Часть третья.
Картина первая.
Усадьба в Тригорском. В большой столовой заканчивается обед. За столом Прасковья Александровна Осипова, Анна Петровна Керн, сестры Вульф, Анна и Евпраксия, и постоянно смущающийся молодой человек, г-н Рокотов.
Анна Керн: А этот Пушкин несносен. Был приглашен к обеду, и не явился....
Анна Вульф: Я думаю, еще прискачет Он взял обыкновение верхом на лошади к нам приезжать. И обязательно в черной накидке... Как Чайльд-Гарольд...
Анна Керн: (задумчиво): Чайльд-Гарольд был мужественно красив и загадочен... А Пушкин...
Евпраксия (пылко): А Пушкин открыт для всех, и это лучше чем быть загадочным и холодным...
Анна Керн (в том же тоне, словно говоря сама с собой): Ты говоришь, лучше?.. Не знаю... Он мне не показался...
Евпраксия: А я знаю, что он был влюблен в вас...
Анна Керн (насмешливо): Ты точно знаешь? А, по-моему, тогда он был влюблен в любую юбку, мелькнувшую у его глаз... Мальчишка, страдавший от любовной хвори. И Бог, узрев его страданья, дал ему талант... В коем я не могу усомниться... И никто не может... Даже его заклятые враги... Не так ли, господин Рокотов?
Рокотов (вздрогнув и покраснев):«Je tiens beaucoup ; votre opinion (Я слишком дорожу Вашим мнением), чтобы возражать Вам.) Я считаю, что буквально вся Россия покорена талантом господина Пушкина, но лично я не имел чести знать его, а потому не могу сказать, что он за человек.
Керн: Фу, как длинно! Надеюсь, вы будете удостоены такой чести и тогда поймете, насколько он невыносим. И примите мой совет: никогда не говорите по-французски в деревне. Это звучит несовместимо …
Рокотов: (еще более смущаясь): Pardonnez ma franchise (простите мою откровенность), но я восхищен вашими суждениями о людях, таких смелых и...
Керн: Полноте, господин Рокотов... Просто я сегодня желчна и сердита, Вероятно оттого, что Пушкин не соизволил быть вовремя к обеду.
Евпраксия: А вы бы, Анна Петровна, хотели быть его другом?
Анна Керн: Другом? Пожалуй, нет... Быть другом такого человека, значит забыть себя и все вокруг. Довольно с него Прасковьи Александровны... Она самоотверженна и добра... Даже когда ее милый Сашенька совершает поступки противные ее натуре... Вы не находите?
Прасковья Александровна хмурится, но возразить гостье не смеет. Девушки молчат. Раздается трель соловья.
Анна Керн: Впервые слышу соловья этим летом... Да еще под вечер... Но кажется мне, больно печалится он о чем-то... И вообще грустно здесь у вас... Но хорошо... Будто этот унылый покой сулит нам вечность... Как там писал ваш Пушкин? По-моему так:
Прости, Тригорское, где радость
Меня встречала столько раз!
На то ль узнал я вашу сладость,
Чтоб навсегда покинуть вас?
От вас беру воспоминанье,
А сердце оставляю вам.
Быть может (сладкое мечтанье!),
Я к вашим возвращусь полям,
Приду под липовые своды,
На скат тригорского холма,
Поклонник дружеской свободы,
Веселья, граций и ума.
Евпраксия (удивленно): Вы знаете его стихи?
Анна Вульф: И так проникновенно их читаете!
Анна Керн: Да мои милые тригорские грации, знаю и читаю их вслух, когда мне не слишком хорошо... А в последнее время я даже ревную его, когда читаю стихи, посвященные этой несносной красавице Воронцовой... Не знаю, откуда они взялись у нас в Петербурге... Я думаю, что это даже не он писал, а написаны они теми, кто хотел бы позлить князя...
Евпраксия: А я бы сразу угадала его стихи... Так как пишет он, больше никто не сможет... Пушкин есть Пушкин.
Пушкин (внезапно возникая на пороге с толстой палкой в руке и черной папкой в другой): Это кто здесь косточки мне перемывает? Аль мало мне критиков, потеющих над собранием стихов моих. И неужто вам не жаль в такой вечер, да еще под пенье соловья, вспоминать какого-то несносного Пушкина, известного лишь тем, что желчен он и обществу не люб?
Поочередно целует руки женщин, начав с Прасковьи Александровны.. К Анне Керн подходит почему-то в последнюю очередь и, взяв руку, не спешит поцеловать ее, пристально глядя в ее глаза. Она догадывается, что он слышал весь их разговор. Что подтверждается его следующими словами
Пушкин: Тригорских граций нынче стало больше... Мне кажется, что вы сродни им будете своею красотою и умом... (Поцеловав наконец ее руку) Вы помните еще меня? Ведь столько лет минуло...
Анна Керн: Я помню вас... Но пусть вас это не тешит слишком... Теперь о вас так много разговоров... Читают вас взахлеб, в салонах особливо, где посудачить любит наш прекрасный пол...Захочешь вас забыть, да не забудешь. Везде и слышишь только: Пушкин, Пушкин...
Пушкин: Да я вам не о том... Родство и сходство душ... Неужто не было заметно? Смеяться вместе над одним и тем же, печалиться над общею бедой... А, может быть, я был самоуверен? Иль это мне казалось одному?
Анна Керн ( смущается и досадует): Извольте, Александр Сергеич, заметить, что вашего внимания здесь ждут еще три дамы. А я, поверьте, совсем не та, какой была когда-то... И зла на вас, что вы изволили явиться к нам так поздно, когда все ждали с нетерпеньем вас в назначенное время.
Пушкин (смеется): Скакал так шибко я, что Росинант мой верный в канаву угодил... И то была картина! Пришлось вернуться и сменить экипировку.. И, коня жалея, отправиться в Тригорское пешком... Мне что-то подсказало, что ждете вы меня..
Евпраксия (пылко): Мы ждали вас! И Анна Петровна читала нам стихи...
Пушкин: Не Вяземского ли?
Евпраксия: Нет, ваши...
Пушкин: Не эти ли:
«Вот здесь лежит больной студент;
Его судьба неумолима.
Несите прочь медикамент:
Болезнь любви неизлечима»?
Евпраксия (смеется): Нет, о Тригорском, где вы оставляете свое сердце...
Пушкин (про себя): Кажется, я оставлю его здесь навсегда...
Прасковья Александровна: А о поэзии, я думаю, вам будет сподручней поговорить на свежем воздухе. Я вижу, что Александр Сергеевич не намерен обедать один?
Пушкин: Вы угадали, разлюбезнейшая Прасковья Александровна. Отправляясь к вам, имею обыкновение отобедать дома, ибо ваши разносолы могут превратить меня в толстого и ленивого барина...
Пушкин, Керн и барышни Вульф выходят на крыльцо. Господин Рокотов решает избежать их общества и остается в столовой. Что-то щебеча по-французски, он пытается завязать разговор с Осиповой. Смеркается, где-то неподалеку дворовые девушки поют песню «Береза белая, береза кудрявая»
Керн (с апломбом светской дамы, привыкшей задавать любые вопросы своим собеседникам): Что пишем сейчас, господин Пушкин?
Пушкин (не раздумывая): Ничего заслуживающего Вашего внимания, любезнейшая Анна Петровна. Любовных стихов уж не пишу давно. Как говорит мой дядька Никита: «Перебесился...». А остальное все настолько скучно и даже мрачно, что порой мне самому становится не по себе: неужто я старею?
Керн: А я слышала, что вы пишете чудесную вещицу о русском Чайльд-Гарольде... Только в отличие от Байрона эта поэма легка и иронична... Так, по крайней мере, мне говорили ваши друзья в Санкт-Петербурге...
Пушкин (хмурясь): Это они, вероятно, о «Евгении Онегине». Однако, сходство его с Гарольдом такое же, как мое с поэтом Капнистом Василием Васильевичем или, скажем, с графом Хвостовым.
Керн: О Капнисте ничего не слыхала, а «Андромаху» графа Хвостова смотрела в театре и нашла ее достойной внимания публики... Так, может, вы прочтете что-либо из своего «Онегина»?
Пушкин: Вы простите, но я имею обыкновение быстро забывать то, что пишу.
Керн: А мне говорили обратное. Кое-кто из ваших друзей поражен был, когда вы обрушили на них вал ваших стихов, прочитанных с истинным вдохновением поэта...
Пушкин (задумчиво): Друзья.... Вдохновение... Боюсь, что Вы не поймете... Представьте сии места в глубокую зиму и меня в своей занесенной снегом обители, одинокого и забытого всеми... И вдруг — колокольчик за окном, и из саней идет к тебе твой царскосельский друг, который хочет услышать тебя не от скуки, а потому, что хочет он знать, чем жив я еще и что на душе у меня творится.
Керн (подходит к нему совсем близко): А если я тоже хочу...
Пушкин (встрепенувшись): Что?!
Керн (тихо): … знать, что творится в этой душе.
Кладет ладонь на его грудь.
Анна Вульф (грустно и слегка раздраженно): Мы с Зизи, пожалуй, пойдем, поможем матушке с ужином.
Сестры уходят . Пушкин берет руку Анны со своей груди и целует ее.
Пушкин: Я обязательно прочту вам свои стихи. Мои стихи о Вас... Они еще не написаны... Но они во мне... Им суждено было родиться, как только я увидел Вас сегодня.
Керн: (подносит кончики пальцев к его губам): Не надо о стихах... Стихи будут потом... А пока у нас будет чудное время, когда забудется все вокруг, и мы с вами будем одни в этом прекрасном Тригорском и во всем мире... Я знала, что так будет … Знала уже тогда, как только мне сказали, что этот несносный Пушкин скачет здесь по холмам и волочится за сестрами Вульф. Мне стало почему-то грустно и очень одиноко... Хотя вниманием мужеского пола я не обделена, и многие считают меня светской львицей... Я ехала к Вам, мой Пушкин... Только к Вам...
Она первая целует Пушкина и, взяв его за руку, уводит с крыльца, в темноту, где слабо проглядываются белые стволы берез.
Картина вторая.
Михайловское, барский дом. Раннее утро, где-то сразу после рассвета. По аллее со стороны Тригорского к дому выходит Пушкин. В руках у него измятая шляпа, рубашка расстегнута, волос всклокочен. Он садится на ступени и, охватив ладонями голову, невидяще смотрит перед собой. Потом неожиданно улыбается и, вскочив, вздымает руки вверх. Из дома неслышно выходит няня Арина Родионовна.
Арина Родионовна: Пришел, наконец.... Чем это тебя Вульфиха там прикормила, что ты даже ночью перестал домой являться...
Пушкин: Нянька, прекрати ворчать... Посмотри, какое утро! Солнечное, росное... Я шел сюда напрямик, по полю, и позади меня осталась изумрудная дорожка, прямая, как стрела. И на другом конце ее осталось мое счастье... Мое недолгое и очень трудное счастье, в которое я никогда не верил...
Арина Родионовна: Мудрено стал что-то говорить, Александр Сергеич... Так бы и сказал, что старая твоя любовь приехала, поразвлечься решила...
Пушкин (строго): Нянька! Не суди о том, чего не разумеешь! Анна Петровна, может быть, спасти меня приехала от поступков, от коих ты бы в ужас пришла... Это святая женщина!
Арина Родионовна: Сколько их у тебя было, этих святых? А тебе бы о другой подумать, которая тебя и взаправду спасла от душевной дурной хвори, молодость тебе свою отдала, а вчерась в моей светелке все глаза себе выплакала, извела себя начисто...
Пушкин: Олена? Что с ней?
Арина Родионовна: А это тебе лучше знать, что с ней... А я лишь знаю, что душа у нее тонкая: все чует, что с тобою сейчас деется, куда ты сердцем своим устремился... (Уходит в дом)
Пушкин (он по-прежнему стоит на крыльце, но теперь голова его опущена, а руки, совсем недавно взметнувшиеся вверх при воспоминании о чем-то прекрасном и незабываемом, безвольно повисли вдоль тела. Он напоминает маленького мальчика, которого разбудили после сказочного сна): Устремился сердцем... Как точно нянька сказала... Она все видит и понимает... Так неужто выходит, что все случившееся со мной здесь ранее было не от сердца? Нет, неправда... Я любил Олену... Любил?... А сейчас?
Медленно опускается на ступени. Недоуменно смотрит на шляпу в своей руке и швыряет ее на дорожку. Она катится вниз, подхваченная легким порывом ветра. Вздрагивает листва берез, скрипит приоткрытая дверь.
Пушкин: Как можно забыть, все что было? Ты же душой воскрес с нею, ты стал свободным, дерзким, и только лишь потому, что она была рядом... Так как же тогда понять, что я нынче хочу сказать слова, предназначенные ей, совсем другой женщине, явившейся на какое-то мгновение, пусть чудное и незабываемое, но мгновение... Я же знаю, что она уйдет и забудет обо мне, а если будет помнить, то лишь ради своего гордого тщеславия... По пути домой у меня почти сложился стих о ней... Прекрасный и тонкий стих, пропетый на одном дыхании... Только о ней ли он?... Может я думал о другой, слагая его?...
Встает и спускается в аллею. Смотрит на дорогу, по которой пришел из Тригорскоого. Он даже делает несколько шагов туда, потом оглядывается на спящий еще дом. Темная туча набегает на небо, и словно отражается на его лице.
Пушкин: Нет, не надо врать себе... Эти стихи пробудила во мне Анна... Она вернулась из прошлого, и я снова стал мальчишкой... И в ней есть тайна, которую стремится разгадать каждый мужчина... Она, эта тайна, манит и заставляет забыть все, чем жил ранее... Мы расстались два часа тому назад, а я уже готов бежать снова в Тригорское, чтобы только увидеть ее...
Из березовой рощи выходит мельник Архип. Завидев Пушкина, снимает шапку и кланяется ему.
Мельник: Будьте здоровы, барин. Али собрались куда? Я бы совет вам дал подождать с прогулкой. На небо поглядите... Буря будет вскоре, с дождем а, может, и с градом... Так что переждите дома...
Пушкин: Спасибо, Архип... Пережду... Если смогу... А что там у тебя на мельнице? Привидения больше не беспокоят?
Мельник: Привидениев будто не было... А вот нынче ночью кто-то живой приходил... Я днем умаялся, жернова меняя, уснул без задних ног... А после полуночи чую что кто -то по мосткам ходит.... Босыми ногами - шлеп-шлеп... Выглянул в окошко — будто нет никого... Ну, мне дурная мысля в голову стукнула: кто-то топиться на мельницу пришел. Вышел из дому - никого. Ни окрест, ни в пруду... Я воду из него почти всю спустил, потому как знал, что сильный дождик будет... И видно мне при луне сквозь воду все почти до самого дна. А следы вокруг виднеются, и на кусту кусок от платья прицепился, белая такая холстиночка... Значит ходила вокруг мельницы какая-то смурная душа, покоя себе искала... А, может, упокоения... Кто ж их поймет, этих бездольных человеков, кто от жизни уже добра не ждет...
Пушкин: Так ты точно знаешь, что этот человек ушел с мельницы живым?
Мельник: Точно... Я потом издаля его увидел... Мелькнула в лесочке белая тень и пропала...
Пушкин: И кто это был, мужчина или женщина?
Мельник (достает из кармана белый лоскут): Мужики сроду одежи из такой тонкой холстины не носят... Баба то была... Али девка...
Пушкин (берет лоскут из рук мельника и подносит его к лицу): Значит, говоришь, живая она ушла?
Мельник: Живая, живая... То ли передумала топиться, то ли вовсе не собиралась... Пришла просто к пруду прогуляться... Бывает, не спится ночью, вот и тянет, куда пострашнее... Я когда мальцом был, на кладбище любил ночами шастать, чтобы себя испытать: храбрый я али нет...
Раздается раскат грома. Пушкин резко разворачивается и почти бежит к дому... С неба срывается ливень. Пушкин добегает до крыльца, поднимает голову и видит наверху Олену. Он стоит там в ночной рубашке, насквозь промокшая, и непонятно, слезы ли текут по ее щекам или дождь . Пушкин взбегает по ступенькам, берет на руки и уносит в дом.
Из рощи выходит знакомая троица: режиссер-постановщик, женщина-художник и автор пьесы. Дождь тотчас же прекращается.
Художник: (присаживаясь на ступеньки): Мне кажется, что вы, дорогой наш автор, написали очень плохую и вредную пьесу. У зрителя может создаться впечатление, что жизнь Пушкина на этом заканчивается... Что не будет ни Натали, ни милых его детей, ни дуэли... Вы только посмотрите, как он страдает!
Автор (смущается и в то же время злится): Если бы вы удосужились внимательно прочесть мою пьесу, вы бы могли заметить, что ничего там такого нет. Да, он в смятении после приезда Анны Керн, ему жаль Ольгу, но Пушкин — человек отнюдь не склонный к подобным терзаниям, какие вы только что увидели.. Вы поймете это, когда он будет писать свое письмо к Вяземскому...
Режиссер (раздраженно): Так выходит, что актер переигрывает, или что?
Художник: Или что... Просто он стал на это время самим Пушкиным... Он живет его жизнью, а не той, что описана в этой бездарной пьесе...
Автор (возмущенно): Ну, знаете ли!
Художник: Знаем... Вы вот скажите, у вас есть в пьесе вот этот ливень, который только что сорвался с небес?
Автор: Конечно, нет... Разве он возможен в театре?
Художник: Так откуда тогда взялся этот дождь?
Режиссер (задумчиво и грустно): Это природа решила оплакать его уходящую любовь...
Художник: Наконец-то вы сказали что-то соответствующее состоянию вашей души... Только произошло это почти в самом финале нашего совместного спектакля... В котором актеры играли то, что им взбредет в голову, где я не узнавала своих декораций, а автор удивлялся, почему Пушкин не хочет выносить на публику свои ссоры с отцом...
Режиссер: Ничего, остается всего лишь две картины, чтобы увидеть, чем все это закончится...
Художник (звонко смеется): И это говорит сам режиссер-постановщик спектакля! Он будет ждать, какие сюрпризы уготовлены ему героями пьесы, постановкой которой собирался поразить мир. Как же! Сам Пушкин в ней, и почти неведомая никому его любовь к крестьянской девушке.
Режиссеру тоже почему-то становится весело , и он мелко трясется от беззвучного смеха.
Режиссер: И, кажется, я поразил!
Картина третья.
Декорации те же. На сцене — суета и неразбериха. По ступеням барского дома туда и обратно носятся девки с дымящейся посудой в руках, озабоченные мужички торопливо метут аллеи, сами Надежда Осиповна и Сергей Львович распоряжаются этим бестолковым движением. Сразу видно: ожидаются гости и готовится их угощение. Одна Арина Родионовна демонстративно отказывается участвовать в этих приготовлениях. Правда, она приоделась к приезду гостей: на ней широкая юбка, блузка с многочисленными кружевами и оборками, и в этой одежке она выглядит, как обедневшая и постаревшая помещица из небольшого имения. Она сидит в кресле на крыльце и вяжет. На крыльцо выходит Пушкин. Он тоже одет не буднично: узкие бальные панталоны, ослепительно белая рубашка и пока еще не застегнутый длиннополый сюртук. Он останавливается возле Арины Родионовны, поочередно и критически осматривая ее наряд и свой.
Пушкин: Ты, нянька, гляжу, и гостям не рада. Могла бы оставить свое вязание и в светелке соей прибраться. Гости наверняка захотят послушать твоих рукодельниц.
Арина Родионовна: Неправду ты говоришь: я гостям завсегда рада... Как видишь, одежку справную из сундука достала, в баню сходила... А насчет девок тоже не тревожься, споют они твоим гостям, непременно споют... Ты сходи к ним прямо сейчас, пусть Олена кружево у тебя на рубахе подошьет... Некому за тобой, кроме меня, присмотреть, а сам, поди, ничего вокруг не видишь... Как же: такие знатные дамы в Михайловское едут, что прямо глаза застит... И на обувку свою взгляни... Ты в этих штиблетах, поди, вчора по болоту шастал...
Пушкин снимает туфлю и внимательно осматривает ее.
Пушкин: Никита!
На крыльцо выскакивает замотанный и испуганный дядька, молча смотрит на Пушкина, ожидая его приказаний.
Пушкин: Ты где эти туфли сподобился отыскать? Я же сказал тебе: найди совсем новые, еще не ношенные, а ты мне что подсунул?
Никита: Да если бы они были, новые да не ношенные, разве я бы вам их не дал? И откуда им взяться, если мы из Михайловского никуда нос не кажем?... Снимайте эти, я сейчас их почищу, блеск наведу, и будут, как новые...
Пушкин снимает штиблеты, отдает их Никите и садится на скамеечку у ног няни. Она осматривает его кружевной воротник, перебирая его руками.
Арина Родионовна (кричит в открытое окно светелки): Олена! А ну, поди сюда, да иголку прихвати с ниткой: у барина воротник оборвался.
Через некоторое время на крыльцо выходит Олена со шкатулочкой в руках. Она подходит к Пушкину и тоже изучает воротник его рубашки, Потом отрывает кусок нитки и протягивает его Пушкину.
Олена: Прикусите ниточку, барин. Примета есть такая: нельзя на живом человеке ничего зашивать. Мол, ум его тогда зашить можно...
Пушкин вопросительно смотрит на няню.
Арина Родионовна: Бери, бери... Девка дело говорит. Снимать да снова надевать рубаху, чай, поздно уже будет, а примета такая на самом деле есть... При твоих нынешних делах тебе только этого и не хватало: без ума остаться...
Пушкин послушно берет в рот нитку, и Олена начинает зашивать рубашку. Неожиданно Пушкин проводит рукой у себя по щеке и поднимает глаза на Олену. Она плачет и ее слезы попадают прямо на щеки Пушкина. Олена застывает, глядя в сторону.
Арина Родионовна (встав с кресла и бережно отстраняя девушку): Давай мне иголку, а то еще исколешь сейчас кавалера, как он тогда гостям покажется...
Олена быстро уходит, вытирая на ходу слезы.
Арина Родионовна (принимаясь зашивать воротник): А я, дура старая, и не подумала, каково ей будет тебя к встрече с гостями принаряжать... Посчитала, что так лучше получится: искусница она у нас наипервая, да и не чужая вроде тебе … А оно вон как вышло … Выходит, я ее маяться заставила, боль ей причинила...
Сергей Львович (торопливо пробегая в дом): На Савкиной Горке костер запалили: гости из Тригорского выехали. Ты готов? Что это у тебя за нитка изо рта торчит?
Пушкин: А это для того, чтобы ум мне не зашили. Нянька говорит, что его у меня и так не хватает...
Ничего не поняв и махнув рукой, Сергей Львович убегает. Няня заканчивает свою работу и оценивает ее, отступив на шаг.
Арина Родионовна: Хорошо зашила, никто и не заметит. Ты только особо головой не верти, чтобы снова не разошлось … И держи себя сообразно своему чину и годам, тобой прожитым...
Пушкин (смеется): А какой это у меня чин, сообразно которому я должен вести себя при гостях?
Арина Родионовна: Ты меня за глупую старуху не принимай. Я твоих книжек вона сколько в свой сундук понасобирала. Коли люди их читают, значит, вся держава знает, кто такой Александр Сергеевич Пушкин. Вот это и есть твой чин.... Когда твой друг Иван Иванович от нас уезжал, то мне наказывал: «Береги, говорит, нянька, своего питомца, он один у нас такой, во всей России один...»
Пушкин: Не к месту ты, нянька, этот разговор затеяла... Не на битву я иду, а гостей из соседнего Тригорского встречаю... И каким бы ты меня высоким чином не наградила, мне перед друзьями своими кичиться не сповадно...
Арина Родионовна: А ты и кичись, коли они у тебя в друзьях... Просто не теряй головы своей и гордости...
Выходит Никита со штиблетами в руках, ставит их у ног Пушкина и наблюдает в сторонке, как тот с трудом натягивает их на затекшие ноги.. Раздается стук дрожек. Пушкин вздрагивает, отбрасывает в сторону туфли и бегом спускается в аллею. За ним так же торопливо следуют Сергей Львович и Надежда Осиповна. Няня глубоко вздыхает и вновь опускается в кресло. На сцене, кроме нее никого нет.
Арина Родионовна: Олена, поди сюда!
Из дома выходит заплаканная Олена, виновато смотрит в сторону.
Арина Родионовна: Садись на скамеечку, да послушай, что я тебе скажу.
Олена садится у ее ног, закрывает лицо фартуком.
Арина Родионовна: Ты что это, девка, надумала слезы лить? Да еще прямо за шиворот своему барину. Гости у него нынче, дамы из Петербургу, значит, положено ему быть нарядным да ласковым. А ты что надумала? Что он жениться надумал, что ли? Да у этой Анны Петровны, слышала я, детей двое да муж — генерал. Куда ж нашему Сашеньке на ней жениться? Не кручинься ты понапрасну... И пожалей его, как всегда жалела... Ведь ему без тебя услады не знать...
Обнимает ее и, склонившись, целует в лоб.
Арина Родионовна: Иди умойся, да румяна положи. Гости непременно захотят послушать, как вы поете... А петь вы нынче будете песню веселую да задорную... Чтобы они не подумали, что вам здесь без радости живется...
Слышен издалека голос Пушкина. Слов разобрать нельзя, но сразу понятно, что он читает стихи. Это звучит, как музыка в тишине березовых аллей. Высоко и взволнованно. Затем слышны отдельные слова, произносимые им с особенной силой, наконец, весь отрывок из «Онегина», вернее, его конец. К крыльцу поднимается многочисленная группа в которой мы прежде всего видим А.П. Керн: она одета словно на бал. На ней роскошное платье с обширным декольте, широкая шляпа с изящными лентами, завязанными у подбородка, белые туфельки подчеркивают точеные очертания ног, которые она небрежно демонстрирует, приподнимая платье при подъеме по лестнице. Остальные гости Михайловского, - П.А Осипова, ее дочь Анна и сын Алексей Вульф, одеты попроще и теряются в ослепительном сиянии Анны Петровны. А Сергей Львоич с Надеждой Осиповной и вовсе остались не у дел, идя сбоку. Пушкин — во главе группы, он появлется на сцене первым, но стихи уже явственно слышны до его появления.
Пушкин: Ах, он любил, ….(плохо слышно)
…...... как одна
Безумная душа поэта
Еще любить осуждена:
Всегда, везде одно мечтанье,
Одно привычное желанье,
Одна привычная печаль.
Ни охлаждающая даль,
Ни долгие лета разлуки,
Ни музам данные часы,
Ни чужеземные красы,
Ни шум веселий, ни науки
Души не изменили в нем,
Согретой девственным огнем.
Керн (небрежно): И что вы нам прочли? Признаться, я никогда не встречала этих стихов. Вероятно, это что-то из раннего? Уж слишком много здесь пылкости и мечтаний.
Пушкин (смеется, довольный): А вот и не угадали! Это вторая глава «Онегина». Надеюсь, увидит свет в следующем году. (Меняет тон на задумчивый и грустный). А пылкость в них вы почувствовали оттого, что с годами я понял, сколь много мы теряем без любви. Меня хвалят и ругают за Онегина.... «Что за homme fier avec une ;me vide?» - спрашивают меня. А я сам не знаю, что он за человек, и действительно ли так пуста его душа, какой мне захотелось ее увидеть. Но во второй главе появляется Ленский, влюбленный и восторженный поэт. Это о нем прочел я вам отрывок... Это не мой герой... Но почему-то я пишу о нем с какой-то грустью и душевностью, хотя давно уже отвык от этого... Вероятно, я завидую ему...
Керн: Да, я бы удивилась, прочитав в первой главе «Онегина» те строки, что вы прочли нам. Многие из моих знакомых сочли вас личностью саркастической и даже злой... И вдруг такие строки: «Ах, он любил, как в наши лета уже не любят....». И мне сразу припомнился другой пассаж, коий я тоже нахожу прелестным:
«Но в чем он истинный был гений,
Что знал он тверже всех наук,
Что было для него измлада
И труд, и мука, и отрада,
Что занимало целый день
Его тоскующую лень, --
Была наука страсти нежной...»
Пушкин (смущенный и довольный тем, что его цитирует Керн, причем, так пространно): Добавлю лишь, что наукой сей владел он в совершенстве... Но не дано ему было любить... А этот мальчик мог... «Он пел любовь, любви послушный...»
Керн: Вы так грустно говорите об этом, словно завидуете ему...
Пушкин: Я? Возможно... А потому я убью его...
Керн: (вздрагивает и останавливается, испуганно глядя на Пушкина): Что вы говорите такое, Александр Сергеевич? Разве возможно это? Я восторгалась и чувствовала себя где-то высоко-высоко, слушая вас... И вдруг вы такое сказали... Полно, Александр Сергеевич... Откажитесь от своих слов!
Пушкин: Увы! - сие мне неподвластно. Судьба!
… Поэта,
Быть может, на ступенях света
Ждала высокая ступень.
Его страдальческая тень,
Быть может, унесла с собою
Святую тайну, и для нас
Погиб животворящий глас,
И за могильною чертою
К ней не домчится гимн времен...
Керн: Вы сегодня решили извести меня своими мрачными стихами! И это после того, как....
Пушкин (живо перебивая ее и увлекая в сторону, чтобы никто не услышал): И это перед тем, как поразить вас стихами, предназначенными только для вас, какими вы будете вознесены на самый верх моих мечтаний, в самый предел моей дерзости и безропотного поклонения... (Громко) Смотрите, вы видите тот грот в аллее?
Надежда Осиповна: Полноте, Сашенька, отвлекать гостей пустяками! Нас ждет обед, во время коего мы надеемся услышать рассказ Анны Петровны о ее жизни в Риге и Петербурге.
Слова Надежды Осиповны словно возвращают Керн в какую-то иную сферу. Она поникает и смотрит на Пушкина с грустью и надеждой.
Керн: Я непременно буду ждать ваших стихов... Только не томите меня слишком долго..
Они начинают подниматься на крыльцо, и в это время раздается пение девушек. Но шуточная песня о луньке звучит почему-то печально и без задора. Гости скрываются в доме, пение затихает. На крыльцо выходит Олена, прислушивается к оживленному говору, доносящемуся из открытых окон дома. К ней незаметно подходит няня, гладит по плечу. Олена вздрагивает и оборачивается к няне.
Арина Родионовна: Сходи в людскую, принеси мне вязанье, что я давеча на лавке забыла. А потом можешь домой пойти, чай, там тоже дела найдутся.
Олена послушно спускается по ступеням. Пройдя несколько шагов по аллее останавливается и оборачивается к няне.
Олена: А мы разве больше петь не будем?
Няня: Иди, иди... Какая нынче из тебя певунья?
Олена: Нет, я все равно приду... Александр Сергеевич всегда мне говорил, что гостям мое пение нравится... Что голос у меня особый, за душу берущий...
Няня: Да ты у нас вообще особливая девка будешь … Только не забудь, что должна мне вязанье принести...
Олена (спохватывается): Сейчас...
Няня (вслед ей): Да помни, что я тебе намедни сказала. Он о тебе еще стихи сложит... (Задумывается и говорит будто про себя) А, может, сложил уже... Кто ж его знает...
Слышен смех из столовой.
Голос Сергея Львовича: Господа, вы не слушайте его! Мой сын готов превратить в анекдот любой случай из нашей жизни. Таков склад его несносного характера! Сразу после обеда позвольте мне показать вам мое имение, и вы убедитесь, что Александр пошутил весьма неудачно и зло...
Няня (крестится): Господи, да разве можно такое на своего ребенка наговаривать. Пойду, пожалуй, отдохну. Суеты сегодня в нашем дому много … Не к добру это... Ужо знаю: будет всю ночь бумагу в клочья рвать, а по утру ему и слова не скажи, словно враги мы все для него...
Уходит. Некоторое время сцена совершенно пуста и молчалива. Зато слышен шелест листвы и тревожный вскрик вечерней птицы. Затем на крыльце появляются гости, которым Сергей Львович намерен показать свое имение. Пушкин придерживает Керн за руку, и они остаются на крыльце.
Пушкин (оглядывается по сторонам и подносит к губам ее руку): Ну вот, наконец-то... Вы сегодня холодны и недоступны...
Керн (видно, что последние слова Пушкина раздражают ее): Напротив, я уделяю вам столько внимания, что ваша maman смотрит на меня весьма косо и старается напомнить мне о моем семейном положении... Слава Богу, что лишь об этом...
Пушкин: (расстроен тем, что его сбили с интимного настроя, которым он полон с момента появления Анны в усадьбе, и тон его резко меняется на дерзкий): А еще о чем она могла напомнить?
Керн: Не будем об этом... Мне помнится, вы обещали мне стихи... Посвященные только мне... Нынешней, не придуманной вами в пору вашей... и моей юности.
Пушкин протягивает ей левую руку, в которой, как оказывается, он давно уже держит стихи, приготовленные для нее. Керн удивлена этим жестом, она слегка растеряна, а потому берет лист бумаги медленно и неуверенно.
Пушкин: Возьмите... Здесь все, чем я еще жив и счастлив... Я хотел, чтобы вы поняли это...
Керн: И что случится, если я пойму?
Пушкин: О, случится многое... Впрочем, не буду повторять того, что я написал в стихах...
Керн медленно начинает разворачивать листок, и в это время из раскрытых окон девичьей светелки раздается песня. Это песня без слов, пронзительно грустная мелодия о порушенной любви. Пушкин вздрагивает и резко оборачивается к окнам. Он напряжен и растерян... Песня вернула его в ту пору, когда он любил и был счастлив. Он стремительно поворачивается к Керн и выхватывает из ее рук стихи. Та смотрит на него недоуменно и даже чуть испуганно. И встретившись взглядом с ее глазами, Пушкин опускает голову, возвращает ей листок и медленно уходит с крыльца. Некоторое время его белая рубашка мелькает в роще, затем сливается со стволами берез. Керн провожает его грустным взглядом, затем разворачивает лист со стихами. И тут же раздается голос Пушкина, который читает их. Они звучат на фоне все той девичьей песни, от начала до конца...
Голос Пушкина:
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
В томленьях грусти безнадежной,
В тревогах шумной суеты,
Звучал мне долго голос нежный
И снились милые черты.
Шли годы. Бурь порыв мятежный
Рассеял прежние мечты,
И я забыл твой голос нежный,
Твои небесные черты.
В глуши, во мраке заточенья
Тянулись тихо дни мои
Без божества, без вдохновенья,
Без слез, без жизни, без любви.
Душе настало пробужденье:
И вот опять явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
И сердце бьется в упоенье,
И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слезы, и любовь.
Картина четвертая.
Декорации картины первой части второй. Осень, желтизна дерев. Над Святогорским монастырем - тучи, идет невидимый мелкий дождь, блестят ступени, ведущие к храму, и торцовая мостовая. Пушкин в черной накидке и и цилиндре стоит у ворот, кого-то ожидая. Иногда он поднимает глаза к небу и нервно прохаживается вдоль ограды. Наконец вверху лестницы появляются те, кого он, вероятно, ждал. Это Анна Керн с мужем. Тот в генеральском мундире, уже на ходу надевает шляпу-треуголку. Завидев Пушкина, Керн замедляет шаги и берет мужа под руку.
Керн (подходя): Александр Сергеевич! Не думала встретить вас здесь в такую погоду. Познакомьтесь с моим мужем...
Мужчины пожимают друг другу руки.
Керн: А мы вновь гостим в Тригорском. Разве вас не известили об этом?
Пушкин: К сожалению, нет... Вероятно, я был в отъезде во Псков, когда вы приехали.
Керн: А я была удивлена, почему вы так долго не кажете глаз своих в любимые вами места. Вы сейчас к себе, или, может, с нами в Тригорское? У нас закрытая коляска, где можно отлично спастись от этого несносного дождика.
Пушкин: Нет, спасибо. Мне надо дождаться кое-кого после молебна.
Керн: Уж не не няню ли вашу? Я только что видела ее во храме..
Пушкин: Нет, не няню. Вы не знаете этого человека.
Керн: (раздосадованная неприветливым тоном Пушкина): Ну, что же... Тогда проводите нас, пожалуйста, до коляски и расскажите последние новости нашего уезда. Ермолай Федорович ужасно скучает у нас...
Генерал: Вы преувеличиваете, Анна... Просто я привык много работать, а здесь не нахожу для себя такой возможности...
Керн (пропустив его реплику меж ушей): Я слышала, вы писали государю прошение о возвращении в Петербург.
Пушкин: И не подумал... Здесь мне живется и пишется гораздо вольготней.
Керн: Мне говорили, что вы закончили какую-то ужасную трагедию из старинной жизни. Это правда?
Пушкин: Да, закончил. Но она вас вряд ли заинтересует. Трагедия действительно ужасна...
Керн: Чем же?
Пушкин: А тем, что действие ее происходит в Смутное время, а потому на сцене много народа, то есть, простых мужиков.
Керн: На самом деле, это совсем не интересно.... Мужиков я в своем имении могу предостаточно наглядеться...
Их быстро обгоняет женщина в черном, пряча лицо в платок. Керн провожает ее взглядом и оборачивается к Пушкину.
Керн (вполголоса): Вы знаете, кто это такая? Мне только что при выходе из храма рассказали страшную историю об этой женщине. Она прятала у себя в имении беглого крепостного, который к тому же разбойничал в окрестных лесах. При все при этом она состояла с ним в любовной связи... По-моему, это отвратительно...
Пушкин: Я так не считаю... Бог с ним, если вы не желаете видеть на сцене мужика... Но отказать ему в том, что дано природой всем людям, независимо от их положения, вы не в праве...
Генерал: Но вы забываете, Александр Сергеевич, о том, что она преступила закон...
Пушкин: А что есть закон по сравнению с человеческим чувством, перед которым неспособен устоять никто...? Вы читали Шекспира?
Керн (принимая удар на себя): Кстати, этот злодей- любовник был застрелен третьего дня вблизи ее имения. И она сегодня пришла в храм молиться за него. Каково?
Пушкин: Достойно поклонения... Прошу прощения, я вынужден оставить вас... Я непременно буду в Тригорском, и тогда мы поговорим с вами обо всем. Был очень рад увидеть вас.
Целует руку Анне Петровне, кивает генералу.
Пушкин (отходя, про себя): Значит, сгинул все-таки наш Афоня, не послушал меня...
Керн (вслед ему): Вы что-то сказали, Александр Сергеевич?
Пушкин: Я говорю, что погода сегодня прескверная. Даже встреча с вами не смогла избавить меня от ее дурного влияния... Adieu!
Он медленно возвращается к воротам монастыря, слышен звук отъезжающего экипажа. По лестнице спускаются няня и Олена.
Няня: Сашенька, ты нас дожидался? Промок, небось, насквозь? А мы тебя только что вспоминали с Оленой. Она сказала, что если у нее будет мальчик, она тоже назовет его Александром. А почему, мы тебе не скажем. Правда, Олена?
Олена молчит, потупившись. Она явно не ожидала няниных откровенностей.
Пушкин(берет ее за руку): Ты как себя чувствуешь?
Олена: Хорошо... Вы няню не слушайте. Не будет у меня ребенка. Это я давеча ошиблась...
Раздается удар колокола. Олена вздрагивает и тут же неожиданно улыбается.
Олена: А помните, Александр Сергеевич, как прошлым летом я согласна была повенчаться с вами? Глупая была потому что...
Пушкин (задумчиво, про себя): Нет, это я глупым был, что не взял тогда тебя за руку и не повел к алтарю...
Все скрывается в темноте, а затем озаряется ярким солнцем. Весна, всюду — молодая и нежная зелень. Перед воротами монастыря вновь оживленно, много нарядных людей и черных монахов. Где-то здесь и Пушкин, но его не видно, а слышен его голос, грустный даже там, где он шутит. Очень долги паузы, в которые вплетается говор толпы и пение птиц.
Милый мой Вяземский, ….
ты молчишь, и я молчу;...
... и хорошо делаем...
... потолкуем когда-нибудь на досуге.....
Покамест дело не о том....
Письмо это тебе вручит очень милая и добрая девушка,....
... которую один из твоих друзей ...
… неосторожно обрюхатил. ...
Полагаюсь на твое человеколюбие и дружбу. ….
Приюти ее в Москве и дай ей денег, сколько ей понадобится,....
…. а потом отправь в Болдино ….
….(в мою вотчину, где водятся курицы, петухи и медведи).
...Ты видишь, что тут есть о чем написать целое послание во вкусе Жуковского о попе;
..но потомству не нужно знать о наших человеколюбивых подвигах. …
... При сем с отеческою нежностью прошу тебя позаботиться....
... о будущем малютке, ...
….если то будет мальчик.....
Отсылать его в Воспитательный дом мне не хочется, а нельзя ли его покамест отдать в какую-нибудь деревню — хоть в Остафьево.
Милый мой, ...
… мне совестно ей-богу...
…но тут уж не до совести....
Прощай, мой ангел,...
... болен ли ты или нет; …
… мы все больны —
… кто чем.
Отвечай же подробно.
При последних словах мы видим Пушкина. Он появляется на горке, где некогда в первый раз встретился с Афоней. и грустно смотрит на людской водоворот. Трижды бьет колокол, и его затихающий звук неожиданно перерастает в бодрую музыку, гул автомобилей и вопли их клаксонов. Мы видим тот же монастырь и ту же горку, но теперь на ней в тени деревьев возвышается памятник Пушкину на том самом месте, где только что стоял он. Напротив него старушки продают цветы. Режиссер-постановщик торгуется с одной из них. Женщина-художник оглядывается вокруг, словно вновь не узнавая декорации. Автор роется в карманах, намереваясь, видимо, тоже купить цветы поэту, которому он посвятил свою пьесу. Денег он, естественно, не находит и подобострастно смотрит на режиссера-постановщика. Тот, с крошечным букетом в руках, решительно переходит дорогу, направляясь к памятнику. За ним следуют его спутники.
Режиссер (смотрит на лестницу, по которой идет нескончаемый поток народа к могиле поэта); Может, нам лучше туда?
Художник: Не стоит. Во-первых, ваш букетик останется там совершенно незамеченным, а, во-вторых, мы ставили с вами пьесу о живом Пушкине... Таком живом, что самим не верилось...
Автор: А письмо Вяземскому я не хотел включать в пьесу... Оно принижает....
Режиссер: А, по-моему, наоборот... Живого человека нельзя принизить... Он сопротивляется этому, потому что хочет быть … человеком...
Художник (хлопает в ладоши): Браво! Наконец-то вы заговорили о живых людях! А до этого вы не хотели видеть их... ни на сцене, ни в зале...
Режиссер: А это потому, что спектакль удался … Он меня убедил...
Художник (смеется): В чем? Что вы великий режиссер-постановщик?
Режиссер: (тоже весело подхватывает ее смех): Совсем наоборот! В том, что я самонадеянный бездарь и формалист! Что одно живое дуновение ветра, один настоящий дождь превращают спектакль в шедевр! …. Только мне кажется, что для полного успеха нашего с вами предприятия не хватает маленького штриха... Маленького, но … очень необычного … Способного поразить людей в самое сердце...
Автор (кричит): Я знаю, о чем вы говорите ! Я сделаю это! Будем вам этот маленький штрих!
Он поднимается повыше к постаменту памятника и поднимает руку.
Автор (очень громко): Товарищи!
Люди на лестнице прекращают движение вверх и с удивлением смотрят на него.
Автор (поняв свою оплошность, еще громче): Господа!... Разрешите мне прочесть стихотворение Александра Сергеевича Пушкина, посвященного им крепостной девушке, которую он по-настоящему любил. Ее звали Ольга Калашникова.... Послушайте!
Долгая и мучительная пауза.
Автор (решительно): Я помню чудное мгновение....
и т. д.
По окончании чтения - полная тишина и никакого движения на сцене.
Занавес