Труженик амальгамный молчал.
- Пиво?
Я виновато озираясь пытался заглянуть ему в глаза, но голова панически падала ниц, упираясь мясным подбородком в зажиревший ляпанный свитер.
- Проходи, не задерживай очередь.
К блестящей ртутной плёнке подходили другие, круговым махом руки сбрасывая льющиеся со лба волосы, мазюкали губки, вытягивали веер ресничек и почему-то, кривляясь,выказывали пупырчатый язык и выходили из тесного коридора.
Вообще не люблю с утра это дело, ещё не очухался с ночи всё фактурно, как у молодой картофелины, веки безобразно скатываются в фиолетовые припухлости, да и во рту после пива пустынное вожделение глотка воды.
Умыться такая тягость, насобирать в лодочку бодрой холодной водицы и размазывая по лицу тягучую жидкость, наконец расширенно, веки послушливо свернулись аккурат в валик, вглядеться в отражение.
Молвят - зеркала молчат, они мол хоть и магическая плёнка, но сказать тебе мало что смогут, по причине поверхностного напряжения.
В ванной тоже тишина, лишь редкое хлюпанье стекающей ручейком жидкости, зато коридорное ну и болтливое.
- Врежь ему ещё,- это фигуристый в шортах напрягая опухоли мышц делает утренний апперкот.
Я стою на очереди, что я ему скажу, чем удивлю на этот раз...
- У тебя уши разные, - вспоминая родовую травму хохмлю.
Оно недоверчиво вертит башкой, замечая сломанное ухо, и досадуя рисует мне рукой, мол что с него взять раз травма, вновь замыкается в себе.
И уже отходя видя, как подошли эйфелевые длинные ноги, оно ласково разводит:
- Ну повернись, хочу округлить твою задницу.
Я уже спешу обратно в свой склеп, так безрадостно, будто благоустроенная комната выходит окнами на кладбище.
Комната молчит.
Зеркала разбиты на куски.
На зеркальной плёнке окна лениво тает солнце.