Рассказ написан в соавторстве.
http://proza.ru/avtor/silvermew
Ещё издалека, не меньше, чем за полквартала, он услышал толпу – сливающийся, густой гул десятков голосов. Люди плотными рядами стояли на крыльце и вокруг него: здание суда не смогло вместить всех желающих присутствовать на сегодняшнем процессе. На открытом процессе, который язык не поворачивался назвать судом.
Внутри шум толпы казался почти осязаемым. Перешагивая через порог, он непроизвольно задержал дыхание, как перед прыжком в воду.
Щелкали камеры. Удерживая на лице невозмутимое выражение, он шел сквозь строй мелкой рыбешки, не допущенной к основному зрелищу. Следовавший за ним секретарь монотонно бубнил: "Без комментариев… никаких... до конца заседания...".
В его кабинете было холодно – должно быть, перестарались, проветривая. Все здешние служащие знали, что судья любит свежий воздух. "Пятнадцать минут, ваша честь" – сказал секретарь и тихо отступил, закрыв за собой дверь.
Он позволил себе болезненную гримасу, опускаясь в кресло – всего одну. Дела, подобные тому, что будет слушаться сегодня, выматывали его до чрезвычайности. Он терпеть не мог атмосферу шоу-программы, которой, с его точки зрения, было не место на суде. Но выхода не было – он это понимал, и мирился с ненавистным ему присутствием журналистов и репортёров, телекамер и фотоаппаратов. И, разумеется, мирился с толпой. Это было необходимо.
Он убеждался в целесообразности такого подхода, просматривая ежемесячные сводки, которые предоставлял ему департамент полиции. Сводки, свидетельствовавшие о том, что количество преступлений против личности, заканчивающихся смертью жертвы, снижается с каждым месяцем. Точка отсчёта была неоспоримой: внедрение программы «Особые меры».
Восемь минут. Он медленно, отработанными за годы практики движениями, начал натягивать мантию. Долго стоял перед зеркалом, поправляя воротник. Привычный ритуал наполнял его отстранённостью, очищал эмоции и разум перед процессом, на котором ему предстоит принять решение, ведущее за собой смерть для одного из подозреваемых.
Судья бросил последний взгляд в зеркало и шагнул в дверь, отделявшую его кабинет от зала заседаний.
При его появлении гул мгновенно усилился – и тут же упал до едва слышного шёпота, словно от судьи, медленно идущего меж кресел к трибуне, расходились волны тишины.
– Встать. Суд идет, – голос секретаря отражался от стен, уходил куда-то вверх и там отражался, возвращаясь осколками эха.
– Сегодня… Девятого февраля… слушается… убийство высокопоставленного…
И шорох одежды, когда они все садятся – сперва первые ряды, потом галерка.
Родственники жертвы, с одинаковыми серыми, уставшими лицами, на которых за неделю процесса отпечаталась гримаса обречённого страдания – одна на всех. Журналисты с профессионально-отрешёнными глазами. Чем-то весьма довольный адвокат. Прокурор, такой же, как всегда.
И – главные герои сегодняшнего шоу – подозреваемые в том самом, объявленном секретарём, "убийстве высокопоставленного".
Четверо людей, сидящие в ряд, в окружении охраны.
Убитый – начальник городского управления полиции – в силу специфики своей должности, давал сотням людей десятки поводов желать ему смерти. Но именно этой четвёрке не повезло иметь не только мотив, но и возможность осуществить желаемое.
Говорят, букмекеры принимают ставки: который?
Выше прочих котируется здоровяк-охранник, который успел отработать на господина начальника управления всего пару месяцев, как его хозяина убили, а при расследовании у доблестного охранника обнаружились фальшивые рекомендации, поддельные документы – и тюремный срок в настоящей биографии.
Следующим идёт старший помощник департамента, исполнявший при покойном роль мальчика на побегушках, и отвечавший за порядок в его письмах, документах и делах. Состояние этих самых документов и дел на первый взгляд казалось идеальным – но тщательная проверка, предпринятая по факту смерти господина Торреля (так, собственно, звали убитого) показала ряд весьма интересных фактов, которые при некоторых обстоятельствах вполне могли быть истолкованы не в пользу господина помощника.
Номер третий – молодой адвокат, вхожий в дом по причине расположения, выказываемого молодому человеку дочерью хозяина. Что интересно, сам хозяин отнюдь не разделял этого расположения и собирался, по слухам, положить конец не устраивающей его связи.
Последним был управляющий господина Торреля, который много лет образцово служил покойному – но в столе которого обнаружили неподписанное прошение об отставке, составленное в весьма резкой форме. Управляющий так и не признался в причинах столь внезапного решения. Тем не менее, всерьёз его никто не подозревал – молва склонялась к обычной ссоре между хозяином и слугой.
Его честь рассеянно, не останавливая взгляда ни на ком конкретно, разглядывал подозреваемых. Во время процесса глаза в глаза он позволял себе смотреть только на тех, кто понимался на кафедру для выступления.
Четвёро людей сидели рядом, но каждый был сам по себе – отстранённо, неподвижно. Охранник чуть заметно раскачивался вперёд-назад. Молодой адвокат застыл в неудобной, напряжённой позе, сгорбившись и отвернувшись к окну – так, чтобы его лица не было видно с того места, где сидела дочь убитого. Управляющий нервно сплетал и расплетал пальцы. Помощник выглядел самым измождённым из четверых, под глазами набрякли мешки.
Секретарь мерно зачитывал протокол вчерашнего заседания. Судья не слушал, ему не было необходимости освежать память. Слушали журналисты – ловили каждое слово, потому что сегодня большая их часть присутствовала на процессе впервые.
Шёпоты и вздохи постепенно смолкали, один за другим, люди, сидящие в зале, сосредотачивались на том действе, что разворачивалось перед их глазами, включаясь в шоу, в котором им сегодня была отведена роль благодарных зрителей.
– После чего, – завершил секретарь, практически в полной тишине, – была запрошена санкция на применение особых мер.
Долгий негромкий выдох, общий на всех, сходный с чуть слышным гулом внутри морской раковины, поднесённой к уху.
– Предъявите разрешение от губернатора, – сказал судья, привычно перехватывая фокус внимания толпы, остро ощущая, как на нём сосредотачиваются взгляды и камеры.
Ваш выход, ваша честь.
Секретарь пододвинул к нему бумагу, на которой в углу, под его собственной подписью, подписями прокурора и адвоката, стоял росчерк губернатора.
Судья склонил голову, сосчитал до четырёх и медленно кивнул.
– Я подтверждаю, что применение особых мер оправдано судом, разрешено и санкционировано органами власти, – произнёс он, выпрямляясь, глядя на всех сразу и ни на кого в отдельности.
И, держа этот взгляд, как держат в руках чашку, до краёв налитую горячим кофе, завершил вступление к сегодняшнему зрелищу:
– Я прошу ввести в зал специально приглашённого свидетеля.
Сразу словно кто-то включил звук: шёпоты и возгласы, шелест одежды. Люди, один за другим, поворачивались к дверям, не желая пропустить появление того, кто одним-единственным выступлением способен поставить точку в расследовании, длившемся уже больше месяца.
Появление медиума.
Он был одет в обычный деловой костюм, как и большинство мужчин, присутствующих в зале. На этом в своё время особо настаивал главный прокурор, и судья его поддержал.
«Нам нужно зрелище, да», – говорил прокурор, – «Но нам не нужно дешёвого зрелища. То, что вы предлагаете – глубоко надвинутый плащ с капюшоном – учитывая специфику ситуации, трактуется совершенно однозначно. Не хватает только косы». Признав логику его слов, от плаща отказались, оставив только небольшой капюшон, так, чтобы он прикрывал волосы и шею.
На лице человека, медленно, твёрдым, чуть деревянным шагом идущего сейчас к трибуне, была маска.
Параграф седьмой положения об особых мерах: в момент выступления в суде, лицо медиума должно быть полностью закрыто. Основания: облегчение общения с личностью свидетеля и сохранение анонимности истинной личности медиума.
Лицо на маске прорисовано было несколькими штрихами – нос, губы с тонкой щелью, дающей возможность свободно говорить, но не позволяющей увидеть губ говорящего. Тонкие прорези для глаз делали выражение лица маски отрешённым, нездешним.
Время от времени это лицо снилось судье по ночам.
Поднимаясь на трибуну, свидетель споткнулся, и охранник почтительно поддержал его за локоть. Такое случалось довольно часто, как и скованность движений. Управляться с чужими телами специально приглашённым свидетелям было нелегко.
Его честь почувствовал, что ему не хватает воздуха, и глубоко вздохнул. Всё равно сейчас на него никто не смотрел.
Все заворожено наблюдали за медиумом, крепко держащимся за деревянный бортик кафедры, чтобы устоять на непослушных ногах.
– Готовы ли выступить сегодня в суде? – спросил судья.
– Да, ваша честь.
Судья вздрогнул, наполовину на публику, наполовину непроизвольно. Голос был голосом Александра Торреля, начальника полицейского управления. Голос был хорошо знакомым и одновременно неуловимо неестественным, чуждым – точно так же, как неестественной была походка медиума.
– Начинаем процедуру опознания, – кивнул судья прокурору и перевёл дыхание.
Он ненавидел этот момент. Должен был уже привыкнуть, за несколько десятков процессов, но привыкнуть не получалось.
Прокурор шагнул вперёд и коротко поклонился – судье, публике и, наконец, человеку в маске.
– Ваше имя? – спросил прокурор,
– Александр Торрель.
Толпа разглядывала человека на трибуне – жадно, болезненно. Судья рассматривал подозреваемых.
О санкции на применение особых мер им было известно заранее.
Охранник смотрел на фигуру за трибуной с отстранённым интересом, не переставая раскачиваться в монотонном ритме. Помощник моргал и щурился, так, словно глаза ему слепил яркий свет. Управляющий сохранял невозмутимое выражение лица, не замечая, как его руки нервно шарят по столу, словно в поисках чего-то невидимого. Адвокат съежился и опустил взгляд, изучая полированный мраморный пол.
– Я вызываю Анну Торрель, дочь Александра Торреля, удостоверить подлинность приглашённого свидетеля! – прокурор обернулся туда, где сидели родственники, и туда же, как намагниченные, повернулись камеры.
Анна встала. Она была высокой и очень бледной, бледность была особенно заметна на фоне чёрного платья, её губы вздрагивали. Она заворожено смотрела на медиума, и ни на секунду не отвела от него взгляда, идя к свидетельскому месту.
Так, будто в зале, кроме них двоих, не было никого.
Параграф тринадцатый положения об особых мерах: перед дачей показаний, специально приглашённый свидетель должен подтвердить, что суд имеет дело именно с той личностью, чьё имя зафиксировано в Санкции на применение особых мер. Для этого специально приглашённый свидетель должен сообщить суду некоторые факты, обладать которыми могла только указанная личность. Набор таких фактов предоставляется в распоряжение суда лицами, близко знавшими указанную личность при жизни. Основание: бесспорная идентификация личности свидетеля во избежание злоупотреблений и судебных ошибок.
– Мадемуазель Анна, – склонился перед ней прокурор. – Вы имеете право выбрать идентифицирующий вопрос.
Она наклонила голову, по-прежнему не отводя взгляда от того, кто утверждал, что он – её отец.
Скончавшийся полтора месяца назад.
– Пусть… – начала девушка и у неё перехватило дыхание.
Она прерывисто выдохнула и начала снова:
– Пусть он скажет, что подарил мне на день рождения в ноябре.
– Я прошу вас ответить, господин свидетель.
– Брошку, – ответил человек в маске. – Серебряную брошку в форме бабочки.
– Ваша честь, – негромко отметил адвокат, – для идентификации подобного ответа явно недостаточно.
Судья кивнул.
– Мадемуазель Анна, задайте другой вопрос, – предложил прокурор.
Анна не задумалась ни на секунду, явно заранее приготовившись к подобному повороту.
– Я прошу написать на листе бумаги те же слова, которые он написал мне в тот день на поздравительной открытке, – сказала она.
Прокурор, засомневавшись, посмотрел на судью.
Его честь взглянул на Анну, которая замерла, напряжённая, словно готовая сорваться с места и убежать, и снова кивнул:
– Это допустимо. Информация, запрошенная свидетельницей, явно носит личный характер и не известна никому, кроме неё и её отца. В то же время, свидетельница вправе отказаться от публичного объявления текста записки.
– Я отказываюсь, – быстро сказала Анна.
– Но вы должны будете предъявить её суду, – уточнил судья.
– Я понимаю, – ответила девушка.
Прокурор взял со стола лист бумаги и ручку, и положил на стол перед медиумом. Судья машинально отметил, что прокурор предпочёл вытянуть руку и наклониться вперёд – но не приближаться к специально приглашённому свидетелю ближе, чем это продиктовано крайней необходимостью. Его честь почувствовал себя чуть лучше: он никогда не позволял себе столь явных проявлений слабости, терзаясь исключительно внутренне.
Медиум, неуклюже сомкнув пальцы на ручке, вывел несколько слов и передал лист прокурору. Тот сложил записку пополам, обогнул кафедру и отдал листок Анне.
Та развернула – руки у неё тряслись.
Несколько секунд девушка читала, с сосредоточенным выражением лица – надо полагать, почерк медиума был ужасен.
Потом она резко подняла голову и кивнула – несколько раз подряд, глядя на медиума расширившимися глазами.
– Да, – сказала она звонким, прерывающимся голосом. – Да, это мой отец.
По её щекам катились слёзы. Кто-то из журналистов, ловя её лицо в кадр, восторженно ухмылялся, стараясь, впрочем, закрываться локтем.
Судья мысленно решил выяснить, кто это и занести его имя в чёрный список.
Ему было плохо. Заныли виски, горло пересохло. Он налил себе стакан воды. Секретарь постучал молоточком, устанавливая порядок в зале суда.
– Суд удовлетворён проведённой идентификацией, – сказал судья, дождавшись, пока шум утихнет окончательно. – Есть ли возражения со стороны обвинения?
– Нет, ваша честь, – ответил прокурор.
– Со стороны защиты?
– Нет, ваша честь!
– В таком случае, идентификацию свидетеля объявляю законченной. Мы переходим к даче показаний.
«Начинается второй акт», – мысленно добавил он, адресуясь к зрителям.
– Клянётесь ли вы говорить правду, только правду и ничего кроме правды? – задал прокурор ритуальный вопрос.
– Клянусь, – кажется, в голосе медиума скользнула насмешка. Бесстрастная маска сбивала с толку, мешала видеть выражение лица говорившего.
– Клянётесь ли вы рассказать суду всё, что вы знаете о своём убийстве?
Три года назад, когда начались первые процессы, по которым применялась программа «Особые меры» на этой фразе прокурор спотыкался. Сейчас – перестал.
…Тогда, на первые процессы, журналистов приглашали только особо доверенных. Стать «особо доверенным» означало сделать головокружительную карьеру – некоторым хватало одного репортажа, единственного удачного кадра.
Фотографии маски с отрешённым выражением лица стоили безумных денег.
И, разумеется, заветной мечтой всей этой толпы было интервью с медиумом.
Интервью с медиумом! – кое-то из сидящих в зале отдал бы собственный палец за такую возможность. Но полиция была непреклонна: личность медиума неприкосновенна, анонимна и неразглашаема ни при каких обстоятельствах. До сих пор – до сих пор! – вместо информации акулы пера, а вмести с ними и все остальные, довольствовались жалкими крохами.
Медиумы обладают специальными талантами, способы обнаружения которых тщательно охраняются полицией. Медиумы живут, сохраняя тайну собственной личности, подписывая с полицией и судом договор о неразглашении.
Большая часть медиумов одинока и не имеет семьи – впрочем, это уже на уровне слухов. Как и слухи о каких-то специальных школах для медиумов.
Достоверно известно, что люди, желающие стать медиумами и приходящие для этого в полицию, в девяносто девяти случаях из ста вежливо отправляются назад. Один же из ста исчезает – и, вероятно, появляется где-то в другом месте, под новым именем.
С тем, чтобы время от времени надевать маску, капюшон, и свидетельствовать в суде за того, кто сам уже не может свидетельствовать за себя.
Также достоверно известно, что медиумов не меньше, чем пять человек – это особо пронырливые журналисты вычислили, изучая записи с процессов и сравнивая фигуры и рост свидетелей. Самым пронырливым в мягкой форме было порекомендовано остановиться, под угрозой нарушения положения об особых мерах.
Параграф двадцать второй положения об особых мерах: Истинная личность медиума неприкосновенна, анонимна и неразглашаема ни при каких обстоятельствах. Для сокрытия тайны личности медиума действует программа защиты медиумов (приложение номер два к положению об особых мерах). Основание: безопасность медиумов.
… Человек в маске говорил – чётко, уверенно и спокойно, как делал десятки раз раньше, ещё при жизни, давая показания в судах.
– Я хочу рассказать всё, что знаю о том, что произошло вечером, двадцать пятого декабря прошлого года, в моём доме. В честь рождества моя семья устраивала приём. Около одиннадцати вечера мне понадобилось сделать несколько важных звонков, я покинул гостей и поднялся наверх в кабинет.
В зале суда стояла полная тишина, которая казалось невозможной в помещении, битком набитом людьми.
– Войдя в кабинет, я увидел мужчину во фраке. Он стоял, повернувшись ко мне спиной, на коленях, и рылся у меня в сейфе.
В кабинете у начальника управления полиции хранились документы, некоторые из которых были поистине бесценными. К делу (судья специально проверял) не была приложена ни одна копия из содержимого сейфа.
– Услышав стук двери, мужчина обернулся. На его лице была маска, а в руках он держал пистолет.
– Маска? – изумлённо повторил прокурор.
– Тишина в зале, – веско сказал судья, прерывая нарастающий гомон.
Свидетель наклонил голову:
– Детская карнавальная маска, сделанная из картона. Я хорошо разглядел его, потому что в кабинете ярко горел камин. Потом мужчина достал пистолет и немедленно выстрелил мне в грудь – я не успел ничего сделать. Выстрел прозвучал совсем тихо, должно быть, пистолет был с глушителем.
У журналистов вытянулись лица. Судья хмыкнул – неужели эти идиоты всерьёз боятся, что мы подсунем им пустышку? Неужели никто не понимает, что специально приглашённых свидетелей перед тем, как выпустить на люди, опрашивают, уточняя, могут ли они назвать личность их убийцы.
– Вы узнали нападавшего? – спросил прокурор.
– Нет.
Возгласы. Вскрики в зале. Четверо подозреваемых, замерших, как манекены. Судья скользнул по ним взглядом, стараясь зацепиться за любое, хотя бы мимолётное, выражение торжества. Нет.
Анна Торрель, закусившая губы, бледная до полусмерти – и в настоящий момент подобное сравнение отнюдь не казалось преувеличением.
– Тишина в зале! – призвал он во второй раз.
Бесполезно – сейчас им надо дать выговориться.
– В тот момент, нет. Я узнал его несколько позже, – упали в общий гомон слова Александра Торреля.
Стало тихо, как по мановению волшебной палочки.
– Во время приёма, один из обедающих опрокинул себе на колени соусницу, а я обратил на это внимание. От выстрелов я умер не сразу и видел, как убийца, спрятав пистолет, перешагнул через меня и вышел из кабинета. Я успел заметить пятно и даже почувствовал запах соуса.
– Вы готовы назвать имя убийцы?
– Это был мой управляющий, Альфред Лейборн.
И тишина взорвалась криками.
Анна Торрель сидела с закрытыми глазами, уронив голову на руки.
Приглядевшись, судья понял, что она в глубоком обмороке.
Параграф третий положения об особых мерах: свидетельства специально приглашённого свидетеля недостаточно для признания обвинённого свидетелем виновным, если против него нет никаких других улик. Основание: возможность злоупотреблений со стороны специально приглашённого свидетеля.
– …Ваше имя?
– Альфред Лейборн.
– Вы признаёте себя виновным?
– Да.
Всё. Основное шоу завершено. Крупным планом – лицо убийцы. Что он там говорит? Судья заставил себя слушать. Ну да, конечно – деньги, подкуп, затаил зло на хозяина. Всё это абсолютно неважно и не играет роли.
Свора сыта. Толпа получила своё зрелище по полной программе. Анну Торрель увезли в больницу.
Александр Торрель всё ещё стоял на своём месте, терпеливо дожидаясь конца процесса. Лицо скрыто – но судья был уверен в том, что оно так же невозмутимо, как и маска.
– Виновен.
И стук молотка.
Убийцу ожидает смертная казнь. Он спокоен, только глаза бегают, бегают – со стола на прокурора, с прокурора на адвоката, чья роль в сегодняшнем процессе была исключительно незначительной… и постоянно возвращаются к кафедре.
К человеку в маске.
В конце концов, тот чувствует взгляд убийцы, поворачивается, и они смотрят друг на друга. Глаза в глаза, бесконечно долгие секунды.
Кто-то из журналистов отталкивает одного из коллег, сбивая фокус камеры, тот со свистом втягивает воздух, нарушая тишину – и Торрель, вздрогнув, отворачивается.
Судья стяхнул с себя оцепенение и поднялся. Не глядя по сторонам, прошёл в кабинет.
Специально приглашённого свидетеля провели к нему через пятнадцать минут.
– … Сигару?
– Спасибо, ваша честь, – сказал Торрель, – но я, пожалуй, откажусь. Сдаётся мне, это тело не курит. А, может, мертвецы не любят сигары.
– Остряк.
– Что мне остаётся?
Судья закурил, выпустил дым в воздух, и, вдвоём с Торрелем, они долго смотрели, как под потолком тают сизые клубы.
– Что ты ему пообещал, Александр? – спросил, наконец, судья.
– Что может пообещать начальник департамента полиции? – вопросом на вопрос ответил Торрель. – Не сажать в тюрьму сына, попавшегося на грабеже. Или на поножовщине, я уже и не помню.
– Вот как, – отозвался судья. – Меня интересует только одно: когда ты успел с ним договориться? Кто из сотрудников проекта «Особые меры» дал тебе связь с внешним миром?
– Расслабься. Я ведь, и вправду, умер не сразу. Альфред нашёл меня в кабинете ещё в сознании, и я даже смог подписать приказ об освобождении этого молодого придурка – благо, он подготовил его за день до того, но тогда я отказался…
– Вот как, – повторил судья.
– Идея с соусом была дурацкой? – помолчав, спросил Торрель.
– Людей ты убедил, а больше ничего и не требовалось.
– А тебя?
– А я в тот момент уже знал, что ты лжёшь.
– Я слушаю, – с отстранённым любопытством сказал Торрель.
– Я знаю тебя пятнадцать лет, – покачал головой судья. – Александр, ручаюсь, ты в жизни не написал своей дочери ни одной открытки ко дню рождения. Она собиралась обвинить тебя в том, что ты – не её отец. А она могла выгораживать только одного человека. Кстати, что было в записке?
– Ты уверен, что хочешь это знать? – вздохнул Торрель.
Судья кивнул.
– Любимая, – сказал медиум очень скучным голосом, – Я хочу, чтобы ты была счастлива, сегодня и всегда. Я готов сделать для этого всё.
– Ты рисковал, – заметил судья.
Его гость промолчал.
– Сними маску, – попросил судья.
– Зачем?
– Я хочу видеть его лицо.
– Не нужно.
– Сними, – повторил судья. – Ведь ты же зачем-то смотрел сегодня в глаза невиновному, которого отправил на виселицу ради того, чтобы твоя дочь вышла замуж за твоего убийцу.
Торрель откинул капюшон и стянул маску – она снялась легко, одним движением.
Судья посмотрел на медиума и отвернулся.
– Совсем мальчик.
– Ты знал его?
– Нет.
– Оно и к лучшему.
– Возможно.
Он, действительно, не знал того, чьё тело сейчас сидело перед ним – а душа пребывала за гранью, утерянная безвозвратно.
– Сколько времени у меня осталось? – спросил Торрель.
– День, много – два. Лучше тебе уйти сейчас. Потом будет хуже – бред, слабость. Боли.
– Ты всех так уговариваешь? – усмехнулся бывший начальник департамента полиции.
– Конечно. Это часть моей роли. И это чистая правда.
– Хорошо. Верю. Что у тебя есть?
– Яд, разумеется. Не из пистолета же в тебя стрелять.
– Давай. За что пьём?
– Не знаю. У меня нет подходящего тоста.
– За упокой моей души?
– Тогда уж, не только твоей. За вас обоих, тебя и этого мальчика, медиума. Мне всё кажется, что это слишком высокая плата – даже за то, что убийств стало на порядок меньше, чем три года назад.
– Тебе кажется. Давай выпьем за ложь во имя благих целей.
– Лучше уж за упокой.
– Как знаешь.
Тело медиума – который, к своему утешению, так и не успел узнать, что побыть медиумом можно только раз в жизни, упало на ковёр.
Судья досчитал до тридцати и нажал на кнопку селектора.
– Уберите у меня в кабинете. По проекту «Особые меры».
– Да, ваша честь, – отозвался секретарь.