Как мы встречали первый блокадный новый год, сказать по правде, я и не помню. Скорее всего, никак не встречали. До празднований ли нового года нам было тогда?
Единственное, многие взрослые, а с ними и мы, надеялись, что уж в наступающем, 1942, наконец-то закончится блокада, и, конечно же, Красная армия побьёт фашистов, а вместе с этим и прекратятся все беды.
Помню только, что в декабре сорок первого, большинство дней я провёл на рабочем месте в депо, где и ночевал возле паровозных котлов. Всё же стояли лютые морозы, а возле котлов было теплее, чем дома.
Зато весной сорок второго всем рабочим стали выдавать табак и ещё водку, из расчёта, пол литра на десять дней. Чаще всего выдавали небольшими порциями. Конечно, мы, блокадные доходяги, стали менять эту водку и табак у солдат и матросов на продукты. Чтобы хоть чем-то подкормить и себя, и своих младших сестёр и братишек.
Дело в том, что в нашем депо ремонтировались «бронетранспортёры», так они назывались, - железнодорожные платформы с поставленными на них 100мм пушками, снятыми с кораблей. Такие штуки представляли собой грозную силу, поскольку «ухали» по немцам из своих стволов на несколько десятков километров.
Кстати, благодаря железнодорожным морякам-артиллеристам, я обучился потом, когда осенью сорок второго ушёл юнгой на флот, специальности дальномерщика, служил на эсминце и канонерской лодке, а позднее стал инструктором дальномерщиков в кронштадтской Военно-морской школе.
А тогда, ещё первой блокадной весной, один пожилой рабочий из депо, видя, как я интересуюсь музыкой, предложил мне обменять на литр водки свой баян. Я спросил у мамы, можно ли мне пойти на такую сделку, уж очень хотелось заполучить этот баян.
Мама сказала, мол, твоя же водка, сынок, поэтому поступай, как сочтёшь нужным, ведь такого страшного голода уже нет. Конечно, зимой, об этом и речи быть не могло, да и никакой водки тогда ещё не давали.
В общем, стал я копить, предвкушая тот день, когда смогу, наконец, развернуть тугие меха и пройтись-пробежаться по никелированным клавишам. Он мне даже по ночам стал сниться, этот чудо баян.
А затем произошло следующее. В один из дней я пришёл с работы домой и увидел опечаленную маму.
- Что-то случилось? – спросил я.
- Костя наш цингою заболел, совсем уже плох, - ответила мама. – Не сегодня-завтра помрёт…
Костя Панфилов был старшим маминым племянником, всего-то разница в возрасте была у них лет восемь. Когда в ноябре тридцать второго в первый раз посадили моего отца, и нашу семью выселили из квартиры в заброшенный и не отапливаемый дом на Волковой деревне, Костя нам здорово помог.
Он перевёз на телеге наши вещи, поскольку работал тогда извозчиком при обозе Октябрьской железной дороги. Затем соорудил нам печку, привёз дров, и вместе с мамой отремонтировал новое жилище. Да и вообще, постоянно нам потом помогал.
А накануне войны шоферил уже на полуторке. Однажды, было это в самом начале войны, Костя сделал левый рейс, как сейчас говорят, подхалтурил, кажется, отвёз кому-то дрова, и его арестовали, и отправили в штрафную роту на Ораниенбаумский пятачок.
Сейчас вот утверждают, что «штрафники» появились значительно позже, чуть ли не в сорок третьем, но я очень хорошо помню, что они уже существовали и в 41 году. Правда, может быть у них, у «первых штрафников», был тогда несколько иной статус, и сравнительно более «мягкими» условия?
Как бы то ни было, Костю определили в пулемётчики, вторым номером, и в одном из боёв он получил ранение (ему попало по уху осколком, содрав кожу на виске), и, как искупившему кровью свою вину, реабилитировали.
Короче, Костя возвратился в Ленинград, не знаю уж, в каком качестве, но из действующей армии был комиссован, поскольку оказался ещё и контужен. И вот весною сорок второго тяжело заболел.
- Знаешь что, сынок, отдал бы ты Косте свою водку, ведь люди говорят, что она здорово помогает при цинге?! – умоляюще посмотрев на меня, попросила тогда мама.
- А как же баян? – оторопел я.
- Жалко, конечно, баяна…но, что ж поделаешь? Косте ведь тоже надо помочь. А баян…вот кончится война, и купим тебе баян, самый лучший.
Конечно, отдал я тогда водку, хоть и жалко было, не то слово. Но ведь и Костю я любил, своего старшего двоюродного брата. И надо же, Костя быстро поправился от цинги. Может быть, мама чудодейственное это снадобье сопроводила тогда ещё и своими искренними молитвами, коих знала великое множество, ведь была глубоко верующей.