На двенадцатом году правления короля Мануэла, незадолго до Пасхи, в лис-сабонской церкви святого Доминика появился монах по имени Жоао. Это был вы-сокий мужественный человек с черной, как смоль шевелюрой, которую почти не портила тонзура. Жоао обладал не только впечатляющей внешностью, но и из-рядными познаниями, проявив которые сразу снискал уважение доминиканцев. Многие искали его расположения и готовы были учиться у него. Однако брат Жоао приблизил к себе только одного монаха по имени Фельтре Бернардо. Это вызвало всеобщее удивление, ибо брат Фельтре был слабоумным. На его круглом лице вечно блуждала бессмысленная улыбка, а маленькие глазки щурились, как от чрезмерной сытости. Брат Фельтре был услужлив и охотно выполнял мелкие по-ручения, даваемые ему другими монахами, и за это его любили. С огромным тру-дом ему удалось заучить несколько главных молитв, но читать и писать он так и не научился.
И вот этого слабоумного почтил своей дружбой брат Жоао! Их постоянно ви-дели вместе. Жоао что-то негромко говорил, а брат Фельтре внимательно слушал, причем выражение его лица день ото дня становилось все более осмысленным. Он не научился читать и писать, не выучил новых молитв, но облик и речь его со-вершенно преобразились. Теперь это был самоуверенный, властный человек, ко-торый никому не позволил бы помыкать собой. Глупая улыбка исчезла с его лица, глаза перестали щуриться и смотрели прямо на собеседника, к которому брат Фельтре обращал страстную речь о чистоте веры. Под недоверчивым этим взгля-дом даже самые благонамеренные монахи чувствовали себя неуютно.
Удивительное исцеление, совершенное Жоао, вызывало в монахах трепет. Брат Жоао, несомненно, был святым – ведь только святой мог совершить подоб-ное. Молва о чуде быстро разнеслась по городу и окрестностям. К церкви святого Доминика потянулись больные и увечные, жаждущие исцеления. Но Жоао вне-запно исчез – так же таинственно как появился.
Брат Фельтре, к которому обращались с расспросами, пожимал плечами. Нет, ему ничего не известно о судьбе брата Жоао. Быть может, то был вовсе не человек – ангел, посланный разбудить спящую душу слабоумного. И этот ангел удалился, заронив в нее частицу небесного огня.
Теперь брат Фельтре часто вызывался читать проповеди. Речи его поражали прихожан ясностью и силой мысли. Они обжигали, как пламя – да они и были пламенем веры, выжигающим нечестие.
– Что такое истинная любовь? – Вопрошал брат Фельтре. – Всепрощение и бесконечная милость? Не только! Истинная любовь – это ненависть к губителям христианских душ, к злобным гонителям господа нашего Иисуса Христа. Легко любить умиленно, проливая сладкие слезы. Но такая любовь потакает Сатане, ко-торый старается весь мир уловить в свои сети! Ненависть к врагу рода человече-ского – вот что такое настоящая любовь! Ибо только ненависть дает силы вы-рваться из сетей лукавого, опутавших весь мир! Кто любит свою мать, простит ли ее обидчиков? Кто любит отца, пощадит ли его хулителей? Наша святая церковь приняла в свое лоно убийц Господа нашего Иисуса Христа! По бесконечной доб-роте своей она дала приют еретикам. Среди нас тайные иудеи! Пусть каждый по-смотрит вокруг себя: вот они! Вот, вот и вот!
Брат Фельтре тыкал пальцами в толпу прихожан, и сердца одних леденели от страха, а других – разгорались пламенем веры.
Шел 1506 год. Десятки тысяч крещеных евреев, которых называли маранами, еще не забыли веру своих предков. Одни из них крестились по доброй воле, убе-дившись, что Бог Израиля отвернулся от Своего народа. Другие уступили насилию христиан; третьи боялись потерять детей, которых церковь отнимала у упорству-ющих. Немало нашлось и таких, кому жаль было расстаться с имуществом, нажи-тым тяжким трудом. Изгнание пугало слабых духом, но и сильные духом предава-лись отчаянию. Мучениям не было видно конца, всюду торжествовали гонители Израиля. Фельтре Бернардо был прав: большинство маранов так и не стали ис-кренними христианами.
– И вот что я скажу вам, братья и сестры, – пророчествовал брат Фельтре, – готовьтесь к худшему. За то, что мы приняли на лоно свое богоубийц, нас ждет кара Господня! Жестокая, страшная кара!
Монах неистовствовал не напрасно. Его пророчества вскоре начали сбы-ваться. Вспыхнула чума, за ней пришла засуха, стране грозил голод. Вечером 19 апреля в церкви святого Доминика служили молебен об избавлении от бед. Тыся-чи прихожан теснились в церкви, но многим не хватило места, и они столпились на площади.
Среди прихожан, находившихся внутри, были двое братьев Перейра – Афон-су и Луис. Оба они были известными в городе врачами, и оба были евреями, кре-стившимися под угрозой изгнания. Они не могли забыть испуг, пережитый одна-жды, и старались выглядеть ревностными католиками: ежедневно посещали цер-ковь, чтобы никто не смог заподозрить их в небрежении к новой вере. Страх ме-шался в их душах с досадой – ведь пока они теряли время, присутствуя при язы-ческих обрядах, их помощи ждали больные, страждущие люди.
Верили ли братья в Бога? Они никогда не разговаривали об этом. В Боге Из-раиля они отчаялись, ибо Он больше не спасал Свой народ. Быть может, им хо-телось бы уверовать в милосердного и кроткого Христа – их соплеменника, такого же гонимого и преследуемого, как они сами. Но то, что они пережили, не позволя-ло им поверить в милосердие и кротость последователей учителя из Галилеи.
Утомленные песнопениями, уставшие стоять, братья чувствовали себя бес-конечно одинокими, хотя знали, что они не единственные мараны в церкви. Чтобы скоротать время, Афонсу рассматривал святые мощи, покоившиеся под сводами стрельчатой башенки, украшавшей храм. В полутьме переполненной церкви мощи ярко светились. Клирики уверяли, что свет исходит от самих мощей, и Афонсу бо-ялся сомневаться в этом. Но сегодня, страдая от духоты и скуки, он начал внима-тельно исследовать свечение и вскоре, проведя мысленные линии и зная законы отражения, обнаружил источник света. Свет падал на мощи с противоположной стены стрельчатой башни, из невидимого снизу окна. Афонсу захотел поделиться своим открытием с братом и тихонько тронул его за плечо.
– Посмотри, Луис, на луч света, что исходит от мощей. Мне кажется, это от-раженный свет. Там, наверху, есть окно, которого мы не видим отсюда.
Луис внимательно поглядел на мощи:
– Да, понимаю. Свет сфокусирован так, чтобы он меньше рассеивался. Этого можно достичь с помощью искривленного стекла.
– В такую засуху святому Доминику следовало бы не сиять, а источать воды, – невесело пошутил Афонсу.
Позади братьев стояли две благочестивые дамы и с ужасом слушали слова богохульников, в которых признали известных в городе лекарей-маранов. Одна из них, не выдержав, попыталась обратиться в бегство, но толпа стояла так плотно, что слабой женщине не удалось протолкнуться. Тогда, в отчаянии и ужасе, она за-кричала:
– Падре! Падре! Здесь еретики! Вот эти два еврея только что поносили свя-тые мощи, мы слышали собственными ушами!
В храме возникло замешательство, служба остановилась. В одно мгновение стало как будто темней, свет мощей померк – то ли от поношений еретиков, то ли оттого, что солнце скрылось за тучей… В темноте послышался голос брата Фель-тре:
– Смерть! Смерть еретикам!
Женщины вцепились в Афонсу, им на помощь пришли мужчины. Толпа от-теснила братьев друг от друга, со всех сторон на них обрушились удары. Прихо-жане стояли слишком тесно, среди них было много женщин, и удары не могли быть сильными. Братьев выволокли из церкви и продолжали избивать на площа-ди. Здесь было просторней. Падая, Афонсу каким-то чудом услышал прерываю-щийся голос брата:
– Шма, Исраэль… – в предсмертной муке прокричал Луис, и Афонсу, захле-бываясь кровью, подхватил:
– Адошем элокейну, адошем эхад…
Толпа отхлынула от окровавленных тел. Потрясенные совершившимся, люди стыдились поднять друг на друга глаза. Некоторые в ужасе пятились от убитых, но страх им внушали не мертвые тела, а деяние собственных рук. Мало кто понимал, что в действительности произошло, но брызги крови на ступенях храма говорили о чем-то ужасном, что никак не могло быть угодно Богу, даже если кровь принадле-жала его врагам.
Богослужение не возобновилось, и люди стали понуро расходиться, когда вновь послышался голос брата Фельтре.
– Кто с Богом – тот со мной! – прокричал он, поднимая высоко над головой большое распятие. – Спаситель с нами! Братья и сестры! Вы отомстили двум его убийцам, а сколько еще ненавистников заслужили смерть! Это из-за них Господь разгневался на нас, из-за них наслал чуму и засуху. Месть! Месть! Очистимся от еретиков! Смерть богоубийцам!
Вокруг брата Фельтре стала собираться плотная зловещая толпа. К нахо-дившимся в церкви примкнули горожане, высыпавшие из ближайших домов. Уже сотни людей слушали брата Фельтре, а он продолжал:
– Вооружайтесь, кто чем может, братья и сестры, и объявим крестовый поход против еретиков! Зовите всех честных христиан встать в наши ряды!
К вечеру стихийное движение охватило весь город. Уже несколько тысяч го-рожан, вооруженных алебардами и дубинками, пиками и кухонными ножами, за-полнили улицы. В ряды честных христиан замешалось немало разного сброда, наполнявшего портовые кабаки. Этим нужна была не еврейская кровь – они жаж-дали золота.
Новые христиане, охваченные ужасом, заперлись в своих домах. Король Ма-нуэл, желая защитить подданных, вывел на улицы городскую и дворцовую стражу, но она была смята вооруженной толпой. К счастью, настала ночь, и тьма затопила окровавленные мостовые. Более полутысячи маранов было убито; остальные в страхе ожидали своей участи.
По указанию брата Фельтре, который проявил себя дальновидным полко-водцем, часть толпы не рассеялась на ночь, а разбила бивуаки у кабаков, которые ярко освещались всю ночь пламенем факелов и жаровен. На вертелах жарились жирные туши, из подвалов выкатывали бочки вина. Объевшиеся, пьяные «кресто-носцы» засыпали прямо на земле. Среди них было немало женщин, расположив-шихся рядом с мужьями и братьями. Тут же блудницы занимались своим ре-меслом – в эту ночь им платили щедро, как и владельцам харчевен. Кроме награбленных денег в ход шли драгоценности, серебряная посуда и украшения, даже ковры – все это дальновидные кабатчики рассчитывали продать с выгодой, когда восстановится порядок.
В одной из харчевен, набитой вооруженными людьми, сидел у огня брат Фельтре и насыщался мясом и вином. Вокруг него сам собой сложился «штаб» из преданных людей, готовых исполнять его поручения. Постепенно гомон в харчевне затих, сменившись сонным мычанием и храпом, и только исцеленный братом Жоао слабоумный не спал. Он сидел у камина, и смотрел в огонь. Его жирные от еды губы вновь сложились в идиотскую улыбку, а масленые глазки благодушно щурились. В пламени истаивали уголья, а брату Фельтре представлялось, что это корчатся в мучениях еретики.
Брат Фельтре не сомкнул глаз всю ночь, но не казался утомленным. На рас-свете он разослал своих ординарцев по кабакам, приказав собрать людей. Шум на улицах разбудил мирных горожан, и многие из них, видя безнаказанность «кре-стоносцев», присоединились к ним. Воинство брата Фельтре еще больше увели-чилось. Окидывая взглядом огромную толпу, собравшуюся на площади, он чувствовал себя великим, как папа Римский. Со ступеней церковной паперти брат Фельтре обратился к своей пастве с речью:
– Братья и сестры! Взгляните на солнце – оно восходит над вами во всем своем великолепии и славе. Для чего оно восходит над вами? Для того чтобы гос-подь наш Иисус Христос увидел вас и благословил вас, ибо вы исполняете его волю. Он, принявший крестные муки, благословляет вас отомстить его мучителям! Братья и сестры! Вы очищаете мир от скверны и зла, чтобы в нем воцарилась лю-бовь. Вы и есть эта любовь, карающая и беспощадная. Никого из тайных и явных иудеев не оставляйте в живых! А тех убийц, кто побогаче да познатней, тащите на площадь Росиу Плаца. Разожгите там большой костер, и мы попробуем вернуть матери-церкви души этих заблудших!
Часть толпы двинулась на площадь, где множество рук сложило поленницы из отнятых или пожертвованных горожанами дров. Другие, возглавляемые мона-хами-доминиканцами, растеклись по улицам. Монахи восклицали: «Милосердие! Милосердие! Кому дорога христианская вера, тот пусть присоединяется к нам!»
Состав толпы менялся. От нее то и дело отделялись банды погромщиков, врывавшиеся в дома маранов, чтобы грабить и убивать, но толпа не уменьша-лась, ибо в нее вливались все новые горожане, откликнувшиеся на призывы до-миниканцев.
Брат Фельтре был неутомим. Он то становился во главе своего воинства, первым врываясь в дома, то мчался на площадь Росиу Плаца, взглянуть, как го-товится аутодафе. Сюда к полудню согнали около сотни избитых и израненных врачей, юристов, чиновников и откупщиков. Несчастные не могли понять, за что растерзали их близких, разграбили их дома, а их самих собираются лишить жизни таким ужасным способом.
Среди маранов попадались и старохристиане, показавшиеся погромщикам подозрительными, потому что в домах их стояли книги, одежда отличалась чисто-той и изяществом, а на призыв убивать евреев они не откликнулись. Один из таких старохристиан по имени Жоселино де Сильва обратился к брату Фельтре с моль-бой:
– Святой отец! Вспомните меня, ведь я часто приходил в храм святого Доми-ника! Я потомственный христианин, христианами были мой отец и дед, все мои предки христиане!
Брат Фельтре устремил на молящего острый птичий взгляд своих маленьких глаз, в которых на секунду зажглось сострадание – так показалось несчастному. Но он ошибся. Губы отца Фельтре сложились в знакомую идиотскую ухмылку, и он, брызгая слюной, прокричал в самое ухо де Сильва:
– Если ты ни в чем не повинен, душа твоя вознесется на небеса! А если ви-новен – низвергнется в Ад! И ты никогда больше не будешь носить шитый золотом камзол, ха-ха-ха!
Жоселино в ужасе отшатнулся от сумасшедшего. Ему показалось, сейчас все увидят, что повинуются одержимому бесом, и кошмар прекратится. Но лицо брата Фельтре вновь стало непроницаемо-властным, губы плотно сомкнулись, и он начал деловито распоряжаться приготовлениями к аутодафе.
Первыми были сожжены тела братьев Перейра, Луиса и Афонсу, убитых накануне. Видя, как пламя лижет их кожу, и она лопается с громким треском, остальные осужденные завопили от страха. Брат Фельтре приказал заткнуть им рты и связать руки за спиной. Осужденных сталкивали в огонь по двое по трое. Из-за того, что рты их были завязаны, невозможно было разобрать их предсмертных молитв и восклицаний, и оставалось неясным, умирали они как евреи, или как хри-стиане.
Казнь затянулась до вечера. Тем временем на городских улицах и в близле-жащих селах, где пытались укрыться мараны, продолжалась кровавая оргия. Оса-таневшие толпы пресытились жестокостью, и теперь им недостаточно было про-сто убивать. Они глумились над жертвами, насилуя детей на глазах у матерей и заставляя родителей творить непотребства с собственными детьми. Доведенные до безумия девушки должны были тешить убийц своим телом, чтобы спасти жизнь близких, но затем тех все-таки убивали, и все жертвы оказывались напрасными.
Снова спустилась ночь, черная, как волосы брата Жоао, и подобно его тон-зуре в небе ярко сияла луна, омытая слезами и кровью. Был ли и в самом деле монахом ученый доминиканец, исчезнувший так же внезапно, как появился? Дей-ствительно ли его звали Жоао? Лишь один человек в целом свете знал настоящее имя пришельца. Впрочем, слабоумный добряк Фельтре Бернардо перестал быть человеком.
Лишь немногие мараны, долгие годы прожившие в атмосфере страха и доно-сов, отваживались сопротивляться. Одним из таких смельчаков оказался откуп-щик Маскаренас, к которому благоволил сам король. Но король не мог прийти на помощь своему подданному, ибо превратился в узника собственного дворца, охраняемого стражей.
Маскаренас забаррикадировался в своем особняке и вооружил всех при-мкнувших к нему маранов, а также своих слуг, среди которых были и старые хри-стиане. Осажденные отбивали атаку за атакой, но их силы таяли, а у осаждавших сил прибавлялось. Когда все защитники маленькой крепости были перебиты, Мас-каренас с обнаженной шпагой ринулся в толпу врагов, ища смерти – но не обрел ее. Израненного, его взяли живым и приволокли на площадь Росиу Плаца. Там на кострище догорали во прахе последние уголья – быть может, кости сожженных жертв. Аутодафе кончилось, и виной тому стала нехватка дров, а не жертв. Насту-пил тот момент, когда мужчины устали убивать, и кабаки вновь наполнились гуля-ками. Полуживого откупщика обступили женщины и стали рвать его на части зу-бами и ногтями, подобно крысам, растаскивающим падаль. Один немецкий матрос сжалился над откупщиком и на свои деньги купил у ближайшего трактирщика дров, которые подбросили в костер, чтобы сжечь на нем Маскаренаса.
Дон Флориану Пириш, судейский чиновник, не готовился к отпору и не пы-тался бежать. Это был скромный застенчивый человек, в меру образованный, учтивый и небогатый. Его выделяла лишь одна особенность: дон Флориану совсем не брал взяток. Тем не менее, у доминиканцев он был на плохом счету и в секретных списках инквизиции числился на подозрении. Дело в том, что новый христианин редко посещал церковь, исповедовался всегда кратко, и на лице его не было написано рвение к новой вере. К счастью для дона Флориану, шпионы инквизиции не знали, что каждый раз после посещения идольского капища он чи-тает покаянные молитвы и молит Бога вспомнить Свой народ, подобный стаду овец, терзаемых волками. Невыносимые испытания, угроза церкви разлучить их с детьми, побуждали сынов Израиля смиряться под ярмом язычников и принимать их веру, но это было еще не самое плохое. Испытания гасили в евреях надежду на высшую справедливость. «Бог отверг нас за наши грехи, – грустно размышлял дон Флориану, – и что бы мы ни делали, нам уже ничто не поможет».
Однако он не позволял себе отчаиваться и втайне продолжал отмечать ев-рейские праздники и соблюдать некоторые обряды. Возможно, кто-то из его друзей догадывался, что Флориану Пириш ведет двойную жизнь, но к счастью, у не-подкупного чиновника и друзья были порядочными людьми.
Впрочем, одно утешение искупало все мучения дона Флориану. Это был его единственный сын Диогу, красивый и разумный мальчик, наделенный удивитель-ным даром располагать к себе людей. Диогу отличался способностями к учению и, еще не достигнув отрочества, постиг мудрость греков и латинян. Отца огорчало, что сын растет невеждой в Торе, и едва ребенок достиг возраста, когда ему можно было доверить тайну, дон Флориану стал обучать его языку Писания, а затем и священным книгам, передавая сыну все, что некогда сам воспринял от учителей. Дон Флориану мечтал сделать сыну обрезание, но это было слишком рискованно. Вскройся такое, мальчика заберут в монастырскую школу, и он не сможет даже проститься с отцом перед тем, как тот взойдет на костер.
Когда смерть приблизилась к дому дона Флориану, он посадил сына рядом с собой и заставил несколько раз прочитать на память молитву «Шма Исраэль». За-тем он стал рассказывать ему истории о мучениках и святых Израиля. Дон Флори-ану черпал в этих историях мужество, ибо до сих пор ничем не выказал своего смятения. А Диогу, успокоенный уверенностью отца, упивался его словами, ибо дон Флориану, помимо прочего, был еще и отменным рассказчиком. Мальчик слышал шум множества голосов вдали, и голоса приближались, но он не хотел прерывать отца вопросами. Так они сидели, увлеченные повестью о древних за-коноучителях, замученных римлянами, когда раздался громкий стук в дверь и по-велительный голос произнес: «Именем господа Иисуса Христа! Отворите!
Диогу вопросительно посмотрел на отца, и в этот миг мужество изменило до-ну Флориану. Он собирался встретить смерть лицом к лицу, но вместо этого схва-тил сына в охапку, хотя уже давно не носил его на руках, и бросился в самый дальний угол дома, желая отсрочить, отдалить неминуемое…
Погромщики ворвались в дом и стали жадно рыться в шкафах и буфетах, вы-гребая небогатую утварь. Это отдалило конец. К счастью, кроме отца с сыном в доме никого не было, ибо дон Флориану давно овдовел, и жалованье позволяло ему держать лишь приходящую прислугу. Прижимая к себе дрожащего перепуган-ного ребенка, Флориану Пириш закусывал губы, чтобы не закричать от отчаяния. В его сознании не укладывалось, как может Бог Израиля допустить гибель невинного ребенка – за собственные грехи дон Флориану готов был заплатить полной мерой.
Но вот погромщики выломали последнюю дверь, и перед ними предстал бледный невысокий человек, прижимающий к себе мальчика. Дон Флориану за-крыл ладонью глаза Диогу, чтобы тот не видел оскаленных морд служителей Са-таны, в которых осталось совсем мало человеческого.
– Судейский! – Завопил предводитель громил. – На площадь его, и щенка с ним!
Дон Флориану отнял ладонь от глаз мальчика, чтобы разорвать первую де-монскую пасть, которая приблизится к сыну. Но что это? Диогу сделал два шага навстречу убийцам, и они остановились. Мальчик посмотрел своим испуганным, ясным взором, и тихо сказал, глядя вверх над собой:
– Господи, спаси моего папу. Шма, Исраэль…
Позже Флориану Пириш много раз пытался воспроизвести в памяти этот эпи-зод, но всегда момент, когда громилы начали пятиться от его сына, ускользал от него. Он помнил, что Диогу сделал еще шаг, и предводитель погромщиков, доми-никанец с колючими глазами и властным, искаженным ненавистью лицом, внезап-но обмяк, будто уснул, или напротив – будто очнулся от страшного сна. Дико ози-раясь, словно не понимая, что он тут делает, монах отступил к двери. Здесь он на мгновение остановился, и лицо его удивительным образом преобразилось: жест-кие складки разгладились, губы расплылись в добродушной ухмылке, а глаза, напротив, блаженно сощурились, будто монах только что сытно пообедал и залил в брюхо бутылочку Опорто. Дон Флориану не верил своим глазам: перед ним сто-ял не беспощадный убийца, а пускающий слюни идиот, в котором он с изумлением узнал дурачка Фельтре Бернардо.
Покрутив с четверть минуты головой, и пробормотав что-то бессмысленное, дурачок побрел прочь, увлекая за собой сообщников.
Дон Флориану затворил дверь дома. Засов был выломан, и он подпер дверь обломками разбитой мебели. Только после этого он перевел дух и посмотрел на сына. Диогу стоял, вытянувшись в струнку, губы его дрожали, а в зрачках застыли слезы, которым страх не позволял вылиться из глаз. В эту ночь дон Флориану по-нял, что Бог послал ему сына, способного усмирять зло и освобождать одержимые души. Сам же Диогу, принявший впоследствии имя Шломо Молхо, именно с этого дня стал отсчитывать начало своей необыкновенной судьбы, о которой написаны книги и сложены легенды.
К вечеру третьего дня беспорядков в город, наконец, вступил передовой от-ряд королевских войск. Злые запыленные латники на загнанных конях медленно двигались по улицам, грубо тыкая тупыми концами копий в тех редких громил, ко-торые были слишком пьяны, чтобы убраться по добру по здорову. Погромы и убийства прекратились – то ли оттого, что в город вступили войска, то ли оттого, что некого было больше убивать.
На следующее утро король Мануэл медленно проезжал в карете по обезлю-девшим улицам своей столицы, с такой любовью украшаемой им, и думал о том, что чувство покоя и безопасности, которое он всегда испытывал в Лиссабоне, оставило его навсегда. Он приказал поименно исчислить жертв, но это оказалось невозможно, ибо многие тела были изуродованы до неузнаваемости. Всего похо-ронили около четырех тысяч изувеченных трупов мужчин, женщин и детей – не считая сожженных, ибо невозможно исчислить звезды на небе, песчинки на мор-ском берегу и прах, развеянный ветром…