ТАТЬЯНА ЛАТЫНСКАЯ - http://www.proza.ru/avtor/latynskaya - ПЯТОЕ МЕСТО В ТЕМАТИЧЕСКОМ КОНКУРСЕ "ОДИНОКИЕ" МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
Она находилась внутри большого, светлого здания, где всюду толпились незнакомые люди. Они обгоняли ее, шли ей навстречу; весело окликали друг друга, улыбались, раскланивались, оживленно что-то обсуждали, а она, задыхаясь, бежала мимо них длинными коридорами, стремительно спускалась и поднималась по бесконечным лестницам, опять бежала, нетерпеливо заглядывая в какие-то комнаты; ей приветливо кивали, она называла его имя, в ответ пожимали плечами, она спешила все дальше и дальше, и тяжелая тоска давила и подгоняла ее, заставляя снова и снова открывать поспешно высокие тяжелые двери, снова и снова называть его имя и заглядывать в глаза незнакомцам. Но люди качали головами, рассеянно махали куда-то вдаль; и она снова бежала, искала в толпе его лицо, и ей даже казалось иногда, что она видит его, слышит его голос, но тут же понимала свою ошибку, и тоска все сильнее сжимала ее сердце. Наконец, боль стала невыносимой, и женщина проснулась. Открыв глаза, она некоторое время ничего не ощущала, кроме боли.
- Боже мой, сколько можно?! Неужели это никогда не кончится, так и будет мучить?!-Сердце билось толчками. Во рту пересохло, язык был сухой и шершавый, как нос у больной кошки. В горле першило. Сорочка на груди взмокла от пота
- Заболела?! Боже мой! Совсем некстати!
- А разве бывает кстати? - привычно вступила сама с собой в диалог. - Да нет, просто слишком укуталась, жарко, это ничего,- успокаивала себя. Глаза открывать не хотелось, но она знала, что уже не уснет. Нужно встать, сменить сорочку, выпить чего-нибудь теплого.
- Чай с медом, да, да, непременно, он мне поможет, и аспирин.- Женщина решительно откинула одеяло, сразу стало легче, сердце уже не стучало заполошно в висках, а вернулось на свое привычное место. Села, нащупывая мягкие тапки, один тапок никак не хотел налезать на ногу, с закрытыми еще глазами наклонилась и натянула упрямый тапок на узкую теплую ступню. Глаза пришлось открыть, но от этого ничего не изменилось. Стояла самая глухая пора ночи, уличные фонари уже не освещали угол комнаты,обычная ежевечерняя карусель на потолке от фар проезжающих мимо машин тоже погасла, и темнота тупо и тяжело наваливалась со всех сторон, лишив комнату пространства. Глаза бессильно упирались в черноту, пытаясь различить спасительные, привычные очертания предметов. Но вот проскочила, осветив на мгновение потолок и противоположную стену, шальная от бессонницы машина, и все сразу определилось, встало на свои места, обрело масштаб и объем.
Женщина нащупала шнур, свет ночника мгновенно расправился с темнотой, трусливо попрятавшейся по углам комнаты. Стянув с разгоряченного тела неприятно липнущую к телу влажную сорочку, поеживаясь, поспешно укуталась в длинный просторный халат, накинула на плечи большую теплую шаль и, включив бра в коридоре, прошла на кухню…
С детства она боялась лягушек, змей, страшных сказок, но темнота была главным ужасом ее детства, диким, непреодолимым, перед которым она была абсолютно беззащитна. Оставаясь вечером одна в доме, она включала свет везде: в коридорах, комнатах, даже в ванной. Родители изумлялись, сердились, говорили, что нужно экономить электроэнергию; она отмалчивалась или отругивалась, в зависимости от настроения, но продолжала упорно устраивать иллюминацию. Однажды вечером в квартире погас свет и, измученная страхом, она, взяв горящую свечку, спряталась от темноты в ванной, закрылась на защелку, взобралась на стиральную машину, и, неожиданно для себя, крепко уснула. Мать, вернувшись с работы и окликнув дочь, не услышала ответа, бог знает, что подумала, с диким воплем рванула дверь ванной. Защелка не выдержала и отлетела. Мать, хрупкая слабая женщина, потом долго удивлялась невесть откуда взявшейся у нее силе. После этого случая мать потащила ее в церковь, крестить.
Но она, даже став взрослой, спала с включенным бра в коридоре, чтобы слабая щелка света помогала ей избавляться от этого постыдного, тщательно скрываемого от всех ужаса.
Потом появился он, и женщина забыла все свои страхи. Ночью она наслаждалась полной темнотой, поглотившей все мелочи, все ненужные детали жизни, оставившей только самое важное – тепло его тела рядом. Ей было уютно и спокойно. Она слушала его ровное дыхание, и видела, как мягко прикрыты темными ресницами его глаза, умеющие так ласково смотреть на нее, как расслабленно опущены уголки его твердого рта, умеющего так нежно и сильно ее целовать, как рассыпаны на подушке его густые каштановые волосы, в которые она так любит утыкаться носом, вдыхая их единственный на всем свете запах. Она знала, что он принадлежит только ей; ничто не могло разъединить их крепкого объятия, разлучить надежно соединенных, крепко укутанных и укрытых доброй и дружественной к ним темнотой. Ночь была ее наперсницей, они – две подружки, две заговорщицы, ворожили над ним, утешали, баюкали, шептали ему нежные, невозможные при свете дня, слова.
Но однажды он ушел, и ей стало все равно. Ночь-предательница оказалась слишком слабой перед ярким солнечным светом, забравшим его с собой, и женщина перестала бояться ее черноты. Как можно бояться того, что так бессильно…
Включив чайник, она достала баночку, где свернулся янтарем еще осенью купленный мед. Женщина долго смотрела, как мед томно стекал с ложечки в стеклянную чашку и там, на дне, опять притворялся смолой, впитавшей в себя тысячелетнюю энергию солнца. Женщина залила мед горячей водой и тихонько стала помешивать ложечкой в чашке, наблюдая за очередной метаморфозой меда, на глазах переходящего из густого непрозрачного состояния в прозрачный ароматный напиток. Запивая им горький след аспирина, она чувствовала, как смягчается горло, как внутри становится тепло. Она решила допить чай в постели, чтобы сразу согреться и уснуть. Взяв чашку и поддерживая левой рукой уютную красно-коричневыми теплыми квадратами шаль, она выключила свет на кухне и пошла в комнату. Бра ей почему-то не захотелось выключать, свет от него был приглушенный, мягкий.
- Пусть горит, может быть, еще придется вставать,- решила женщина и направилась в комнату. Вдруг ее что-то остановило, какое-то движение в глубине коридора. Не успев испугаться, она увидела свое отражение в большом зеркале прихожей и стала всматриваться в мягкие его очертания. Ночь, прозрачная чашка в руке, темно-красная шаль, светлые волосы, в беспорядке разбросанные по плечам – это уже было когда-то. Она смотрела на свое отражение и вдруг поняла - да это же она, девочкой, также шла с чашкой, в этой же шали, только волосы были светлее и длиннее, и горло завязано белым шерстяным платком.
Да-да, у нее болело горло, мама дала ей лекарство, напоила теплым молоком и уснула. Но девочке не спалось, саднило горло, она тихо встала и пошла на кухню. Чайник еще не остыл, девочка налила чай в свою любимую прозрачную чашку, положила мед. Ее немного знобило, она плотнее укуталась в чудную, связанную мамой, шаль, взяла чашку и осторожно понесла ее к себе в комнату. Там она быстро забралась в постель прямо в шали и стала пить чай маленькими глотками. Горло болело уже меньше, и ей стало удивительно уютно и хорошо в своей постели, в теплой материнской шали. Комната освещалась розовым светом ночника. Она слушала тишину ночи. Вдруг она представила себе, что за окном не спящий город, а безбрежная гладь океана. Девочка даже почувствовала мягкое покачивание, и от этого ей стало еще уютнее. Она вовсе не боится, она знает, что мама спокойно спит рядом, в соседней каюте, а на мостике зорко вглядывается в ночное звездное небо капитан в белой фуражке с золотым якорьком. У него темные спокойные глаза. Они с веселым прищуром из-за того, что он постоянно смотрит на огромные сияющие звезды над океаном, проверяя курс. Он их не подведет, он знает все надежные бухты, куда можно спрятаться во время шторма и все прекрасные лагуны, где можно бросить якорь, чтобы искупаться в прозрачной голубовато-зеленой воде. Девочка решила завтра встать и сразу же нарисовать и океан, и капитана, и прекрасную лагуну. И еще маму и себя на палубе большого белого парусника. Будет очень красиво, и она подарит эту картину маме.
Эта уже немного выцветшая картинка и сейчас на стене в той комнате, где спала мама.
И женщине вдруг показалось, что там, в зеркале, девочка с чашкой теплого медового чая смотрит на нее серьезно и печально. И женщине стало очень жаль эту девочку с укутанным горлом, большими грустными глазами, со спутанными на вспотевшем лбу светлыми легкими прядками волос. Ей захотелось ее утешить, развеселить, чтобы она не смотрела так тревожно. Дети не должны так смотреть, они должны быть безмятежны и легки, они должны весело щебетать, смеяться по любому, самому глупому поводу и ямочки от смеха не должны пропадать у них на щеках.
- Ты только не переживай за меня. У меня все наладится. Я ведь такая сильная и взрослая. Это пройдет. Все проходит, в конце концов. Ты прости, я знаю, это неправильно, чтобы один человек из-за другого не хотел жить, это слишком несправедливо, но у меня пока иначе не получается. Но я постараюсь. Вот увидишь. Завтра я встану, раздвину тяжелые шторы, распахну окно,сделаю красивую прическу и надену светло-зеленое платье, мама, помнишь, тоже любила зеленые платья. К глазам. Вот и я - к глазам. И выйду, наконец, на улицу, хватит сидеть взаперти. Там хорошо: солнце, ветерок, люди идут по делам, у метро всегда музыка; помнишь, тебе это очень нравилось. Вот и я пойду, буду улыбаться, куплю себе цветы, те самые – легкие белые астры, ну а то, что его нет, не беда, главное, что он был. Он был, он где-то есть, и я, и ты, и мы всегда будем, правда, правда! Вот это самое главное!- Она улыбнулась своему отражению, и девочка в свисающей до полу темно-красной шали легко вздохнула, улыбаясь в ответ.