В Андижане оказалась геофизическая служба (каротажная партия) и меня взяли туда на работу в соответствии с моим дипломом. Работа была рядом с нашим домишкой, через дорогу, так что я могла иногда прибегать на минутку домой. Отец продолжал пить еще с полгода, и эти полгода были самыми мрачными в его и нашей жизни. Это был полный распад его личности, одна больная физиология и психика, и в памяти остался лишь пунктир из коротких картинок.
Дед зовет Алешку погулять, а тот отвечает:
- А ты не будешь больше в арык падать?
Приезжает на несколько дней брат Юрий, воспитывает отца разговорами и уезжает.
Я прихожу с работы и вижу отца лежащим на полу у порога. Он поднимает голову и начинает молча рвать на себе волосы. Я бегу, приношу ему баллон пива:
- На, пей!
Он с жадностью пьет. Наутро на него страшно смотреть, он весь в отеках, и еще объясняет мне, что ему нужно-то было 100 грамм водки, но я дала ему пива, и он его всё выпил, чтобы набрать эти граммы алкоголя, а вся жидкость пошла в отеки.
В другой раз, возвращаясь с работы, я застала его в подворотне. Он прятался там с кирпичом в руках, сверкал безумными глазами, хотел кого-то убить. Я взяла у него из рук кирпич, повела его домой, он лег и начал длинную, бесконечную, безумную речь. Такие речи он мог произносить целыми ночами, не давая никому спать. Мама фактически ушла из дому, скрывалась у своей сестры Анны Федоровны. Алеша был устроен в детсад. Я одна «воевала» с отцом, и уже понимала всю безысходность нашего положения.
Запои отца были всё более длительными и тяжелыми, приступы безумия – всё более страшными, просветы – всё более редкими. И в просветах он уже не отдавал себе отчета в реальностях. Жил в воображаемом мире. Однажды, без нашего ведома, взял ружье (без патронов, которые мы все спрятали) и отправился «на охоту». Обратно приплелся без ружья. Через несколько дней меня пригласили в милицию и отдали мне его ружье.