный – без левой руки. Три фашистские пули сделали свое дело. Он рассказывал о том, как отступали, чтобы не попасть в окружение. Ему, раненному, удалось оторваться от немцев и добраться до медсанбата. У него о войне был один рассказ – это овраг, скотный двор, глухой ночной лес. И все это весело, будто это была не война, а игра в прятки. Не нашли его немцы и не убили. Вот главный итог.
Петр Михайлович вернулся домой летом 1945 года. Был он уже в годах, поэтому на войне ему пригодилось умение шить и ремонтировать сапоги. Вообще он был на все руки мастер. Всем этим и занимался, постоянно перемещаясь вместе с интендантской службой.
А мне тогда уже было почти десять лет. Я и сейчас помню его любимую песню, которую он певал, будучи выпивши.
Из-за гор из-за Карпатских
Между двух огромных скал
Пробирался ночкой темной
Санитарный наш отряд.
Впереди там шла повозка.
На повозке – красный крест.
Из повозки слышны стоны:
Скоро, скоро ли конец?
- Подождите, потерпите,-
Умоляла их сестра.
А сама едва шагала,
Вся измучена была.
У песни еще много куплетов.
Петр Михайлович если уж вспоминал, то что-нибудь поучительное. Например, один из его сослуживцев экономил каждую копейку, собирал для чего-то деньги. Шла жестокая бойня, люди гибли тысячами. Над ним подтрунивали, называли его жадным, но он этого не стеснялся. Наконец, кто-то предложил:
- Давайте, угостим его водкой за наш счет. И посмотрите: он раскошелится!
Так и получилось. Выпив, он сказал:
- А теперь я всех угощаю!
- Потому и говорят, что дорогие только первые сто граммов, - продолжал дядя. - А остальные – дешевые.
- Деньги этот скопидом всегда носил с собой. И вот откуда-то прилетел немецкий снаряд. И попал он именно в этого солдата, который был во дворе дома, где мы открыли мастерскую. Для чего, спрашивается, он себе во всем отказывал? На войне нельзя загадывать наперед. Мы же находились далековато от линии фронта. А смерть и здесь его нашла. Видать, на роду человеку было написано, как ему умереть.
Павел Бородин вернулся после войны со зрением три процента. Взрывом опалило глаза. Илья Храмцов вообще не вернулся. А воевали они вместе. И он, Павел, якобы даже видел, как погиб Илья.
- Мы в окопе находились, на передовой. Немецкие окопы от нас метрах в семидесяти были. Вдруг что-то там у них загремело, застучало. Илья высунулся посмотреть. И пуля угодила ему прямо в лоб.
Когда мне стало лет под тридцать, я снова попросил Павла рассказать, как погиб Илья.
- А ты разве не знаешь?
- Высунулся из окопа…
- Это я сочинил. Не хотел расстраивать родных. Чтоб они меньше переживали. Он погиб не от пули, а умер в концлагере. Мы вместе туда попали из окружения. Кормили нас всяким гнильем, а Илья был страшно брезгливым. Я говорил ему: «Ешь, выживай, ведь пропадешь!» Но он только и думал, как бы покурить. Достанется нам иногда по кусочку хлеба – он не ест его, а меняет на махорку. Так зачах, заболел и помер. Я, слепой, толкал в рот все, что в руки попадет: вонючее, гнилое, пополам с землей. Поэтому только остался в живых.
В Андреевку возвратился после войны еще один фронтовик, Пашков. Упитанный, розовощекий. Явно из тыловиков. Привез с собой жену. В колхозе люди работали с утра до ночи. А они купались. Загорали. Павел спросил земляка, почему он не включается в работу? «Еще успею!» - отвечал он. А через месяц по рекомендации райкома партии он стал председателем колхоза. Можно представить, каким «уважением» он пользовался у людей.
В Алейске в редакции я подружился с нештатным заведующим общественной приемной Валерием Павловичем Яковлевым. Он был уже на пенсии, а до этого работал на рядовой должности в райпотребсоюзе, потом заведовал книжным магазином. Я в этом магазине мог найти все, что душе угодно. Грамотно работал заведующий.
- Меня ранило в лицо и в плечо. Нас кое-как перевязали и сказали, чтобы мы своим ходом шли в мадсанбат. Полк под натиском немцев оставил позиции. Он уходил по возвышенности, и немцы наступали ему на пятки. Мы, раненые, оказались прижатыми к пойме реки. Была весна. Шли мы по пояс в воде по затопленному лесу. Многие утонули. Километров десять мы пробирались сквозь затопленные дебри, поддерживая друг друга. До сих пор удивляюсь, как удалось добраться до своих.
- Сказалось это на здоровье?
- Все сказалось, не только это. Вернулся я домой и стал искать работу. Зайду в чей-нибудь кабинет и пытаюсь сказать, зачем пришел. И ничего у меня не получается. Начинаю заикаться, потом плакать навзрыд, слезы текут, и остановиться не могу. Кто же меня такого возьмет?
Врачи посоветовали найти спокойную работу где-нибудь на природе. Пять лет проработал рядовым рыбаком в рыболовецкой бригаде. Лодка. Сети. Тишина. И все наладилось.
Рассказы фотокорреспондента Николая Ефимовича Черепанова из Усть-Пристанской районной газеты можно бы выделить отдельно. Он любил подметить что-нибудь смешное, необычное. Был он связистом, войну прошел от и до. И всякое повидал.
Полком командовал Герой Советского Союза.
- Герой он и есть герой. Наш командир ничего не боялся и ничем не брезговал. Однажды начался массированный артобстрел. Связь прервалась. Я бегу, осматривая кабель, ищу повреждение. А в лесу снаряды, противопехотные мины над головами взрываются, осколки вокруг так и свищут. Но наше дело солдатское: любой ценой дать связь.
И тут, в этом аду, бегает наш командир. Будто и не война и не обстрел, а дождик. Кричит нам: «Ребята! Вы другой сапог не видели?». Мы смотрим, а у него под мышкой хромовый сапог, и в нем нога. Он был франт. Подруга у него была, военврач, - тоже Герой Советского Союза. Нашел он и второй сапог.
Между боями ходили мы в дозор. Однажды окоп был на берегу ручья. Ранняя весна, холодно, сыро. Сидишь, окоченевший, ни ног, ни рук уже не чувствуешь. Смена приходит, сваливает тебя на спину и оттаскивает. А ты уже сам кое-как становишься на четвереньки, потом на ноги и - в землянку, отогреваться. Никто не кашлял даже.
Один солдат все же заболел: куриная слепота на него напала. Значит, ночью его в дозор посылать нельзя, он ничего не видит. От этого нам чаще ходить приходилось. Прошла неделя, другая, а он все болеет, в медсанбат ходит.
Заметили: возвращается в темноте и не блудит, к нам идет, а не к немцам. Тогда решили его испытать. На тропинке выкопали яму и стали ждать. Стемнело. Идет этот больной, обошел яму стороной и отправился дальше. Тут уж ребята его встретили и «полечили».
А когда стали наступать – свои трудности образовались. Штаб полка ушел вперед, и кабель связи нужно было смотать. А он подвешен на телеграфных столбах. Вот и лезу я на каждый столб, отцепляю его от изоляторов. Да так устал, что присел отдохнуть. Огляделся – никого нет. Прицелился из карабина в изолятор и выстрелил. Кабель упал к моим ногам. После этого иду себе, постреливаю, наматываю кабель на катушку. И вдруг подъезжает генерал. «Все, думаю, попался! За порчу государственного имущества – трибунал». А он говорит: «Покажи, как ты это делаешь?». Я выстрелил. Кабель упал. «Молодец, - говорит, - хвалю за находчивость!» И уехал. А я продолжил сбивать изоляторы. Но перетрусил сильнее, чем в сражении. От генералов что угодно можно было ожидать.
Уже шли бои на городских улицах в Германии. Тогда я своему командиру взвода пол-литра спирту выиграл. Наши уже пробились за проспект, разделявший город пополам. И с той группой, что была за проспектом, связь прервалась. За ее восстановление отвечал другой взвод. Но как только связист побежит или поползет через проспект, снайпер его уничтожает. Погибло уже несколько бойцов.
А мой командир взвода насмехается над другим взводным. Плохо, дескать, воспитываешь связистов. «Вот мой Черепанов давно бы уже связь наладил. Спорим по бутылке спирту, что он это сделает!»
Я не знал об этом споре. Мне приказал командир дать связь, я приступил к выполнению. Вижу – на проспекте много убитых. Снайпер где-то очень удобно засел и хорошо пристрелялся. Прилег я и посмотрел вдоль проспекта. Он ровный, весь как на ладони. И все же в одном месте имелся почти незаметный прогиб. Я прокрался к нему и быстро пополз по-пластунски через проспект. Раза три пули чиркнули об мостовую, но меня снайпер не достал. Связь была восстановлена. Получил я за это медаль «За отвагу».
А однажды (вот если бы в кино заснять!) совсем интересный случай вышел. В начале зимы отвели нас от передовой, чтобы привести себя в порядок, получить пополнение. Баню нам устроили в палатке, можно было и помыться, и попариться. А обмундирование загрузили в специальную машину для прожарки. Чтобы насекомых разом уничтожить.
Всех же предупреждали, но кто-то оставил спички в кармане. Машина и запылала. А для немецкого летчика это – цель. Он начал поливать палатку и машину из пулемета. И вот мы голые, ремнями подпоясанные, в сапогах и с карабинами в руках бежим наперегонки по морозцу в ближайшую деревню. Холодно. Я забежал в избу, стою в сенях, дрожу. Бабка набросила на меня какой-то полушубок. И тут врывается самый здоровый в нашем взводе солдат, наставляет на меня ствол: «Снимай шубу!». Я снял.
Он всегда был нахальным, и это ему даром не прошло. Был случай, когда нас немецкие танки обстреляли. Место открытое, а неподалеку недостроенный кирпичный дом. К окну приставлена широкая доска с прибитыми поперечинами. Я по ней побежал, чтобы за стенку прыгнуть. Но этот наш здоровяк догнал меня, спихнул в сторону, и в то мгновение, когда он оказался в оконном проеме, ему в спину и угодил снаряд. А меня не задело.
Но, дадим слово и другим фронтовикам. Моя двоюродная сестра была замужем за Луневым. Перед замужеством она работала официанткой в столовой. Как раз тогда демобилизовались молодые воины, прошедшие через горнило войны. Сестра моя была красавицей, и Александр за нее дрался и победил. А главное – завоевал сердце девушки. Это был разбитной малый, веселый и находчивый. Будучи ездовым зимой в совхозе или скотником летом, он мог прибрать к рукам все, что плохо лежит. А потом спустить все за бутылку водки.
На войне он был ранен и лечился в госпитале. В столовой, где питались раненые, поваром оказался его земляк. Александр вынудил его хоть чем-нибудь улучшить его рацион.
- Не могу, - отвечал повар, - заметят – отправят в штрафбат. Давай вот что сделаем. Когда ты подашь кружку для чая, я буду наливать в нее топленое масло. Но ты пей, как чай, не подведи меня.
- Месяц я так лечился, - рассказывал Лунев. – Поправился, щеки налились румянцем. Все удивлялись: на пользу пошел госпитальный режим!
А спустя лет двадцать после войны работал я в Колыванской районной газете под Новосибирском, где корректором был Виктор Васильевич Голиков. На войне был он боевым офицером, командовал взводом. Имел ранение в легкое, а теперь постепенно таял. А человеком оставался веселым, неунывающим. И однажды рассказал, как ему казалось, смешную историю.
- Девчонки нам на фронт посылочки слали: кисеты, носки шерстяные, варежки и всякую мелочь. Вкладывали в них записки с адресами, иногда фотографии, предлагая переписку. В нашем райцентре жила одна совсем некрасивая девчонка, немножко горбатенькая. Но умная. Она украла фотокарточку у красавицы и вложила в посылочку, как свою. Офицеру, которому попала на глаза фотография, девушка очень понравилась. И он стал писать ей письма с предложением встретиться после войны. Вся родня у него погибла на оккупированной территории. Поэтому свой продовольственный аттестат он стал высылать этой девушке. Она получала по нему продукты.
И вот после демобилизации он приехал к ней. Нашел по адресу дом. Когда он вместо красивой девушки увидел совсем другую, то лишился дара речи. Такой подмены он не ожидал. Девушка стала перед ним на колени и умоляла простить ее. Сделала она это не со зла, а из чистых побуждений: поддержать воинов, ободрить. Откуда же она могла знать, что он приедет. А от продовольственных аттестатов не отказалась потому, что семья бедствовала.
Офицер оказался человеком широкой души. Он простил несчастную и попросил показать, где живет девушка с фотографии. Свалился к ней как снег на голову. Ведь красавица не знала, что ее фотография «воюет» на фронте. Несколько дней пробыл он в качестве неожиданного гостя. А потом сделал предложение, и они поженились. А на несчастную девушку не только не обижались, а всячески ее опекали и благодарили за то, что она помогла им встретиться.
Сколько других историй довелось мне услышать! И о том, как старшина роты, когда вошли в Германию, не пропускал ни одной юбки. И о том, как в особняках находили приспособления для интима. Еще о многом и многом. При демобилизации солдаты везли домой из Германии кто аккордеон, кто велосипед, кто тряпки. А один насобирал целый чемодан швейных иголок. И все считали, что самый дорогой трофей – у него. Ведь каждая иголка в послевоенное время дорого стоила.
Мало осталось тех, кто воевал в Великую Отечественную. И мы должны им поклониться в ноги только за то, что они живы. А уж обеспечить им достойную старость – святая обязанность.