Мириад островов. Часть вторая

   
АВАНТЮРА ДЕВЯТАЯ
   С первого дня, если не с первых часов путешествия в сторону Сконда рутенка поняла, что роли Орихалхо и её самой изменились в точности до наоборот. Ну, разумеется, на её подругу никто уже давно не смотрел как на приложение к экипажу и лошадям и даже на беззаветного охранника царственной плоти. Но вот то, что её, высокую сэнью Гали и по факту предводителя группы, сходу начали цукать словно новобранца, оказалось довольно-таки неприятным сюрпризом.
   (И да, где-то на задворках сознания мигом закрутилось: "Мы же в любовном союзе, Орри могла бы и поблажку дать". А вот фигушки тебе.)
   В общем, едва позволили охолонуть от столичных треволнений. Растолкали на самом раннем рассвете, ещё рыхлую от любовных ласк, сунули в руки кремень и связанное с ним бечёвкой нечто - вроде частого напильничка из стали. Огниво, как в сказке Андерсена. И трут выложили перед носом. Сказали:
   - Иди костёр разжигай. Парни уже хворосту понатаскали, за водой сходили, перебрали разные крупы. Травок придорожных добавить, старого сальца, под седлом выдержанного, - замечательный артельный кулёш получится.
   По счастью, Галину успели выдрессировать в герл-скаутских лагерях. Впрочем, там учили зажигать костёр с одной спички - занятие для коренного вертдомца непонятное. К чему переводить прямую корабельную сосну на какие-то вшивые палочки и ещё обмакивать каждую в дорогой фосфор? А если эти спицы промокнут или вообще кончатся? Трут и кремень, положим, тоже могут повредиться от влаги, но на то и кожаный, натёртый жиром кисет, чтобы с ними не случилось ничего худого. Да и после того, как кончился отцов запас, Галина только так домашнюю печь и разжигала. Но то печь или, допустим, камин, а здесь - открытый воздух с ветерком.
   Девушка не очень решительно взяла кремень в одну руку, кресало - в другую. Поднесла к подветренной стороне дров. Почиркала.
   - Не так, - Орри положила свою ладонь поверх той, что с кресалом, плотно придавила, повела резко. Железка высекла щедрую искру.
   - Вот теперь верно. И давай ещё, немного осталось, трут почти что затлел. Самое хорошее дело для него - выстилка прошлогодних гнёзд.
   Когда выбился огонёк, наклонилась, раздула пламя:
   - В следующий раз смотри, чтобы с первого раза получилось и без прохолоста. Ты - хозяйка огня, потому что одна изо всех нас светлая.
   Потом они с Орихалхо впряглись в огромный котёл, куда те же парни наплескали воды. Конечно, моряна расставила руки пошире и ухватилась за обе проушины, чтобы принять на себя основную тяжесть, но и Галина изо всех силёнок тянула за дужку и край.
   - Это чтобы тебя считали хозяйкой воды. Ты ведь светлая.
   - А владеть воздухом и землёй мне придётся? - спросила Галина. - Типа четыре стихии. Почва, воздух и вода - наши лучшие друзья.
   - Воздухом? М-м. Наверное, это связано с летунами и взрывным делом. Не знаю - пока ведь нет войны, а разработки минералов во всём Вертдоме ведутся с помощью кайла, лопаты, топора и крепей. Землёй? Пока говорить о том рано. Для неё у тебя будут иные орудия. И иной посев. Ты светлая, а не чёрная кость.
   "Что за расизм такой, - подумала Галина. - Формально Орри права, тут все, кроме меня, вроде непохожи на земляных вертдомцев. Черноволосые и смуглокожие помеси".
   Уловив момент, когда обе отделились от остальных, она поделилась своими соображениями с подругой.
   - Конечно, - ответила Орри. - Этих молодцов Франзония и Вестфольд буквально выдавили из себя, исторгли из своих пространств. Никто особо не любит полукровок, несмотря на их отменнейшие качества.
   - Несмотря или благодаря? Дело знакомое. Мы в Рутении тоже не любим сексуальной неопределённости и чьего-то полового превосходства. Воспринимаем, так сказать, основные тона без переходов.
   - В Вертдоме немногим лучше. Ба-нэсхин считают, что бастарды слишком определились со своей телесной принадлежностью. Перестали оборачиваться на два лица. Изменили корням. Это неудачное сравнение: какие там, под водой, корни - тоже ведь, похоже, плывучие. Землянцы втайне завидуют силе и стати полуморян обоего пола, упиваются экзотической красой. Гонят от себя грешные чувства и оттого куда сильнее им поддаются. А кто ведает грехом в нашем мире?
   - Не знаю. Хотя - клирики? Исповедники?
   - Ты догадалась. О плотской связи с тёмными каялись через перегородку. Их чаще всего обвиняли как еретиков. Супрема знала всех кхафха-морхион, смуглых полукровок, причём едва ли не поимённо. И передала эти сведения по наследству орденским братьям Езу.
   - Звучит пугающе.
   - На самом деле - нет. Даже когда тайны исповеди передавались от нижестоящего попа к вышестоящему, по дороге обрастая епитимьями, вне церковного круга о них не было сказано ни слова. А только светский суд приговаривает к смерти: здесь дело обстоит так же, как, по слухам, у вас в Рутене. Разумеется, Супрема и прочие братства, те же ассизцы, всегда находили, чем шантажировать полутёмных. Им нужна была их верность.
   - И они её получали? - спросила Галина. - Эту верность.
   - Ты пробовала договориться с цунами? - вернула ей вопрос Орихалхо. - Я верно поименовала Великую Фурту? Большую Волну? Так вот, один умный командир сравнивал с этим чистых морян, решившихся пойти в наступление на людей суши. Такого, правда, не было - но быть могло. Ещё говорят, что вертдомцы - мореходы лишь с соизволения Морского Народа. А отродья ба-нэсхин - куда больше ба-нэсхин, чем сами полагают.
   - Послушай. Не мог ли и Барбе быть из таких метисов?
   - А что? Норов у него очень даже подходящий. Хотя сам он говорил о себе иное и вряд ли особо сочинял. Фей. Эльф заморский. Или нет: синие глаза, полётные брови, бледная кожа - это всё-таки не к ним и не к нам.
   Барбе. В самом деле - отчего это имя всплыло на язык? Девушка вынуждена была себе признаться, что езуита крепко недостаёт обеим. С ним каждый день был поэзией - а теперь Галина погрузилась в сугубую прозу и невольно стягивала туда Орри. Он был пряной приправой к бытию, неким ферментом, без которого оно не могло усвоиться Галиной во всей полноте. Девушке не хватало его лукавства, непредсказуемости того мира, который Барбе ухитрялся создавать вокруг них троих. Его россказней. Его двусмысленностей. Его стихов и песен. Даже той недавней истории, что он сам именовал предательством и которая оказалась попросту ещё одной ступенькой лестницы, ведущей к собственному "я" девушки.
   "И эта лестница без него, пожалуй, окажется куда длиннее".
   Впрочем, размышлять Галине было некогда и несподручно. Из утреннего котла надо было успеть зачерпнуть воду для мытья посуды и прочих надобностей - он был один такой на всё про всё. Из прогоревшего костра выкатить раскалённые камни для стирки. Железная кочерга с латунной рукоятью нагревалась, булыжники, которые надо было брать особыми щипцами, выворачивались прямо на ногу и плевались горячими брызгами, когда их случалось неудачно сронить в деревянную кадку с водой для нагрева. Сливать заразные помои в бегучую воду было нельзя - всякий раз приходилось либо просить того же широкоплечего Тхеадатхи выкопать очередную яму, чтобы жижа хоть не растекалась по лугу, либо отыскивать натуральное углубление. Костёр тоже непременно требовалось затоптать и присыпать негорючим грунтом. Госпожа земли, вот, значит, как.
   После привала вновь начиналась дорога. Не такая извилистая, как раньше, но и не такая широкая, она еле вмещала двух всадников, ехавших чуть отступя один от другого. По обеим сторонам возвышались сосны, очень прямые, тонкие, с клочком игольчатой шевелюры на самом верху, и раскидывались кусты можжевельника, немного дальше начинались широколистые деревья: редко дубы, больше ясеней, клёнов и вязов в боевой раскраске. Над поверхностью дороги набухали и выпячивались их корни, похожие на кровеносные сосуды. Удивительного вида травка покрывала торный путь: мелколистая, иззелена-голубоватая под слоем пыли и вся в побегах. Похоже, никакие копыта и колёса не способны были до конца её выбить.
   А копыт и колёс, то бишь путников всякого рода, было немало, причём чуть иного облика и характера, чем на франзонских дорогах. Мирные паломники и боевитые купцы, в основном местного извода, перемежались патрулями, состоящими обычно из двух человек в лёгком доспехе: круглые шапки и панцири грубой и толстой бычьей кожи с прикреплёнными на них бляшками из чёрной бронзы, широкие пояса со свисающими вниз железными пластинами. На поясах - широкие кривые мечи и кинжалы числом до трёх - метательные. У сёдел - длинные ясеневые луки, вложенные вместе со стрелами в один узкий короб с перегородкой: степняцкий горит. Лошади патрульных были куда как привычны к здешним дорогам: шагали широко и мерно, сгибали в локтях и поднимали ноги высоко, опускали копыта сторожко, чтобы не споткнуться об иной корень. Не то что скакуны морянцев, привыкшие к широким трактам, чистым лесам и степному раздолью. Орихалхо на примере патрульных объясняла Галине особенности быта приграничья:
   - За спиной у нас мир и впереди мир, но они разные. Имею в виду - и спокойствие, и обычаи земель. Вот и возникает то один, то другой предлог для стычки. Такие же непонятные, как смешанное вооружение здешних рыцарей: не лесное, не степное, а серёдка наполовинку. Видела, как на нас поглядывают? Неохота, видно, давать спуску. Оттого пополудни снова в кусты запрячемся.
   На дневке, ради которой приходилось искать хороший сход с тропы, повторялась добрая половина утренних проблем. Можно было, разумеется, перехватывать всухомятку, руки до и после еды обтирать мохом-травой, стирку и подавно не затевать, если требуется - подсушивать волглое над поостывшим костром. Только это казалось Галине добровольной сдачей в плен обстоятельствам. Хозяйка - это обязывает. И оттого всё повторялось вновь, хотя в куда меньших масштабах: разжигание малого костра, нагрев воды, которой мужчины размягчали жёсткие комки своего походного концентрата. Галина попросилась попробовать кусочек - едва не плюнула: вовсю разит рыбьим жиром, тухлой гречкой и малиновым вареньем.
   - На свежанину охотиться надо, - посетовал Армени. - Становиться в облавное кольцо. А мы в день по дюжине фарсангов проделать норовим.
   - Можно подумать, никто из вас капканы на ночь не налаживал, - фыркнула Орихалхо.
   - Баин не охотник, баин - моряк, - ответил тот с юмором. - А так - жирного борсуслика не желаете откушать? Хорошо освежёванного и поджаренного. Или крота прямо из кротовины?
   Баин - то было местное сокращение от ба-инхсан, морской человек.
   - И ждут нас на границе. Предупреждены все, вплоть до простых блюстителей, - невозмутимо продолжила Орри. - Не стоит медлить.
   - А как насчёт того, чтобы покупать еду и останавливаться на постоялых дворах, как прежде? - вмешалась Галина.
   Хотела добавить - "мы ж не парии какие-нибудь", но подумала, что вот как раз почти что они самые. Где прежние харчевни и трактиры, тоже неясно. Отчего в Сконде не так уж преданы Верховному королю, что косо смотрят на его людей - тоже недурной вопрос. Хотя, может быть, и не королевские в их отряде люди, а - чьи? Ордена Езу? Свои собственные? Отчего пашем-пашем, чешем-чешем, а нейтральная полоса всё тянется резиной - ищем место для прорыва? И вообще спросить бы верную Орихалхо, как там у нас со звонкой монетой.
   До таких праздных вопросов дела не доходило: они с Орри занимались вполне конкретными вещами. По вечерам, после третьего сеанса разжигания костров, разбивания ночлега, стирки, готовки и - в стиле Козьмы Пруткова - умащения поясницы хорошо пахучим елеем. В смысле - разминались, чтобы вот это самое по жилочкам разошлось. Пробовали фехтовальные приёмы для длинного клинка (с успехом замещаемого прямой или гнутой палкой), бросание и втыкание короткого, стрельбу из лука и пращи. Приёмы мужицкой самообороны. Многое, но по самым верхам. Их спутники тоже разбивались на пары, повязывались поверх шевелюры чёрными пиратскими платками, чтоб не мешала: состязались.
   Ко всему прочему, Галину мало-помалу приучили возить с собой учебное оружие: чтобы всякий раз не думать, не рыскать по тюкам. И заодно привыкать к тяжести и форме длинного лука без налучи, нескольких стрел за сапожком и грубого подобия самурайского бокэна. сё это служило для её натаски.
   - Вот, - Орихалхо прочертила на земле овал концом своего дубового жезла. - Это моя территория безопасности. Ты тоже так сделай. Такая фигура подвижна и упруга, но границы её ненарушимы. Если сумеешь не пропустить за них другого поединщика - считай, победа твоя верная. Как говорится, если меч по руке, то его острота ничего не весит. Умелая защита - голова нападению.
   - Читала я, что парировать удары - проигрышная тактика, - заметила Галина, пытаясь отмахнуться от противницы.
   - Читала. И на том спасибо, что не полный неуч из тебя вышел. Я говорю - голова, не всё же тело. Могу сказать - основа. Становой хребет. Создай вокруг себя крепость и делай вылазки из-за стен. Новичка можно достать с первого реза или укола, хотя не полагайся на то, что все такими будут.
   - Ты думаешь, что вообще будут? О-о...
   - Хм. Не знаю, что тебе, да всем прочим моим рекрутам, понадобится в Сконде, - чуть загадочно проговорила Орри, отводя палку и втыкая конец в почву. - Неохота, чтобы потом переучивали. Стыдно, хотя и свидетельствует о некоей простецкой мудрости, предъявлять учителям чистую доску.
   - Ну вот, снова здорово. Почему ты думаешь, что такое вообще может понадобиться? - спрашивала Галина. - Не знание литературы и языка, трав и звёзд, а сплошная драка? И кто соберётся переучивать конкретно меня?
   - Прибудем - своими глазами увидишь. Я и то лишь прикидываю. Зачем предварять? - неизменно отвечала подруга.
   "Увидишь". Вот ещё странно: с тех самых, довольно давних пор Галина не рисковала на себя смотреть в зеркало. Разве что уголком глаза. Своего рода рефлексия суеверия.
   "А ведь сорок дней и те давно прошли".
   С этой мыслью девушка однажды вечером, будто бы желая сменить бельё, вывернула ту из перемётных сумок, где, как помнила, оказалось содержимое малого кофра. Сам кофр в перипетиях куда-то задевался, как многие ненужные Галине вещи. Или, возможно, был продан Орри потихоньку от неё.
   И вот в руку ей легло то самое запретное зеркальце. Овальное, с рукоятью, удобно легшей в руку. Лицо сначала пришлось рассматривать по кусочкам, а потом отставить стекло на вытянутой руке подальше: круг стал овалом, русые волосы модного в Рутене (тьфу, России и за рубежом) серо-серебряного оттенка завились на висках, носик чуть вздёрнулся, задорно этак, и покрылся веснушками. Глаза как были цвета волос, так и остались, но выделялись на покрытых загаром щеках куда резче. Губы вроде бы стали ярче от вольного воздуха, пухлее - или просто упрямей по выражению. Подбородок и щёки ближе к ушам оделись лёгким пушком, тенью шкиперской бородки. Смотри-ка, и не написано на лице никакой тоски и хворобы. Хотя разве те отблески и отражения, что отбрасывает от себя магическое стекло - именно отбрасывает! - разве по ним можно судить о том, кто есть ты?
   Вот расфилософствовалась ...
   - Что - нравишься сама себе? - Орихалхо подобралась со спины, потёрлась носом о шею Галины. - Говоришь - красива? Говоришь - способна пленить мужчин? Моя светлая.
   - Да какой была, такой и осталась. Не дурнушка, но и не хорошенькая. Что ты всё повторяешь, - Галина чуть сморщила нос, опустила зеркало. - Светлая да светлая. Такая масть даёт какие-то преимущества в Сконде?
   - Сразу ухватила жеребца за задние копыта, - Орри зашла спереди, улыбнулась. - Практичная женщина. Да, тебя в тамошних городах и весях будут оценивать раньше всех нас. Хоть на первый взгляд их там не отличишь от западных уроженцев, но у ал-илламинэ, тамошних главных женщин, есть легенда о прародителях.
   - Когда ты так начинаешь, это значит, что тебе хочется поделиться сказкой.
   - Разумеется. Вся ночь впереди - неужели посвящать её одному сну? И одним ласкам?
   - Да я, собственно, и против и одной этой двоицы. Но ладно.
   Обе уселись на кошму, подоткнули под себя разбросанные подушки.
   - Вот ты, Гали моя, верно понимаешь. Скондский Амир Амиров перед королём Кьяром - не, так сказать, второй из равных, не подмандатный владыка.
   - Это ты потому говоришь, что король у нас в древности был первый из равных? - Галина чуть наморщила лоб. - А позже кардинал Ришелье сносил герцогские и баронские фамильные гнёзда, чтобы подчинить их своему Людовику Тринадцатому.
   Возможно, Орри не поняла всей конкретики, но на суть дела отозвалась:
   - Да наш Кьяртан с его Советом - вовсе не абсолютный владыка. Такого бы вертдомская земля не потерпела. Просто его голос многое значит, и свою долю в торговых и воинских делах наш король имеет. Буде случатся эти воинские дела: банда какая-нибудь заведётся или твои соотечественники чересчур понагличают. А вот Амир Амиров...
   Она сделала паузу.
   - Амир и вообще выборная должность. Распорядитель без права наследования. И дело его, грубо говоря, - связывать всё со всем в Сконде.
   - Республика под маской монархии? Ха. Под паранджой?
   - Нет. Скорее то, что у вас в Рутене именуется Халифат Праведных. Слово великого амира - всё равно последнее. Но это пока его чтут как достойнейшего. В Кьяртане чудно смешались все царственные крови Вертдома, в том числе и малая толика скондской, но он владычествует в Сконде не по праву, а для чести. Амир Амиров кладёт свою печать поверх остальных печатей, наш Кьяртан - в точности рядом, но уголок амирской всё-таки захватывает. А теперь слушай, отчего такое повелось.
   - Я слышала, что его дед Ортос имел девочку от простой скондки. И когда она выросла, Моргэйн-отцеубийца...
   - Да, мейсти Эстрелья вышла за сына Ортовой королевы Библис прямо на эшафоте. За миг до того, как ему с величайшим почтением и бережностью отрубили голову. Уединиться после венца им было позволено, чтобы сделать законным плод, по всей видимости зачатый будущей королевой несколькими днями раньше. Но ты не особо вникай в обстоятельства - таких вещей ваши рутенцы не жалуют, считают греховным смешением крови. И речь сейчас пойдёт вовсе не о них.
   Орри слегка вздохнула, настраиваясь на былинный лад.
   - Рассказывают у нас на островах, что давным-давно коренные скондцы рождались куда больше похожими на ба-нэсхин лицом и телом, чем ныне, и были смуглы и прекрасны. В те времена самое большое их племя похвалялось перед всеми, что некий ковчег с духами, летящий по воздуху, приземлился в его степях и принёс ему вышнее благословение. Чтобы укрыть его, построили те люди большие города за мощными стенами, а в них и вовне - храмы в виде креста, глубоко врезанного в скалы. Такой храм может разглядеть во всей красе только сильная птица - орёл или кондор. А ещё они возвели узкие обелиски, похожие в одно и то же время на дерево ель и на многоярусные башни - так выглядели их дворцы и укреплённые замки. Для чего было сотворено такое - неизвестно. Магия, пожалуй.
   После того решил господин этой страны, что имеет он священное право нести новый свет другим на остриях клинков, стрел и копий и что будут его люди на этом пути мало уязвимы, ибо свет этот - от господина всех господ. Вторгся со своими войсками в окрестные земли, где жили в ладу нохри, иллами и люди Матери, и покорил их. Стал насаждать свою веру и вытеснять другие. А оттого запустел и притих Сконд, и жители его окраин, изнурённые войной, совсем обнищали. Король же не много о том ведал: беженцев к нему не допускали ни на бросок камня, ни на полёт стрелы.
   А надо сказать, что был король Кахва ещё молод и не имел супруги, ибо питал неприязнь ко всем женщинам в мире. Лишь убивать и состязаться в силе - со зверем ли, с человеком - любил он во всём белом свете. Каждый день рано поутру выезжал Кахва из ворот своего укреплённого дворца, окружённого рвом, на охоту, и всякий раз окружали его самые блистательные из придворных, а впереди его коня поспешали борзые или гончие псы, взятые псарями на длинную сворку.
   И вот однажды псы не захотели бежать далее опущенного моста. Они рванулись с поводка, звонко залаяли, замахали поднятыми хвостами и сгрудились у какого-то свёртка, довольно грязного с виду.
   - Эй, назад! - крикнул один из охотников и стал оттаскивать гончую. Так же поступили и другие. Свёрток развернулся наподобие большого ёжа в серых иглах лохмотьев - и глаза нищенки встретились с глазами короля, который в это время как раз поравнялся со слугами.
   Это были совсем обыкновенные светло-голубые глаза, которые светились не более кожи, похожей цветом на снятые сливки, и пепельно-льняной пряжи волос, небрежно скрученных в косу и перекинутых на высокую грудь. Тело юной девушки так же тихо сияло изо всех дыр скудной одежды, коей были длинная туника, подпоясанная витой верёвкой, и плащ с капюшоном, И то, и другое скреплялось массивными оловянными фибулами - туника на левом, плащ на правом плече. Насчёт пояса не скажу, но третья застёжка стискивала конец косы. Ноги девицы были босы, руки сложены крест-накрест на сосцах лани или серны. Все три сдвоенных части тела имели совершенную форму.
   - Как ты хороша собой, - произнёс Кахва. - Назови нам своё имя.
   - До сегодняшнего утра меня звали Пенелофон, - ответила нищенка.
   - А что изменилось с тех пор? - спросил король.
   - Я встретила короля, - ответила нищенка. - Ведь ты правда король? И, говорят, наш новый владыка щедро дарует новые имена всему, что или кого ни встретит на пути.
   Манеры Пенелофон были настолько просты и непринуждённы, а речи так по видимости наивны, что Кахва, которому изрядно приелись тонкие ужимки его придворных дам и в той же мере хитрая увёртливость чужих буржуазок и селянок, почувствовал, что нечто сладостно перевернулось, ухнуло в голове, сердце, а после - и кое в чём пониже. Тогда, вдохновлённый созвучием имени незнакомки с именем героини Гомера, вспомнил он стихи рутенца Одиссея, обращённые к царевне Навсикае. Неизвестно, откуда они взялись у нас, но это мелочь, Итак, король продекламировал:
-  Много я видел народов, впервые такую встречаю,
Не знаю, кто ты: дитя ли богов или девушка смертных.
Но коль жилицу земли повстречать судили мне боги,
Благословен будь отец твой с матерью благородной,
Благословенны и братья...
   
   Дальше он помнил нечётко, а потому сделал выразительную паузу.
   - Все они в полной мере благословлены твоим царствованием, о князь земных царей, - учтиво промолвила нищенка, заполняя собой неловкое молчание, - ибо ныне вкушают утехи рая.
   Она могла уточнить, что все её близкие умерли от голода, напрямую связанного с религиозными гонениями, но благоразумно воздержалась.
   - Поистине, никто из моих знакомых не мог ответить так изящно! - воскликнул Кахва в полнейшем восторге. - И, поистине, ни одна из них не обладает такой воистину примечательной красотой. Решено: я беру тебя в жёны и клянусь в этом перед всеми здесь присутствующими!
   Как все несколько самоуверенные люди, он и не подумал спросить, свободна ли девица (впрочем, то было очевидно из её ответа) и желает ли она сделаться королевой.
   Тотчас всё шествие повернуло вспять под ликующие клики придворных, улюлюканье псарей и громкий лай собак, которых в очередной по счёту раз не поняли, когда они совсем уж были готовы загнать и затравить удивительно пахнущую дичину.
   Король немедленно стал готовиться к бракосочетанию и коронации новобрачной. Пенелофон, по античной аналогии окрещённая Еленой Премудрой, сразу после обряда была отправлена в баню с парильней и цирюльней. Там красавицу отдраили во всех интимных местах, не исключая оборотной стороны ушек, удалили воском все волосы на теле, умягчили ладони и подошвы благовонным маслом, вывели мозоли, вшей и гнид, в равной мере волосяных и лобковых, и как следует причесали гребнем червонного золота - под цвет волос. Смрадные тряпки и вытертые бляхи, которыми крепились последние, хотели было сжечь прямо в банной каменке, но Елена воспротивилась с некоторым испугом. Свернула в комок и туго-натуго перевязала вервием. И облачилась в роскошный свадебный наряд, такой же яркий и лучезарный, какой стала она сама.
   Тут последовали совсем иные церемонии, конечным результатом которых стала пышно расстеленная постель с королевскими гербами. И, конечно, новобрачная оказалась девственницей без изъяна и порока. И, ко всеобщему ликованию, ровно через девять месяцев появился на свет младенец-наследник.
   Говорят те, кто рассказывает, что недолго радовался король Кахва своей безродной умнице. Ибо река, сколь ни бейся меж порогами, приходит к устью, а подобное, как ни крути, всегда тянется к подобному. Стал он отдаляться от жены всё больше и улыбаться тем из женского пола, кого раньше так люто презирал. Не подала и виду Премудрая Елена, что огорчена этим. "Есть королевское дело, есть и королевино", - вздыхала она, собственнолично пестуя юного принца, и за деньги из королевской казны нанимая ему лучших наставников, каких можно было снять с эшафота и вызволить из ссылки и тюрьмы.
   Так минуло ровно тринадцать лет - время, по истечении которого отрок из благородной семьи считался годным для правления уделом и достойным иных взрослых поприщ. Тогда позвала мать своё чадо в некую тайную камору без окон, зажгла светильник, горящий в круглом сосуде из мрамора, и развернула свою девичью одежду.
   - Скажи, сын мой, испытываешь ли ты при виде своего родителя радость и гордость? - спросила она.
   - Вряд ли можно так сказать, матушка. Ибо пьёт он из слишком больших кубков, днюет не в своих домах и ночует в чужих постелях. Приказы его писаны кнутом и запечатаны топором на плахе. Давным-давно испытывал я к нему сыновнюю приязнь, но сам же король её и вытравил, когда в первый раз поднял на меня руку. А горячей любви к отцу не водилось у меня в душе отродясь.
   - Тогда слушай. Мог бы ты через меня породниться с половиной Сконда, потому что крепки и неисчерпаемы те узы, коими связывают людей старая вера и древний обычай. Всех знатных родичей твоих с материнской стороны он истребил, даже не позволив укрыться в тени креста, а незнатным пригнул выю силой. Твоя мать в день встречи искала отмщения. Было оно отсрочено, ибо первая заповедь нашей древней веры - "Не торопись с убиением". Ио вторая - "Всему своё время". Но третья: "Боишься - не делай. Делаешь - не бойся". Вот, смотри!
   И она развернула свои одежды перед сыном...
   Орихалхо помедлила.
   - О, и что там было, Орри? Я должна догадаться?
   Та кивнула.
   - Судя по тому, как вели себя собаки и как Елена боялась огня и жара - взрывчатка. Нет?
   - Ну...С чёрным порохом в Вертдоме стали играть во времена королевского прадеда. Ты ещё услышишь имя Юханны, святой или святого.
   - Из твоего народа?
   - Нет. Моряне твёрдому зелью предпочитают жидкое. Нефть. Предпочитать - не значит любить и то, и это, пойми. Тебя, я думаю, научат, как выпускать и то, и это на волю и как забирать назад. С Пламенем Дракона это выходит легче, чем с Жарким Облаком. Но ты не отвлекайся, думай.
   - Облако - это пороховые газы. Но нет, ты же сказала... И нет, всё-таки облако. Яд?
   - Судя по всему - он. Но думай дальше.
   - В ткани как пропитка. В тех бляхах. Они... Погоди. Они вообще не оловянные, верно, а из более дорогого и редкого металла? И полые внутри?
   - Думай дальше.
   - Алюминия вы не знаете - он не родится в жилах. Магний - присадка к железу для получения хорошей стали. Никель. Медь. Серебро. Окислы. В сумме - термит. Фу, я ж не металлург, переврала, наверное.
   - Тем удивительней, что ты помнишь слова и суть дела.
   - Так чем там кончилось?
   - Король был убит дурным испарением из внезапно вспыхнувшего очага, причём юный принц отделался куда легче Моргэйна-отцеубийцы. Его возвели на престол и назначили регента: именно - родную мать, которая до его двадцати лет правила вместо него, а потом была вернейшим и самым умным из его советников. Благодаря ей ыли призваны ко двору те родичи короля, кто сумел уцелеть. Не забудь, это были младшие ветви, но им были твёрдо обещаны права в будущей королевской лотерее. Специальным эдиктом все три крупнейшие религии были объявлены равными, матери во всех трёх - почитаемыми превыше прочих жён, а Носители Ковчега - сектой, достойной всяческого уважения и...хм... опёки. Внешность королевы и, соответственно, юного короля, в котором оказалось очень мало от покойного родителя, невольно стала эталоном красоты.
   - А женщин не объявляли равными мужчине?
   - Зачем было вопить об этом на перекрёстках? - Орихалхо пожала плечами весьма выразительно. - Что делается - сделается само. Давай ложиться.
   "Фаталисты мы, в самом деле, - подумала Галина через некоторое время, в полусне сворачиваясь в клубок. - Какие-то шаманские манипуляции с этой мазью - и спим кожа к коже, как ни в чём не бывало. А ведь это моё... в общем, явно заразнее обычного. В Москве и Питере меня бы не выпускали за пределы рекреации, хоть десять лет пройди. Двадцать семь лет - самое невеститься".
   И уснула на пороге новой мысли.
   Через некоторое время после начала их странствий, не доезжая ещё до границы между областями, Галина уразумела две очень важных вещи.
   Во-первых, здесь было не как на западе, где между территорией диких зверей и полем деятельности человека пролегала довольно чёткая граница. Волки, медведи и рыси, даже лисы не выходили за пределы лесов, аристо, "хранители", охотились в своих заповедниках и не весьма часто, "кормильцы" устраивали порубки на окраинах общинных земель, скот мирно нагуливал тело на пастбищах и в левадах. Дороги не заглублялись в самую чащу, одинокий путник не мог разжечь костра без того, чтобы лесник не поинтересовался его обстоятельствами.
   А вот ей и её спутникам жечь костры приходилось. Звери были куда опаснее и не так боялись: чувствовали себя хозяевами, наблюдали, надзирали. Рекрутам приходилось выстаивать на страже часть ночи, подкладывать в костёр щепки и сучья и нередко видеть, как зажжённому человеком пламени во множестве вторят небольшие двойные огоньки. Для-ради смелости юноши выходили на смену вдвоём.
   И вот тут-то Галину подстерегало второе открытие. Отношения между часовыми легко выходили за черту мещанской благопристойности. Никому из младших палаток не ставили, и не так часто посреди тёмных, сваленных у костра как мешки тел можно было увидеть своего рода белый танец. Когда Галина, впервые заметив это, доложилась Орри, та невозмутимо ответила:
   - Пропустят часовые беду - ответят в полной мере. Но они не пропустят, и другие пресекут в самом начале, и даже у дикого зверя есть понятие. В лесу телесное соитие почти священно.
   Постепенно Галина смирилась с обстоятельством ("сама-то хороша - мораль другим читать", - подумала виновато). Но тут как раз произошло новое разрушительное обстоятельство.
   - Орри, а какие тут животные водятся, в приграничье? - спросила она как-то утром от нечего делать.
   - Вольные. Почти такие же, как в иных местах Франзонии, но их больше по числу и размеру. Елани, сохачи, урксы, рысомахи...
   - Олени или лани, сохатые, то же лоси. Медведи. Росомахи?
   - Нет. Росомаха - это дальние горы. Я говорю как слышала, и это иной зверь. Нападает среди дня как посреди ночи и посреди тёмной ночи как среди ясного дня. Так говорят.
   И вот - накаркали обе, можно сказать.
   Лишь только ближе к вечеру двинулись с полуденной стоянки, растянув колонну, как на паренька, что двигался последним, бросилось из ветвей. Галина, как и все, обернувшись на вопль, увидела нечто похожее на толстое пуховое покрывало, бурое с грязно-белым обводом, что на миг накрыло ему плечи и полоснуло длинным медвежьим когтем по шее, распуская по груди широкую алую бахрому. Лошадь всхрапнула, поднялась на дыбы, всадник упал наземь и распластался, зверь прянул на обочину, немо скалясь. Но не ушёл.
   Отчего-то в руках у себя Галина обнаружила лук со стрелой, наложенной на тетиву. Другие бойцы сделали то же.
   Кроме Орри.
   - Ты права, Гали, и она в своём праве, - негромко сказала морянка. - Рысомаха голодна и отчаялась, весной она зачала и ждала половину года, чтобы семя самца в ней распустилось. Осенью - самое покойное и сытное время - родились у неё малые дети. Вон как соски волочатся по земле. Иначе бы не напала на человека в виду других людей. Видишь ли, мы съели её законную добычу и по договору должны соблюсти равновесие. Она охотилась на людей законно. Разумеется, нельзя отдавать ей Фахвсти - грех приучать зверя к человечине. Поэтому похороним тело и положим рядом с камнями жертвенную пищу.
   - Он мёртвый?
   - А ты как думаешь? Рысомахе довольно одного рывка. Она не ранит, не причиняет сильной боли. Природный и прирождённый убийца.
   - А я удержалась. Я не она.
   - Не зверь - да. Но в остальном такая же. Чувствуешь не только когда нужно убить, но и когда убивать нельзя. Это подспудное знание остановило твою стрелу и благодаря тому - стрелы остальных. Ты - верное орудие судьбы а я снова права насчёт тебя.
   Пока они так переговаривались - уже совсем тихо, - половина всадников спешилась. Двое переняли испуганного жеребца, несколько других, совершенно не обращая внимания на приникшего к траве зверя, подняли Фахвсти на его же плаще и внесли глубже в чащу.
   Землю они вскопать не утрудились - только сняли плотный слой травы небольшими лопатками, уложили труп на обнажённую почву и стали искать в окрестностях куски известняка и гранитные булыжники, чтобы соорудить холм.
   - Ты госпожа земли, - сказала Орихалхо. - Тебе не обязательно спешиваться, но всё равно первая поклонишься погибшему и уложишь краеугольный камень надгробия ты. И напоследок рассыплешь поверх пирамиды землю, чтобы та заросла травой.
   Галина, разумеется, покинула седло. Не годится швырять камни, как в прелюбодея, бережно сложить надо свою ношу и ещё слегка покачать из стороны в сторону, будто младенца. И напоследок обвести вокруг остриём гибкого нефритового кинжала.
   "Кто диктует мне ритуал? Какие здешние боги?"
   Потом ей протянули горсть хвойных иголок и мха, которые девушка рассыпала по горке. Напоследок обложили края могилы ранее вырезанным дёрном и плеснули в деревянную чашу кумыса из фляги покойного. Рядом с чашей накрошили своей запасной еды, сушёной рыбы и сала.
   - Это ей будет угодно, - сказала Орри. - Рысомахи любят пахучее и слегка протухшее. А если выложить наверх свежее мясо, то подроется под камни снизу. Обдерёт когти. И, кстати, не подумает, что дар. Отступное, не больше того.
   - Тонкости, - проворчала Галина.
   - Учись этим тонкостям. На одном верхнем чутье всю жизнь не проживёшь, каким бы отменным оно у тебя ни было.
   "А она у меня есть - вся жизнь?"
   - Орри, другие животные не осквернят могилу?
   - Ни один зверь не осквернит, потому что лесное и так принадлежит лесу. А, ты имеешь в виду - не докопаются и не сожрут? Нет, пожалуй. В мягкой земле прятать не так надёжно. Хотя черви и жуки так и так попользуются, цветы и мхи получат от праха особенную силу, и даже обнажённая кость со временем подарит себя камню.
   Отряд тем временем поднимался в сёдла. Коня погибшего, напротив, расседлали, приспособили под вьюки и нагрузили чужим добром в придачу к нехитрому имуществу покойника, и Тхеадатхи привязал повод к своей собственной передней луке. Всё это проделывалось с такой сноровкой и быстротой, будто их всех старательно обучали этому.
   "А отчего же нет? И обучали. Смерть - неминуемая часть бытия", - подумала рутенка.
   Далее отряд двигался на восток чуть быстрее и много тише, но особой скорби в голосах и на лицах Галина не увидела. Вернее, не увидела бы, если бы Орихалхо не подтолкнула подругу локтем в бок и не произнесла одними губами:
   - Я нарочно брала с собой тех, для кого нет плакальщиков. И всё-таки плачут. Любовь часто беременна виной.
   Галина проследила направление взгляда.
   В глазах Армени хрустальными озёрами стояли непролитые слёзы.
   
АВАНТЮРА ДЕСЯТАЯ
   Далее отряд обходился без происшествий - будто откупились от Дикого Леса за то, что согласился пропустить сквозь себя. Будто нарочно плутали, дожидаясь, пока он возьмёт пошлину. Дорога пораздвинулась, вышла из деревьев и текла ныне посреди влажных степей, испещрённых коралловыми и янтарными островами осенних деревьев. Куманика распласталась по земле широкими подушками, её костянки глянцевели в тусклой зелени, будто слипшиеся крошечные грозди. Поседевшая трава никла к земле бурыми прядями, а к усталой земле никло белесовато-голубое, совсем осеннее небо.
   Только рука Галины всё оглаживала нефритовую рукоять - в тот раз, когда от неё понадобилось действовать, собственно - сделать знак действия, девушка схватилась за менее значимый предмет.
   - А если бы мы не ели ничего, что бы лес не отдавал нам по своей воле, или вообще кормились одним своим? - спрашивала она подругу. - Мы бы прошли через него невредимо?
   - Не наверняка. Конечно, парни шли на риск, однако дело не в одном невмешательстве. Лес вовсе не жаждет безразличия. Он любит действия и зрелища тоже. И убийства, и состязания в ловкости, и песни. И то действо, что даёт пашне плодородие, а зверю мощь.
   Она выразительно указала Галине взглядом на Армени. Тот, хотя более или менее успокоился, всё никак не мог обрести душевное равновесие. Теперь Галина понимала, что те плотские вольности, которые допускали её мальчишки, были попыткой заклясть неизбежное. Принести вот такую дикарскую жертву лесу. В равной мере как и то, что, к общей и тайной радости, происходило у них с Орихалхо. Что должно было спасти от грядущей опасности.
   Не спасло. Но, может быть, в разы её уменьшило. Нет, так звучит неграмотно. В Вертдоме говорят - во много или в несколько раз.
   - Вот если бы мы убили саму убийцу, - продолжала Орихалхо, - тот же Арми убил, - то раскачали бы маховик куда сильнее. Спасибо, ты помешала. Чутьё у тебя звериное.
   - В самом деле?
   Галина выразила сомнение, однако всё больше верила тому, что ей говорят.
   "Не то плохо, что я обтёсываюсь снаружи и делаюсь способна отвечать на вызов извне. Истинная беда - в том, что я начинаю думать, как дикарка. Как представительница первобытной общины. Язычница родом из Средневековья".
   Однако штампы здесь не помогали. Этот мирок не желал вписываться ни в какие рутенские рамки.
   Со стороны запада границу никто не охранял. Собственно, она началась гораздо раньше и двигалась взад-вперёд вместе с патрулями, а тут словно рыжую полосу в траве отчертили гигантским глиняным карандашом, поставили на неё крошечные глинобитные кубики с чуть пологой крышей - и всё. Поэтому для Галины оказалось слегка неожиданным появление оттуда стражей в высоких шлемах с шишаком и перекрестьем поперёк лица, в кольчугах изящного плетения, поверх которых были надеты короткорукавные панцири из бычьей кожи с рельефным рисунком, напоминающим грудную и брюшную мускулатуру, без юбок самурайско-римского образца, но с тонкими мечами-скимитарами за парчовым кушаком, намотанным в несколько слоёв. Если "лесники" при всей дельности своего доспеха были как бы ремесленниками стычек и сражений, то эти выглядели аристократами, сыновьями лучших семейств.
   - Не Хранители. Искусники, - проговорила Орихалхо, объясняя.
   - Я думала, все с оружием...
   - Те, кто работает на войну и закон, для кого это занятие передаётся с кровью и семенем, - те хранят. А эти просто служат и развлекаются до времени своим служением. Ради того, чтобы отточить искусство владения оружием
   - Вырастут - в здешний парламент подадутся? - неловко пошутила Галина.
   Орри коротко ответила "Да" и, не дожидаясь требований, полезла доставать визы из и поясного кармана. Протянула со словами: "Улитка поднимается в гору". Тот из представителей золотой скондской молодёжи, который выступал за старшего, принял плоский свёрток, развернул, положил на ловко подставленное колено и начал листать, подсовывая уже прочитанное под стопку и мельком оглядывая лица. Наверное, сопоставляя приметы. Впрочем, отчего же не быть при королевском дворе и живописцу или граверу? Раз уж её саму, Галину. провинциальный двор снабдил чем-то типа японской укиё-э... По зрелом размышлении, немногим менее откровенной, чем они, если смотреть глазами здешних целомудренных иллами.
   Пограничник тем временем говорил:
   - Моё имя - Эбдалх ибн Навруз Наримини. Ваши - высокие сэнии Гали и Орихалхо, а также ведомый вами отряд новиков. Желаете, как написано в сопроводительных бумагах, проследовать до Сторожевых Вершин. Намереваетесь пройти нашу страну насквозь, как иголка полотно?
   - Скорее как улитка виноградный лист, - ответила Орихалхо с полуулыбкой. - Неторопливо и вбирая в себя то знание, которое бежит на нас, подобно зверю.
   Очевидно, намёк был оценен по достоинству, потому что юный страж границы на шутку не среагировал и чуть нахмурился.
   - Да, кое-то видел подобную сцену через зрительную трубку, - подтвердил он. - Разрешение для убитого здесь же, в общей стопе?
   Орри подтвердила.
   - А бумаги высокой сэньи Гали бинт Алексийа?
   Она полезла за пазуху и вынула пачку, размером едва ли не большую предыдущей.
   - Готия? О. И сама её величество молодая королева. И наполовину опальный Орден Езу. Все оставили весомый след, все приняли участие. Можно подумать, не подорожные, а верительные грамоты.
   В его тоне послышалась некая ирония.
   "Как он смеет так говорить", - подумала Галина. Но отчего-то поняла - раз говорит, то - не смеет. Но имеет полное право.
   Юноши-скондцы тем временем без особого официоза столпились, разглядывали пришельцев, должно быть, сличая портретные гравюры в документах с оригиналами. (Галина нимало не сомневалась, что каждого из её спутников снабдили бумагой, в точности такой, как та готийская - разве что чуть попроще.)
   Наконец, разглядывание прекратилось. Старший из компании собрал всё воедино, огладил по краям и отдал назад, прежде сделав им некий странный жест - прижав сначала ко лбу, потом к левой стороне груди.
   - Вы можете проследовать дальше, но рекомендую остановиться ненадолго и отдохнуть от тягот леса. С высокой рутенской сэньей хотели бы поговорить приватно. Её мнение для нас ценно, в равной мере как и общество.
   - Знакомые обороты, - ответила Галина чуть резко, - и не очень приятные. Я уже слышала похожее в городе под названием Ромалин.
   - И что - после того с вами сделали нечто дурное?
   - Да нет, пожалуй. Это как посмотреть.
   Девушка невольно улыбнулась одним краем губ. В самом деле, то весьма сомнительное приключение, которое навлёк на неё Барбе вместе с Орихалхо, издали показалось едва ли не романтичным. Ах, Барбе...
   - В таком случае, мы будем рады оказать сэнии гостеприимство от имени тех наших женщин, кои ровня ей самой.
   - Однако, - буркнула Орихалхо. - Да не упирайся - иди. Я знаю, в чём там дело, - это почти честь.
   Далее продвигались в боевом порядке: впереди Эбдалх, затем Галина, сзади весь их отряд полукровок, а замыкающими - добрая половина стражей границ.
   Домики вблизи оказались чуть больше, чем издали, но, судя по числу узких окон со средником, на две-три каморки. Эбдалх - Абдалла, что ли, подумала Галина - со всей учтивостью отворил узкую дверь, Мгновение побалансировал на самом пороге и тихо прикрыл её за спиной девушки.
   Неожиданность: зала была четырёхсветной и почти во весь размер дома. Внутри Галине показалось пустовато ровным счётом до тех пор, пока среди толстенных и по видимости дорогих ковров, на которых кое-где возлежали подушки, тусклых бронзовых ваз в пол человеческого роста и гостья не увидела двух женщин, которые заполняли собой всё пространство.
   Обширное чёрное одеяние одной и узкое, очень светлое другой дамы с одинаковой резкостью выделялись на тусклом пурпуре густого ворса. "Чёрная толстуха", как её сразу обозначила Галина, была наряжена в балахон тяжелого, маслянистого шёлка и такой же наголовник, выступающий над головой своего рода клином и ниспадающий до бёдер. Тончайшая, как на хорошем клинке, серебряная вязь шла по оторочке, подолу и вокруг узкой щели, откуда смотрели пронзительные глаза. В них тоже серебро, но живое, подумала девушка. Кисти рук, очень белых, с длинными холёными пальцами, не имели возраста. Округлые ногти были подкрашены бледно-сиреневым, глаза чуть подведены лиловым, ресницы тёмным - вот и все выразительные акценты, что были положены на внешность. Фрагмент картины, заключенной в широкое тёмное паспарту.
   Другая дама, очень стройная и гибкая в самой своей неподвижности, была так любовно укутана в многочисленные слои драгоценной кисеи, что это заставляло заподозрить под тканью полнейшую наготу. Только сверкали бледным золотом цепи, кольца и браслеты, отливали червонным золотом косы, выложенные на грудь, как на поднос, зелёным золотом - огромные глаза, что буквально сияли с нежно-смуглого лица, как лампады. Поверх причёски, если приглядеться, было брошено покрывало, похожее на тень самого себя - такое лёгкое и почти невидимое. Так, туман ближе к полудню. Совершенно нагое, вызывающе нагое лицо. Неподвижное и прекрасное вне времени.
   - Я Нарджис, то есть "Способная преодолеть пламя", - сказала Тёмная приятным драматическим сопрано. - А это Баракат, "Озарённая", - говоря, она сделала жест, как бы подманивая более молодую женщину ближе. - В её обители всё имена стараются подобрать на сию литеру.
   "Обитель? Прямо как у монахинь", - подумала Галина.
   - Мы обе старшие в своих сестринствах, - продолжала Нарджис. - Я - среди женщин иллами, Баракат - у поклонниц Баали. И весьма желали бы теснее переведаться с рутенским сюрпризом. Бумаги - одно, а свои глаза и пальцы - другое. Выбирайся из пелёнок. Да, полностью. И оружие тоже клади.
   Вот так. Не "просим тебя", не "будь так любезна", а сразу "валяй раздевайся догола". И ведь понимают, что самое главное мало кто из бойцов вывешивает поверх одёжек: оттого в такой последовательности и приказали. У Галины же помимо заветного нефрита на поясе и долгого ясеня у седла не так давно завелся метательный диск с зазубренным краем - благословение Орри. Летал он пока ещё недалеко, но сквозной рез на вкопанной в землю ветке делал отменный. Будто отполированный стеклом.
   - Вы имеете право мне указывать? - ответила девушка. - Вы, по ходу, лекари или типа того?
   Баракат, смеясь, кивнула: уяснила, мол, твой пиджин рашн во всех тонкостях. И отчего-то её улыбка примирила Галину с обстоятельством. Магия, однако.
   - Ладно, покажусь вся без остатка. Но тогда может инья Нарджис открыть передо мной хотя бы лицо? В качестве встречного жеста, вы понимаете.
   Галина демонстративно положила обе ладони на застёжку пояса и сняла его. Обмотала замшу вокруг басселарда и уложила на ковёр рядом с собой. Дамы переглянулись.
   - Заложи за собой дверь, сэниа, и обойди по кругу окна - не подсматривает ли кто за мной, - сказала Нарджис. - Больно ловки иные мужи воровать.
   "За мной - не за нами. Ни мне, ни красавице в тонких пеленах потрава не грозит. Отчего так?"
   Галина прошлась по периметру залы, мельком отгибая и бросая назад то один, то другой кружевной занавес и нарочито перекатываясь с носка на пятку и обратно: Орихалхо показала, как должен ходить настоящий следопыт. Вот чудо: стёкла - стёкла! - в доме были цельные, хотя шли волной, мелкой рябью и пузырьками: доказывали своё происхождение с легендарного острова стеклодувов, стоящего посреди солёных вод. (Как его - Мурано? Интересно, найдётся ли в Вертдоме его аналог.) Ну а чтобы ни зрители снаружи, ни актёры внутри и подавно не увидели ничего, кроме смутных очертаний, поверх натурального узора был вытравлен ещё и искусственный - морозные пальмы, ребристые стволики. "Будто зима на дворе", - подумала девушка.
   А потом она стала посередине и, не склоняя головы, начала высвобождаться из походного костюма, довольно-таки заскорузлого и пропотевшего насквозь. Одновременно с этим Нарджис отгибала с груди свой хиджаб, скатывала в гибкую трубку и, наконец, уложила на плечи, словно шаль.
   Не так молода, навскидку лет сорока пяти, и почти нехороша собой: лицо круглое, брови толстые, нос с горбинкой, ноздри круглы, шея коротка, что ещё более подчёркивается массивным, серебряным с чернью ожерельем. Волосы, часто простроченные сединой, забраны в косу и сколоты в узел высоким костяным гребнем совершенно испанского вида. Впрочем, для такой дамы приятная внешность - излишество. Все черты и детали наряда должны неприкрыто выразить идею власти.
   Галина сбросила всё с себя на пол. Распрямилась, глянула дерзко. "Гулять так гулять, ага". Узоры на полу стали совсем непонятны для прямого взгляда: не медальоны бухарского, не изысканная геометричность смирнского, не цветущий сад персидских ковров - трубы и спирали разбегающихся галактик, наполненных зародышами образов. Баракат приблизилась, обводя контуры нагого тела обеими руками и как бы вылепливая заново: чуть покатые плечи, груди, стоящие торчком, словно у малолетки, плоская талия, упругий зад, вполне пригодный для конского седла, длинные худые ноги с развитыми икрами и без желваков на той стороне, где колени норовят сомкнуться. Отвернув голову, произнесла высоким голоском нечто непонятное: явно для своей напарницы, ни для кого больше. Нарджис колыхнулась с места, но не подошла. Только очертила в воздухе, на уровне пупка, растянутый овал.
   - Вы меня изучаете, будто смотрите в служанки Энунне, - сказала Галина, пытаясь слегка поддеть обеих.
   - В сакердотесс Великой Матери ты не годишься, - серьёзно покачала головой Баракат.
   - И в нохрийские монахини тоже, я думаю, - подхватила старшая из дам. - Вот второй женой в крепкую, добрую семью тебя примут, пожалуй. И то с опаской. Знаешь, почему? Ты вбираешь, но не излучаешь. Прядёшь основу, но не ткёшь по ней. Сплетаешь внутри своего чрева разные токи, словно пребывающая в тягости.
   - Она же больна, матушка, - возразила Баракат. - И пытается защитить себя. Создать преграду.
   - Ну конечно. Видела я эту её болезнь знаешь где? И все там же видели.
   - Я что - больше не заразна? - спросила Галина, пытаясь одолеть предательскую дрожь в голосе.
   Обе дамы усмехнулись: Баракат - по-доброму, Нарджис - с известной долей яда.
   - Да нет, что есть, то уж есть, - сказала последняя. - Как и шрамы: никуда не делось, но вроде бы и не растёт. Даже рассосаться и побледнеть пробует. Вот ты собирала вертские листья, корни и травы для продажи на той стороне? Они не камни и парча, они лёгкие. Нет, я так понимаю: зато другие рутенцы додумались. Видишь ли, наши мази и настойки многое лечат, пока в самом Верте. В Рутене слабеют вчетверо, если не больше. Мы тут в Сконде расстарались, заказали похожее сырьё для снадобий в земле самого Большого Брата. Из очень хороших мест: Алтай там, Байкал, Чили, Галапагосские острова.
   - И что?
   - Да ничего. Работают немногим лучше своего забугорного. Видишь ли, все, что у вас растёт и цветёт, потеряло давнюю силу, да и земля у вас никакая. А у нас тут по-прежнему заповедное место. И воздух, и почва, и то, что на ней произрастает. Так что пока тебя не прогнали из Вертдома, лечись хорошенько, авось долго протянешь. Облачайся назад.
   Баракат подняла с ковра охапку, протянула вперёд на вытянутых руках:
   - Прекрасный у тебя кинжал. Насчёт той игрушки, что во внутреннем кармане, право, я не знаток, но похоже не на морянскую - на аламутийскую работу. Но вот нефрит - это редкость. Одна из нас не отказалась бы обрести такой, только подобное даруется лишь богиней. Или богом. Ты знаешь, что твой клинок не закалён как должно?
   "Снова какое-то суеверие", - Галина сдвинула брови, задумалась. Спросила:
   - Что сэния, инья...
   - Правильно, хоть и слегка устарело, - игна. По говорам - инья, игниа. Да, у меня тоже есть дети.
   - Что высокая игна Баракат имеет в виду? Чем ешё положено оросить мой кинжал, помимо крови и семени?
   - Молоком, - ответила та, и Нарджис согласно кивнула. - Своим материнским молоком.
   - А если я не рожу?
   - Тогда ты не родишь, - улыбнулась женщина. - Бери своё, что стала?
   Под изучающими взглядами Галина привела себя в порядок: медленно, напоказ, так же, как выставлялась с той самой походкой бывалого человека. Навряд ли кого обманула, подумалось ей.
   - Могу ли я, невежда, спросить, кто вы обе? - произнесла напоследок.
   - Можешь, - ответила Нарджис. - Я первый голос в совете замужних города Скон-Дархан, нашей столицы. Милая Баракат - одна из триады, ныне возглавляющей союз Дочерей Энунны в том же граде. Это не назначение, лишь бросок игральных костей и великая честь. Вот видишь, какой интерес во всех нас пробудила блудная дочь Рутена.
   - Понимаю, - кивнула девушка. На самом деле понимала она самую малость. Отчего-то здешняя община пыталась приманить её к себе, но выбрала провальную тактику? Или преуспела непонятно в чём?
   - Теперь вы отпускаете меня? Больше я ни для чего вам не понадоблюсь?
   - Как знать. Неохота заглядывать вперёд слишком далеко, - ответила Нарджис. - Впрочем, вот у игны Баракат есть для тебя нечто вроде письмеца, переданного вместе с той лекарской посылкой. Из той же котомки, что и книга святого Филиппа Рутенца, но послабее духом. Сочинитель объяснил, что в Рутене этот жанр зовётся фантастикой и художественным прогнозом, так вроде бы.
   - Это выдумка на тему Белой Хвори, - пояснила Баракат. - Такая, что вселяет надежду.
   Она запустила руку за покрывала и вынула цилиндр из темно-коричневого дерева. Вложила в руку девушке со словами:
   - Прочти на досуге. И будь невредима на всех путях.
   Люди и кони давно уже дожидались её на дальней окраине заставы: Орихалхо сочла, что задержали подругу уж слишком долго и теперь стоило бы наверстать упущенное время.
   Дорога выпрямилась, поднялась на насыпь и пролегала теперь между сплошных садов. Плоды были уже почти все собраны, но даже по окраинам дорог можно было, протянув руку, сорвать чуть перезревшее и как бы наполненное светом яблоко, присохший к косточке медовый чернослив, а то и грушу, которую пальцы, если не остеречься, протыкали едва ли не насквозь.
   - Это сады для всех. В пору любования цветом гостей осматривают и предупреждают, чтобы не шумели, - от этого падают завязи. Когда урожай тех или иных плодов созревает, можно дать мелкую монетку и отдыхать внутри хоть целый день, а за другую - переночевать. Все, что сумеешь достать с ветвей и съесть, - твоё. Нельзя только жадничать и ломать ветки, - суховато объяснял Тхеадатхи.
   - А кто окучивает землю, опрыскивает от сорняков и вредителей? - спросила Галина. - Ухаживает?
   - Вольные садовники, мелкие бандиты, что отбывают наказание, и те, кто пожелает купить себе побольше фруктов, - пожал он плечами. - Бывает по-всякому.
   Естественно, на первой же стоянке - дело шло к ужину и ночлегу - Галина вытащила цилиндр из внутреннего кармана и рулончик из футляра.
   То была рукопись на хорошей гладкой бумаге цвета слоновой кости: перо и чертёжная тушь, густо-бордовая и тёмно-синяя. Кто уж из её русских сородичей расстарался на эти росчерки, повороты и нажимы, было непонятно. Может быть, для него переписывал какой-нибудь упёртый каллиграф из тех, что водятся пока в Иране или Китае? Да нет вроде. На кириллицу и устав с полууставом буквы были уж точно не похожи. Непонятки сплошные, в общем. Читалось, тем не менее, это легко.
   Вот что было в том письме:
   
   "Господи, ну что за уродка, - думал отец, развёртывая ноут таким образом, чтобы голография мужчины, плавающая над экраном, во всей красе показалась на той стороне защитного пузыря: на случай, если принимающий монитор окажется выключен. - Когтистые птичьи лапы вместо рук, толстые стёкла очков вместо изящных корректирующих линз, комки слуховых протезов по обеим сторонам головы, редкие полуседые космы и эта жуткая бугристая кожа в белесых пятнах. Лик льва - или скорее львицы".
   Дочь его была заражена, как и практически все женщины на Земле. Особая разновидность вялотекущей лепры, "Белая Болезнь", что названа так с лёгкой руки Карела Чапека. Бацилла передаётся через мужчин в результате контактов особого рода, но поражает лишь противоположный пол. Так сказать, гемофилия наоборот. Наследственным заболеванием, однако, в отличие от последней не является и никаким медикаментам не поддаётся в принципе. Женщина до того, как умереть в возрасте, который раньше называли цветущим, успевает зачать от одного до девяти младенцев. А потом её луна окончательно переходит в ущербную фазу: с каждым новым дитятей нечто резко подламывается в самой матери - и так до самого её конца. Появившиеся на свет мальчики по внешней видимости здоровы, девочки с самого момента зачатия инфицированы отцом и, стало быть, уже больны в латентной форме, которая неминуемо даст о себе знать впоследствии. Но всё же какое-никакое, а продолжение жизни на планете.
   - Вот, Машуня, - говорит отец, не поднимая головы и стараясь не видеть то, что находится по другую сторону границы. - Новый претендент на твою руку.
   - И свободу, - вставляет женщина будто бы про себя. Отец невозмутимо продолжает:
   - Красив, спортивен, характером покладист. Если не мультимиллионер, то весьма близок к этому. Собственный остров на Средиземном море, девственные леса, разработки поделочного мрамора и кварцитов, уже выправлено разрешение на строительство особняка для тебя, где ты можешь родить и воспитать мне внуков.
   - Не воспитать. И не внучек, - говорит Мария чуть хрипловато - связки горла тоже поражены некрозом, скайп явно отлажен так, чтобы это не корректировать. - Их сразу берут в... скажем, заповедник и ставят на искусственное вскармливание. Легион будущих невест.
   - Ну...да, - отвечает отец. Видно, что эти споры порядком ему надоели, как и казённый медицинский лексикон, который пропитывает их, как особого рода смазка. - Ты должна понять, насколько важно укрепить в девочках жизнь.
   - Почему бы вам не выращивать оплодотворённые клетки в пробирке и не доводить до ума в кювезе? Нанотехнологии и расшифровка генома вроде бы такое позволяют. Или не попросить об услуге тех из нас, кто ещё здоров и на воле?
   - Сама знаешь, что ин витро получаются стерильные особи... Люди. Так действует Белая Хворь. А те из вас, кто в латентной фазе, не поддаются...
   - На сексуальное насилие. Обучились защищать себя от заразы извне. Для того собираются вместе в коммуны, налаживают партнёрство, овладевают оружием и боевыми техниками. Отловленных поодиночке и укрощённых власти вынуждены прятать под такой колпак, как этот. И не отрываясь следить, чтобы не покончили с собой и ребёнком. Такая вот политкорректность.
   - Причём тут политкорректность? Они бунтарки. Эгоистки. Если уж ты родилась женщиной - будь добра соответствовать сценарию.
   "В тюрьмах "колпаки" не такие, - думает отец, почти машинально проговаривая ртом гладкие фразы. - Обычное силовое поле, которым манипулируют снаружи. А у моей доченьки с подругами как бы не мономолекулярная мембрана с хитроумной входной диафрагмой и управлением изнутри. И чёрт знает откуда появилась на замену прежней".
   - Папа, говори спасибо, что я с тобой пока общаюсь, - гневно шепчет Мари. - Интересы коллектива - одно, торговля своими детьми - другое. Мы тут все решили жить и умереть так, как нам хочется, а не на благо чему-то там в особо крупных размерах. Когда в твоём теле постепенно истощаются все пять чувств, шестому, то есть патриотизму, некуда внедриться.
   Захлопывает ноутбук, не дожидаясь, пока отец сделает то же. Поднимается, тяжело опираясь на костыль, вешает плоскую сумку через плечо. И уходит шаркающей старческой походкой.
   Снаружи восемьдесят пять, внутри двадцать один с небольшим.
   
   Когда один за одним умирают нервы, ступень за ступенью ухудшается слух, падает зоркость, становится безвкусной любая пища, благовоние делается равным зловонию, а скрюченные будто в пароксизме пальцы - этакие клещи! - в равной степени легко управляются с углекислым льдом и мерцающими углями болгар-нестинаров, необработанной акульей шагренью и скользким, как вода, шёлком; когда от той пятерицы, в рамках которой человек познаёт мир, остаются несвязные тени, ты совсем иначе понимаешь великие строки Гумилёва:
Так век за веком - скоро ли, Господь? -
Под скальпелем природы и искусства
Кричит наш дух, изнемогает плоть,
Рождая орган для шестого чувства.
   Природа - конечно, она такая и есть. Дама резкая и крутая, будто штопор. Искусство? Ну, не совсем оно. Тот элитный особнячок, который люди построили для себя из отборных кирпичиков натуры. Культурный анклав человечества. Великий немой, который отчего-то взял - и вступил в диалог со всеземельными лишенками. Как это? "Дух Мой оставляю вам. Дух Мой даю вам. Да не смутится сердце ваше и не устрашится". Цитата неточная, ибо Книгу цитировали по памяти. Однако действовала на входе и выходе безотказно.
   Сначала им всем ещё была необходима усиленная преграда между собой и видимостью тварного мира, данной в ощущениях: бионано(как их)механические окуляры-телескопы, гигабайтные "пентиумы" за каждой ушной раковиной, встроенные в плоть анализаторы и манипуляторы. Чтобы не оглушило потусторонними впечатлениями, когда они начнут проявляться. Но однажды, около года назад, Мария враз, легко и со всей очевидностью поняла, как обойти фатальную заразу по кривой. И почти одновременно с этим - как необходимо перестроить защитную оболочку над островом, чтобы та пропускала вовнутрь лишь то, чему рады обитательницы. Эфирный свет. Бесплотные голоса. Силу, которую, хоть и казалась неисчерпаемой, жаль было тратить на своё бренное. Пелены, паутины и связи, для которых не находится слов в языке людей. Пищу, что лишь по ошибке считается нематериальной. Иногда и очень редко - телесные оболочки тех людей, которым можно доверить самую главную женскую тайну.
   А за Мари узнали это другие пленницы Нео-Молокаев.
   Женщина дожидается, пока родитель напоследок вздохнёт над своей неудавшейся рекламной акцией (какой по счёту - оба давно сбились), и с полным чувством своего мужского достоинства двинется по обрывистому склону атолла. Там, на песке, ждёт его личный гироплан, изящная винтовая машинка с горизонтальным взлётом и небольшим динамическим потолком. Безвредная для них, здешних обитательниц, и довольно-таки безопасная для самого отца - благодаря их же скрытным усилиям.
   Потом она откладывает в сторону комп-разговорник, палку - и чётким, молодым шагом двигается внутрь тех нарядных джунглей, в которые за последние годы обратился их коралловый островок. Мимо бараков и библиотеки, аккуратно выбеленных извёсткой, и медицинского корпуса, крашенного в лимонный цвет. Вдыхая терпко-сладкие ароматы трав, цветущих кустов и деревьев: раскидистых семиметровых плюмерий, таких же белых и жёлтых, как дома, ало-розовых кустов гибискуса, орхидей, что дерзновенно карабкаются даже на ветви мангровой рощицы и полощут корни в озёрной воде.
   Гладь здешнего внутреннего моря отражает многие радуги, что загораются, меркнут, снова вспыхивают и перекрещиваются под разными углами. Так выдаёт себя мембрана номер два, потайная и куда более мощная, чем та, что снаружи. Чтобы она пропустила внутрь, женщине приходится освободиться от всех тряпок, кроме тончайшего парео или сари, и пропустить себя через особый шлюз. Обрушенной сверху дезинфекции хватает на час, можно растянуть эффект и на два, но грех рисковать своим будущим.
   Внутри будто гигантский паук заткал всю лагуну от края до края, и в его сетях, мягко подталкиваемые волной, колышутся полупрозрачные капсулы. Или яйца. Или колыбели.
      На пляж вытащены узкие, как стрела, челны, тут же в беспорядке разбросаны фантастически нарядные поделки из раковин, кокосовой скорлупы, пальмовых листьев и коры. Всё точёное, полированное, крашенное в цвета самих тропиков. Игрушки, которые старшие ладят для младших.
      Девочка-сторож лет десяти-одиннадцати, смугленькая, с гладкой кожей, по-обезьяньи ловко спрыгнула с навеса, прицепленного едва ли не под самой кроной, обеими руками изобразила воздушный поцелуй:
   - Как чудесно, Мари, что ты пришла! Твоя Руати сегодня утром сложила свою первую фразу, представляешь? И длинную какую! Приподнялась на ручках в колыбельке, уселась покрепче и запела: "Зачерпну ковшом Молочный Путь, напоюсь лунячьим молоком, чтобы мне, летучей, не свернуть на пути в планет привольный дом".
   - А не стихами она может? - смеётся Мари. Её голос на несколько тонов понизился по сравнению с прошлым разговором и звучит ныне чистым грудным контральто. Хрипота куда-то исчезла вместе с понурой осанкой и видом предельной немощи.
   - Это успеется, - весело говорит девочка.- Главное - начало положено. Вот она, смотри, снова приподнимается, хлопает в ладоши. Уже заметила маму. Может, дать тебе на руки?
   - Не нужно сейчас, - смущённо отвечает женщина. - Добро бы одна была, так ведь эта малявка и с прочими юными девицами вовсю копошится и тискается.
   - Они же все чистые, как вода в роднике.
   - Так ведь не я. Меня это рождение не исцелило, - с лёгкой грустью отвечает Мари. - Жизнь продлит, может статься. Но ведь это не очень важно, правда?
   Они не обсуждают между собой того, что на самом деле важно. Что девочки, появившиеся на свет благодаря подсказанному извне партеногенезу, - вовсе не клоны и не слепки с мам даже по внешности. А внутри...
   В четыре-пять месяцев их речь уже можно понять без особого труда. В шесть они с плаванья, барахтанья и ползанья переходят на ходьбу, вернее, на бег. В семь - познают первоначальные буквы и наиглавнейшие слова. Они пьют солнечный свет и дышат луной. Любое знание проникает в них так же легко, как горный воздух в лёгкие. Эти создания мало поддаются хвори и практически не знают утомления, они красивы, ловки, грациозны и небывало сильны. Они почти не страдают от зноя и мороза: возможно, поэтому всецелая нагота беспокоит их не больше, чем в те благие времена, когда до Гаваики и подобных мест ещё не добрались христианские миссионеры.
   Старшие из девушек уже прекрасно осознают, для чего появились на свет. Здесь и в других таких же запретных, запредельных анклавах, разбросанных по всему миру, вестницы готовятся выйти из своих магических оболочек, чтобы передать истосковавшемуся без них человечеству свою священную природу.
   Изначальную природу человека.
   И, поистине, это будет самое лучшее, самое бескровное завоевание на свете.
   
   - И что это такое? - спросила Орихалхо, с некоей фамильярностью заглядывая Галине за плечо.
   - Да так. Извечно русская мечта о том, как с полного писца содрать шкурку и пошить себе зимний тулупчик.
   - ???
   - Прости, - Галина невольно улыбнулась обескураженному виду подруги. - Сорвалась на многоэтажный жаргон. Песец или искажённо писец - это не тот, кто пишет, а пушной зверёк, северная лиса. Почему-то полным песцом называют конец света. А еще у нас говорят - делить шкуру неубитого медведя. Это если кто-то рассчитывает прибыль с дела, которое вряд ли завершится успехом. В смысле напрасных хлопот. Ну вот, в Рутене свирепствует болезнь, что косит женщин как траву, а кое-кто, похоже, возмечтал о нашем царстве.
   - Да я не о том, - по виду Орри казалось, что она еле сдерживается, чтобы не оборвать разглагольствования подруги. - Эту цидулку уже добрая половина Вертдома знает. Разошлась в многочисленных копиях. Только что имели в виду здешние управительницы, когда передавали тебе образец кайлатской работы?
   Теперь немой вопрос отразился на лице уже Галины.
   - Кайлат - одна из пограничных крепостей, которые держат край вертдомской... ойкумены, - стала объяснять Орихалхо. Земные мистические термины были явно ей непривычны. - Один из гостей моего сьёра... В общем, некий рутенец говорил мне, что так, Кайлат или Кайлас, именуется святая гора посреди горного хребта Гхималайя.
   - Гималаи, знаю, - вставила Галина.
   - Одна из немногих обителей, где учат красивому письму. У тебя образец, кстати, по виду совсем простой, именно по этой простоте и узнаваемый. Ни единой лишней черты. Намётанный глаз распознаёт такое с одного взгляда.
   - И что с того? Мне полагается реагировать, по выбору, на почерк. На содержание сказки. На сам факт почётного дарения. Или на что иное?
   - А вот ты одна только и можешь решить. И никто другой за тебя. Так определяется твоё предназначение.
   Галина сердито рассмеялась:
   - Ещё и это на мою голову. Уже решили, что в божьи проститутки я не гожусь, на добродетельную супругу тяну еле-еле, а лечить меня - только силы и деньги тратить.
   - Кто решил? Эти две игньи, которые приехали ради одной тебя?
   Орри произнесла титулы с лёгким прононсом и на готийский манер: вроде как и уважение высказала, и посмеялась, чтобы подруга не пугалась так. Потому что чем страшней казалось Галине, тем нахальней она себя держала.
   - Они, разумеется, - морянка вынула лист из Галининых пальцев, скрутила в рулончик, сунула в футляр. - Знаешь, я ещё сама почитаю. Стиль уж больно у него хорош.
   - У кого?
   - Да у пушного зверька твоего, естественно. Ох, погоди. Там что-то мешается. Ты, наверное, спутала его с подкладкой.
   Морянка вытащила образец каллиграфии назад и засунула в глотку футляра два пальца, вытянутые наподобие щипцов. Повозилась там - и вызволила ещё один листок, свёрнутый в трубку.
   - Так это возвратная рукопись, - разочарованно проговорила Галина. - То есть она вроде бы подарена кому-то в Москве, чтобы вертдомцы набегали на неё, как на приманку. Саму её я, понятно, не видела, но в книжке Армана Шпинеля есть оттуда небольшой кусок. Именно этот. Я его буквально наизусть помню! Об одном путешествии деда и внука.
   - В самом деле? - морянка развернула бумагу. Цветом что дубовый лист поздней осенью, оттого и не была замечена сразу. Буквы выведены чернилами древнего мастерства: настой дубовых же орешков на ржавых гвоздях. Конечно, и то, и другое - стилизация.
   "Скондийские хребты и вершины обладают свойством красть расстояние и умалять время. Тебе кажется, что ты рядом с ними - а предстоит ещё неделя трудного пути. Ты теряешь всякую надежду увидеть горы - и как раз в этот момент одна из них обрушивается на твой взор всею замшелой тяжестью.
   Наши крепости так же непохожи на западные твердыни, как скондийские горы - на холмистые равнины вокруг Фрайбурга и даже Вробурга, водружённого на мощное каменное основание. Тамошние замки горделиво попирают землю своими круглыми зубчатыми башнями и выложенными по ниточке стенами и до самого малого камешка в обводе оконного проёма или бойницы не прячут своей рукотворности. В Скондии служат крепостями сами горы и горные перевалы. Полые внутри скалы и циклопические перемычки между ними, туннели, прорытые в граните и базальте гигантским земляным червем. Его отрыжка: невероятные массы туфа, мела или известняка, которые уж давно успели зарасти травой и кустарником, а то и деревьями, и принять свой естественный вид. Подземелья, созданные человеческим трудом, который лишь довершил и укрепил то, что создано глубинными потоками. Кровеносные жилы и грубая кожа нашей матери Геоны. Самого матернего тела эта деятельность не коснулась, оттого люди, я так думаю, кажутся ей дерзкими букашками, которые точат свои ходы в коре мирового древа. Однако если сам человек, подобный мне и моему внуку Моргэйну, Мору, глядит на эти ослепительно белые навершия крепостей, венцы гор, уподобившие себя вечному снегу и льду, - то они превозмогают его робость и крадут всё смирение. Цитадели сии названы достойно своей мощи: Аламут, Эребус, Машиаф, Русафа, Кхаваби, Кайлат, Маникъа, Кракен, Ас-Сагр, Сентегир. Именами горных пиков и кряжей".
   - Красиво, - подытожила Орри, сделав паузу.
   - Да, но или память у меня не такая точная, либо переписчик кое-что изменил. Как помню, там не было про Моргэйна: только про довольно безличное дитя. Хотя и ясно было, кто оно.
   - Да. Но ты знаешь, кто там встретил их обоих в небольшой крепости Ас-Сагр? Белый шайх Яхья ибн-Юсуф из Братства Чистоты. Морянин-полукровка, за которым в те времена не признавали даже пола. Я ведь говорила тебе и повторяю: не любят тех, кто встаёт между мирами. Они, по-вашему - ни пава, ни ворона. Обыкновенный полуморянин не зачинает, не всякого и всякую может и оплодотворить, - это граница между ним и его соплеменниками. Такая же наполовину морянка неспособна заменить собой убитого мужа. До недавних пор не было таким иных мест, кроме самых опасных. Куда там! До сего времени кличут их ублюдками монахов-ассизцев, впервые благословивших смешанные браки вместе с их плодами. Что оскорбительно вдвойне - братья ведь соблюдают обет целомудрия. Вот поэтому кхафха-морхион искони находили себе пристанище в тех местах Верта, на которые никто не претендовал. На дальнем востоке Сконда, про который распускали слухи, что твои рутенцы заходят туда, как к себе домой.
   - Вот как? Я думала, наоборот. Именно оттуда мой народ прыгает в воду.
   - Этого не было вначале. Это стало так, когда Братство Чистоты повернуло своё лицо к морянам с их необыкновенными талантами. Проклятые и благословенные - у них от природы получалось пересекать границу между мирами в своём радужном, своём северном мире.
   И когда кхафха-морхион обучили тому, что преподают каждому здоровому землянскому скондцу, они смогли перекрыть границу. Собственно, не совсем так: направить копьё в сторону, обратную прежней. Так что война не могла прийти оттуда и сама по себе угасла.
   - А почему нечистокровные ба-нэсхин?
   - Чистая кровь так явно непохожа ни на одну рутенскую расу.
   - То есть Верт, помимо прочего, шпионит за Большой Землёй?
   - Умна и догадлива. Через все логические цепи скачешь. Да конечно, понемногу: ты ведь понимаешь, как вы для нас опасны.
   - На что мне обидеться: на опасность или на "вы"?
   - Да на что хочешь, - чтобы смягчить свои слова, Орри приобняла Галину за шею. - Дело не в том. Ты ведь знаешь, что и у твоих соплеменников бывают муженщины, женомужи и множество иных оттенков?
   - Ну, мы не любим признавать такое. По закону просто: можешь в принципе родить - женщина, остальные - мужчины.
   - Ха! Вот бы сюда, в Верт, этих ваших законников! А пуще того в Морскую Обитель или Сконд. Но о чём бишь я? В замке Ас-Сагр именно шайх Яхья был учителем отрока Мора. Дед его не знал всего и не видел. Но когда смотрит небо - смотрят и люди. Моргэйн был почти что юным мужем, а шайх - исключением изо всех правил. Однажды они сошлись...
   - Орри, довольно.
   - Я лишь хочу растолковать тебе насчёт переписчика...
   - Довольно, говорю.
   
   Много позже Галина укоряла себя, что поддалась чисто земному фарисейству и полезла со своим уставом в чужой... нет, не монастырь. В чужую твердыню. Взялась с порога осуждать иной образ мыслей.
   Но, возможно, некто наверху решил за неё, что не нуждается она в предварениях и предупреждениях друга? И та почти болезненная судорога, что после слова "сошлись" началась в животе и плавно спустилась книзу, была послана как знак?
   Потому что Орихалхо прочла выражение глаз рутенки по-своему.
   - Я что хотела сказать до того, как увидела твои бумаги, - сказала она. - Малыш Армени... Он крепится изо всех сил, но ему очень плохо. Нельзя до бесконечности прятать от него всё острое. Ты госпожа стихий и душа отряда. Он вовсе не мужеложец - просто юность выбирает из доступного ей. Иди к нему и подари часть моей исконной доли.
   Тогда высокая сэния, взысканная вниманием жён куда более значимых, чем сама она, пошла, и подошла к тоскующему тяжко, и сказала утешительные слова. И случилось между ними обоими то, что случилось.
   
________________________________________

 АВАНТЮРА ДЕСЯТАЯ
   Далее отряд обходился без происшествий - будто откупились от Дикого Леса за то, что согласился пропустить сквозь себя. Будто нарочно плутали, дожидаясь, пока он возьмёт пошлину. Дорога пораздвинулась, вышла из деревьев и текла ныне посреди влажных степей, испещрённых коралловыми и янтарными островами осенних деревьев. Куманика распласталась по земле широкими подушками, её костянки глянцевели в тусклой зелени, будто слипшиеся крошечные грозди. Поседевшая трава никла к земле бурыми прядями, а к усталой земле никло белесовато-голубое, совсем осеннее небо.
   Только рука Галины всё оглаживала нефритовую рукоять - в тот раз, когда от неё понадобилось действовать, собственно - сделать знак действия, девушка схватилась за менее значимый предмет.
   - А если бы мы не ели ничего, что бы лес не отдавал нам по своей воле, или вообще кормились одним своим? - спрашивала она подругу. - Мы бы прошли через него невредимо?
   - Не наверняка. Конечно, парни шли на риск, однако дело не в одном невмешательстве. Лес вовсе не жаждет безразличия. Он любит действия и зрелища тоже. И убийства, и состязания в ловкости, и песни. И то действо, что даёт пашне плодородие, а зверю мощь.
   Она выразительно указала Галине взглядом на Армени. Тот, хотя более или менее успокоился, всё никак не мог обрести душевное равновесие. Теперь Галина понимала, что те плотские вольности, которые допускали её мальчишки, были попыткой заклясть неизбежное. Принести вот такую дикарскую жертву лесу. В равной мере как и то, что, к общей и тайной радости, происходило у них с Орихалхо. Что должно было спасти от грядущей опасности.
   Не спасло. Но, может быть, в разы её уменьшило. Нет, так звучит неграмотно. В Вертдоме говорят - во много или в несколько раз.
   - Вот если бы мы убили саму убийцу, - продолжала Орихалхо, - тот же Арми убил, - то раскачали бы маховик куда сильнее. Спасибо, ты помешала. Чутьё у тебя звериное.
   - В самом деле?
   Галина выразила сомнение, однако всё больше верила тому, что ей говорят.
   "Не то плохо, что я обтёсываюсь снаружи и делаюсь способна отвечать на вызов извне. Истинная беда - в том, что я начинаю думать, как дикарка. Как представительница первобытной общины. Язычница родом из Средневековья".
   Однако штампы здесь не помогали. Этот мирок не желал вписываться ни в какие рутенские рамки.
   Со стороны запада границу никто не охранял. Собственно, она началась гораздо раньше и двигалась взад-вперёд вместе с патрулями, а тут словно рыжую полосу в траве отчертили гигантским глиняным карандашом, поставили на неё крошечные глинобитные кубики с чуть пологой крышей - и всё. Поэтому для Галины оказалось слегка неожиданным появление оттуда стражей в высоких шлемах с шишаком и перекрестьем поперёк лица, в кольчугах изящного плетения, поверх которых были надеты короткорукавные панцири из бычьей кожи с рельефным рисунком, напоминающим грудную и брюшную мускулатуру, без юбок самурайско-римского образца, но с тонкими мечами-скимитарами за парчовым кушаком, намотанным в несколько слоёв. Если "лесники" при всей дельности своего доспеха были как бы ремесленниками стычек и сражений, то эти выглядели аристократами, сыновьями лучших семейств.
   - Не Хранители. Искусники, - проговорила Орихалхо, объясняя.
   - Я думала, все с оружием...
   - Те, кто работает на войну и закон, для кого это занятие передаётся с кровью и семенем, - те хранят. А эти просто служат и развлекаются до времени своим служением. Ради того, чтобы отточить искусство владения оружием
   - Вырастут - в здешний парламент подадутся? - неловко пошутила Галина.
   Орри коротко ответила "Да" и, не дожидаясь требований, полезла доставать визы из и поясного кармана. Протянула со словами: "Улитка поднимается в гору". Тот из представителей золотой скондской молодёжи, который выступал за старшего, принял плоский свёрток, развернул, положил на ловко подставленное колено и начал листать, подсовывая уже прочитанное под стопку и мельком оглядывая лица. Наверное, сопоставляя приметы. Впрочем, отчего же не быть при королевском дворе и живописцу или граверу? Раз уж её саму, Галину. провинциальный двор снабдил чем-то типа японской укиё-э... По зрелом размышлении, немногим менее откровенной, чем они, если смотреть глазами здешних целомудренных иллами.
   Пограничник тем временем говорил:
   - Моё имя - Эбдалх ибн Навруз Наримини. Ваши - высокие сэнии Гали и Орихалхо, а также ведомый вами отряд новиков. Желаете, как написано в сопроводительных бумагах, проследовать до Сторожевых Вершин. Намереваетесь пройти нашу страну насквозь, как иголка полотно?
   - Скорее как улитка виноградный лист, - ответила Орихалхо с полуулыбкой. - Неторопливо и вбирая в себя то знание, которое бежит на нас, подобно зверю.
   Очевидно, намёк был оценен по достоинству, потому что юный страж границы на шутку не среагировал и чуть нахмурился.
   - Да, кое-то видел подобную сцену через зрительную трубку, - подтвердил он. - Разрешение для убитого здесь же, в общей стопе?
   Орри подтвердила.
   - А бумаги высокой сэньи Гали бинт Алексийа?
   Она полезла за пазуху и вынула пачку, размером едва ли не большую предыдущей.
   - Готия? О. И сама её величество молодая королева. И наполовину опальный Орден Езу. Все оставили весомый след, все приняли участие. Можно подумать, не подорожные, а верительные грамоты.
   В его тоне послышалась некая ирония.
   "Как он смеет так говорить", - подумала Галина. Но отчего-то поняла - раз говорит, то - не смеет. Но имеет полное право.
   Юноши-скондцы тем временем без особого официоза столпились, разглядывали пришельцев, должно быть, сличая портретные гравюры в документах с оригиналами. (Галина нимало не сомневалась, что каждого из её спутников снабдили бумагой, в точности такой, как та готийская - разве что чуть попроще.)
   Наконец, разглядывание прекратилось. Старший из компании собрал всё воедино, огладил по краям и отдал назад, прежде сделав им некий странный жест - прижав сначала ко лбу, потом к левой стороне груди.
   - Вы можете проследовать дальше, но рекомендую остановиться ненадолго и отдохнуть от тягот леса. С высокой рутенской сэньей хотели бы поговорить приватно. Её мнение для нас ценно, в равной мере как и общество.
   - Знакомые обороты, - ответила Галина чуть резко, - и не очень приятные. Я уже слышала похожее в городе под названием Ромалин.
   - И что - после того с вами сделали нечто дурное?
   - Да нет, пожалуй. Это как посмотреть.
   Девушка невольно улыбнулась одним краем губ. В самом деле, то весьма сомнительное приключение, которое навлёк на неё Барбе вместе с Орихалхо, издали показалось едва ли не романтичным. Ах, Барбе...
   - В таком случае, мы будем рады оказать сэнии гостеприимство от имени тех наших женщин, кои ровня ей самой.
   - Однако, - буркнула Орихалхо. - Да не упирайся - иди. Я знаю, в чём там дело, - это почти честь.
   Далее продвигались в боевом порядке: впереди Эбдалх, затем Галина, сзади весь их отряд полукровок, а замыкающими - добрая половина стражей границ.
   Домики вблизи оказались чуть больше, чем издали, но, судя по числу узких окон со средником, на две-три каморки. Эбдалх - Абдалла, что ли, подумала Галина - со всей учтивостью отворил узкую дверь, Мгновение побалансировал на самом пороге и тихо прикрыл её за спиной девушки.
   Неожиданность: зала была четырёхсветной и почти во весь размер дома. Внутри Галине показалось пустовато ровным счётом до тех пор, пока среди толстенных и по видимости дорогих ковров, на которых кое-где возлежали подушки, тусклых бронзовых ваз в пол человеческого роста и гостья не увидела двух женщин, которые заполняли собой всё пространство.
   Обширное чёрное одеяние одной и узкое, очень светлое другой дамы с одинаковой резкостью выделялись на тусклом пурпуре густого ворса. "Чёрная толстуха", как её сразу обозначила Галина, была наряжена в балахон тяжелого, маслянистого шёлка и такой же наголовник, выступающий над головой своего рода клином и ниспадающий до бёдер. Тончайшая, как на хорошем клинке, серебряная вязь шла по оторочке, подолу и вокруг узкой щели, откуда смотрели пронзительные глаза. В них тоже серебро, но живое, подумала девушка. Кисти рук, очень белых, с длинными холёными пальцами, не имели возраста. Округлые ногти были подкрашены бледно-сиреневым, глаза чуть подведены лиловым, ресницы тёмным - вот и все выразительные акценты, что были положены на внешность. Фрагмент картины, заключенной в широкое тёмное паспарту.
   Другая дама, очень стройная и гибкая в самой своей неподвижности, была так любовно укутана в многочисленные слои драгоценной кисеи, что это заставляло заподозрить под тканью полнейшую наготу. Только сверкали бледным золотом цепи, кольца и браслеты, отливали червонным золотом косы, выложенные на грудь, как на поднос, зелёным золотом - огромные глаза, что буквально сияли с нежно-смуглого лица, как лампады. Поверх причёски, если приглядеться, было брошено покрывало, похожее на тень самого себя - такое лёгкое и почти невидимое. Так, туман ближе к полудню. Совершенно нагое, вызывающе нагое лицо. Неподвижное и прекрасное вне времени.
   - Я Нарджис, то есть "Способная преодолеть пламя", - сказала Тёмная приятным драматическим сопрано. - А это Баракат, "Озарённая", - говоря, она сделала жест, как бы подманивая более молодую женщину ближе. - В её обители всё имена стараются подобрать на сию литеру.
   "Обитель? Прямо как у монахинь", - подумала Галина.
   - Мы обе старшие в своих сестринствах, - продолжала Нарджис. - Я - среди женщин иллами, Баракат - у поклонниц Баали. И весьма желали бы теснее переведаться с рутенским сюрпризом. Бумаги - одно, а свои глаза и пальцы - другое. Выбирайся из пелёнок. Да, полностью. И оружие тоже клади.
   Вот так. Не "просим тебя", не "будь так любезна", а сразу "валяй раздевайся догола". И ведь понимают, что самое главное мало кто из бойцов вывешивает поверх одёжек: оттого в такой последовательности и приказали. У Галины же помимо заветного нефрита на поясе и долгого ясеня у седла не так давно завелся метательный диск с зазубренным краем - благословение Орри. Летал он пока ещё недалеко, но сквозной рез на вкопанной в землю ветке делал отменный. Будто отполированный стеклом.
   - Вы имеете право мне указывать? - ответила девушка. - Вы, по ходу, лекари или типа того?
   Баракат, смеясь, кивнула: уяснила, мол, твой пиджин рашн во всех тонкостях. И отчего-то её улыбка примирила Галину с обстоятельством. Магия, однако.
   - Ладно, покажусь вся без остатка. Но тогда может инья Нарджис открыть передо мной хотя бы лицо? В качестве встречного жеста, вы понимаете.
   Галина демонстративно положила обе ладони на застёжку пояса и сняла его. Обмотала замшу вокруг басселарда и уложила на ковёр рядом с собой. Дамы переглянулись.
   - Заложи за собой дверь, сэниа, и обойди по кругу окна - не подсматривает ли кто за мной, - сказала Нарджис. - Больно ловки иные мужи воровать.
   "За мной - не за нами. Ни мне, ни красавице в тонких пеленах потрава не грозит. Отчего так?"
   Галина прошлась по периметру залы, мельком отгибая и бросая назад то один, то другой кружевной занавес и нарочито перекатываясь с носка на пятку и обратно: Орихалхо показала, как должен ходить настоящий следопыт. Вот чудо: стёкла - стёкла! - в доме были цельные, хотя шли волной, мелкой рябью и пузырьками: доказывали своё происхождение с легендарного острова стеклодувов, стоящего посреди солёных вод. (Как его - Мурано? Интересно, найдётся ли в Вертдоме его аналог.) Ну а чтобы ни зрители снаружи, ни актёры внутри и подавно не увидели ничего, кроме смутных очертаний, поверх натурального узора был вытравлен ещё и искусственный - морозные пальмы, ребристые стволики. "Будто зима на дворе", - подумала девушка.
   А потом она стала посередине и, не склоняя головы, начала высвобождаться из походного костюма, довольно-таки заскорузлого и пропотевшего насквозь. Одновременно с этим Нарджис отгибала с груди свой хиджаб, скатывала в гибкую трубку и, наконец, уложила на плечи, словно шаль.
   Не так молода, навскидку лет сорока пяти, и почти нехороша собой: лицо круглое, брови толстые, нос с горбинкой, ноздри круглы, шея коротка, что ещё более подчёркивается массивным, серебряным с чернью ожерельем. Волосы, часто простроченные сединой, забраны в косу и сколоты в узел высоким костяным гребнем совершенно испанского вида. Впрочем, для такой дамы приятная внешность - излишество. Все черты и детали наряда должны неприкрыто выразить идею власти.
   Галина сбросила всё с себя на пол. Распрямилась, глянула дерзко. "Гулять так гулять, ага". Узоры на полу стали совсем непонятны для прямого взгляда: не медальоны бухарского, не изысканная геометричность смирнского, не цветущий сад персидских ковров - трубы и спирали разбегающихся галактик, наполненных зародышами образов. Баракат приблизилась, обводя контуры нагого тела обеими руками и как бы вылепливая заново: чуть покатые плечи, груди, стоящие торчком, словно у малолетки, плоская талия, упругий зад, вполне пригодный для конского седла, длинные худые ноги с развитыми икрами и без желваков на той стороне, где колени норовят сомкнуться. Отвернув голову, произнесла высоким голоском нечто непонятное: явно для своей напарницы, ни для кого больше. Нарджис колыхнулась с места, но не подошла. Только очертила в воздухе, на уровне пупка, растянутый овал.
   - Вы меня изучаете, будто смотрите в служанки Энунне, - сказала Галина, пытаясь слегка поддеть обеих.
   - В сакердотесс Великой Матери ты не годишься, - серьёзно покачала головой Баракат.
   - И в нохрийские монахини тоже, я думаю, - подхватила старшая из дам. - Вот второй женой в крепкую, добрую семью тебя примут, пожалуй. И то с опаской. Знаешь, почему? Ты вбираешь, но не излучаешь. Прядёшь основу, но не ткёшь по ней. Сплетаешь внутри своего чрева разные токи, словно пребывающая в тягости.
   - Она же больна, матушка, - возразила Баракат. - И пытается защитить себя. Создать преграду.
   - Ну конечно. Видела я эту её болезнь знаешь где? И все там же видели.
   - Я что - больше не заразна? - спросила Галина, пытаясь одолеть предательскую дрожь в голосе.
   Обе дамы усмехнулись: Баракат - по-доброму, Нарджис - с известной долей яда.
   - Да нет, что есть, то уж есть, - сказала последняя. - Как и шрамы: никуда не делось, но вроде бы и не растёт. Даже рассосаться и побледнеть пробует. Вот ты собирала вертские листья, корни и травы для продажи на той стороне? Они не камни и парча, они лёгкие. Нет, я так понимаю: зато другие рутенцы додумались. Видишь ли, наши мази и настойки многое лечат, пока в самом Верте. В Рутене слабеют вчетверо, если не больше. Мы тут в Сконде расстарались, заказали похожее сырьё для снадобий в земле самого Большого Брата. Из очень хороших мест: Алтай там, Байкал, Чили, Галапагосские острова.
   - И что?
   - Да ничего. Работают немногим лучше своего забугорного. Видишь ли, все, что у вас растёт и цветёт, потеряло давнюю силу, да и земля у вас никакая. А у нас тут по-прежнему заповедное место. И воздух, и почва, и то, что на ней произрастает. Так что пока тебя не прогнали из Вертдома, лечись хорошенько, авось долго протянешь. Облачайся назад.
   Баракат подняла с ковра охапку, протянула вперёд на вытянутых руках:
   - Прекрасный у тебя кинжал. Насчёт той игрушки, что во внутреннем кармане, право, я не знаток, но похоже не на морянскую - на аламутийскую работу. Но вот нефрит - это редкость. Одна из нас не отказалась бы обрести такой, только подобное даруется лишь богиней. Или богом. Ты знаешь, что твой клинок не закалён как должно?
   "Снова какое-то суеверие", - Галина сдвинула брови, задумалась. Спросила:
   - Что сэния, инья...
   - Правильно, хоть и слегка устарело, - игна. По говорам - инья, игниа. Да, у меня тоже есть дети.
   - Что высокая игна Баракат имеет в виду? Чем ешё положено оросить мой кинжал, помимо крови и семени?
   - Молоком, - ответила та, и Нарджис согласно кивнула. - Своим материнским молоком.
   - А если я не рожу?
   - Тогда ты не родишь, - улыбнулась женщина. - Бери своё, что стала?
   Под изучающими взглядами Галина привела себя в порядок: медленно, напоказ, так же, как выставлялась с той самой походкой бывалого человека. Навряд ли кого обманула, подумалось ей.
   - Могу ли я, невежда, спросить, кто вы обе? - произнесла напоследок.
   - Можешь, - ответила Нарджис. - Я первый голос в совете замужних города Скон-Дархан, нашей столицы. Милая Баракат - одна из триады, ныне возглавляющей союз Дочерей Энунны в том же граде. Это не назначение, лишь бросок игральных костей и великая честь. Вот видишь, какой интерес во всех нас пробудила блудная дочь Рутена.
   - Понимаю, - кивнула девушка. На самом деле понимала она самую малость. Отчего-то здешняя община пыталась приманить её к себе, но выбрала провальную тактику? Или преуспела непонятно в чём?
   - Теперь вы отпускаете меня? Больше я ни для чего вам не понадоблюсь?
   - Как знать. Неохота заглядывать вперёд слишком далеко, - ответила Нарджис. - Впрочем, вот у игны Баракат есть для тебя нечто вроде письмеца, переданного вместе с той лекарской посылкой. Из той же котомки, что и книга святого Филиппа Рутенца, но послабее духом. Сочинитель объяснил, что в Рутене этот жанр зовётся фантастикой и художественным прогнозом, так вроде бы.
   - Это выдумка на тему Белой Хвори, - пояснила Баракат. - Такая, что вселяет надежду.
   Она запустила руку за покрывала и вынула цилиндр из темно-коричневого дерева. Вложила в руку девушке со словами:
   - Прочти на досуге. И будь невредима на всех путях.
   Люди и кони давно уже дожидались её на дальней окраине заставы: Орихалхо сочла, что задержали подругу уж слишком долго и теперь стоило бы наверстать упущенное время.
   Дорога выпрямилась, поднялась на насыпь и пролегала теперь между сплошных садов. Плоды были уже почти все собраны, но даже по окраинам дорог можно было, протянув руку, сорвать чуть перезревшее и как бы наполненное светом яблоко, присохший к косточке медовый чернослив, а то и грушу, которую пальцы, если не остеречься, протыкали едва ли не насквозь.
   - Это сады для всех. В пору любования цветом гостей осматривают и предупреждают, чтобы не шумели, - от этого падают завязи. Когда урожай тех или иных плодов созревает, можно дать мелкую монетку и отдыхать внутри хоть целый день, а за другую - переночевать. Все, что сумеешь достать с ветвей и съесть, - твоё. Нельзя только жадничать и ломать ветки, - суховато объяснял Тхеадатхи.
   - А кто окучивает землю, опрыскивает от сорняков и вредителей? - спросила Галина. - Ухаживает?
   - Вольные садовники, мелкие бандиты, что отбывают наказание, и те, кто пожелает купить себе побольше фруктов, - пожал он плечами. - Бывает по-всякому.
   Естественно, на первой же стоянке - дело шло к ужину и ночлегу - Галина вытащила цилиндр из внутреннего кармана и рулончик из футляра.
   То была рукопись на хорошей гладкой бумаге цвета слоновой кости: перо и чертёжная тушь, густо-бордовая и тёмно-синяя. Кто уж из её русских сородичей расстарался на эти росчерки, повороты и нажимы, было непонятно. Может быть, для него переписывал какой-нибудь упёртый каллиграф из тех, что водятся пока в Иране или Китае? Да нет вроде. На кириллицу и устав с полууставом буквы были уж точно не похожи. Непонятки сплошные, в общем. Читалось, тем не менее, это легко.
   Вот что было в том письме:
   
   "Господи, ну что за уродка, - думал отец, развёртывая ноут таким образом, чтобы голография мужчины, плавающая над экраном, во всей красе показалась на той стороне защитного пузыря: на случай, если принимающий монитор окажется выключен. - Когтистые птичьи лапы вместо рук, толстые стёкла очков вместо изящных корректирующих линз, комки слуховых протезов по обеим сторонам головы, редкие полуседые космы и эта жуткая бугристая кожа в белесых пятнах. Лик льва - или скорее львицы".
   Дочь его была заражена, как и практически все женщины на Земле. Особая разновидность вялотекущей лепры, "Белая Болезнь", что названа так с лёгкой руки Карела Чапека. Бацилла передаётся через мужчин в результате контактов особого рода, но поражает лишь противоположный пол. Так сказать, гемофилия наоборот. Наследственным заболеванием, однако, в отличие от последней не является и никаким медикаментам не поддаётся в принципе. Женщина до того, как умереть в возрасте, который раньше называли цветущим, успевает зачать от одного до девяти младенцев. А потом её луна окончательно переходит в ущербную фазу: с каждым новым дитятей нечто резко подламывается в самой матери - и так до самого её конца. Появившиеся на свет мальчики по внешней видимости здоровы, девочки с самого момента зачатия инфицированы отцом и, стало быть, уже больны в латентной форме, которая неминуемо даст о себе знать впоследствии. Но всё же какое-никакое, а продолжение жизни на планете.
   - Вот, Машуня, - говорит отец, не поднимая головы и стараясь не видеть то, что находится по другую сторону границы. - Новый претендент на твою руку.
   - И свободу, - вставляет женщина будто бы про себя. Отец невозмутимо продолжает:
   - Красив, спортивен, характером покладист. Если не мультимиллионер, то весьма близок к этому. Собственный остров на Средиземном море, девственные леса, разработки поделочного мрамора и кварцитов, уже выправлено разрешение на строительство особняка для тебя, где ты можешь родить и воспитать мне внуков.
   - Не воспитать. И не внучек, - говорит Мария чуть хрипловато - связки горла тоже поражены некрозом, скайп явно отлажен так, чтобы это не корректировать. - Их сразу берут в... скажем, заповедник и ставят на искусственное вскармливание. Легион будущих невест.
   - Ну...да, - отвечает отец. Видно, что эти споры порядком ему надоели, как и казённый медицинский лексикон, который пропитывает их, как особого рода смазка. - Ты должна понять, насколько важно укрепить в девочках жизнь.
   - Почему бы вам не выращивать оплодотворённые клетки в пробирке и не доводить до ума в кювезе? Нанотехнологии и расшифровка генома вроде бы такое позволяют. Или не попросить об услуге тех из нас, кто ещё здоров и на воле?
   - Сама знаешь, что ин витро получаются стерильные особи... Люди. Так действует Белая Хворь. А те из вас, кто в латентной фазе, не поддаются...
   - На сексуальное насилие. Обучились защищать себя от заразы извне. Для того собираются вместе в коммуны, налаживают партнёрство, овладевают оружием и боевыми техниками. Отловленных поодиночке и укрощённых власти вынуждены прятать под такой колпак, как этот. И не отрываясь следить, чтобы не покончили с собой и ребёнком. Такая вот политкорректность.
   - Причём тут политкорректность? Они бунтарки. Эгоистки. Если уж ты родилась женщиной - будь добра соответствовать сценарию.
   "В тюрьмах "колпаки" не такие, - думает отец, почти машинально проговаривая ртом гладкие фразы. - Обычное силовое поле, которым манипулируют снаружи. А у моей доченьки с подругами как бы не мономолекулярная мембрана с хитроумной входной диафрагмой и управлением изнутри. И чёрт знает откуда появилась на замену прежней".
   - Папа, говори спасибо, что я с тобой пока общаюсь, - гневно шепчет Мари. - Интересы коллектива - одно, торговля своими детьми - другое. Мы тут все решили жить и умереть так, как нам хочется, а не на благо чему-то там в особо крупных размерах. Когда в твоём теле постепенно истощаются все пять чувств, шестому, то есть патриотизму, некуда внедриться.
   Захлопывает ноутбук, не дожидаясь, пока отец сделает то же. Поднимается, тяжело опираясь на костыль, вешает плоскую сумку через плечо. И уходит шаркающей старческой походкой.
   Снаружи восемьдесят пять, внутри двадцать один с небольшим.
   
   Когда один за одним умирают нервы, ступень за ступенью ухудшается слух, падает зоркость, становится безвкусной любая пища, благовоние делается равным зловонию, а скрюченные будто в пароксизме пальцы - этакие клещи! - в равной степени легко управляются с углекислым льдом и мерцающими углями болгар-нестинаров, необработанной акульей шагренью и скользким, как вода, шёлком; когда от той пятерицы, в рамках которой человек познаёт мир, остаются несвязные тени, ты совсем иначе понимаешь великие строки Гумилёва:
Так век за веком - скоро ли, Господь? -
Под скальпелем природы и искусства
Кричит наш дух, изнемогает плоть,
Рождая орган для шестого чувства.
   Природа - конечно, она такая и есть. Дама резкая и крутая, будто штопор. Искусство? Ну, не совсем оно. Тот элитный особнячок, который люди построили для себя из отборных кирпичиков натуры. Культурный анклав человечества. Великий немой, который отчего-то взял - и вступил в диалог со всеземельными лишенками. Как это? "Дух Мой оставляю вам. Дух Мой даю вам. Да не смутится сердце ваше и не устрашится". Цитата неточная, ибо Книгу цитировали по памяти. Однако действовала на входе и выходе безотказно.
   Сначала им всем ещё была необходима усиленная преграда между собой и видимостью тварного мира, данной в ощущениях: бионано(как их)механические окуляры-телескопы, гигабайтные "пентиумы" за каждой ушной раковиной, встроенные в плоть анализаторы и манипуляторы. Чтобы не оглушило потусторонними впечатлениями, когда они начнут проявляться. Но однажды, около года назад, Мария враз, легко и со всей очевидностью поняла, как обойти фатальную заразу по кривой. И почти одновременно с этим - как необходимо перестроить защитную оболочку над островом, чтобы та пропускала вовнутрь лишь то, чему рады обитательницы. Эфирный свет. Бесплотные голоса. Силу, которую, хоть и казалась неисчерпаемой, жаль было тратить на своё бренное. Пелены, паутины и связи, для которых не находится слов в языке людей. Пищу, что лишь по ошибке считается нематериальной. Иногда и очень редко - телесные оболочки тех людей, которым можно доверить самую главную женскую тайну.
   А за Мари узнали это другие пленницы Нео-Молокаев.
   Женщина дожидается, пока родитель напоследок вздохнёт над своей неудавшейся рекламной акцией (какой по счёту - оба давно сбились), и с полным чувством своего мужского достоинства двинется по обрывистому склону атолла. Там, на песке, ждёт его личный гироплан, изящная винтовая машинка с горизонтальным взлётом и небольшим динамическим потолком. Безвредная для них, здешних обитательниц, и довольно-таки безопасная для самого отца - благодаря их же скрытным усилиям.
   Потом она откладывает в сторону комп-разговорник, палку - и чётким, молодым шагом двигается внутрь тех нарядных джунглей, в которые за последние годы обратился их коралловый островок. Мимо бараков и библиотеки, аккуратно выбеленных извёсткой, и медицинского корпуса, крашенного в лимонный цвет. Вдыхая терпко-сладкие ароматы трав, цветущих кустов и деревьев: раскидистых семиметровых плюмерий, таких же белых и жёлтых, как дома, ало-розовых кустов гибискуса, орхидей, что дерзновенно карабкаются даже на ветви мангровой рощицы и полощут корни в озёрной воде.
   Гладь здешнего внутреннего моря отражает многие радуги, что загораются, меркнут, снова вспыхивают и перекрещиваются под разными углами. Так выдаёт себя мембрана номер два, потайная и куда более мощная, чем та, что снаружи. Чтобы она пропустила внутрь, женщине приходится освободиться от всех тряпок, кроме тончайшего парео или сари, и пропустить себя через особый шлюз. Обрушенной сверху дезинфекции хватает на час, можно растянуть эффект и на два, но грех рисковать своим будущим.
   Внутри будто гигантский паук заткал всю лагуну от края до края, и в его сетях, мягко подталкиваемые волной, колышутся полупрозрачные капсулы. Или яйца. Или колыбели.
      На пляж вытащены узкие, как стрела, челны, тут же в беспорядке разбросаны фантастически нарядные поделки из раковин, кокосовой скорлупы, пальмовых листьев и коры. Всё точёное, полированное, крашенное в цвета самих тропиков. Игрушки, которые старшие ладят для младших.
      Девочка-сторож лет десяти-одиннадцати, смугленькая, с гладкой кожей, по-обезьяньи ловко спрыгнула с навеса, прицепленного едва ли не под самой кроной, обеими руками изобразила воздушный поцелуй:
   - Как чудесно, Мари, что ты пришла! Твоя Руати сегодня утром сложила свою первую фразу, представляешь? И длинную какую! Приподнялась на ручках в колыбельке, уселась покрепче и запела: "Зачерпну ковшом Молочный Путь, напоюсь лунячьим молоком, чтобы мне, летучей, не свернуть на пути в планет привольный дом".
   - А не стихами она может? - смеётся Мари. Её голос на несколько тонов понизился по сравнению с прошлым разговором и звучит ныне чистым грудным контральто. Хрипота куда-то исчезла вместе с понурой осанкой и видом предельной немощи.
   - Это успеется, - весело говорит девочка.- Главное - начало положено. Вот она, смотри, снова приподнимается, хлопает в ладоши. Уже заметила маму. Может, дать тебе на руки?
   - Не нужно сейчас, - смущённо отвечает женщина. - Добро бы одна была, так ведь эта малявка и с прочими юными девицами вовсю копошится и тискается.
   - Они же все чистые, как вода в роднике.
   - Так ведь не я. Меня это рождение не исцелило, - с лёгкой грустью отвечает Мари. - Жизнь продлит, может статься. Но ведь это не очень важно, правда?
   Они не обсуждают между собой того, что на самом деле важно. Что девочки, появившиеся на свет благодаря подсказанному извне партеногенезу, - вовсе не клоны и не слепки с мам даже по внешности. А внутри...
   В четыре-пять месяцев их речь уже можно понять без особого труда. В шесть они с плаванья, барахтанья и ползанья переходят на ходьбу, вернее, на бег. В семь - познают первоначальные буквы и наиглавнейшие слова. Они пьют солнечный свет и дышат луной. Любое знание проникает в них так же легко, как горный воздух в лёгкие. Эти создания мало поддаются хвори и практически не знают утомления, они красивы, ловки, грациозны и небывало сильны. Они почти не страдают от зноя и мороза: возможно, поэтому всецелая нагота беспокоит их не больше, чем в те благие времена, когда до Гаваики и подобных мест ещё не добрались христианские миссионеры.
   Старшие из девушек уже прекрасно осознают, для чего появились на свет. Здесь и в других таких же запретных, запредельных анклавах, разбросанных по всему миру, вестницы готовятся выйти из своих магических оболочек, чтобы передать истосковавшемуся без них человечеству свою священную природу.
   Изначальную природу человека.
   И, поистине, это будет самое лучшее, самое бескровное завоевание на свете.
   
   - И что это такое? - спросила Орихалхо, с некоей фамильярностью заглядывая Галине за плечо.
   - Да так. Извечно русская мечта о том, как с полного писца содрать шкурку и пошить себе зимний тулупчик.
   - ???
   - Прости, - Галина невольно улыбнулась обескураженному виду подруги. - Сорвалась на многоэтажный жаргон. Песец или искажённо писец - это не тот, кто пишет, а пушной зверёк, северная лиса. Почему-то полным песцом называют конец света. А еще у нас говорят - делить шкуру неубитого медведя. Это если кто-то рассчитывает прибыль с дела, которое вряд ли завершится успехом. В смысле напрасных хлопот. Ну вот, в Рутене свирепствует болезнь, что косит женщин как траву, а кое-кто, похоже, возмечтал о нашем царстве.
   - Да я не о том, - по виду Орри казалось, что она еле сдерживается, чтобы не оборвать разглагольствования подруги. - Эту цидулку уже добрая половина Вертдома знает. Разошлась в многочисленных копиях. Только что имели в виду здешние управительницы, когда передавали тебе образец кайлатской работы?
   Теперь немой вопрос отразился на лице уже Галины.
   - Кайлат - одна из пограничных крепостей, которые держат край вертдомской... ойкумены, - стала объяснять Орихалхо. Земные мистические термины были явно ей непривычны. - Один из гостей моего сьёра... В общем, некий рутенец говорил мне, что так, Кайлат или Кайлас, именуется святая гора посреди горного хребта Гхималайя.
   - Гималаи, знаю, - вставила Галина.
   - Одна из немногих обителей, где учат красивому письму. У тебя образец, кстати, по виду совсем простой, именно по этой простоте и узнаваемый. Ни единой лишней черты. Намётанный глаз распознаёт такое с одного взгляда.
   - И что с того? Мне полагается реагировать, по выбору, на почерк. На содержание сказки. На сам факт почётного дарения. Или на что иное?
   - А вот ты одна только и можешь решить. И никто другой за тебя. Так определяется твоё предназначение.
   Галина сердито рассмеялась:
   - Ещё и это на мою голову. Уже решили, что в божьи проститутки я не гожусь, на добродетельную супругу тяну еле-еле, а лечить меня - только силы и деньги тратить.
   - Кто решил? Эти две игньи, которые приехали ради одной тебя?
   Орри произнесла титулы с лёгким прононсом и на готийский манер: вроде как и уважение высказала, и посмеялась, чтобы подруга не пугалась так. Потому что чем страшней казалось Галине, тем нахальней она себя держала.
   - Они, разумеется, - морянка вынула лист из Галининых пальцев, скрутила в рулончик, сунула в футляр. - Знаешь, я ещё сама почитаю. Стиль уж больно у него хорош.
   - У кого?
   - Да у пушного зверька твоего, естественно. Ох, погоди. Там что-то мешается. Ты, наверное, спутала его с подкладкой.
   Морянка вытащила образец каллиграфии назад и засунула в глотку футляра два пальца, вытянутые наподобие щипцов. Повозилась там - и вызволила ещё один листок, свёрнутый в трубку.
   - Так это возвратная рукопись, - разочарованно проговорила Галина. - То есть она вроде бы подарена кому-то в Москве, чтобы вертдомцы набегали на неё, как на приманку. Саму её я, понятно, не видела, но в книжке Армана Шпинеля есть оттуда небольшой кусок. Именно этот. Я его буквально наизусть помню! Об одном путешествии деда и внука.
   - В самом деле? - морянка развернула бумагу. Цветом что дубовый лист поздней осенью, оттого и не была замечена сразу. Буквы выведены чернилами древнего мастерства: настой дубовых же орешков на ржавых гвоздях. Конечно, и то, и другое - стилизация.
   "Скондийские хребты и вершины обладают свойством красть расстояние и умалять время. Тебе кажется, что ты рядом с ними - а предстоит ещё неделя трудного пути. Ты теряешь всякую надежду увидеть горы - и как раз в этот момент одна из них обрушивается на твой взор всею замшелой тяжестью.
   Наши крепости так же непохожи на западные твердыни, как скондийские горы - на холмистые равнины вокруг Фрайбурга и даже Вробурга, водружённого на мощное каменное основание. Тамошние замки горделиво попирают землю своими круглыми зубчатыми башнями и выложенными по ниточке стенами и до самого малого камешка в обводе оконного проёма или бойницы не прячут своей рукотворности. В Скондии служат крепостями сами горы и горные перевалы. Полые внутри скалы и циклопические перемычки между ними, туннели, прорытые в граните и базальте гигантским земляным червем. Его отрыжка: невероятные массы туфа, мела или известняка, которые уж давно успели зарасти травой и кустарником, а то и деревьями, и принять свой естественный вид. Подземелья, созданные человеческим трудом, который лишь довершил и укрепил то, что создано глубинными потоками. Кровеносные жилы и грубая кожа нашей матери Геоны. Самого матернего тела эта деятельность не коснулась, оттого люди, я так думаю, кажутся ей дерзкими букашками, которые точат свои ходы в коре мирового древа. Однако если сам человек, подобный мне и моему внуку Моргэйну, Мору, глядит на эти ослепительно белые навершия крепостей, венцы гор, уподобившие себя вечному снегу и льду, - то они превозмогают его робость и крадут всё смирение. Цитадели сии названы достойно своей мощи: Аламут, Эребус, Машиаф, Русафа, Кхаваби, Кайлат, Маникъа, Кракен, Ас-Сагр, Сентегир. Именами горных пиков и кряжей".
   - Красиво, - подытожила Орри, сделав паузу.
   - Да, но или память у меня не такая точная, либо переписчик кое-что изменил. Как помню, там не было про Моргэйна: только про довольно безличное дитя. Хотя и ясно было, кто оно.
   - Да. Но ты знаешь, кто там встретил их обоих в небольшой крепости Ас-Сагр? Белый шайх Яхья ибн-Юсуф из Братства Чистоты. Морянин-полукровка, за которым в те времена не признавали даже пола. Я ведь говорила тебе и повторяю: не любят тех, кто встаёт между мирами. Они, по-вашему - ни пава, ни ворона. Обыкновенный полуморянин не зачинает, не всякого и всякую может и оплодотворить, - это граница между ним и его соплеменниками. Такая же наполовину морянка неспособна заменить собой убитого мужа. До недавних пор не было таким иных мест, кроме самых опасных. Куда там! До сего времени кличут их ублюдками монахов-ассизцев, впервые благословивших смешанные браки вместе с их плодами. Что оскорбительно вдвойне - братья ведь соблюдают обет целомудрия. Вот поэтому кхафха-морхион искони находили себе пристанище в тех местах Верта, на которые никто не претендовал. На дальнем востоке Сконда, про который распускали слухи, что твои рутенцы заходят туда, как к себе домой.
   - Вот как? Я думала, наоборот. Именно оттуда мой народ прыгает в воду.
   - Этого не было вначале. Это стало так, когда Братство Чистоты повернуло своё лицо к морянам с их необыкновенными талантами. Проклятые и благословенные - у них от природы получалось пересекать границу между мирами в своём радужном, своём северном мире.
   И когда кхафха-морхион обучили тому, что преподают каждому здоровому землянскому скондцу, они смогли перекрыть границу. Собственно, не совсем так: направить копьё в сторону, обратную прежней. Так что война не могла прийти оттуда и сама по себе угасла.
   - А почему нечистокровные ба-нэсхин?
   - Чистая кровь так явно непохожа ни на одну рутенскую расу.
   - То есть Верт, помимо прочего, шпионит за Большой Землёй?
   - Умна и догадлива. Через все логические цепи скачешь. Да конечно, понемногу: ты ведь понимаешь, как вы для нас опасны.
   - На что мне обидеться: на опасность или на "вы"?
   - Да на что хочешь, - чтобы смягчить свои слова, Орри приобняла Галину за шею. - Дело не в том. Ты ведь знаешь, что и у твоих соплеменников бывают муженщины, женомужи и множество иных оттенков?
   - Ну, мы не любим признавать такое. По закону просто: можешь в принципе родить - женщина, остальные - мужчины.
   - Ха! Вот бы сюда, в Верт, этих ваших законников! А пуще того в Морскую Обитель или Сконд. Но о чём бишь я? В замке Ас-Сагр именно шайх Яхья был учителем отрока Мора. Дед его не знал всего и не видел. Но когда смотрит небо - смотрят и люди. Моргэйн был почти что юным мужем, а шайх - исключением изо всех правил. Однажды они сошлись...
   - Орри, довольно.
   - Я лишь хочу растолковать тебе насчёт переписчика...
   - Довольно, говорю.
   
   Много позже Галина укоряла себя, что поддалась чисто земному фарисейству и полезла со своим уставом в чужой... нет, не монастырь. В чужую твердыню. Взялась с порога осуждать иной образ мыслей.
   Но, возможно, некто наверху решил за неё, что не нуждается она в предварениях и предупреждениях друга? И та почти болезненная судорога, что после слова "сошлись" началась в животе и плавно спустилась книзу, была послана как знак?
   Потому что Орихалхо прочла выражение глаз рутенки по-своему.
   - Я что хотела сказать до того, как увидела твои бумаги, - сказала она. - Малыш Армени... Он крепится изо всех сил, но ему очень плохо. Нельзя до бесконечности прятать от него всё острое. Ты госпожа стихий и душа отряда. Он вовсе не мужеложец - просто юность выбирает из доступного ей. Иди к нему и подари часть моей исконной доли.
   Тогда высокая сэния, взысканная вниманием жён куда более значимых, чем сама она, пошла, и подошла к тоскующему тяжко, и сказала утешительные слова. И случилось между ними обоими то, что случилось.
 
АВАНТЮРА ОДИННАДЦАТАЯ
   "Вот как, значит, это бывает по всем правилам, - чуть ошалело думала Галина, простираясь рядом со сладко сопящим Армени на запасном вальтрапе и подтыкая под спину краешек другого. - Странно - мне всё, прости Господи, казалось, что мальчик по старой привычке перепутал два рядом лежащих отверстия. И от вящего усердия мозоли во мне натёр".
   Было чуть конфузно лежать вот так на виду всего молодёжного лагеря. Кроме того, её тянуло прижаться к широкой спине, не так давно поросшей мужским грубым волосом, даже уткнуться носом в лопатки, но это было недостойным делом. Сырой бабской маетой, как говаривал один русский и советский писатель.
   К тому же прочие парни уголком глаза да наблюдали за ходом религиозной церемонии. Уволочь свою добычу в кусты они ей сразу не дали - боялись, что старшая при случае не совладает с отчаянием своего подшефного и даже, напротив, подтолкнёт юнца к неминуемому. Но всё разыгралось как по нотам: Галина не пыталась начать с ласковых причетов, наоборот, мало не прикрикнула на угрюмца, назвав его полным именем. Армени-бн-Хваухли. (Жуть полнейшая.) Но когда он поднял глаза и всхлипнул, тихо улыбнулась навстречу и матерински обхватила кудлатую голову обеими руками. Дальнейшее случилось как бы само по себе: оба стали на колени, носы и губы сей же час нашли друг друга, алчные пальцы теребили застёжку за застёжкой, узелок за узелком, пока весь фасад не распахнулся настежь, при виде набрякшей по направлению к небесам плоти она смутилась и густо покраснела, как девчонка...
   И каким-то странным образом именно оттого всё в конечном счёте срослось. Нет, не было никакого помутнения разума и сердечного трепета. Так просто, так же чисто, как обоим напиться воды: не стаканом, не фонтаном, но из родника.
   "Похоже, что мою девственность отверзали не однажды - и всё самыми экзотическими способами, - сказала себе Галина, дотрагиваясь пальцем до припухших, измусоленных губ. - По крайней мере трижды, если не все четыре. И, чёрт, кинжалом было не так больно, как сегодня".
   Кажется, она всё-таки задрёмывала - тоже не раз и не два. Сначала, когда малыш впервые как следует управился со своим делом и пал ничком, жарко дыша ей в волосы, - от облегчения. То есть пал он, а испытала блаженную лёгкость она. Арми только приступил к самой тяжкой части своих обязанностей. Должно быть, именно тогда и перетащил её поближе к зарослям на куске доброго сукна. В полусне Галине мнилось кое-что уж совсем ни в какие ворота не лезущее: будто у любовника выросло три головы с тремя шершавыми языками, и теперь он ублажал свою даму втройне.
   Следующее просветление принесло умилительную картину двух ложек в одном тесном футляре: осенние ночи и в Сконде холодны. По слухам, тут даже зима бывает, даром что Восток. С холодными бурями, снегом и градом.
   А теперь девушка проснулась окончательно. Предрассветный холод вонзался в мозги стеклянной шпагой, трава рядом с лицом была оторочена инеем, и...и вообще неловко просыпаться бок о бок с мужчиной на виду у всего воинского подразделения.
   Выскользнула из кокона, изогнувшись, как червяк, и волоча за собой одежду. Вроде бы Арми собрал всё в такой славный аккуратный кокончик, ну и где всё это? В удалом запале снова разметали?
   Хорошо - спят все, кроме скромняги на часах. Галина мигом нацепила на себя все причиндалы... ох, повязка-то нестирана, поясница не умащена, и вообще затмение нашло.
   По-пластунски добралась до своего шатра, отвернула полог. Воровски скользнула под него - и на коврик, на место, словно псина.
   - Как долго, - пробормотала Орихалхо. - Удоволила младенца? В петлю больше не полезет? Ты извини, если что не так...
   Галина не ответила - просто не знала, каким образом среагировать. Робко дотронулась до руки.
   - Спи уж, работничек, - пробормотала морянка.
   
   После дня пути, уже, можно сказать, на подступах к восточной столице, Армени подошёл к Галине с самой торжественной миной из возможных.
   - Сэниа Гали почтила меня соитием, - сказал он. - Поэтому я обязан ей отплатить. Они с сэнией Орихалхо занимаются фехтованием и прочими искусствами? Разумеется, наистаршая госпожа - мастер. Но она может лишь показать, отчасти передать, но не преподать науку оружия. Как и где обучать - её саму не учили. По воле судьбы я знаю кое-что из этого. Если госпожа стихий изволит стать со мной в дневную пару - я покажу.
   Методика? Эти пацаны неплохо различают саму науку и методику её преподавания? Шок - отчего-то даже больший, чем в том, что касалось нетрадиционного и вообще секса.
   Взяли дубинки, отошли чуть в сторону от того круга, что готовились вытоптать на лугу его азартные сородичи.
   - Сэниа Орри показывала моей старшей подвижный овал защиты? Так вот, его надо не создавать, не очерчивать. А находить и навязывать удачное для тебя место тому, кто напротив. Вот как солнце в глаза.
   - Снова слова.
   - Да и нет. Вы с тёмной сэнией составили прочную пару, оттого её знание перетекает к вам без особых помех. Я и сэниа Гали - лишь частичная , временная пара, Но пока это помнят наши тела - можно и передать ощущение.
   "Мистика".
   - Арми, ты не можешь называть меня на "ты"? Чтобы не изворачиваться всякий раз.
   - Тогда...Прошу, возьми меня за руку и следи, что говорит тебе моё тело.
   Так они двинулись вдаль от дороги.
   - Слушай мою кровь, - тихо сказал Арми. - Она скажет.
   По мере того, как природа вокруг - отчего-то весьма быстро - становилась всё безлюдней, всё меньше пахла человеком, в пальцах девушки всё настойчивей возрастал ритмический зуд и некое гудение. Это было странно: рой незримых и бесплотных букашек забрался под кожу и играл там в свои игры. Юноша молчал, только однажды коротко кивнул ей: терпи.
   
   Мелкая вибрация внедрялась под кожу, сотрясала мышцы, палила нервы. Лиственные краски вокруг - охра, бронза, ярь-медянка - зажигались внутренним огнём. Трава хрустела под ногами, как фантик пустой бутыли, утренний ледок на лужах лопался под подошвой с протяжным гулом. Галина чувствовала, что путается в образах и ощущениях, сходит с ума.
   - Это хорошо. Скоро уже, - подбодрил юноша.
   Внезапно мир натянулся до предела - лопнул - взорвался фейерверком вместе с болью.
   И стал новым, протяжно чистым, звонко красочным. Влился в неё обратно чистой радостью. И мощью.
   - Здесь узел природных сил, - подтвердил Армени. - Небольшой, правда, но тебе хватит. За крупными охотятся строители крепостей и храмов, перебивают их друг у друга. Но мало кто умеет определять их прямо и точно. Улавливают побочные признаки...
   - Косвенные, да. Места силы.
   - Ты говоришь о том же более привычными тебе словами? Да, так. В следующий раз ты почуешь силу одна, без меня, и куда слабее. Но почуешь, как хороший зверь. Словно некий островок, убежище. Будет защищать тебя. Немного учить - как волчица натаскивает на добычу детёнышей.
   "В точности как там. В анклаве рутенского рассказа. Арми что - его знает? Многие в Верте грамотны и читали, говорит Орри".
   - Ты будешь вот прямо здесь учить меня своему мастерству?
   - Нет, оно не настолько больше того, что ты уже имеешь. Но пускай обе моих старших выбирают такие узлы.
   - Тебя-то самого кто на них навёл?
   - Однажды я побывал в одном из таких мест, куда мы сейчас направляемся. Не прижился - были разные причины. Успел пройтись по самым верхам.
   
   На том всё и закончилось. Вечером Галина рассказала обо всём и спросила подругу:
   - Ты ради этого напустила меня на Армени? Ради его природного магнетизма?
   - Не только. Да, ты заметила, что он побаивается возвращаться на дальние рубежи?
   - Заметила. Тень какую-то на душе. Сама боюсь примерно того же. Не вернуться, ты понимаешь.
   - А идти вперёд, - Орихалхо усмехнулась. - Нет, я в глубине души хотела тебе ребёнка. Сама-то я многажды бесплодна. Но совсем забыла, что для землянок их дитя - словно бомба с подпаленным фитилём. Не вольный навигатор, как у ба-нэсхин и тех немногих, в ком сильна их кровь. И сейчас не время тебе зачинать и взращивать.
   - Вот-вот, - Галина потянулась, обвила шею спутницы рукой. - То всё пытаешься сотворить из меня воина, то разводишь сантименты по поводу грудных ребятишек.
   - Одно другому не очень мешает, - сказала Орихалхо. - лишь бы стало кому на руки младенца сложить. А таких рук и у нас, и особенно у скондцев бывает достаточно.
   - Даже для смуглявок?
   - Даже. Ведь они, как-никак дети. Ну, твоё-то светленьким будет.
   "А что там у нас говорилось по поводу расизма?"
   
   В середине следующего дня их настиг Скон-Дархан.
   Он был не похож ни на казённые российские города, ни на Москву-столицу-нашей-Родины, ни на Санкт-Петербург. "Москва-Питер, вот и нос вытер", с юмором декламировала бабушка старинное присловье. В эпоху мегаполисов оба города почти слились дальними предместьями, так что безнадзорного пространства между ними еле хватало, чтобы хорошенько высморкаться. Это было незадолго до Белой Болезни и женских резерваций, поэтому своё знание других столиц, древних и современных, Галина почерпнула из интернета. Но и там находилось почти то же самое.
   
   А здесь не было ни крепостных стен и притулившихся к ним крестьянских лачуг, ни бесформенных трущоб, ни даже загородных резиденций знати и богатеев. Больше всего раскинувшееся перед ними зрелище напоминало миниатюру из "Великолепного часослова герцога Беррийского" с изображением охотников, что так поразила её при первом знакомстве. Вокруг поляны кольцом возвышались осенние деревья, а над ними буквально парили узкие четырехугольные твердыни замков, словно пришельцы из иного времени и эпохи. Из Космоса.
   - Ох. Это дворцы?
   - Ни один разумный скондец не станет без большой нужды забираться на этаж, - ответила ей Орихалхо. - Дома Книги, гостиницы с конюшнями - про караван-сараи читала у себя? Как ни удивительно, кладовые всяких редкостей не первого разряда. Гигантские проходные дворы в дни мира и цепь укреплённых башен во время войны.
   - Я думала, что самое ценное прячут внутри.
   - Верно думала. Осаждающим при случае будет чем заняться, а население во время грабежа успеет ускользнуть в прорехи. И даже унести наилучшее своё достояние. Сердце Вард-ад-Дунья.
   - Что такое это Вард...
   Не слышала? Скон-Дархан - официальное, парадное имя. То есть скондский город, где находится ставка главного амира и над которым - ну, в переносном смысле - развевается его знамя. Оттого Скон имеет тарханную грамоту и, значит, не платит никаких налогов. А имя любви - Вард-ад-Дунья - означает Розу Мира.
   - Как у писателя по имени Даниил Андреев. Так называется знаменитая у рутенов книга. У него там есть ещё такая потусторонняя Олирна - земля блаженной, изначальной весны.
   - Не к нам. Дунья - это ближний мир. Андреевскую Розу Мира точнее было бы перевести "Вард-ал-Эхирату". Роза дальних земель. Полей Блаженства. Символ, в который обратилось живое и страстное существо.
   - Ты так говоришь о человеке?
   - Да, У города не так давно появилась покровительница - или покровитель. Не знаю, как точнее сказать. Не из Морского народа, однако многим похожая на лучших из лучших ба-инхсани. Юхан Дарк дю Ли. Юханна Вробуржская. Видела укреплённый город Вробург-на- Скале? Во время одной из войн за престол Запада его осадили. Она была там главным Мастером Оружия, а отряд молодых скондцев был призван снимать осаду.
   - И она погибла?
   - Не совсем обычным образом. Под самый конец военных действий попала в госпиталь. Там были раненые из обоих лагерей, и когда ненароком над ними всеми подпалили крышу, Юханна вынесла на себе едва ли не больше былых врагов, чем до того убила. А потом её любимый порох, что хранился неподалёку, взорвался, и огонь принял в себя тело. Так рассказывают в житии святой - или святого. Юханна ведь имя мужское, а те, кто знал деву при жизни, все умерли. Теперь её сердце, которое не сгорело, заключили в небольшую раку или дароносицу - не знаю, как сказать. А вокруг соорудили небольшую церковь.
   - Хотя сама она не из Вробурга родом и даже ни разу в Сконде не бывала, - уточнил основательный Тхеадатхи.
   
   Так беседуя, они во главе отряда подъехали к кольцу пригородных слободок, еле заметных среди гущины разноцветных листьев, далеко ещё не осыпавшихся. Вернее, глаз-то и впрямь не замечал дворов, заросших бурьяном, и домиков мышиного оттенка, зато нос и желудок сразу начинали бурно протестовать.
   - Боги, что это?
   - Издержки цивилизации. Свечники, мыловары и кожевенных дел мастера. Это ещё ветер в нашу сторону повеял. Здесь тоже имеется своя роза - ветров. В городе почти не чувствуется, а вот кто на них войной пойдёт, тому тоже с походом достанется.
   Галине отчего-то вспомнилось, что свечи и мыло варят с добавлением жира, не исключено - человечьего. Павших противников. Дальше фантазировать на тему никак не хотелось.
   Тем более что свежий ветерок тотчас развеял всё сомнительное для души и тела, а тут и пригороды кончились. Через пологий ров, заросший шиповником, была перекинута пологая арка моста, плющ карабкался по опорам и перилам. Всадники прошли по нему по четверо в шеренге.
   И сразу встали перед их глазами большие четырёхугольные монолиты с навершием из небольших зубчатых башенок, облицованные светло-серым мрамором. Они словно вырастали из шубы дикого винограда, который вцеплялся коготками в щели и поднимался по кладке на огромную высоту, но самым удивительным образом не разрушал камень, а, похоже, рождал с ним своего рода симбиоз. Дорога замыкалась вокруг них кольцом, от него тянулись ветви улиц, которые делили Скон-Дархан на неровные с виду ломти.
   - Мы можем остановиться в одной из ближних хоромин и рядом с нею вымыться, - предложила Орихалко. - Или пройти Скон насквозь парадным маршем и остановиться на противоположной стороне.
   - Все пришельцы должны навестить Часовню Странников, прежде чем начать какие-либо дела, - ответили ей.
   - Но ведь непристойно молиться грязными и пыльными, - разноголосо отозвались другие.
   - А искушать судьбу - пристойно? В Сконе временами будто на ниточке повисаешь.
   - Как ты, Гали моя, что решишь? - спросила морянка.
   - Мне непременно надо решать? Я ведь самая чуждая из чужачек, - ответила девушка. - Но вот что подумайте: на площади рядом с храмом отыщется место для добрых пяти десятков лошадей с их конскими яблоками?
   Народ одобрительно зашумел. Орри смачно хихикнула:
   - Грубая проза, как и обычно, перевесила напыщенный эпос. Заворачиваем в ближайший дворец для путешественников!
   Как ни удивительно, гостиница в самом деле расположилась на нижнем этаже громадного строения, вытянутого кверху. Это слегка напомнило Галине знаменитый московский "Дом на ходулях", только вместо перевёрнутых латинских "V" тут были разлатые "A" c непропорционально малой верхней частью. В трапециевидную нижнюю половину были вписаны длинные бруски конюшен. Лошади, мулы, носилки и экипажи стояли здесь бок о бок с хозяевами, которые обычно занимали комнатку, немногим большую денника и такую же безукоризненно чистую. А поскольку Орихалко воспротивилась разделению сил, им отдали один из пустующих складов - и говорите спасибо, господа, что нынче не сезон для торговли и паломничеств.
   Расседлали лошадок, хорошенько протёрли тряпками, развели по денникам. Вывернули из кофров и сундуков имущество - просушить. Потолковали с конюхом, довольно хилым на вид парнишкой, насчет того, чтобы напоить и задать всем корму, когда можно будет.
   И едва успели развернуть тонкие постели, чтобы отдышаться, повалившись на них навзничь, как невдалеке гулко и однотонно затрубили рога.
   - Что это? - с лёгким беспокойством спросила Галина.
   - Зовут в баню. Ох, я и забыла, что ближе к зиме под вечер тоже котлы разогревают. Думала - пожуём чего ни на то и из одной колоды со скотиной ополоснёмся. Последнее было шуткой - четвероногих поили из кожаного ведра, хотя то, что оставалось на донце, нередко выплёскивалось на шкуру заметно тоньше лошадиной.
   Бывалый народ уже зашевелился, прочие подтягивались.
   - Ребята, по два медяника на рыло наскребём? Прошлый раз больше не потребовали. Еще бы лучше - по три, чтобы уж с кофе и сладостями.
   Галина, естественно, знала от отца, что вестфольдская и франзонская золотая марка - это полторы готийских и составляет примерно шестьдесят серебряников, тогда как готийская - в лучшем случае сорок. Медных грошей, или медяников, или в просторечии медянок, в одном серебрянике от девяноста до ста двадцати, в зависимости от чеканки. Жизнь преступника обходится от шести до двенадцати марок, вира за случайное убийство невинного человека - не менее чем в пятнадцать. Первые марки платит маэстрат, вторые - маэстрату: для передачи семье покойника.
   Таким образом, чистота в Скон-Дархане стоила очень дёшево.
   Орри же продолжала командовать:
   - У кого есть чистая смена - захватите, пожалуй, только там все равно грязное выстирают, прокатают и кстати потравят насекомых. Ожидайте того, что в родимое стойло вернётесь за полночь, распаренные и голодные. Со своими харчами в баню не пускают, берите медь, а ещё лучше серебро для повара. Мы что - совсем обнищали?
   - Орри, я, по правде говоря, не понимаю, откуда эти-то гроши возьмутся, - полушёпотом проговорила Галина.
   - Свои трачу, - заговорщицки прошептала та.
   - А точнее?
   - Попросила союз ромалинских купцов выдать мне вексель под залог нерушимых сокровищ, запрятанных в женском монастыре. Сроком на двадцать лет без оборота на тебя и дробления основного капитала. Получить деньги по векселю можно в любом месте Вертдома, но адресован он скондским негоциантам. Процент будет покрываться за счёт моего воинского жалованья, которое до сей поры благополучно оседало в казне града Лутении, а основная сумма целевая. Освоение выморочных земель.
   - Ну, запутала меня вконец. Вроде бы я сама купеческая дочь... Тут есть подвох?
   - Небольшой. Твоё имущество, как я уже сказала, - неотделимая от тебя часть, подобие вашего рутенского мажората. Вместо денег и добра с нас обеих могут потребовать наполнить своим трудом эти пустые земли. Кстати, на то и делают свой расчёт король и Совет Высоких Защитников: войны и мор обезлюдили материк и ещё больше - архипелаги. Но платить понадобится по истечении двух десятков лет, когда любой наёмник или помрёт, или захочет осесть вместе с семейством.
   - Потребовать - с обеих?
   - Не сердись. Ведь я не лгала никому, что мы заключили полюбовный союз без закрепления на письме. Подобное уважают не в одном только Сконде.
   - Постой. Кое-что из этого я просекла. Ты заявила, что те сундуки - это мой дар тебе? Будто я покупаю тебя как мужа?
   - Или жену. Для Сконда такое без большой разницы. Залог нужен на случай развода. И ты своей собственности нимало не теряешь. При полюбовном или каком ином расторжении нашего союза она останется за тобой - или вернётся к тебе: с какой стороны уж на это посмотреть.
   Галина посмотрела в глаза подруге: честные, с юморком и какими-то светлыми бликами против зрачка.
   - Похоже, мне промыли мозги раньше волос в бане. Что же - пускай. Как говорится, дело долгое, можно и вовсе не тревожиться. Или ишак помрёт, или падишах.
   - Рутенская пословица?
   - Изречение некоего Ходжи Насреддина, Он тоже взял деньги под залог - того, что выучит падишахского осла читать священную книгу.
   - А, в Вард-ад-Дунья есть похожая учительная притча. Даже не одна.
   Но тут их обеих заторопили, и вся компания направилась в храм гигиены, который был расположен в фундаменте соседнего небоскрёба.
   Пройдя под арки, гораздо более массивные, чем в гостинице, честная компания оказалась в интерьере, во всех смыслах впечатляющем.
   Во-первых, здесь снова оказались настоящие стёкла. Причём матовые. Во-вторых, тамбур за невысокой дверью был никак не меньше иного помещения для оглашенных: вся их партия разместилась в нём без труда. И в-третьих, когда Орихалхо рассчиталась с привратником, перед ними открылся вход в подобие зимнего сада под куполом из полупрозрачных плит белого мрамора, что были закреплёны в восьмиугольных ячеях. Проёмы арок, поддерживающих купол, формой напоминали сердце - стилизованное, не настоящее. Полы были из клинкерного кирпича, лежанки вокруг бассейна - тоже мраморные, сходящиеся к круглой середине как лепестки ромашки, а над самим водоёмом свисала на цепи бронзовая курильница, разбрасывая по стенам оранжевые блики и источая знойные ароматы. Над тёмным зеркалом воды курился почти невидимый пар.
   - Ну как, хорошо? - спросила Орихалхо подругу.
   - Красиво. Что, нам сразу туда нырять?
   - Принято сначала раздеться и полежать на пляже.
   - Вместе с мужчинами?
   - Сегодня мужской день и пока все свои.
   - Орри, а клозет тут где?
   Это вопрос нимало не возникал на природе, где за каждым кустом был для них укромный дом. Ни в гостинице: весь навоз оседал в соломе денников и составлял, как оказалось, немалую часть их платы. В Сконде не собирались упускать ни капли природных щедрот.
   - Клозет...Это чего - нужник? Что значит - деловая женщина! Никакой поэзии. Да мы один из них прошли: чуть ближе к входным дверям. Там ещё кувшин стоит за частой решёткой, чтобы обмыться и не поганить общую воду. Думаю, таких закоулочков тут с десяток.
   К удивлению Галины, в отхожем месте обходились без рутенских наворотов: просто отверстие в полу, ограждённое мраморным то ли бортиком, то ли козырьком. Оттуда повевало лёгким бризом, но совсем не воняло. Кажется, ей уже объясняли про воздушный замок, бегучую воду или нечто похожее.
   Когда девушка вернулась - уже изрядно пропотевшая, - мальчишки и даже Орри уже успели раздеться и нежились на мраморных плитах наподобие римских сенаторов, беспечно разговаривая друг с другом. Из одежды на них были только банные простыни.
   - Бросай платье под любую из арок, там подберут, - сказала ей Орри. - Возвратят примерно через час-полтора. На полотенце, которое ты получишь там в обмен, двойной ярлычок: одна половина остаётся, другой метят твою стирку. Как уж получается - не знаю, но путают вещи они редко, а теряют и вообще никогда.
   - Орри, - взмолилась девушка. - Тут что - отдельных кабинетов не заведено?
   - Боги морских глубин! Никак воображаешь себя одной из баали?
   Орри покачала головой и объяснила не таким ёрническим тоном:
   - Баали считают наготу священной. Это они приучили скондских женщин беречь своё тело и даже лицо пуще чести. Но одна и та же радуга по-разному преломляется в различных кристаллах. В доме позволено многое, чего нет на улице. Рядом с водой не то, что на суше. Ты можешь одарить видом своей наготы, можешь поманить, а можешь и поставить лаковую завесу между тобой и всеми прочими. Учись такому. Помни: стыд находится внутри твоей головы и больше нигде. Не выпускай его наружу: притянет, когда ты того не хочешь. Будь холодна, когда пожелаешь, и горяча, когда тебе необходим другой или другая.
   - А моя зараза?
   - Разве тебе не сказали? Она не передаётся через воду. Только через длительное касание, если выпадет плохой жребий. У нас не Рутен.
   Посмотрела на голую, тощую, как белая китайская редька, подругу и смилостивилась:
   - Поди завернись в простыню до подмышек, чтобы до времени не показывать, чем ты худо-бедно отличаешься от остальных.
   Всё-таки когда настала пора смывать с себя пот, им обеим было оказано снисхождение: появились солидные клиенты, не желающие иметь никакого отношения к развесёлой и чуточку нагловатой компании бастардов, пьяной без вина. Их быстро направляли в малые кабинеты для дружеских и деловых встреч, и Орихалхо, узрев такое неравноправие, захватила для них с Галиной крошечную келью с неглубокой ванной, в которой плавали цветочные лепестки, и лежанкой на две персоны. Договорилась кстати, что кофе со всем, что к нему причитается, подадут прямо на место, а слепорожденного массажиста заменят на массажистку, которая не прочь заработать лишний дирхам (равный аж четверти серебряника).
   - Это не для тебя, если не хочешь блистать своими плешками. Хотя зря отказываешься, ох, зря. И заразу не разнесёт - для каждого у неё особые перчатки и отдельный флакончик с маслом, - и здоровья тебе прибавит. Я после такой разминки двоих наших мужчин могу побороть.
   Но Галина не поддалась искушению. Только плавала, давно уже чистая, в чуть замыленной водице, которая поразительно долго сохраняла приятное тепло, и с ехидством смотрела, как коренастая бабёнка отплясывает джигу на костях распростёртой ничком Орри, до того размолотив ей мышцы в полнейший кисель.
   Оставшись одни, девушки занялись любовью, а немного позже с наслаждением пили из чашечек густо-коричневый напиток, закусывая хинную горечь жирным, хрустящим и тягуче-приторным.
   - У нас в Рутене и машины есть для того, чтобы прогонять пар через порошок, и уйма разных технологий, все сладкие: под пенкой, на воде, на молоке, на песке...Ой. Я малость перепутала, это турочку на горячий песок ставят. Вот не думала, что можно так просто - и так вкусно.
   - На контрасте работает, - объяснила Орри. - Горькое - сладкое. Чтобы его создать, нужно мастерство никак не меньшее, чем сготовить кофе сам по себе.
   Приятную во всех отношениях беседу перебил азартный шум голосов из укромного пространства, находящегося рядом с ними. Что слегка озадачивало - в нём не слышалось ничего похожего на сладострастие того или иного толка.
   - Орри, что там у нас рядом?
   О, я снова забыла. Последний официальный визит был, увы, года два назад. Ночью деловые люди столицы и их гости занимаются такими вещами, какие неприлично показывать дню. Совершают хитроумные сделки, оговаривают условия, на каких пойдет контрабанда из Рутена, дают деньги в рост...
   - Как я помню, последним у нас в так называемые Средние века евреи занимались. И дело считалось очень сомнительным.
   - Иудеи в Верте числятся по тому же разряду, что и нохрийцы. И те, и другие с равным искусством манипулируют своими земными святынями и своей прибылью.
   - Вот, значит, у кого ты свои векселя обналичиваешь?
   Орихалхо чуть помрачнела:
   - Я тебе во всём дам отчёт, но - не кажется ли тебе, что мы не так проводим время?
   - Орри, для меня отцовы накопления немногим больше дорожной пыли. А ты расточаешь своё жалованье. Вот отыщу сейчас какого-нибудь... ах, менялу, что ли? И напишу на твоё имя дарственную.
   - Сейчас? - рассмеялась морянка. - В таком наряде и настроении ума?
   Теперь смеялись обе.
   А потом похоже, что заснули, - и никто отчего-то не беспокоил странников.
   "Ну нет, я так эти дела не оставлю, - думала в полусне рутенка. - Позже настою на своём или даже одна схожу к юристу... Как их тут именуют? Кади?
   На рассвете им всем принесли одежду: отпаренную, выглаженную, по необходимости заштопанную - и такую тесную, что едва напялилась на влажное тело.
   И все они отбыли в малое паломничество - как и должно, пешком, сами чистые, в чистой одежде, с чистыми помыслами и условно чистым от грубой еды желудком.
   В розовеющем свете зари город был прекрасен. Низкие дома, по самую плоскую крышу погружённые в лиственное пламя. Храмы трёх главных религий с островерхими колоколенками и минаретами. Молельные дома для мужчин и широко раскинувшиеся двухэтажные дворцы для женских собраний: с колоннадами, как Парфенон, или огромными окнами бесценной работы. "Делали на островах, - поясняла Орри. - Сколько в них рутенского - никто не знает". Кварталы мастеров - десятка два-три домов, собранных в неправильный четырехугольник, с семейными общежитиями, цехами, дворами для ребятишек, мечетью или часовенкой посередине.
   Они не вмиг поняли, что показалось нам непривычным в бурной, пестрой, азартно жестикулирующей толпе. Маль того, что она была по преимуществу взрослой и мужской - это и на Западе частенько встречалось. Все мужчины были бородаты. Во всём остальном Верте, на который успела поглядеть Галина, обильная растительность считалась "знаком зверя" и тщательно выводилась со всех мест, не прикрытых одеждой. Но в Вард-ад-Дунья на них ощутимо повеяло духом благородных мавров, испанских грандов и пылких французов: длинные кудри, завитые, подвитые и не очень удачно выпрямленные, но непременно покрытые чалмой или высокой бархатной шапкой, усики щеточкой, метёлкой, пиками, бородки штопором, клинышком и подковой, то и другое, текущее мимо губ в три ручья. Щеки были, как правило, чисто выбриты: никто не давал волосам права съесть лицо. Одежда была или очень светлой и хорошо выстиранной, или нарядной - и опять-таки чистой. Даже старики на пороге дряхлости выглядели щеголевато в своих длинных рубахах с неизменной саблей за широким кручёным поясом, жилетках и тафьях.
   И это щегольство - при почти полном отсутствии женщин в людных местах, подумала Галина. Иногда людские волны рассекало подобие пиратского чёрного корабля под всеми парусами. Как и важная дама, встретившая их у границы, скондские "живые драгоценности семьи" были наряжены в бесформенную рубаху, поверх которой непременно накидывали мешок с прорезью напротив глаз и тончайшей вышивкой по краю этого отверстия, и при движении поднимали незримый ветер, который заставлял всех прочих торопливо сторониться. Если таких фигур было три-четыре, внутри подвижной крепости непременно прятались ребятишки: совсем маленькие - обоего пола, постарше - только девочки в изысканном оперении райских птиц. Определить достаток и первых, и вторых, но в особенности третьих с первого взгляда казалось невозможным.
   - После девяти-десяти лет мальчики отходят к мужу, который обучает их, что такое в Сконде быть мужчиной. После двенадцати юных "хвалёнок" запирают в доме, а если выпускают на прогулку, то очень плотно занавешивают, - объяснила Орихалхо. - Невесты.
   - Дико.
   - Не хотели бы хиджаба - вон так бы стояли, - морянка показала Галине на стройную фигуру, осыпанную золотом и закутанную в множество вуалей.
   - А. Вот это и есть...
   - Служительница Великой Матери. Сегодня еще день будний, во время своих праздников они растекаются по всему городу.
   - В голосе Орри не чувствовалось ни осуждения, ни особой радости. Зато их с Галиной спутники оживились: один даже сделал попытку прикоснуться к ручке, закованной в кольца.
   - Мы идём поклониться иным богам, - холодно заметила ему Орихалхо. - На жертву этим не хватит никаких денег.
   - Эти жрицы - они что, покупаются? - шокированно спросила Галина.
   - Такая никогда не назовет цену за возлежание с ней: по умолчанию сие на пределе возможностей клиента, - объяснила подруга. - Но никогда не выше. Считается, что прибегнуть к такого рода услуге мужчину заставляет не удовольствие, а сугубая необходимость. У него самого дома всегда присутствует кто-то, обученный такими вот сакердотесс за умеренную цену: одна из жён или невестка, от которой ждут, что она передаст своё искусство старшим, или дочка, которой ради жениха преподаёт нежную науку мать.
   - Женская солидарность?
   - Так это называется. Ты угадала.
   - Попахивает развратом.
   - Нимало Разврат в Сконде лежит в совершенно ином месте. Связан с нарушением клятв любого рода, в том числе супружеских и вассальных. Не оговорено специально - значит разрешено.
   Как-то незаметно, за интересным разговором, шествие оказалось на небольшой круглой площади. Гранитные плиты рядами ступеней поднимались к крытой ротонде, почти беседке с резными сталактитами колонн и крестом наверху: небольшой, четырехконечный и равносторонний, он покоился на огромном полумесяце с рогами, задранными до самой поперечины.
   То и была Часовня Странников: место, где все они испрашивали успеха в делах, что привели их в город, жизненного благополучия и доброго пути назад, когда для того настанет время.
   Несмотря на довольно-таки раннее утро, народ здесь уже толпился - цветочницы, скромно наряженные в сарафаны и платки, один конец которых прикрывал рот, торговали в основном чайными розами всех оттенков - от желтовато-белого до цвета запекшейся крови.
   - Тратиться необязательно - вся здешняя клумба к вечеру так и так перекочует внутрь, - шепнула Орри, однако кинула монетку, взяла два цветка себе и Галине: один редкостного цвета корицы - Галине, белоснежный - себе.
   Внутри было так тихо, будто и не стояло здесь никого плечом к плечу.
   Над толпой возвышалось нечто вроде католической дароносицы, какие Галина видела в храме на Лубянке: золотого солнца на тонкой ножке, с извитыми лучами и своего рода линзой в середине. Там, меж двух толстых пластин горного хрусталя и скрещении лучей, падающих из широкого тройного витража, нечто сияло как бы своим собственным, тёмным светом.
   Подобие бутона чёрной розы с сомкнутыми устами и выпуклыми прожилками на обратной стороне лепестков.
   - Это её сердце, - благоговейно прошептала Орри. - Сердце женщины, которая прославила наш пол. Не касался его резец ювелира - как подняли из праха, так оно и осталось.
   - Неправдоподобно, - в ответ прошептала Галина.
   - Прекрасное всегда оставляет довольно места для веры, - ответил со стороны некто третий. - Посмотрите на витраж, если усомнились в правдивости легенды, - это поистине библия для неграмотных и неискушённых.
   На стекле были изображены три картины.
   Девушка в белом одеянии до пят сходит с костра, держа в поводу вороного жеребца с заострённой шишечкой во лбу. Конь бьёт копытом, локоны девы развеваются по ветру, лицо сияет отвагой.
   Военачальник со знаменем, древко коего упирается в стремя, и в латах скорее скондского, чем франзонского образца, верхом на том самом чёрном единороге. Шлем скрывает волосы, но одна прядь всё-таки выбивается наружу.
   Снова он, только без кирасы или кольчуги, в одной рубахе и по колено в пламени. Огонь превращает веющие по воздуху волосы в своего рода нимб.
   Понизу всех трёх витражей изысканным шрифтом и в одну вытянутую строку выбито:
"Ты свет земли, сияние небес, земли отрада,
Души моей неугасимая лампада,
Наполненная маслом, столь летучим...

Ты проблеск молнии в нагроможденной туче,
Я - сидры терпкий, благовонный дым.
Терновник тот когтями впился в кручу.
Молю, одень его своим огнем святым..."
   - Это те самые стихи? Её предсмертные или посмертные стихи? - спросила Галина. - Которые она произнесла наподобие Скарпхеддина, сына Ньяля, когда пламя подступало уже к самому сердцу?
   - Верно, Гали бинт Алексийа Рутенка, - ответил тот же голос, довольно низкий и звучный. - Я сделал рисунок надписи для резчика по камню, как раньше набросал эскиз триптиха для лучшего из наших живописцев по стеклу.
   Девушка оглянулась, наконец, - и встретила яркий, яростный, невероятной синевы взгляд мужских глаз.
   Чтобы разглядеть юношу во всей красе, ей пришлось задрать голову - это при том, что их отделяло двое человек и, примерно около полуметра чистого расстояния. Его плечи возвышались над остальным народом подобно скале. Светлые, пшенично-рыжие кудри были, вопреки скондскому обычаю, собраны в две толстых коротких косицы - знак опытного вояки. Бородки он не носил, одни усы жёсткой щеточкой. Черты лица были правильны - и в то же время казались на фоне того, к чему Галина успела привыкнуть, чужеродными. Впрочем, как и рост, и повадка, и даже какая-то особенная, будто светящаяся кожа без веснушек.
   Мужчина дотронулся до цветов в руках Галины и Орихалхо, произнёс:
   - Это предназначено святыне - так же, как и ваши мольбы.
   Аккуратно вынул из пальцев и опустил в одну из высоких фарфоровых ваз, что стояли у алтаря. Двигался он так плавно, будто ничего не весил, - вернее, вся его масса ушла в силу.
   - Ты ведёшь себя очень уверенно, мэс, - сказала Галина. - И знаешь моё имя. А твоё как?
   - Оба ваших имени, - поправил он. - Я же сам зовусь Рауди Красноволк ибн Яхья Ас-Сагри, поборник чистоты и всадник пустыни.
   Но тут из-за алтарного возвышения, накрытого тугим камчатным полотном, вышел священник, поднял руки к небесам, и началось ритуальное песнопение. Без поддержки каких-либо музыкальных инструментов, но очень слаженное. Сначала Галине почудилось в нём что-то от литургии, но здесь не поднимали над толпой святые дары и не преломляли хлеба. И время здесь текло очень быстро.
   Расходились после молебна поодиночке или попарно - все явно под впечатлением увиденного. А уж Галина с Орри - и подавно.
   - Что за гордец этот Рауди, - вздохнула ба-нэсхин. - Поистине дитя двух отцов. Вдвойне мужчина. Не успел рта раскрыть, а уж высказался в свою пользу. Его искусство - своего приношение на алтарь, а такое во славу Божию безымянно.
   - Ревнуешь никак?
   - К мужчине? Ой, нет: просто отмечаю факт.
   - Знаешь его?
   - Не хуже, чем он меня. Помнишь, я хотела тебе рассказать про переписчика?
   - Неужели о Рауди?
   - Такое вот совпадение. При Домах Книги писцы работают во множестве, Любому желающему вручают бумагу, чернильницу и тростниковый калам, чтобы он мог переписать понравившееся. Там же учат всем прекрасным почеркам и продвигают таланты. Наш Рудольф, или Красный Волк - так звучит его имя на Западе - и в грамоте, и в миниатюрах преуспел. Ты, кстати, заметила, что эти сквозные стеклянные мозаики выглядят не очень пропорционально - будто малую картинку увеличили раз в сто?
   - Ой, нет, - Галина повторила за Орри присказку рассмеялась. - А ведь и правда. Только все равно красивые. Великого рутенского скульптора Бенвенуто Челлини обвиняли, что любой его монумент больше или меньше, но похож на статуэтку.
   - Так ты слушаешь? Помнишь, на чём ты меня оборвала?
   И Орри докончила историю. Яхья ибн-Юсуф, державший крепость Ас-Сагр для Братьев Чистоты, наполовину тайного общества, которое специализировалось как на утончённой философии, как и на защите восточных границ с оружием в руках, - так вот, он был прекраснейшим из плотских существ и в то же время "увечным полукровкой". Из тех, кого в особенности не любят: ни земной человек, ни морянин, ни морянка, ни привычная помесь. В Рутене таких вынуждают определяться со своим сексом и даже прибегать к хирургу.
   - Понимаю, - ответила Галина. - Синдром Морриса или нечто вроде.
   - Яхья испытывал собой неофитов. Воин Братства должен быть терпим ко всему помимо того, что касается его непосредственной цели, и не иметь предубеждений. Никто не думал, что Белый Шайх может родить дитя - тем более от юного отрока, почти мальчика. Но так получилось. Если ты хоть немного искушена в рутенском родовспоможении...
   - Нахваталась по верхам, как любая прокажённая, - сухо ответила девушка. - Нас в самом деле готовили к безопасным родам. Безопасным для младенца, имею в виду.
   - Так вот у Яхьи это было подобие неуместной тягости из тех, что иногда возможно сохранить и вырастить дитя до времени, когда оно становится жизнеспособным.
   - Как его... "вторичная брюшная беременность, наступающая после прорыва первичной трубной".
   - Да. Не понимаю до конца твоего жаргона, но... да. Никто не понимал, что дитя укоренилось, причём вне связи с точными сроками. Последнее редко, но случается у помесей. Яхью пришлось усыпить и резать чрево. Но, говорят, опоздали, да и натура его была не слишком пригодна к вынашиванию. Шайх не выдержал операции, истёк кровью - и теперь Рауди полный сирота.
   - А кто отец?
   - Ты имеешь в виду - другой отец? Право, я уже открыла тебе всё, что можно, и часть того, что нельзя. Сопоставляй, если умеешь.
   
   Говорит прелестная Марион своему супругу, подливая ему чай в плоскую пиалу с двойными стенками - чтобы пил горячее, не обжигая пальцев:
   - Наш ручной сизый вяхирь принёс на крыльях весть о том, что новая фигура вошла в игру, и теперь всё предречённое повернётся иной стороной.
   - Не на крыльях - на лапке, - мягко возражает сьёр Энгерран. - И кто подал сию весточку?
   - Не кто иной, как твоя любимица. Говорит, приметила сына Морского Кречета ещё в тот раз, когда ты посылал её столицу иного Полумирья с дипломатической миссией.
   - Ну-ну, дай им всем Боже. Только чем-то кончится твоя собственная авантюра?
   - Как чем? Авантюры - то, что происходит в дороге. Когда путь приводит к цели, любые из них кончаются либо достижением, либо постижением, но всегда - Разлучительницей Собраний, - задумчиво отвечает крестница и любимица королевы-матери Эстрельи.
   
АВАНТЮРА ДВЕНАДЦАТАЯ
   После посещения часовни Юханны отряд попарно или поодиночке разбрелся по городу - дивоваться на здешние дива. Орихалхо занялась некими чуть таинственными делами, для которых и была послана в далёкое путешествие - может быть, готийской политикой, возможно - экономикой (нужно ведь было снаряжать отряд для перехода через степи и пустыню), но скорее всего - политической экономией или, что то же, политикой экономии.
   - Вот лошадей едва не загубили, гоняя без передышки, - ворчала она. (И это при двух не очень коротких дневных привалах и одной ночёвке.) - А заводных иметь - так это ж целый конский табун гнать рядышком. Вот пересадить бы вас всех на мулагров - они куда как выносливее.
   Под мулагром в Сконде понимался вовсе не гибрид мула и онагра, а животное вроде ламы или альпаки - небольшой верблюд, в отличие от андско-рутенского собрата пригодный для верховой езды, а не только под вьюк. Животное пустынь, прыткое и неприхотливое, похожее на гладкошёрстую непарнокопытную лошадку с чересчур длинной шеей, мулагр был в равнинных краях редок, но особого любопытства не вызывал.
   - А что мешает-то, в самом деле? - спросила Галина. - Давай сюда животинок.
   - Не гонористо. Для клириков годится и для женщин.
   - Так шутила раньше про мулослов?
   - Не совсем.
   - Тогда теперь насчёт гонора?
   - Тоже нет. Рядом с Полыми Холмами хорошо бы пересесть на малышей - кони пригодятся на обратный путь, если и у кого он будет, а мулагрики, помимо прочего, ходко идут в гору и с горы. Наверху им будут рады куда больше, чем нам.
   - Полые Холмы? Орри, это ж из сказки о феях и чародее Мерлине.
   - Ну, называют их так, что поделаешь. Или Пустые Холмы, но это не отражает смысла. В общем, малые горы на подступах к большим.
   
   Галина, оставшись в тот день одна и без призора, на правах то ли калечной (повязки с мазью она носила по-прежнему, но меняла далеко не так усердно), то ли мелкого начальства при главном начальнике, решила прогуляться не просто так, но с целью - памятуя недавние откровения подруги.
   
   Толпа на улицах принимала Галину вдвойне легко - как "белую", то есть уставного цвета кожи, и как "смуглую", вернее, загорелую. О ба-нэсхин, с которыми она стала схожа после многих дней на открытом воздухе, все были наслышаны, что их женщины не отличаются от мужчин и оттого имеют полное право не закрывать лиц и не кутать фигуру прямо уж до смерти.
   Оттого рутенке было более-менее легко расспрашивать всех и проникать повсюду. Заодно наловчилась по легчайшим намёкам распознавать, кто перед нею. Иллами, даже явно из беднейших, отличались подчёркнутой чистоплотностью и даже щеголеватостью, достигнутой с помощью минимума средств. Живая иллюстрация к тезису о рутенских денди - те любили рядиться в вещи, обношенные по фигуре до состояния "второй кожи". Поклонники Энунны, если то были не жрицы и не жрецы из разряда их защитников, с излишним усердием защищали свою наготу от посторонних взглядов и пренебрегали украшениями. Здешние нохри - те были ни так ни сяк. Светские монахи и монахини, иными словами.
   В конце концов, рутенку направили к влиятельному кади, судье, в расширительном смысле юриста и знатока права иллами, к услугам которого ничтоже сумняшеся прибегали все три конфессии. Впрочем, нохрийские священники не утруждали себя ничем помимо религиозных вопросов и солидных размеров серебряного распятия на груди, люди Великой Матери во все юридические дела вносили лёгкую сексуальную нотку, а светские знатоки закона драли с овечек три шкуры и были куда менее компетентны и тех, и этих.
   - Это как лечиться. К врачу пойдёшь - причинит тебе лютую карманную чахотку, - объяснил сэнии Гали один из доброхотов. - А господин меча в Скон-Дархане (тут были в ходу те же эвфемизмы, что и на Западе Верта) - он и знает не меньше, и не сребролюбив, потому как состоит на воинском жалованье.
   - Наши лекари сведущи, не то что их коллеги в том же Вестфольде, - возразил ему другой. - Но они скорее по видам пульса твою болесть определят, а господин Аль-Хатфа изволил не раз наблюдать её гнездо воочию.
   (То есть промышлял вскрытием трупов явно, тогда как лекари тайно и с его собственной подачи, догадалась Галина.)
   И сошлись собеседники в том, что добрая слава здешних палачей идёт от покойного Хельмута, прежнего хозяина клинка. Имя сего широкого скимитара, Аль-Хатф, на истинном языке людей означает "Погибель", стало быть, его хозяин сведущ в вопросах смерти так же, как в вопросах жизни.
   "Ну, только вот не хватало, чтобы этот наследник традиций и меня обихаживал", - подумала Галина и вежливо поблагодарила мужчин за ценную информацию. Ну, не прямо такими словами, разумеется.
   Кади пребывал в своём саду, по причине осени слегка поредевшем, растерявшем плоды, но ещё очень красивом. Восседал на возвышении, окружённый народом, и пил чай, рассуждая, судя по важному виду, о неких высоких материях. Был он моложав или просто молод, кареглаз, в каштановых кудрях и бороде вились тонкие седые пряди, тонкие брови самую чуточку не смыкались на переносице. "Прямо как русский дворянин татарского розлива, - подумала Галина. - Бунин там, Ахматов, Тютчев".
   - Так вы, уважаемая Гали бинт-Алексийа, хотите узаконить некие денежные отношения, возникшие по чистой случайности или чьей-то опрометчивости? - спросил кади, выслушав сбивчивое объяснение девушки. - Подобный разговор хотелось бы вести в присутствии моих клиентов и учеников, потому что они обучаются практике закона. Но как вам будет угодно.
   "Надо же, он меня "выкает", будто неизмеримо более важную персону, - подумала рутенка. - Как отвечать-то? Вернуть ему его вежливость?"
   Подошла женщина с нарядно открытым лицом, одна из жён или прислужниц. Поставила перед рутенкой, сидящей, поджав под себя ноги, против законника, чашку и налила на самое донце крепчайшего чая. Самый почёт, объясняли до того Галине: будут постоянно вертеться вокруг тебя и подливать. Она выпила раз, потом другой для вежливости, повернула сосуд вверх дном: больше не надо. Сказала:
   - Разговор у меня не секретный, однако и не для чужих ушей.
   Он хлопнул в ладоши - все исчезли, хотя, как подозревала Галина, за ближайшей стенкой.
   - В чём нужда ваша? - прямо спросил кади.
   - Моя соратница схитрила. За моей спиной распорядилась тем, чем ей не следовало бы. Объявила сначала готийским, затем вашим купцам, что состоит в доле со мной. Никакого подтверждения тому не имеет, помимо своих слов. Я безразлична к бывшему имуществу отца, которое поставлено залогом, но не хочу, чтобы Орихалхо ставила себя в двусмысленное положение. Возможно, её заимодавцы не понимают сути ...
   - Вряд ли. Все менялы и банкиры - народ тёртый, - учтиво вставил кади свою реплику. - Знают, на что пошли. Старший командир отряда имеет ограниченное право на имущество младшего, то бишь вас. Однако не спорю: в любой реке имеются подводные камни.
   - Вот как. В любом случае я хочу такое подтверждение дать. Чтобы впредь ей не было никакого укора. Доверить Орихалхо монастырское сокровище в официальном письме.
   - Каким образом из трёх возможных? В виде опекаемого имущества, или дара без ручательств, или в раздельное пользование?
   - Поясните невежде разницу.
   - Если мэс`Орихалхо - надзирает за некими принадлежащими вам ценностями, вы имеете право потребовать отчёта. И в той же мере имеют это право те официальные лица, которые хранят закон помимо вас обоих. В случае, когда не требуется никаких ручательств, даритель навсегда отрекается от своего добра. Раздельное пользование предусматривает, что до известных пределов и на известных условиях нажитое одной стороной добро можно считать совместным.
   - Последнее мне подходит.
   Юрист покачал своим белейшим головным обмотом:
   - Не спешите. Разве вам не намекнули? Именно так скрепляется в нашей стране договор о супружестве. Ибо стержень брака - то вено, которое муж отчуждает от себя и передаёт жене в залог. Или, иначе, - оговаривает её долю при совместном владении.
   - Тогда остановимся на среднем. За свои вещички я не держусь.
   - Благородное решение. Однако в подобном случае к документу о дарении должна быть приложена подробная опись, сделанная официальными лицами. Вы можете задержаться в столице ради такого?
   - Не хотела бы. Представляю, какая это канитель.
   - Да?
   - В смысле, что длится до бесконечности. Как спутанная лента... или молочная тянучка.
   - А. Вас не устраивает вкус... - он тонко улыбнулся.
   - Вертдомского бумагомарательства. Того, что в Рутене именуют бюрократизмом. Нельзя ли обойтись меньшими усилиями?
   - Первый вариант. Опекунство по обоюдному согласию.
   - Обуза и цепи для нас обеих.
   - Тогда заключайте союз - такое возможно и без согласия противной стороны, тем более что мэс`Орихалхо действует перед скондскими негоциантами, прикрываясь именно вашим с ней негласным браком. Объём разводной неустойки определит честь ваших знакомых бернардинок, а это самая твёрдая монета в Верте.
   - Вы можете составить договор прямо сейчас? Я заплачу.
   - Не сомневаюсь в этом, - подтвердил кади со странной интонацией. - Заплатите. Так в качестве кого записать вас - супруга или супруги?
   - Послушайте. Вы согласились беседовать, понимая мои непростые обстоятельства...
   - И никоим образом не собираюсь как-то вас уязвить. Видите ли, вено, или махр, даёт супруг. Хотя бы формально: если женщина берёт за себя неимущего или неимущих, она может одолжить ему или им небольшую сумму с оговорённым возвратом. Но вам ведь нужно противоположное. Также числить вас - не мэс`Орихалхо - в мужчинах противно разуму. Но вот идея. Возможен иной выход - перевернуть ситуацию. Счесть находящееся в сундуках уже принадлежащим мэс`Орихалхо по праву брачного займа: тем паче проценты, идущие вам, уплачиваются из жалованья старшего командира. Тогда пользование сундуками приобретёт статус вполне законного, а вы сможете вернуть своё либо после развода - каковая процедура в Сконде несложна, - либо по первому требованию уплатить вам долг.
   - Уф. Мало что поняла, кроме главного. Что всё это возможно.
   - Тогда один из моих писцов составит договор никаха, я как лицо официальное подпишу за Орихалхо, вы - за себя саму. Одна бумага пойдёт вам, другая останется у меня. В конце концов, это значительно поднимет репутацию обоих: как ба-инхсана, так и рутенки.
   - Погодите. Если ей не понравится?
   - Я говорил уже, что развод очень просто совершить. Один из вас должен на словах трижды подтвердить свободу другого.
   - И всё?
   - Именно, - он кивнул. - Но должен предупредить, что ваша связь с другим мужчиной, если она совершается с согласия мэс`Орри, может быть сочтена любодеянием, что порицаемо, но не наказуемо. Связь же без подтверждённого согласия другой стороны есть прелюбодеяние к смерти.
   - Я и не подумаю выходить из её воли, пока длится брачный союз, - сухо ответила Галина.
   "К смерти? То есть смертный грех всех религий? Наверное, так".
   - Тогда я зову помощника.
   - Сколько я должна судье консультацию и работу? - сказала девушка, принимая готовый документ и одновременно вставая с места.
   - Господин наш Амир Амиров платит нам щедрое жалование, - ответил кади. - Пошлины собирают его служители, стоящие на въезде и на выезде из столицы, но не я. Вы с мэс`Орри ничего мне не должны: помимо своего благоразумия, разумеется. Которое вы должны теперь в полной мере выказать. Так вы не желаете разделить с нами полуденную трапезу?
   По его тону Галина поняла, что хотя гостеприимство он предлагает от всей души, чем-то в официальной части, которую оно призвано увенчать, судья недоволен. И лишь оттого ни на чём не настаивает.
   
   Перед лицом здешних Ганнибалов Вард-ад-Дунья держала себя истинной Капуей, роскошной и разнеживающей. Поэтому здесь было множество крошечных заведений по распитию чая, окрашенного во все цвета радуги, кроме разве синего. Пурпурно-фиолетовый достигался с помощью сока гибискуса или ежевики, оранжевый и жёлтый - шафрана, коричневато-зелёные и буро-красные тона были присущи напитку от природы. Галина села на подушку, заказала себе большой чайник и глубокое блюдце с кусочками тягуче-сладких заедок. Налила чай в широкую чашку - остудить. И развернула свиток на колене.
   Вроде как все имена и родственные связи отражены правильно. Про себя она сообщила лишь то, что знал любой из вертдомцев, не желающий сильно углубляться в иноземные родословия, насчёт Орри судья с помощником каким-то образом знали больше неё самой. Буквенные извивы и юридические хитросплетения, и те, и другие - выдержанные в лучших скондских традициях, в общем, сводились к тому же, на что намекал сам кади.
   "Всё в порядке, - подумала Галина, - теперь вот только бы этим питьём не залить. А то получится, как у Милорада Павича: пейзаж, нарисованный чаем. Юридической силы, возможно, и не потеряет, да неловко".
   И скатала рулон обратно, стянув старой резинкой от волос. Ничего подобного в Верте до сего дня не придумали - все документы атласными лентами обматывают.
   
   В караван-сарае она хотела сразу просветить Орри насчёт их супружества, но та заскочила лишь на короткий миг, только и успев промолвить:
   - Берём нового человека в порожнее седло. Мы тут все, не исключая меня самой, ученики, Армени - половина ученика, а Рауди ибн-Яхья воспитывался в Твердынях Чистоты с самого младенчества.
   - Но ты же сама говорила, что он хвастун и фанфарон!
   - Даже так? Ну, ты преувеличила. Слегка и не по месту бахвалится, но по сути своей не бахвал. Как обученный воин стоит двоих - недаром его прозвали так, как прозвали. А как проводник и вообще цены не имеет.
   - Он придёт со своей лошадью или в самом деле займёт место покойника?
   - Практична до тошноты. Да, со своим заводным скакуном. Нет, у него не лошадь, а помесь из самых желанных. Как и он сам: горец и степняк.
   Так Орихалхо дала понять, что не желает больше дискутировать. Закрыла проблему.
   Через день все припасы и снаряжение уложили и приторочили - делала это специальная гостиничная прислуга, хозяевам поклажи оставалось только наблюдать и запоминать выверенный в течение столетий порядок. Вьючные лошади были взяты из расчёта одну на двух верховых, причём такие, которых не стыдно бы при случае под всадника пустить. Заткнули за пояс свеженаточенные сабли - одна Галина воздержалась: коли не умеешь, зачем понапрасну щеголять, дразнить местных задир, буде возникнут на пути?
   Новое приобретение морянки явилось, можно сказать, когда уже трубили сбор и начали выстраиваться в походный порядок.
   
   Рауди в самом деле захватил седло Фавхсти, но оно было наложено на хребет не очень понятного зверя, своими очертаниями лишь отчасти напоминающего тех кротких мулагров, что исправно возили горские товары на здешний рынок. В холке он был чуть выше чистокровных англо-арабок, на которых Галина успела поездить в прокате, короткая грива на почти лебединой шее стояла торчком, хвоста не было - только вислая кисть от репицы до задних коленок. Или локтей, что ли, - Галина окончательно запуталась в терминологии. Всё тело диковинного создания покрывала шерсть, заметно более мягкая, чем у лошади, и без того глянца. Но самым чудным показались Галине две вещи: масть, какая-то иссиня-сизая, точно налёт на сливе, с такими же голыми проблесками на крупе, маклаках и плечах, и то обстоятельство, что всадник вёл животное за собой в поводу рядом с очень тихим и как бы уменьшившимся в росте конём погибшего. Наголовье на существе, было, кстати, обычное конское, но без грызла и с малыми кольцами, зато копыта солидные: вроде низких башмаков из бычьей кожи, на застёжке сбоку и с круглыми бронзовыми накладками спереди.
   - Становись в стремя и в строй, сын Яхьи, - коротко произнесла морянка.
   В этот момент Галина поняла всю правоту подруги: движение Рауди, когда тот поднялся на своего скакуна, было гибким и почти незаметным, словно прыжок хищника. За гриву рукой он не брался, только слегка - за переднюю луку. И буквально тотчас, так же крадучись его - кто, мулагр или гибрид мулагра? - подобрался и стал вровень с её милым Сардером. Тот всхрапнул, пришелец взвизгнул ржавым дверным засовом и раззявил пасть. Марто, который по-прежнему ходил под Орри, попятился.
   - Покой, Аль-Кхураб, - пробормотал Рауди и слегка натянул повод скакуна. Тот сразу утихомирился. Их с Орихалхо кони - тоже.
   - Красив, - проговорила рутенка.
   - В самом деле? - иронически переспросил скондец.
   - Его имя. Очень звучное. Что оно значит?
   - Ворон. Это самец, яростный, как амир всех птиц, но вашим кобылам нечего страшиться покрывания от него.
   - У нас тут не кобылы, - фыркнула Галина.
   - Я вижу. Жеребцу также нечего бояться, что Аль-Кхураб станет отбивать у него случайных подруг. Это иная порода.
   После этой справки, которая была выдана самым невозмутимым тоном, рыжий гордец натянул повод Ворона и отправил его вместе с жеребчиком Фавхсти назад, где и остался в гордом одиночестве, когда все остальные построились в колонну по двое.
   По Вар-ад-Дунья прошли, глядя прямо перед собой, окрестности города миновали не оглядываясь. Дальше дорога шла ровно и бойко, несла на себе закутанных по глаза и уши всадников и зашторенные экипажи исправно, однако скутеров, то бишь гелиосайклов, на ней почти не попадалось. Даже в таком мизерном количестве, как на пути в Ромалин. Так, мелькнёт навстречу сверкающий силуэт, ошарашит лошадок, Ворон обернётся, глухо рявкнет вослед - и вот уже снова тишь и благодать.
   - Гонцы, - резюмировала Орихалхо. - трудолюбивые столичные пчёлки. Набрали мёду, потом по разным дорогам его на крыльях разнесут.
   - Сразу видать, что Скон-Дархан - пуп земли, - кивнула Галина.
   И всё же - столько новейшей техники у местных жителей, довольно-таки приверженных старине? Которые и моются, и сочетаются браком, и едят, и даже справляют ест естественные потребности на образ оттич и дедич?
   Вот что ещё было удивительно: никакой стены вокруг столицы, ни рукотворной каменной, ни из горных хребтов, ни из могучих деревьев, - а не успели покинуть дальние пригороды, как сразу настала зима с леденящим низовым ветром, с белой крупкой, что завихряется под копытами, с шорохом палых листьев, вывернутых наизнанку.
   - Из пустыни холод натягивает, - пояснила Орихалхо, морщась.
   - Как так? Пустыня ж далеко, - недоумевал кое-кто из молодцов. - Почти у самых Сторожевых Гор.
   - Она огромна и свирепа. И дышит, - объяснила морянка.
   - Орри, - внезапно осенило Галину, - ведь Арман Шпинель, когда вёз маленького принца Моргэйна, не упоминал вообще ни о каких трудностях. Ладно - были бы взрослые оба. Вас тут крепко учат противостоять стихиям.
   - А тогда и вообще весна была, - вставил реплику некто знающий. - Если не полное лето. Хорошо, что нынче меха на себя вздели.
   - Не в том вовсе дело, какая погода стояла, - ответила Орри. - Амир вполне мог не касаться самого пути, мог вымыслить небывшее - он создавал не мемуары, так это называется в Рутене? И не летопись. Но единый знак - начертание, каллиграмму.
   - Да, - отозвался из-за их спин Рауди. - Прадед торил путь дружбы. Чтобы Рутен легче достигал Верта, а Верт - Рутена. Но когда, уже при сыновьях Мора, кое-кто в Рутене обучился читать книгу Фила одним телом, без участия сердца, моя земля захотела себя защитить. И создала песчаное поле, нестерпимо знойное летом, скованное из крупиц льда зимой и населённое невиданными существами. Оно вытянулось у подножия крепостей, словно вторая линия рубежа. Чтобы сойти с гор, надо его преодолеть, и чтобы прийти в горы - точно так же.
   - Но какой смысл? - спросила Галина. - Что нам, что большеземельцам едино.
   И спохватилась: я-то сама, не с Большой ли Земли разве? В точности как покойный Леонид Ильич...
   - Для вас это испытание годности и готовности к ученичеству. Для меня - повторение давней игры: кто прошёл все этапы обучения и сумел выйти из ловушки, войти тому - куда как проще. Для рутенов, не получивших допуска, - смерть, - ответил рыжий.
   "Уж больно пургу гонит, - подумала девушка. - Они там, в крепостях этих, все так велеречивы?"
   Пурга, собственно, началась помимо слов Рауди, хотя и одновременно. Позёмка взвихрилась кверху, сгустилась, бросилась в глаза и ноздри сухим порохом. Хорошо ещё - заранее укутали обмотами тафьи, а теперь волосы и лица.
   Ехали дальше. Днём собирали хворост, жгли костры на обочине - места для них были огорожены невысокой стенкой из камней, уже покрытых свежей копотью. Ночью останавливались в селениях, иногда в городках, что пыжились, подражая столице, причем не только своей: обломки порубежной стены, по брови заросшие плющом, с лысой смотровой площадкой наверху - остаток "забрала" без крыши. Здесь даже свои дочки Энунны стояли на людных перекрёстках: жертвовать им полагалось, очевидно, меньше, чем скон-дарханским, и кое-кто из отряда ими походя воспользовался. Но чаще отряд оккупировал постоялые дворы, несколько более дикие, чем в столице: ни харчевни поблизости, ни бани помимо огромной заплесневелой кадушки, только что делить одно пространство со скотами не приходилось. Верховых животных разводили по денникам, людей селили по двое в крошечных каморках, оттого Галина не видела, приносили они здешней степи жертвы, как франзонскому лесу, или нет.
   Рауди обыкновенно устраивался в деннике, под боком у своей несуразной животины, чтобы зря не бесилась, как говорил. Подстелив под себя охапку чистой соломы, накрывшись поверх свободной попоной и подсунув под голову кулак. Ему, по словам, хватало.
   И вот что всё чаще приходило в голову рутенке: никто в Верте на её памяти не тяготился своей отделённостью от других, Охотно дружили, общались, воевали, плечом к плечу пахали и удобряли свою ниву, как крестьяне и монахи, и возделывали свой сад по бессмертному рецепту вольтеровского "Кандида". Но никогда не жались друг к другу, не пытались слиться в один монолит, даже в самое беззащитное время - ночью. Больших дортуаров она здесь не видела даже в монастырях: кельи, клетушки, "супружеские" углы в небольших замках, непременно за плотными шторами, "кровати-шатры" под балдахином - так жили сами и так поселяли её с покойным отцом.
   "Острова в океане. Причём если не счастливые, то явно самодостаточные. Не средневековая психология, но средневековое натуральное хозяйство в каждой отдельно взятой голове".
   Подумала - и сама подивилась возникшему в голове сравнению.
   С "королевским золотцем", как втихую поддразнивали Рауди младшие сотоварищи, Галина почти не общалась. До тех пор, пока не поднялась как-то ранним утром, задолго до восхода, слегка обеспокоившись: как там Сардер, не опоили его, случаем, конюхи, дав холодной воды. И упрямился с чего-то, фыркал, будто весна кобылья на дворе.
   
   Драгоценный лошарик спал, чуть колыхаясь на всех четырёх, и если похрапывал, вернее - всхрапывал во сне, то совсем не криминально. Помыт, высморкан, расчёсан, накрыт тёплым одеялом... то бишь попоной. Рядом, по-лебединому перегибаясь через перегородку, высилась вполне себе бодрая Воронова шея: Галина попробовала вспомнить, чем кормили чудище - вроде бы тем же сеном и зерном, что и лошадей, но не хватало, что ли, вон как зыркает на чужую непроеденную порцию.
   Да, а с чего это Сардер не проел всё, что задано?
   Галина открыла решётку денника - проверить, хорош ли здешний ячмень, - и увидела...
   Рауди.
   Он лежал в пустых яслях, как Святое Дитя нохрийцев, укутавшись плащом, и две морды согревали его своим дыханием.
   Почувствовав, что на него смотрят, открыл глаза.
   - А, хозяйка. Что-то жеребца твоего трясца била ввечеру, вот я и решил последить.
   Ну конечно. И пожаловал ему попону с царского плеча.
   - Спасибо. Вижу, что моему жеребцу не холодно - вон как разоспался. А в ясли-то чего забрался? Чтоб ему ещё и не голодно было?
   - Да нет, - ответил серьёзно, - сильно дует из-под низа. Надо бы на стоянках лошадей поверх копыт в башмаки обувать, примерно как я Аль-Кхураба. Только кроем попроще и подбитые мехом.
   - А зимой как? Ещё и вместо ногавок валенки?
   Он приподнялся, подмигнул и тихо продекламировал:
   "Все большие собаки надевают сапоги, а собаки маленьки надевают валенки".
   Любимое стихотворение её детства. Берестов - не Берестов? Ну и чего призадумалась, зачем расчувствовалась - детские книжки в Верт, что ли, не импортируют?
   "Да, пожалуй, тем более что Роуди - книжник. Ещё, пожалуй, сами копируют - на экологичные дубовые доски". Проигнорировала намёк, ответила по делу:
   - Незачем животных разнеживать. А за Полыми Холмами, пожалуй, ни ногавки не спасут, ни башмаки, ни чепраки.
   - Да - но до них ещё добраться нужно. А и до, и после - слушать знающих.
   - Цену себе набиваешь?
   - Положим, что да, - он окончательно сел, распрямился, тряхнул полураспущенными косами, словно освобождая их от невидимого сена. Удивительно, не одни волосы, но и щёки были у него чистые: никакой утренней щетины. И синий камзол под чепраком - столичного покроя, в талию, с горностаевой оторочкой и о восьми ясных пуговицах. Вроде как позади обеих командирш Орри в большей простоте пребывал.
   Усмехнулся, стукнул ладонью о край кормушки:
   - Присаживайся, раз уж явилась. Думал к Ворону под крылышко перейти, конец сна досмотреть - не вышло.
   "Нормальная девица спросила бы, о чём сон. Такого добивается?"
   - Да нет, уйду лучше, раз всё в порядке.
   - К супруге?
   Галина пожала плечами:
   - Я не морянка, значит - женщина с вытекающими последствиями. К супругу. Судья приговорил - муж, значит муж.
   - Вот как, - он словно с лица спал. - А мэса Орихалхо знает, в каком ранге при тебе числится?
   - Пока к слову не пришлось.
   - Так вот пускай придётся, и скорее. Она явно полагает, что тратит на воинов своё, а не данное в залог.
   - О деньгах не хочу ни говорить, ни думать - пока они есть.
   - Как бы не пришлось тебе говорить и думать о другом - когда оно настанет, - провещал Рауди уже в спину девушке. - Но, дай боги, чтоб без моего участия.
   "Странно. Вроде он ко мне конкретно клеился, - подумала Галина. - А потом как-то враз охладел. И о чём думаю? Не нужно мне ничего такого".
   
   Но что бы она ни говорила себе, как бы ни рассуждала о прелестях замкнутой капсулы - стена отчуждения рухнула. Буквально на следующем привале Рауди заявил:
   - Тебя натаскивали делать стойку, чертить вокруг себя ведьминские круги, искать места силы. Но кроме твоего якобы живого стилета, ничего острого в руки не вкладывали. Се одно довлеет, одним словом. Как по-писаному: в руке делается тёплым, сам по своей воле находит цель, бьёт без промаха. Хочешь, поучу работе с длинным клинком? Знаю, как будет там, в сторожевой цепи, и не испорчу дела. Разве, может быть, нагружу лишним умением. Согласна?
   - Да, - ответила Галина. И даже не успела подумать, что по имени её не назвали ни разу. После того, как торжественно протитуловали в часовне Юханны. Потому что в руки ей сразу ткнули рукоять узкого скимитара.
   - Парируй. Этим плоховато колоть, отлично - резать, но рубить нежелательно, да с твоей силой и не имеет смысла. От прямой полутораручной дубины вообще увёртывайся, пока можно. Потом покажу.
   Сейчас же ей показали "ту самую мать". Скимитар оказался его собственный, а вооружился Рауди широким прямым мечом наподобие венецианской чинкуэды. Галина кое-как отмахивалась, делая короткие шажки назад и в сторону, закалённое железо сталкивалось, искры сыпались, будто в кузне.
И вдруг она поняла две вещи. Что умеет работать клинком - очень плохо, но умеет. И что эта работа нравится ей до невозможности.
   С тех пор так и пошло. У костёрного круга под взглядами парней, которые грелись совсем другим способом, на вытоптанных площадках между конюшней и трактиром, просто на подходящем лужке, что зарос за ночь буйным цветом инея.
   И шло всё лучше и лучше. В Галине прорезался талант фехтовальщицы, он зудел и чесался, как молочные зубы, ее напарник и наперсник только покряхтывал довольно, когда обнаруживал подвижный стальной щит, из-за которого Галина всё чаще и наглее выныривала в атаку. После культуршока, когда восточная сабля повстречалась с типично западным изделием, клинки у обоих стали одинаковые: на время боя Рауди одалживал из вьюков то одну пару, то другую и туда же убирал, своё же заветное оружие не использовал.
   Небольшой отряд всё глубже увязал в зиме. Если прикинуть по меркам земного северного полушария, стояла вторая половина октября, но дорогу покрыло рыхлой белизной до самых конских запястий, хорошо еще отряд на рысях её размётывал, и тем, кто двигался в хвосте, приходилось чуть легче. Впрочем, Орихалхо, Рауди и Галина постоянно двигались впереди, а им самим разве что Шатани, здешний верховный демон, торил путь. Если сказать по чести - припорашивал ещё пуще. Охотников наведаться в холмистые края становилось всё меньше, впрочем, оттуда тоже мало кто возвращался, и перед всадниками расстилалась по виду нетронутая целина. Ветер, который до того запутывался в стволах деревьев, летал по ней невозбранно.
   - Теперь поняла, госпожа моя, отчего войлочные ногавки нужны? - спросил однажды Рауди. - И тёплые носочки для бабок? У Ворона до самых когтей густые пёрышки, а не голая шкура, как у прочих. Опять же двигаться могут бесшумно.
   - А последнее зачем? - вернула вопрос Галина и осеклась: надо же - разнежилась, что своей госпожой наконец назвал, позабыла, что где воин, там и бой недалече. Хотя ноги лошадям и без её раздумий давно укутали.
   Однако Рауди ответил, чуть обернувшись (ближе к вечеру он, как подобает истинному хранителю благородных дам, занимал место чуть впереди Галины, оттеснив Орри во вторую шеренгу):
   - Зачем? Так заповедали мне братья: будь неслышен - и никто не заподозрит в тебе соперника.
   - У тебя есть братья? - поинтересовалась девушка. - Родные?
   - Я не о том, а о ждущих меня в горных обителях. Все мы - единое целое. Но на твой вопрос отвечу так. У меня два брата - один единой крови, другой - по матушкиному браку. Оба одинаково знают меня и одинаково любят, второй прекрасно знает первого, но первый даже не подозревает о существовании второго.
   - О, это ты мне загадку загадал?
   - Если тебе, госпожа моя, угодно будет трудиться - её разгадывать.
   - Подумаю, когда станет чуть полегче. У тебя в словах муть и мгла - и вокруг день ото дня всё они же. Нарочно подгадываешь или ворожишь?
   В самом деле, мелкий снег веял с невидимых небес так упорно, словно там открыли фабрику по его выработке, и был так лёгок, что долго парил в воздухе, прежде чем улечься навзничь. Оттого из головы отряда с трудом можно было различить заводных лошадок и обоз, день отличался от ночи лишь более густым сумраком, а когда, наконец, равнина изогнулась нестройной вереницей холмов, Галина с полчаса пребывала в уверенности, что это теневой мираж очередной придорожной гостинички - за время пути вдоволь насмотрелась такого. Силуэты построек, отражаясь на занавесе снегопада, диковинно распухали в размерах и казались великанскими.
   А потом будто взвихрились кверху прежние декорации. Крупа обратилась во влажные хлопья и иссякла, на прощанье показав через просветы девственно-горнюю синеву. Вместе с ней иссякла и синева - будто на стороне людей включили тусклое солнечное свечение.
   Огромная фигура драконьей самки запрокинулась на спину, грозя тёмными сосцами белесоватому вечернему небу - не осеннему, не зимнему, никакому. Толстая шкура бугрилась пучками седых волос, её рассекали глубокие рытвины. Жилы кожистых крыльев почти достигали конских копыт. Фантазия спешно дорисовывала образы головы, конечностей и хвоста, укутанные снегом и повитые туманом.
   И снова иллюзия развеялась, перспектива изменилась. Поросшие мелким черноталом русла рек веером спускались с крутого склона, в который слились основания холмов. Вершины порвали заледеневшую кору, и она за долгие месяцы, быть может, десятилетия сползла вниз наподобие ледника, цепляясь за кустарник, обсадивший и обозначивший края глубоких расселин - естественный путь на перевалы.
   - Полые холмы, - сказал Армени вполне обыденно: все и без того поняли.
   - Если холмы такие - каковы будут горы... - начала Галина и умолкла. Здешний мир никак не способствовал развёрнутым монологам. В ответ на легчайшее сотрясение воздуха нечто замерцало впереди, как горячий воздух над раскалённой плитой, колыхнулось...
   И над холмами и перевалами, почти вровень с ними, поднялись полупрозрачные девы в искрящихся вуалях.
   - Привет с самого порога. Ледяные джиннии, - пробормотал рыжеволосый. Его пальцы по привычке легли на рукоять сабли, но потянуть из ножен, проверить - отчего-то не спешили.
   - Думалось, что пламенные, - тихо буркнул некто из молодых. - Пустынницы.
   - Спасибо, что не они. Пески льдом сковало, поверх щита инеем запорошило, - проговорил Рауди, не отводя взгляда и не поворачивая головы. - А то бы посреди пекла в огне выкупались.
   - А теперь?
   - Не знаю. Хрусталём, думаю, станем. Горным. Навсегда.
   "Собой напишем слово "вечность""...
   Цепочка образов мгновенно прошла перед внутренним взором рутенки. Снежная королева. Кай. Лёд. Хрусталь. Самоцвет. Нефрит.
   Живой нефрит.
   За спиной с характерным лёгким посвистом вылетали из ножен клинки.
   Фигуры поплыли навстречу запредельными облаками, холод возник изнутри и стал расширяться вплоть до кожи, вытесняя ...
   Земная девушка неторопливо вытянула басселард из ножен, почему-то остриё оказалось направлено не наружу, а внутрь, в солнечное сплетение.
   - Холодные сёстры Энунны, приютите в себе моё тепло, когда я умру! - крикнула она.
   Словно молния прошла от острия кинжала к рукояти, раскаляя добела, опаляя кисть, до костей испепеляя ладонь. И ударила вовне.
   В беспамятстве роняя кинжал на землю, а себя - на заднюю луку седла, Галина ещё успела увидеть, как опадают, текут по расселинам гигантские призраки. Текут по склонам светлым туманом, по венам - тёмной родниковой водой.
   
   - Этой чужезасранке, видать, что другого, что себя саму убить - без разницы, - голос бубнил, эхом отдаваясь от низкого потолка - пещеры или грота? - мешая ещё глубже провалиться в щёлку между стеной и постелью. - Иссякла до самого донца, но чего хотела - добилась.
   - Нас сюда не ради того пропустили, чтобы нам слушать нравоучения, - говорила Орри. - Выживет она, мейст?
   - Какой я тебе мейстер. Отшельник я. Пустынник. Не выживет. Потому как уже выжила по нечаянности. Не будь такой лютый мороз, погнила бы. Начиная с головы. Я ей только сердце рукой через грудину раскачал. Другая бы спятила от неработы мозгов, а эта нет. Потому что и так кругом спяченная.
   - Дед, я не о том спрашиваю. Будет она жить дальше?
   - Я тебе чего - пророк, вперёд заглядывать? Вон даже не знаю, когда твоя жёнка на копытах утвердится. А ты пытаешь: будет или не будет. Что видишь перед собой, то и есть.
   - Орри, - пробормотала Галина и удивилась, до чего писклявый стал голосок. - Я слышу.
   - И не сошла с ума, как все вы прочие, - отвечает решительный мужской голос. Рауди. - Это первый урок: не иди в атаку при внешней видимости угрозы. Нередко спасают не закрытость и логика, но открытость и противоречие.
   - Рауд, тебя не понимаю.
   - Поймёшь. Запомнишь и чуть погодя поймешь. Одиночные рутенцы, если они не годны для нашей земли, проламываются напрямик через тела Дев и гибнут. Оттого, наверное, в Верте и стало так много зимы, льда и снега.
   Галина по-прежнему думала и чувствовала как сквозь ватное одеяло, но на этих словах дёрнулась:
   - А остальные наши? Они же хотели с саблями...
   - Духи пропустили всех. На границе они не губят - только отталкивают. Другое дело - куда. И с какой стороны зыбучих песков ты после того оказываешься.
   


АВАНТЮРА ТРИНАДЦАТАЯ
   Грот возник в её уме как бы из слов Рауди, но был явно не хрустальный. И обитал в одном из здешних Полых Холмов, несмотря на двойное созвучие с трилогией Мэри Стюарт, вовсе не Галапас и не эльф, а кое-кто попроще.
   
   Первое время Галина едва могла голову повернуть на подушке, оттого ясно видела лишь потолок - высокий свод, исковерканные, грубые складки породы, прикопченные дымом из очага. Милосердные голоса вытаскивали из-под спины грязное тряпьё - она так и не рассмотрела, кто за ней подчищал. Постилали, подтыкали свежее. Приподнимали голову и подносили к губам поилку с носиком, в которой было нечто вроде жидкого пресноватого киселя. Тихо переговаривались вдали от изголовья.
   Чуть позже ей показался и очаг, с известной искусностью заделанный под камин: над притиснутым к стене кострищем - нечто вроде термитной кучи с широким боковым отверстием и узким верхним, откуда как раз и выбивался клубами дым - дезинфицировал воздух, как в русской чёрной бане. Дрова без затей валили на площадку, котелок с варевом подвешивали на треноге, когда уже угли прогорят. Возился со всем этим коренастый мужик с окладистой бородой - поверх седоватых косиц на нём была простая суконная тафья, крестообразно обшитая шнуром, как у мингрела.
   - Ты кто? - спросила она шёпотом, когда мужик поднёс ей очередную чашку. - Хозяин?
   - Пещерный житель. Икрам моё прозвище.
   - А остальные? Ушли или...
   - Прочие в других пещерах поместились. Вместе со своей скотиной. Куда им без тебя двигать?
   - Позови.
   - Погодишь, ледаща. И без того теснятся вокруг, не так помогают, сколько путаются. Только мигни - со всех концов понабегут.
   - Как это меня припечатало. Перед товарищами неловко.
   - Неловко без шаровар в седло лезть - причинные места натрёт. А ты для всех пришлецов спасительница, они тебе как богине молятся за то, что осталась цела. Сесть отважишься?
   Подбил подушки повыше, утвердил в них.
   - Теперь быстро на поправку пойдёшь. Уж я-то знаю, прежней гильдейской науки не растерял.
   - А кем ты был, Икрам?
   - Мейстером, если слышала и не забыла. Приговоры исполнял. В Сконде это служба воинская, хоть и скимитар мой поширей всех ихних. Почётная.
   - Почётная? То-то в отшельники с неё захотелось. Помню я те твои слова.
   - Помнишь, - кивнул он, отнимая от её губ опорожнённую чашку. - Только не так понимаешь. Не больше мне каяться, чем тем, кого я к небу поднимал и отправлял на Блаженные Поля без тяжёлого скарба.
   - Но ты жизни отбирал, - Галина оперлась о постель обеими руками.
   - Не безвинные, однако.
   - Если ошибка?
   - Ошибаются судьи. Их и ответ. Мешаться в их дела казнителю не пристало. Хотя и своё разумение у нас есть тоже - мы ведь в Хельмутовой школе обучались. Не причиняй лишней боли. Не бойся огласить сомнение. Если все-таки идёшь насупротив ихних кади - готовься отвечать собой. При всём при том помни крепко: нераскаявшийся выкупает своей казнью половину греха, раскаявшийся - весь, невинный делается святым. Думаешь, врут об этом?
   - Но всё равно - в Рутене говорят, что Бог дал жизнь, только он и имеет право отнять в своё время.
   Икрам подбоченился:
   - Так чего ж ваши лекари у него это святое право отбирают? Клянутся, что будут отстаивать жизнь страдальца до последнего? Вот и воздаётся им.
   - Откуда ты знаешь?
   - Не от благой жизни рутенцы вешаются, топятся, горячий свинец в себя посылают и на нашу сторону бегут. Добром их не пускаем - так с грозой сюда приходят.
   "Должно быть, дела обстоят куда хуже, чем я раньше знала, - подумала девушка. - Хотя Икрам - человек простой, судя по разговору. Или хотя... он ведь почти на рубеже обосновался, ему отсюда видней. Но нет - досужие слухи, повторяет, наверное".
   - Это из-за Белой хвори.
   - А болесть эта по какой причине вас всех грызёт? И все другие-прочие? Вот что, напомнила. Дай-ка я на твою собственную болячку полюбуюсь. Ворочать было нельзя, так и похерили всю лечебную смазь. Сняли в тот раз повязку и позабыли.
   Он зашёл со стороны подушек, выставил левую руку, согнутую в локте, чтобы девушка оперлась на неё грудью, и правой задрал на спине рубаху.
   - Ну и как там?
   - Веришь ли - еле видать стало твои бледные крапины. Потому что показала ты себя мужем. Но не радуйся, внутри всё то же. Ты убиваешь хворь, хворь убивает тебя - кто последним будет? Долго так может тянуться, но кончится рано или поздно.
   - Утешил, - фыркнула Галина.
   - А ты моему слову не верь, - дядька бережно опустил её на постель, расправил одежду, подголовье и покрышку. - Я ж по другой части специалист. Длинные рубцы, между прочим, себя куда явственнее круглых мет показывают.
   - Ты что - ещё и допрашивал?
   - Хочешь сказать - пытал да кнутобойничал? Да нет, можно сказать. Я ж почти сразу на Востоке оказался. После ученика, ну, чин-чином обучившись в западных краях и сдав экзамен на мастера. С несмертельным шедевром. А тут на сильные допросы полный запрет. В Вестфе и Франкии такое дознание по закону имеется, да на деле мало применяют. Всё больше чужую руку узнаю.
   После таких откровений девушке захотелось вскочить с одра и бежать куда подальше. Только ноги не слушались - и ещё она внезапно сообразила, что одр был явно хозяйский, а сам Икрам ночью притулялся на полу возле печки. А ещё раньше - пожалуй, в ногах пациентки. Сторожил её сон.
   - Спасибо тебе, - внезапно проговорила она.
   - Да ничего, мимо проехали. Позвать тебе морского муженька? Или землянского, Рауди Красноволка?
   - Рауди не муж.
   - Он вроде как иначе считает. Только и крутился вокруг тебя до сегодняшнего утра, когда мэс`Орри его в охапку - и побежали вдвоём лошадей на верблюдиков менять.
   - Как и планировали. Собирались. А откуда здесь эта скотина?
   - Мулагры-то? Пустыня, да ещё холмистая, - всё ж не лысая коленка. Это место, где одному хорошо да привольно, одиночек же таких может быть немало. Всё пастухи диких стад и собиратели корешков. Им выгодно, чтобы их табуны охранял жеребец, а кобылы, подпущенные к верблюдикам, давали им молоко.
   - А зимой как же? Снег вон за дверью.
   - Почем тебе знать: может, и растаял? - старик ухмыльнулся. - Тебенюют наши скакуны и тому же пришлых обучают.
   - Тебенюют - это как?
   - Траву когтем скребут, копытом из-под льда выбивают.
   Галина немедленно вспомнила, что на похожих лошадках Чингисхан покорил половину мира. Только что верблюды у него были другие - о двух горбах. Среденеазиатские, груженные китайской артиллерией и осадными орудиями.
   За такими разговорами прошло, наверное, немало времени, потому что вскорости в пещеру забрались Рауди и Орихалхо, смеясь и азартно отряхиваясь от снега. Голос Галины, довольно-таки бодрый и звонкий, разносился, как они сказали, по всей округе.
   Начались обоюдные восклицания, поцелуи, кормление с рук. Между делом Галину уверили, что её милый Сардер будет жить в холе и неге - сам себе косяк на днях сбил, а это весьма уважается в тутошнем народе. Также у неё возникло подозрение, что в здешних магических местах кое-какие виды смешиваются не по Дарвину с Менделем и Ворон - плод именно такого перекрёстного осеменения. Каковое подозрение и было тотчас высказано под безудержный и не очень искренний смех.
   С тех пор жизнь и тепло, которые Галина выметнула из себя через кинжал, возвращались к ней стремительно. Сначала она поднялась и кое-как доползла до ночного "корца" самой примитивной лепки. Возможно, этот глиняный ковшик с пятнами неумелого обжига и служил когда-то мерой зерновых, но уже давно был понижен в должности. Позже девушка обшарила всё пространство пещеры, то и дело присаживаясь на каменные лари и мешки из рогожи. В дальнем углу обнаружилась глубокая лохань из драгоценного в этих местах дерева - осины трясучей. Посудина вполне годилась для постирушек и телесного помыва, чем Галина, с разрешения Икрама, и воспользовалась. С потолка, там, где он начинал переходить в стены, пучками свисали пучки трав, гроздьями - мешочки со съедобным и охотничьим припасами, миролюбивые и вечно сонные летучие мыши: она боялась, что хозяин прикармливает последних.
   И, наконец, опираясь на дубовую палку с бронзовым крюком наверху, которой полагалось стаскивать вниз висячие предметы и разбивать горящие угли, и укутавшись тряпками по уши, - Галина выбралась сквозь узкий проход наружу.
   У самого лаза рос вечнозелёный папоротник типа Pteridium aguillinum curiosum (то бишь "Орлиное крыло курьёзное"), настолько густой и развесистый, что напоминал пальму. А дальше начинались румяные снега внизу и утренняя заря наверху. Нежная опаловая дымка колыхалась между ними, скрывая обзор лишь наполовину...
   Тут Галина поняла, отчего в Сконде говорили: "Наши горы показываются через три дня пути от границы на четвёртый, если это им угодно".
   Угодно им стало только сейчас. Раньше для всех обитателей Скондии они сливались с далёким небом. Ныне облака по-прежнему стояли наверху плотной пеленой, но туман стекал по ущельям вниз, приоткрывая то срывающийся вниз гранитный склон, то забитый снегом и тенями узкий провал, то купу яркой, по виду вовсе не хвойной зелени, которая своим очертанием всё же выдавала рощу гигантских кедров или криптомерий.
   Мелкая курчавая зыбь понизу обозначала или холмы, или стада, пасущиеся у основания гор - овечьи или, может быть, мулагров, - потому что иногда внезапно заострившийся взгляд вылавливал из общей массы некие нотные знаки, тёмные крючки, встающие вертикально и опадающие: шея, увенчанная горделивой головкой?
   Посреди же близкой поляны выделывал брыкливые па, отбрасывая по сторонам копыта (ну и мысль подумалась, усмехнулась Галина про себя) огромный Аль-Кхураб, по самые ноздри заросший зимним волосом. Неподалёку паслись те, ради кого устраивался одиночный гон. Одногорбые и лохматые, самки напоминали среднеазиатского нара, малоплодную помесь дромедара с бактрианом. Цвет их, взять хоть шерсть, хоть кожу, был не как у Ворона: песка, глины и шлака.
   - Хороши, а? - Рауди подобрался со спины, легко, чтобы не напугать и не шелохнуть, обхватил спину девушки. - Ради одной из таких прелестниц не двоих - целое войско самцов распугаешь. Вон они толпятся в отдалении, погорбатее и помохнатее своих девиц.
   - Это настоящие верблюды?
   - Не механизмы же.
   - Я имею в виду - не помеси?
   - Нет, их порода - чистая. Это Ворон родился от невысокой мулагри и мелкого, жилистого кохерта. Но всё равно малыша пришлось вырезать из утробы - иначе мог повредить матери, а то и убить. Зато родителей своих он превосходит семижды семь раз.
   - Вот о чём говорила моя Орри. Помесь, лучшая из лучших.
   - Она имела в виду только животных?
   Галина встретилась с ним глазами - и улыбнулась. Но заговорила не о том:
   - Это вас рутены основам размножения выучили? Что от крупных да мясистых часто родится неприглядное потомство, а мощные великаны если и получаются, то в следующем колене и без гарантии?
   - Не слышал о таком.
   - Рассказывают, один император захотел иметь для себя гренадёров - великанскую гвардию. По всей стране собирал крупных телом юношей и девушек, венчал, дожидался мужского приплода. А дети у них рождались вполне себе обыкновенные. Я сама обвязывала ленточкой красивые большие маки, потом трясла коробочки, собирала и сеяла зрелые семена - ничего хорошего из них не выходило. Гораздо позже нашла объяснение в учебниках экологии.
   - Ну, может статься, твои соплеменники и добавили каплю своего ума в народную мудрость. В Верте всегда знали, что сводить на племя необходимо таких, естество которых подобно стиснутой пружине.
   - На племя? А любовь? Разве она не поражает души, невзирая на состояние бренных тел?
   - Сэниа Гали, я ведь имею в виду это - длинношеее, пускающее едкую слизь, потрясающее ёмкую твердь когтистым копытом.
   Пошутил - и отстранился.
   
   Снова шли дни. Почти неделя понадобилась Галине, чтобы восстать из мёртвых, другая - для того, чтобы с избытком вернуть утраченную силу и ловкость. Вертдом и на самом деле был землёй, которая сама по себе исцеляет.
   По истечении срока рыжий снова стал донимать её воинскими упражнениями, а Орихалхо - делить с ней постель. И вести задушевные разговоры.
   Благодаря таким беседам очень кстати выяснилось, что время ожидания не было потрачено впустую: как раз уговорились об условиях обмена, поставках съестного припаса, ковке нового оружия и прочих жизненно важных материях.
   - Векселя и тут ходят превосходно - прямо летают, можно сказать, - похвасталась Орри. - Голубиную почту подключили. Говорят, посланцев почти не сбивают ни хищные птицы, ни люди. Первые - из-за ловкости летунов, вторые - имея личную выгоду. Все живы бесперебойной почтовой связью.
   - Ценные бумаги привязывают к лапке?
   - Вкладывают в особую сумочку-кармашек на шее. Послание зашифровано, и это, собственно говоря, уже не вексель, а нечто большее. Расшифровать трудно, использовать нельзя. Ты не против, что я по-прежнему пользуюсь твоим именем?
   - Конечно, нет. Мы ведь супруги перед законом.
   Морянка недоумённо подняла брови:
   - Как это? Двоих по желанию одного связывают, если время не терпит, а их союз уж очень вопиет к небесам. Гали, ты раньше об этом не упоминала.
   - Мне хотелось дать тебе все те права, которыми пользуешься, - сказала Галина под финал довольно путаного изложения событий. - Чтобы тебе не было беды.
   - Что же, - проговорила Орри, вздохнув. - А ведь я так хотела для тебя ребёнка.
   - Да все равно ему не быть чистым от моей заразы. Навряд ли. И вообще - никого помимо тебя, рядом не потерплю, ты понимаешь. Верность называется.
   - Глупость это называется, - резко перебила Орихалхо. - Ни другим покоя, ни себе радости. Ну, будем надеяться, что обе помрём раньше, чем пороховая бомба взорвётся.
   Тогда они рассорились - несильно и впервые в совместной жизни.
   А на следующее утро - без снегопада, с небольшим ветром - решили продолжать путь.
   Расставание с лошадьми было поистине душераздирающим - обливали слезами морды, жарко дышали в лицо, протягивали хлеб на раскрытой ладони - чтобы любимец в волнении не прикусил зубами пальцы. Сардер тихо ржал, нюхал заново переплетённые и смазанные жиром косы Галины, пытался содрать с них зубами шерстяную шапочку. Впрочем, все в отряде утешались тем, что кони будут вести жизнь счастливую и безопасную, в отличие от тех скакунов, кто пришёл на смену.
   Малая верблюжья кавалерия выглядела слегка потешно: большая часть мулагров была в холке чуть выше рутенской лошади-якутки и так же заросла зимним мехом наравне со всадниками. Сбруя (так и хотелось назвать её упряжью) была, по существу, конская, только приспособленная; повод длиннее, стремена и подпруга шире, сами сёдла на высокой подушке по умолчанию предусматривали небольшой горб или то, что скотинка начнёт "козлить", то есть прыгать с места всеми четырьмя ногами сразу, и вообще выпендриваться.
   Когда уже устроились в сёдлах, Рауди торжественно вручил Галине саблю в шагреневых ножнах - узкую, хищного вида и цвета. Словно истемна-золотистая змея с изумрудными глазами, вправленными в рукоять. Сказал:
   - Старинная работа. Кое-кто из пастухов из своей прошлой жизни сберёг. Народец здесь разнокалиберный, однако. Кто размером в камешек от пращи, кто в глиняный снаряд из катапульты. А тебе будет впору: твой колкий нефрит как бы не повадился против хозяйки в бою обращаться. Эта красотка куда больше подходит для убийцы.
   Девушка хотела было возразить против надоевшего клейма, но передумала спорить: уж очень хороша была сабля.
   - Как называть-то её? - спросила Галина. - Хороший клинок непременно должен иметь имя.
   - Назови сама.
   Она потянула лезвие из богатых ножен - блеснул нагой синевато-чёрный цвет. Редкостная закалка.
   - Воронёнок. Я знала о таком японском клинке. Из страны Ниппон, понимаешь?
   - О. Зовётся почти как мой скакун, правда? Но ты поосторожней. Может быть, однофамилец твоей сабли жив.
   - Как это?
   - Говорили кое-что. Меч, выпивший сто жизней, обретает душу, сходную с человеческой. Видел сам. У короля в советниках - оживший цвайхандер Торстенгаль, практически бессмертный, одна половина мужская - Хельмут фон Торригаль, вторая - женская. Стелламарис фон Торригаль, царственная воспитательница Кьяртана.
   - Сказочки, отец говорил.
   - Не уверен, что сказки и что покойник выразился именно так. Но лучше называй свою саблю по-женски: Вороница. Аль-Кхурабийа.
   - Французские и испанские мечи сплошь женщины. Хорошо - ей идёт имя.
   Галина нехотя вернула клинок в ножны - изумрудные кабошоны слегка пощекотали ладонь без перчатки - и кивнула собеседнику: иди в строй.
   Однако Рауди, напротив, выступил вперёд и произнёс:
   - Гляньте на вон те снежные холмики. Внимательней.
   Сугробы слегка двигались, как бы под ветром. На них проявлялся рисунок из замкнутых концентрических линий, сходный с тем, что бывает на барханах.
   - Там внутри - зыбучие пески. Не такие, как на море, - много хуже. Летом их пытаются укрепить колючкой, но звери съедают большую часть - они плодятся и оттого прожорливы. А холод схватывает каждую отдельную песчинку льдом и заставляет скользить друг по другу. И мой Ворон, и другие мулагры чувствуют, что внутри малых холмов, но Аль-Кхураб - лучше всех.
   И двинул своего скакуна по очень странной кривой. Почти Г-образной.
   Ход конём.
   За ним, вытянувшись в осторожную цепочку, тронулись остальные - шагом или неторопливой иноходью, Оррри и Гали в центре - оберегаемые мозг и душа отряда. За ними тонкая позёмка переметала цепочку следов, иногда пыхала снежной мукой в морды и лица. Под копытом иногда колыхалось, словно батут, проводник кричал, чтобы передние не останавливались, а те, кто позади, не спешили перебегать вперёд. Каким-то образом мулагры угадывали нужный момент лучше своего верхового.
   Через три-четыре часа такой тягомотины, как прикинула Галина, передовые вышли из зыбей на твёрдое и ровное - убитую тропы шириной в два корпуса, по обочинам усеянную бурыми костями.
   - Бездна отдаёт своих мёртвых, - сказал Рауди. - Показывает дно курганов. Пока ветер не переменится, можно и поторопить наших четвероногов. Хотя непонятно, какие радости скопятся впереди. Горы любят играть в прятки, жмурки и замануху.
   Первое слово было известно Галине, третье понятно, но вот второе... Она вспомнила лекцию по русскому народному фольклору, где доказывалось родство слова "жмурки" со "жмур", "жмурик" - мертвец.
   От усталости, которая то приливала, то соизволяла отхлынуть, у людей пропадал аппетит, у скотов обоего пола, что казались отлитыми из крепкого сплава, - желание играть. Работа у мулагров стояла впереди полового наслаждения - этим они, похоже, отличались от жеребцов с кобылами, подумала вскользь Галина. С тех, кого она знала по Рутену, сталось бы и бой по прихоти сорвать.
   Шли и в сумерках - снега фосфорически светились, что позволяло урвать немного времени для пути. Остановились уже почти в полной темноте, разожгли костры, чтобы хоть как-то согреть пищу, вынули из тюков и растянули на кольях и канатах четыре больших шатра. Чтобы беда, если она случится, не накрыла всех зараз, объяснили ей. То, что происходит, слышно и через суровое шерстяное полотно. "А вот сбиваться в кучу, как земляне и испуганные детишки, эти нипочём не станут, - чётко решила Галина. - Ни из каких соображений за или против".
   Внутри их шатра были выгорожены как бы гнёзда или глубокие карманы, прилегающие к стенке, - рутенское туристическое новшество или снова мудрость веков? По крайней мере, они с Орихалхо получили возможность кое-как уединиться от людей и чужих мулагров. И принять удар холода или неведомой опасности на себя.
   От таких размышлений сон пришелицы был слишком чутким. Прерывистой вереницей двигались образы, непонятно как связанные: менестрелей и монахинь, властных жриц в покрывалах и масках, кади, Икрама, отца - нежного, покуда не перечишь, и властного, любимого и ненавидимого сразу. "Как это тебя здесь укатали - что согласился умереть со смирением, - говорила ему Галина - или думала, что говорила. - Ты ведь и на дуэль вышел, и бился насмерть, и всем этим повод для суда им дал, ибо непокорен по своей сути". Отец только усмехался в отросшие за время инобытия усы и окладистую бороду...
   А утром, едва замерцало в вышине, случилось сражение.
   Люди рядом с Галиной и Орри вскакивали, выбегали наружу с мулаграми в поводу или даже верхом - полы шатров легко расстёгивались и отворачивались наружу. Строились без команды, случайно или с умыслом не выпуская их с Орри наружу.
   - Мороки, - пробормотал один. - Призраки.
   - Из плоти и крови, не сомневайся, - возразили ему. - Хоть и прямые ледышки.
   Холмы перед ними росли, поднимались, морщились, как скверно накрахмаленная скатерть, делались в рост человека, обретали форму.
   Кость облекалась телом, мечта - явью.
   - Оружие, - проговорил Рауди. - Оружие наголо.
   "Как он может... а мы... Мы что, не решаем?
   Весёлая злость родилась там, где во время предыдущей стычки была лишь ледышка. Галина вскочила на своего самца, рванулась, плечами расталкивая товарищей. Уже в первых рядах вытянула клинок обратным хватом, острием вниз и к мизинцу, опомнилась, что так неудобно, перевернула уже на выпаде самурайским манером, острие вверху кулака, направляющий палец поверх стали, - фильмы вспомнились, табу и заточка, смешно-то как. И послала мулагра в намёт, нисколько не думая о том, следуют ли за ней остальные.
   ...Шеренга великанских лиц на длинных туловах и коротких глиняных ногах. Големы - все как на подбор с лицом Алекса, его друзей, "коллег по бизнесу", свояков и кумовьёв - чужие и чуждые слова, кривляющиеся хари.
   Сабля ударила в плечо, прошла наискосок, нимало не задержавшись. Кисть без устали поворачивалась в запястье, перехватывала, жонглировала клинком в чужой рыхлой плоти, голубой жар тёк, плавя мороки, от плеча до кисти, сначала по одной, потом по другой руке - Галина казалась себе "обоерукой", мечта фехтовальщика со времен Атоса и куда более ранних. За спиной азартно трудились остальные, вздымая бразды... откуда это? Все смешалось в доме с поехавшей крышей...
   А потом она, кажется, споткнулась на бегу. Вместе с коньком. Упала, не роняя меча, и мягкие, зябко тёплые хлопья в изобилии посыпались на пребывающего в сладком забытьи кентавра.
   Странные вещи происходили в темноте, сначала как бы рваной и полупрозрачной, потом, ближе к вечеру, - мрачно-удушливой. "Орихалхо, ведь ты ни разу не сказала мне, что любишь", - жаловался кому-то её голос, слышный со стороны.
   "Ты глупая. Такое воин никогда не скажет - лишь даст обиняками понять. Ты недогадливая: кто ещё, помимо Красноволка, родился от семени Моргэйна? И кого его мать...
   А потом слежавшаяся, смёрзшаяся за полдня ледяная корка вихрем поднялся вверх, крепкая страусиная лапа царапнула одежду, и огромные чёрные очи с неправдоподобно длинным ресницами глянули в полуоткрытые глаза Галины, развеивая бред вместе со снегом.
   - Аль-Кхураб?
   - Нет, это твой собственный, - произнёс над ухом Рауди. - Выкопал тебя, едва сам освободился. Обучен, как и все прочие боевые скакуны. Кречет его имя - а ты не знала? Ат-Тамр.
   - Знала... вроде. Для команд этого нужно не было. Рыжий, ты отчего не говорил, что родной брат королю?
   - Зачем воздух тратить - и так ведь очевидно. И нечем тут хвалиться, верно ведь?
   - Да уж. Рауд, а как все прочие? Живы?
   - Сама смотри, - он поднял её за руки, утвердил на земле, дал оглядеться. Везде из сугробов поднимались фигуры, опираясь на холку четвероногих спасителей, но кое-где снежная пыль над двойным холмиком оставалась нетронутой.
   "Погребённые под холодным прахом моего сна. Или своих собственных? Какие лица были у ненависти прочих моих спутников?"
   - Орри.
   - Встала одной из первых и взялась тормошить меня самого. Ворон куда меньше обо мне позаботился - видел, что я трубку через снег продел и дышу пока. А уж потом пошло по эстафете.
   Кое-как отдышались, откопали тех, кто остался. Погибли два человека и один мулагр - оба животных продышали дырку в саване, но не имели сил сделать для своих людей что-либо ещё.
   - Не хороните их - земля не так надёжна, как духи этого места, - буквально приказал Рауди, и Галина удивилась, до чего легко ему подчинились все до единого.
   С погибшими дело обстояло просто. Схлестнулись с ужасами своего подсознания и не смогли их преодолеть. Пошли на испытание и не выдержали его. Не годны там, куда направились по своей воле, - и слуги, с младых ногтей приученные помогать человеку, не могли ничего с этим поделать.
   Но Стражи Холмов должны бодрствовать и копить силу. Теперь те двое будут такими же Стражами, безликими и надевающими на себя маску чужого ужаса. И их слуга - тоже. А, может быть, произойдёт иное - телами полакомятся звери, которые ползают или спят ныне под снегом, и это укрепит Великое Равновесие мира хотя бы малой крупицей.
   "Я становлюсь философом. Или попросту частью этих мест, как другие вертдомцы".
   Другие? Такие же, как Галина? Она оговорилась или в самом деле так думает? Или и то, и другое: ибо в каждой обмолвке имеется глубинный смысл?
   
   Дальше всадники ехали без приключений, хотя с той же осторожностью - будто пустыня поняла про них всё, что хотела, и на том успокоилась. Всё так же мело пургой по всей земле или падали с неба мириады крошечных танцовщиц в растопорщенных ледяных "пачках" или слипшихся в целый балет - каждая свой мирок, составленный из множества более мелких вселенных, каждая отражает мысль человека, погибшего или живущего - без различий. Всё так же разбивали палатки, грели незатейливую пищу и грелись сами.
   А где-то через непонятное число дней недосягаемые горы вышли из радужной мглы и стали прямо перед лицом. Замки, рождённые из того же камня, увенчивали вершину и казались нерукотворными, Отвесные стены в резких складках, испещрённых норами, червоточинами или резьбой. Островерхие башни, поросшие белым мхом кустарника, что стоял весь в изморози, узкие окна, вокруг которых вился зеленоватый орнамент в виде мраморных листьев аканта и прихотливо изломанных ветром карликовых сосен. Круглые арки и стреловидные порталы, что были наполовину замаскированы густым переплетением стволов и ветвей, но нимало не потеряли от этого в своём величии. Это было сотворено человеческими, быть может, великанскими руками, но в то же время казалось неотделимым от природы.
   "Не только внутри, но и в наполовину обнаженном склоне некогда проточили десятки жилых нор. Следующие столетия связали их внутри переходами, слили с лабиринтом каменоломен, подняли потолки и выпрямили стены, а снаружи между делом иссекли из камня бесподобное по красоте и изяществу убранство, которое подчеркивало и оттеняло то, что солнечный свет и прихоть воображения открывали в известковых выступах, наростах и изгибах земной коры. И теми заклятиями красоты сделали всё горделивое строение недоступным дьявольскому произволу и трясению земли", - процитировала Галина вслух цитату из путешествия Армана Фрайби и юного принца, его внука.
   И как бы в ответ на её речи где-то в самом низу горы открылись циклопические створы, одетые поверху диким камнем, и навстречу путникам на рысях выехали горделивые всадники в тёмно-голубых плащах и таких же головных обмотах, закрывающих волосы, лоб, нос и рот - лишь полоска вокруг глаз и сами глаза оставались не прикрыты. Широкий пурпурный пояс схватывал у каждого талию длинной, до пят, рубахи тонкой шерсти - будто им всем неведомо было чувство холода. Синие мантии парили за спиной, словно крылья беркута, что поднимается ввысь в мощной воздушной струе.
   Под всадниками шли те, кого Рауди Красноволк назвал кохертами - мощные статью верблюды, не уступающие африканским мехари статью и превосходящие их резвостью: лошади учеников или прислуги заметно от них отставали.
   - Мои побратимы и их почётная свита, - с гордостью назвал Рауди. - Те, кто держит для себя, Сконда и всего Вертдома цитадель на семи вершинах, названную по этой причине Ас-Сентегир - Семь Зубцов Короны.
   Один из всадников вступил вперед - юношески тонкая фигура, вечная молодость, тщательно выписанная на лице смуглой хной и смоляной басмой, - сказал без особой торжественности:
   - Замечательно, что ты вернулся, Красноволк, и привёл испытанное пополнение. То говорю тебе, сыну утробы, я, Шахин ибн-Яхья, и подтверждает Хайсам ибн-Яхья, мой брат по крови и сын одного со мной семени. Приветствуем вас всех под стенами обители!
   
   Далеко отсюда, будто с другого края земли, слышат горы и холмы, как говорит милому супругу юная гран-сэнья Марион:
   - Поистине, ради одного моего желания закрутили мы в клубок метель и свили вервие из снежной пряжи. Великие дела и грозные свершения на пороге - и ведь сама я не знаю, как из малого вышло великое. Не ведаю, чем это великое обернётся: счастье или бедой. Или обоими вместе.
   - То ты меня уговаривала и добавляла мне смелости и терпения, - отвечает супруге высокий сьёр Энгерран, перебирая в руке шелковистые, долгие пряди цвета смолы. - Теперь впору мне самому тебя успокаивать. И всё тем же: судьба не выбирает и не перебирает, она лишь приходит как некий торный или тернистый путь.
   - Ты прав. Но ответь мне, если ты так уж мудр и философичен. Часто ли бывает, что добрые дела и верные поступки мостят собой дорогу к гибели и позору?
  АВАНТЮРА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
   "Шахта наоборот", - подумала Галина, едва за всадниками с плавным рокотом задвинулись высоченные створы. Можно было бы определить точнее - храм: готический с неординарными нервюрами или даже ренессансный со сквозным куполом, чьи привычные для туриста округлые формы имени Браманте плюс Микеланджело чуть сдавлены с боков. Но для готики рёбра слишком неравномерно расположены, необыкновенно мощны, для Высокого Возрождения слишком мало полёта: воздух придавливает к полу, а не возносит ввысь.
   Ввысь вели боковые лестницы с широкими ступенями и низким ограждением, по две с каждой стороны, - а в их обрамлении висело точное подобие шахтёрской клети. Массивная дубовая решётка в крупную клетку, цепи, что улеглись на крышу покрытыми ржавчиной звеньями, засовы - внешние и внутренние. Такие вот у этого костёла нефы.
   Все, кто прибыл и кто встречал, спешились. Верховых животных аккуратно затеснили в одну из клетей, которая тотчас ухнула вниз.
   - Там в своде есть окна, люкарны, - успокаивающе сказал Армени. - И пологие скаты, чтобы выводить на перевал. И очень много места для тренировок.
   То есть манеж для пробежек?
   Пешим вежливо показали - занимайте другой лифт, пассажирский. С горящими факелами в решётчатых намордниках - явная защита от рудничного газа - и даже неким подобием откидных сидений на одной из стенок. Галина зашла в общей толпе не без опаски, но люди расположились там привольно и как-то надёжно. Засов заложили. Их с гулом и скрежетом поволокло кверху - мрак сменялся полосами тусклого свечения, тряский воздух ритмично мерцал, духота перемежалась с веяниями как бы свежего бриза - и через небольшое время рывком остановило. Рауди, который вошёл после всех прочих, отодвинул засов, распахнул дверь со словами:
   - Как я понимаю, ваши нынешние апартаменты, братья.
   Халиль отозвался через повязку:
   - И казармы для новичков, какими вы, безусловно, являетесь. Кроме тебя, Волк. За пополнением нужен глаз, а самому пополнению - приятные условия жизни.
   - Только не принимайте слова Хайсама за чистую монету, - добавил Шахин не без лукавства. - Мы люди простые, неприхотливые, хоть ныне и командуем. Нам бы только крышу над головой надёжную, а там хоть трава под ногами не расти.
   Выйдя, он мигом сбросил плащ на руки обслуги - пажа или подмастерья лет от силы четырнадцати - и двинулся вперёд по широкому коридору. За ним последовали остальные, удивляясь ненавязчивому подобию тепла, которое поднималось от пола и вроде бы струилось изо всех щелей. Геотермальное, что ли, решила Галина. Пробурить узкую скважину можно и немудрёным снарядом типа треноги.
   Недаром было сказано про один из таких замков, что сотворили его из каменного мяса на кирпичном скелете. Хоть и неверно: "мясом" была здесь неровно тёсанная плоть горы, скелетом - опоры, продолжающиеся на потолке выступающими дугами, выносы и арки, сложенные из чёрных базальтовых блоков. Внутренние контрфорсы с аркбутанами: можно и так выразиться, если ты склонен к парадоксам.
   "Будто движешься по гортани доисторического существа, - подумала Галина. - Окаменевшего дракона-самца в пару той самке, что превратилась в гряду холмов. А перемычки - словно связки, которые... вибрируют от неслышного рёва".
   - Не предавайся глупым мечтаниям, - вполголоса оборвала сама себя. - А вон те более низкие и круглые проходы, откуда веет сквознячком, тогда что? Трахеи, ведущие в грудную клетку, или глотки, которые открываются в зубастую пасть? Пахнет из них соответственно, скажем так. Жжёным пером, грибами, гнилью и как бы не сырым мясом.
   - Трусишь, что ли, бану Алексийа? - Рауди подобрался сбоку, стиснул локоть. - На лице та-акое отражается! А вот Орихалхо - нет. Ни капли. Верно я говорю?
   - Некогда мне болтать. Оберегаю, - кратко обрезала она.
   - Напрасно.
   - Что хотят, то и сотворят? Ты об этом?
   - Да. Потому что вы суть в чину учимых и учителей себе требуете, как говаривал один ваш император. Все вы. Даже, можно сказать, я сам. Учение ведь штука непреходящая. Но от новичков и вообще требуется быть аки труп в руках обмывальщика. Не так ли, Хайсам?
   - Это притча, - отозвался побратим.
   - А ещё тут мы все - внутри одного масличного жома, - добавил Рауди.
   "Ох, да тут ведь не видно, да, пожалуй, и нет шахтных крепей, - сообразила рутенка. - Чистой воды декорации, ну, слегка покрепче. Начнись настоящая подвижка слоёв - гору ничто не удержит. Сделанное по всем правилам и то, бывает, рушится".
   Тут передние ряды процессии замерли, задние влепились в середину, а Халиль поднял руку, заставляя всех прислушаться.
   - Сейчас мы с моим старшим покажем вам, где вы будете располагаться во время пребывания в Ас-Сентегире. Первый урок: нигде на стенах не будет нарисовано ни стрел, ни цифр, ни иных знаков. Однако в каждом ответвлении от центрального прохода стоит особенный запах. Вы это уже заметили, ручаюсь. Сами проходы - а их немало - слегка различаются цветом и опять-таки ароматами, но следить за этим вам пока рано. Есть тонкие различия в структуре стен, рисунке дверей и плит под ногами: учите их. Краткие названия всему, нужные для команд, вы узнаете потом.
   А теперь отдыхайте до завтра: младшие ученики будут вас направлять повсюду.
   Их разместили по двое - и отнюдь не в казарме. Арман Фрайбуржец вспоминал пышущие особого рода чистотой и комфортом комнатки, где было всё, кроме дневного света и шума: вместо них - "призраки былых звучаний и тихий отблеск масляных светильников", зажжённых днём от водяной линзы, располагавшейся напротив окна или просто щели, ведущей на волю. На деле внутри каморки находились очаг примерно такого вида, как у отшельников, широкий матрас вышиной почти до колена и довольно-таки жёсткий, несколько подушек, явно заменяющих сразу табуреты, стулья и кресла. Низкий столик диаметром метра в полтора, поддерживал кувшин с водой, стакан и тазик, рядом возвышался сундук - похоже, для книг и прочих личных мелочей. Светоч был в самом деле масляный, с довольно приятным на вид пламенем; для любителя были приготовлены витые свечи в высоких шандалах и щипцы для снятия нагара. Отхожее место было в самом деле отхожим, хотя имелась некая промежуточная посуда с плотной крышкой.
   Куда больше обстановки Галину удивило заявление Орри:
   - Милая моя. Пока ехали сюда - ты забыла, что это ссылка. Нас не разлучают, но... отнесись с пониманием к тому, что ты несвободна в желаниях. То не кара - необходимость. Иначе тебя, кстати, просто не обучить здешним искусствам. Разумеется, мы будем видеться, и даже часто, но спать и вкушать вечернюю трапезу ты будешь в одиночестве.
   "Вкушать, ну да. Кара. Что за слова замшелые! Кажется, здешняя архаическая обстановка нехило действует на серое вещество".
   - Орри, но мы ведь супруги.
   - Никто не отнимает у нас любовных свиданий. Однако ночь - время для сна и отдыха, который тебе необходим. А теперь иди почивай.
   - Где я тебя найду?
   - Пока у Тхеадатхи. Или скорее - его у меня.
   На следующее утро их вызвали бодрым постукиванием в дубовую деревяшку косяка, собрали в умывальной комнате с длинным корытом, несколькими рукомоями над ним и щёлоком вместо мыла, налитым в чашку, и строем повели в трапезную. Стульев не наличествовало и здесь - впрочем, все, кроме Галины, получив свою порцию бурды, садились на корточки. Кормили здесь довольно скудной затирухой из круп - не кисла, не сладка, а нечто посерёдке. Хлебать приходилось через край, заедать вонючим козьим сыром, зажатым в руке, - отчего рутенка с некоторой надеждой вспомнила про одинокий ужин и столовый прибор, что Орихалхо у неё отобрала, - а позже как-то между делом вернула.
   После завтрака новобранцев подняли с пола и всей толпой повели к учителям.
   Это был зал - не такой огромный, как вестибюль крепости. Только вот, в отличие от прочих помещений, его создала не тьма, но "свет, что струился из крошечного отверстия далеко вверху, переливался по каменным сосулькам внутри купола и рушился наземь изобилием струнных колонн". Снова Галине вспомнилась цитата из Армана Шпинеля - нет, надо точно с этим завязывать, подумаешь, сталактиты и сталагмиты. Чужие красивости не должны застить той картинки, которую видят твои глаза.
   А видят они обоих братьев, придавивших своим изысканным задом тугую кожаную подушку. Не таких парадных с виду, как при встрече, и несколько более похожих на реальных туарегов, хотя каждый из обоих приспустил своё головное покрывало, так называемый лисам, до подбородка. Чтобы не препятствовал говорить чужие слова, мешая их со своими собственными.
   - Как говорят в Сконде, нам вручают шмат мягкой глины, дабы мы поместили её на гончарный круг и поставили в печь для обжига, - произнёс Шахин. - Чьи именно будут руки и какой огонь - нас обыкновенно не спрашивают. Может статься, наши, может - иные. Всегда - руки и персты судьбы. Мы в наших крепостях говорим ещё и так: путь каждого ученика устлан розами, однако у роз всегда бывают шипы и не так часто - сладкий аромат. Придя к нам, вы согласились на тернии и пламя.
   Мягкий согласный ропот наполнил всё пространство впереди, позади и по бокам рутенки.
   - Это ещё не всё. Видел я, как взирали все вы на стены крепости. Со страхом и благоговением. И думали: отчего бы этим камням не обрушиться однажды нам на головы, этой раковине - сжать наши кости подобно точилу виноградному?
   - Думали, но успокоили себя, - подал реплику Рауди.
   - Верно. Успокоили - по знанию или незнанию?
   Голоса замолкли, почуяв будущую науку.
   - Я хочу, чтобы один из вас худо-бедно ответил. Мы тут не смеёмся над глупостями - все вы пока глупы одинаково.
   - Я отвечу, - внезапно для себя Галина привстала с пола и тотчас шлёпнулась назад. Ничего: здесь вроде как не принято вставать во фрунт.
   - Говори.
   - Время... Время губит вещи и жизни. Человек существует во времени линейно: он родится, живёт и как следствие этого умирает. Природа и мир, как считали наши древние, существуют циклично, по кругу. Родятся, умирают и снова возвращаются к началу. Это как дороги...
   Галина помедлила - ей вспомнилась та давно рассказанная притча о путях, что сами себя держат и создаются как бы самой землёй, которая подсказывает твёрдые и безопасные места. Но не упоминать же слова Орихалхо сейчас!
   - Крепости сотворены человеком, - продолжила она, - но также и природны, потому что сложены из натурального, природного материала.
   - Ты думаешь верно, Ал-Алексийа, только двигаешься медленно и ощупью. Что держит эту материю? Напомнить тебе ваши старинные поверья? - спросил Шахин.
   - Чтобы стены стояли, в изножье замуровывают человека. Живого, - с трудом произнесла Галина, изумившись, до чего ровно тёк её голос. - Можно и зверя. Но всё равно - это варварство.
   - Верно. И какой прок камню, если в него влить нашу бренность и краткосрочность? - подхватил младший из братьев.
   - Нужно... приобщение к вечному в живущем? - сказала Галина. - Не в звере тогда - в человеке. У животных нет души.
   - Как то есть нет? Отдельной и бессмертной - нет, возможно, - возразил Армени. - Простите, старшие братья, я помню наши обсуждения.
   - Кажется, они и в самом деле не годятся. Нельзя отдавать на заклание друзей, - почти перебила его девушка. - Так? Нельзя распоряжаться теми, кто тебе не принадлежит.
   - Ну? Что ты замолкла? - мягко поощрил девушку Хайсам. - Слово - не дело. Или пока - не дело.
   - Нужно решить за себя самому. Самой. Добровольно, - вырвалось у рутенки.
   - Так. Ты умна, но более того бесстрашна, - с похвалой кивнул Шахин. - Разумеется, никто не собирается возводить на ваших костях и крови новую сторожевую башню. Можете счесть то, что ныне сказано, простой фигурой речи. Только на таких вот "фигурах" стоит малый Верт и держит собой великий Рутен. А наш Ас-Сентегир показывает своим обитателям, где гора готова расступиться и как бы сама создать для них очередной коридор или зал.
   - Земля живая, она меняется, - пробормотал Тхеадатхи. - Безопасное вмиг становится опасным. Выщербленные кирпичи не поднимаются, чтобы лечь на прежнее место. Не думаю, что эти стены и коридоры будут держать себя вечно.
   - Мы и сами не вечны, - ответили ему. - Приходится довольствоваться тем, что есть.
   После вводной лекции шефы и Рауди Рыжеволк удалились, народ был поделен на тройки и разведен по инструкторам.
   Что было дальше, и так продолжалось день ото дня, отчего-то помнилось Галине смутно: вроде бы примерно такое, чему обучал Арми, но в паре либо с учителем, либо с товарищем по несчастью. Лица менялись так же легко, как и оружие, кони и верблюды мешались в одну груду с людьми: никак не привыкнешь к мельтешению. Реальностью казался лишь изобильный пот, с которым из Галины выходили все дурные соки, - оттого менять сорочку и даже верхнее приходилось раз семь на дню. И на ложе своё она опрокидывалась без малейшей мысли о том, что оно слишком широко для единственной в Ас-Сентегире дамы. Даже без мысли о том, что такая идея отчего-то вообще не посещает её голову.
   Наверное, оттого и не удивилась, недели через три обнаружив на нём сладко спящего Рауди.
   - Ох, извини, - пробормотал он, открывая глаза на шорох, - такая оказия. С братцами не поладил, а больше не к кому. Так-то я в семье отдыхаю. Ты не волнуйся за сохранность.
   - Ничего, - она подоткнула на нём верхнее одеяло, улеглась рядом, не раздеваясь до конца и даже не умывшись, - утром успеется. Только бы исхитриться встать до побудки.
   Получилось. Выползла из-под покрышек на волю, по частям - верх, низ - обтёрлась влажной тряпкой, смоченной из кувшина. Обулась: вечером ума хватило хотя бы из сапожек вылезти. Выбила кресалом огонь и запалила камин: здешнего скудного тепла ей самой хватало, объяснили - нутро горы им на людей дышит, но негостеприимно заставлять мужчину мёрзнуть. Согреть надо если не так, то хоть этак.
   До того, как от звяканья, чирканья и плеска Рауди открыл глаза и потянулся, девушка была уже готова и собрана.
   - А-а. Спасибо, что не выдворила нахала в моём лице.
   - Силы берегу, уж очень ты мощный телом. Неохота тратить зря. Послушай, не поняла насчёт братьев.
   - Ну, они привыкли, что кроме них двоих, им ничего не надо. Погодки, почти что близнецы. А тут почти незнакомец рядом. Вот и вспыхивают то и дело.
   - Погоди, я не о том. Яхья - имя редкостное. Когда Аллах дал его будущему пророку Иоанну, то оговорил это. У вас с Шахином и Хайсамом один родитель. Так почему же первое твоё слово было - побратимы?
   Он сел. Спал без рубахи, только что одёжки сгрёб себе под бок, словно женщину. Торс как у античной статуи. Изваянной из этого - эбена, что ли? Или эфеба, нет, эфеб - не материал. Тьфу как пошло.
   - Побратимы? А. В здешних краях родство считается по матери, вообще близкой женщине. А у моих родичей мать была другая, именем Затт Аль-Химми. Отважная, дочь Беспощадного, - произнёс он со вкусом. - Зацени имена: Хайсам - ястреб, Шахин - сокол. Я-то всего-навсего ворон, да и то на чужом языке. - Да и то не ты, а твой верблюд. - Хочешь сказать, что я не верблюд? Спасибо. так на чём я остановился? Нас с нынешним королём и его сводным братцем соединяет дама Эстрелья: принцу Моргэйну, нашему общему отцу, мать, вторая жена отцу третьего братца. Треугольник вроде такой слагается. А с теми, кто в замке, нет такой крепкой связки: просто мой Яхья на обе стороны обернулся.
   Поднялся с матраса, продрал пятернёй грязновато-светлые пряди, неторопливо обернул чресла простынёй, ополоснулся, насухо обтёрся. Вылил грязную воду из таза в слив, заодно и малую нужду туда, похоже, справил. Натурально, получалось у него куда опрятнее и более скрытно, чем у самой Галины.
   - Что-то с подъёмом запаздывают, - заметила девушка, пока он поднимал свои одёжки одну за другой и натягивал на себя.
   - Это тоже одна из причин, почему я здесь. Вчера вечером при всех не упомянули, так я не хотел, чтобы ты сегодня зазря трепыхалась. Сегодня каждый из новых идёт в паре со стариком. Мне вон тебя на выучку отдали.
   Причесался на две косы, препоясался, заткнул сабельку за кушак.
   - Пошли схватим по чашке дзамбы из артельного котла и прогуляемся по окрестностям.
   Должно быть, прочих её спутников учили в другом месте, потому что подъёмники стояли, да и на лестницах, освещённых прежними факелами и чем-то вроде плоских раковин с фосфорным налётом внутри, было не в пример пусто. Раньше-то суетились, расхаживали взад-вперёд, а теперь две-три группы только и попались на подъёме. Под их сапогами скрипела каменная крошка, ступени казались круче обыкновенного, девушка старалась держаться ближе к стене, Рауди шествовал посредине, чуть прикрывая даму с правого фланга там, где перила казались ему опасно низкими. Дорога тянется наравне с мыслью о дороге.
   На площадках всё-таки передыхали, заглядывали в проёмы, ведущие на этажи, - оттуда высвечивало алым, голубоватым, тускло-зелёным. Либо открытое пламя, либо грибки, светляки и плесень, решила девушка.
   - Что стоишь отдуваешься - мало каши ела? - сказал Рауди однажды.
   - Ничего, двигай дальше - вот-вот второе дыхание получу.
   И они продолжили подъём. Чем выше, тем более холодным и чистым воздухом навевало на них. Как будто в нём были растворены крошечные магические кристаллы...
   Наконец, спутник позволил Галине выйти в один из коридоров.
   Здесь иллюминация была, к её удивлению, дневной и не такой яркой, как должна была казаться с непривычки.
   - Световые колодцы, - пояснил Рауди. - Такие проводники есть на всех почти уровнях, но небольшие. Тайком выходящие наружу в виде щели и с системой зеркал внутри. Ты бы сказала - аварийные.
   А потом они отворили одну из выглядящих вполне обыкновенно дверей - и вышли наружу. На балкон или карниз с камнями, лежащими на самой кромке неровной грядой: то ли для безопасности вышедших, то ли чтобы сподручнее им было отбиваться от врагов, ползущих вверх по склону.
   - Осмотрись. Не бойся, вниз не затянет. Я тебя за опояску поддержу.
   Под их ногами обрывались вниз крутые склоны, образуя как бы глубокие ущелья, заросшие по краям хвойным лесом. Что было на дне их - неведомо: там клубился туман, переливчатый и непроницаемый. Его облака показалось Галине живыми - впечатление усиливалось тем, что временами они уплотнялись, делаясь более тонкими, потом вздымались стеной в едином ритме и тотчас снова опадали книзу. Дыхание чудища, что уже с трудом выдерживает напор грешного мира с той стороны преграды? Занавес, за которым скрыты чарующие тайны инобытия? И то, и другое.
   Рауди стал сзади и сбоку, покрепче обхватил ей талию.
   - Не скажешь ли, что там, за Радужным Покровом?
   - Море. Это ведь оно нагоняет во фьорды волну за волной, оттого и туман колышется.
   - Знаешь. А за морем?
   - Рутен. Земля. Моя родина.
   - Да. Мы стоим на самом переднем рубеже защиты. Как можно уйти отсюда в ваши земли?
   - Не знаю.
   - Но догадываешься. Вручить свою душу Господину и прыгнуть вниз. Только тебе не время рисковать.
   - Я и не уйду... пока. Но оттуда могут прийти. По лощинам и по взгорьям. На армейских амфибиях, танках-вездеходах... Вооружённые по последнему стону военной моды... Или ваша страна не пропустит в себя такого похабства?
   - Твои соотечественники, - отозвался мужчина с непонятным упрёком.
   - И что - у нас воюют все со всеми. Одни патриоты с другими патриотами. Как только минули две мировых войны, так и понеслись по кругу искорки. Локальные конфликты.
   - У тебя отменный строй мыслей, - заметил мужчина с той же интонацией. Пожалуй, что и двойственной.
   - Да уж какой сложился.
   - Для той, что с младых ногтей готова убивать, только пока не умеет как следует.
   - Рауди, мне порядком надоели комплименты.
   - Тогда переменим мелодию. Тебе кто-нибудь говорил, что ты красивая? Платиновая блондинка, классические черты, исконно славянский тип.
   - Это ты о здешнем или тамошнем народе? Говорил...кое-кто в дальнем Забугорье.
   - И врал бессовестно. С виду ты вроде моли белёсой, так что не заносись особо. Тем не менее в душу западаешь.
   - Рауди, - Галина рывком обернулась.
   - Не будь я так вымотан, запала бы и в плоть.
   - Это флирт или нечто посерьёзнее? - она занесла левую руку, остановилась, промедление подобно смерти, пускай. Рауди перехватил, рывком завёл за спину.
   - Закатишь оплеуху или истерику - пеняй на себя. Оба так и покатимся до самых Полей Блаженства.
   - Ах да, я и забыла, что помимо Воронихи есть и кинжал.
   Но так и не вытащила на волю из-за пазухи, потому что мужчина покаянно вздохнул и промолвил:
   - Брачный контракт можно будет и дополнить, он же не на камне высечен. Прославленная воительница, какой ты явно станешь, имеет право на двоих.
   "Медлю безбожно и к тому же заранее предупреждаю. Единственное спасение - что предупреждаю вовсе не о том".
   Рухнула наземь, покатилась - боги, что за боль в вывихнутой руке, добро, что в нерабочей... отчасти... От обрыва к скале, к стене. Не на живот - боком.
   Рауди следовал за ней. Несмотря. Ни. На. Что.
   И когда уже придавил её сзади всей неподъёмной глыбой своего тела, произнёс:
   - Молодец. Хорошо терпишь. А теперь упрись в камень ногами и выворачивайся. Делай из себя живой рычаг. Отпихивай соперника, вот-вот. Не бойся - мы далеко от кромки, на худой конец один-два булыжничка свалим.
   Когда они растянулись рядом на выбитом ногами и боками снегу, Галина спросила, потирая запястье:
   - Ты чего - нарочно устроил провокацию?
   - Честно? - он усмехнулся в небо. - Если честно, то воспользовался ситуацией. Выжал её до капли. Раз уж приятная беседа так повернулась.
   "Не вывих, только связки как следует потянула. Снега сразу приложить, и через недельку будет в норме".
   - Но ты тогда - серьёзно?
   - Дура, кто ж такое в лоб выясняет? Я ж совру - недорого возьму. Любой соврёт.
   Выдохнул, снова вдохнул:
   - Ты можешь ненароком сильно обжечься. Провоцирую, ты права. Чтобы сумела защититься. Сумела угодить брачному закону. Ибо я не вполне в себе волён.
   Так и сказал - "волён".
   А немного погодя они встали - с одеждой и репутацией, слегка подмокшими сзади - и отправились согреваться. Учитель на сей раз позволил ученице подложить в костёр лишнее берёзовое поленце и заодно нарушить сухой закон. Впрочем, надо отметить, что пьяные объятия показались невольным свидетелям куда целомудренней трезвых. А наблюдали они, свидетели, практически с самого начала, только что - немалое утешение - вряд ли слышали говоримые на уроке слова.
   
   Без конца, почти четыре месяца и сотни лет, тянулась зима. Наука перемежалась с кормёжкой и одиноким бдением. Первая усложнилась до неимоверности - Галина и помыслить не могла о тех чудесах, которые можно сотворить с человеческим телом, в котором размягчены все хрящи. Также существовали сотни способов, которыми можно было использовать в деле инструменты, куда более безобидные, чем тупой столовый нож или достопамятная ковырялка для пробок. Та, с которой всё началось.
   Второе и третье обстоятельства жизни оставались без видимых перемен. Варева можно было класть в миску побольше и подгребать ко рту ложкой, но мясом от него по-прежнему не пахло. Разве что бобами. Перестановок в спальных комнатах также не наблюдалось. Мальчишки и Орихалхо не жаловались на судьбу. У первых явно случались развлечения помимо секса: кто-то заключал дружеский союз, чтобы одолеть более сильного, потом союз распадался, происходили постоянные рокировки, человеческие зёрна слипались, разлипались, соединялись по-новому. Это напоминало вращение калейдоскопа.
   Но вот с Рауди едва не получилась очередная стычка. Как-то Галина спросила между делом:
   - Мой клинок - Вороница. Твой скакун - Ворон. А имя твоего скимитара?
   - Оно тайное, - ответил нехотя. - Мой меч можно позвать, лишь желая обнажить в разгаре боя. Негромко. И уж, во всяком случае, не тебе.
   - Боишься, что я выманю твою саблю и потом вызову тебя на поединок?
   Рауди только зыркнул угрюмо.
   Лишь много позже до неё дошло, как этот разговор можно было понять в свете местных этнических реалий: меч - мужское начало, поединок - знак любовного соития, прибавьте к тому же общее воздержание в качестве фона. Называется - неумная провокация.
   "Кажется, по заслугам я тогда "дуру" от него заработала", - покаянно подумала девушка.
   Врач - не мужчина. Учитель - не живой человек. На этом все мы спотыкаемся.
   Впрочем, блуд оставался лишь на кончике языка, места в теле ему не находилось.
   Так длилось до тех пор, пока вдруг с верхнего карниза не обрушился пласт жёсткого снега вперемешку со льдом, засыпав сразу несколько смотровых площадок. Разгребая его, Галина вдруг поняла: хорошо подтаял снизу, основательно. Съехал как на салазках. Поняла: уже началась весна, самое рисковое время в горах. Когда сходят лавины, по сухим от мороза руслам рвутся вниз бурные потоки - там, наверху, солнце играет прямо по-летнему, - и прямо на снегу зацветает лиловый шафран, каждая еловая ветка выбрасывает из себя ежовую лапку, целого нежно-салатного ёжика, даже пахнущего как-то по-особому вкусно.
   Букетики крокусов многие таскали воткнутыми в особую прорезную петлю на куртке: обменивались с приговором. Рауди таскал свой трофей за ухом. Хайсам с Шахином наряжались, как цветы, в одинаковое, лазурно-голубое, присыпали щёки и надбровья рыже-золотой пыльцой: шафран - пряный дух печали. А вот Орри принесла в столовую целую пригоршню свежих лапок: лекарство от цинги. Даром что никто не болел, всё равно, что, в отличие от цветка, этими побегами большое дерево прирастает. Выложила в чистую чашку, уместила посуду на коленях подруги:
   - Давно не виделись, ещё давнее беседы не затевали. Здоровья тебе!
   - Спасибо, - Галина взяла новорождённую веточку, разжевала. В самом деле, все холода просидели словно в капсуле, пора оттуда на волю выбираться.
   А на воле весна рифмуется с "война".
   И вместо того, чтобы обучать каждого бойца по отдельности, инструкторы начали ходить с учениками строем. Пешим и конным.
   Почему только сейчас?
   Рауди пояснял вечерами:
   - Мы тут рутенскую военную историю неплохо изучили. Ваши самураи против армии Хубилая бы не выстояли, кабы не ветер-камикадзе. По отдельности бойцы непревзойдённые, но толпе и строю обучены плохо. А вот гладиаторы Спартака римских легионеров за так лупили. Пока не выучили стоять намертво - на свою же голову. А причина? Всё та же. Мастера одиночного боя. Где правда?
   - И там, и там. Строй несокрушим и стирает в пыль, когда нет оврагов. На равнине, на воде, в воздухе. Но не в горах. В горах приходится воевать один на один, и снова ценно умение одиночек. Пожалуй, и не в воздухе: слышала я намёки на то, что воздух закрыт для вторжений. И вода - флот доберётся до границы, а дальше пойдут завихрения. Насколько я знаю - а я знаю лишь то, чему меня выучили подобные тебе.
   - Тогда для вторжения остаётся только земля.
   - Только земля? Пожалуй. Устрашающие с виду бронированные чудища. Я мало ими интересовалась, к сожалению. Высокотехнологичная армия рутенцев - мягкие слизняки в непробиваемых мёртвых скорлупах, но кто у нас такой щелкунчик? На нас нашлют десантников. Тяжёлых панцирных десантников в бронежилетах и со штурмовым оружием. Вроде полиции, только ещё круче.
   - Я тебя понимаю через пятого на десятое.
   - И вдобавок нужно ли тебе понимать дилетанта? Неуча.
   - У которого верное чутьё - а чутьё работает вернее разума. О чём ты помышляла, когда сказала о мёртвых?
   - Не помню. Разве сказала?
   - О танках или вообще броне. Они неживые, как любой неприрученный металл. Или не приручены, как любая мёртвая текника в Рутене. Возможно, это будет нам спасением.
   - Тоже мне военный совет. Держу пари, вы там в верхах имеете более обоснованные мнения.
   - Да. Но обоснований не хватает для того, чтобы угадать верно.
   "Тогда мы все погибнем. И земля Вертдома тоже. Но Верт - ключ к Рутену. Камень-ключ в арке свода. Который полагалось раньше окроплять кровью. А сейчас только красят алым цементный раствор, говорил мой любимый герой. Из "Левой руки тьмы". Да, а как они пройдут в Верт всей толпой? С помощью хорового чтения?"
   
   Галина не знала всего. Ей показывали истинно скондскую механику: скорострельные баллисты и катапульты, могущие опрокинуть на головы противника небольшую скалу, требушет по имени "Аль-Арус", "Невеста", в считанные секунды покрывающий небольшими камнями пространство в половину квадратного фарсаха, дальнобойные - впору винтовке четырнадцатого года! - луки и самострелы, клинки, заточенные так, что ими можно было перерубить волос вдоль - не то что поперёк. "Тщета по сравнению с автоматами, гранатомётами, ручными пулемётами и штурмовыми винтовками. И это даже если наши горы вынудят их к пешему бою. Как мы здесь осмеливаемся воевать?"
   - Понимаешь, сэниа Гали, - отвечали старшие на её наполовину высказанный вопрос, - вот это как раз очень просто. Нам не нужна победа. Нам не требуется отстоять родную землю - её и без наших усилий не так просто погубить. Мы добиваемся лишь чести. Большего нам не приобрести, меньшего не потерять. А для того, кто не имеет ничего, любая мелочь - награда.
   А ещё Галина видела воочию, что почтари летают через весь Сконд не покладая крыльев. Что некий важный народ - о нём ей сказали обиняком - собирается на внутренних подступах к замкам и что преодолеть землю полых холмов для него сущий пустяк, ибо угрызения совести и осознание собственного греха ему не свойственны.
   Многое происходило - явно и тайно.
   Но когда посреди ясного дня заревели трубы, вызывая людей за стены, это стало неожиданным для всех - хотя натягивали доспех, бежали по лестницам, грузили и грузились в подъёмные клети с заученной и бездумной чёткостью. Да и голос этих сирен, даже слышимый в стенах, был не сладкогласен, выйдя же за их пределы, оказался куда страшнее воя римской волчицы - буцины.
   
   Когда ждёшь врага - не озирайся по сторонам. Но Галина Рутенка куда как чётко видит неширокую двойную цепь друзей, брошенную на горные склоны, кохертов, в злобном нетерпении переступающих по редкой зелени окованными бронзой ногами. Первый ряд пеший, второй - всадники: ни к чему подставлять скакуна под жёсткий удар снизу или поперёк колен. Позади всего - махины из дуба, напитанного водой, готовились бросить вперёд гигантские стрелы, камни и горшки с нефтью. Метких стрелков, затаившихся на карнизах. А на острие войска, близко от самой Галины, - три пеших фигуры: мужчина с непокрытой седой - серебристой - головой, златовласая женщина, рыжеволосый подросток. Бледная кожа, нестерпимо яркие глаза, слава, что ложится на их плечи вместо доспеха. Тяготит.
   Хельмут фон Торригаль. Его жена Стелла. Их сын Бьёрн.
   Триада живых мечей - защитники королевской крови.
   Впереди раздёргивается тонкая завеса тумана. Море отступило, и впервые за многие месяцы обнажено то, что скрывали шхеры: мелкие камни, на них широкий понтонный мост, на мосту сплошь - коренастые люди в маскировке, с лицами, замазанными тусклой пятнистостью. С коротконосым, толстоствольным и как бы крылатым оружием поперёк груди и горбом за плечами. Передовые карабкаются вверх по склонам и строятся врассыпную, основному составу нет и такой нужды - прилив сам поднимет вровень с берегом.
   "Мы их не достанем. Только наши орудия дальнего боя, и то лишь проредят строй. А у них вертолётные ранцы. Миг - и у каждого за спиной раскроется крылатый треножник. Пронесёт над нашими стрелами".
   - Их легендарные мечи, Нотунг, Колада, Зульфикар и остальные, на сей раз не пошли за человеком, - послышался слева мягкий голос Шахина.
   - Нет у них благословения своей матери-земли, - это вторит справа Хайсам. - Мы же его испросим.
   "Сказки".
   Но уже прозвучала команда:
   - Второй ряд - лучники к бою! Первый ряд - в клинки!
   Кажется, махины всё же ударили из-за спин защитников, со свистом посылая камни, с рокотом - глыбы. Но ещё раньше вдоль обоих рядов полоснула свинцовая плеть. Отмечая свой след кипящими алыми пузырями. Разворачивая, сгибая, роняя наземь. Поливая траву чистой кровью королей.
   "Хайсам и его кохерт. Не оборачиваться назад. Шахин и его.... На мне - пропуск стежка, пропуск...Рауди - с Ворона. Орри? Рядом с ней Арми? Я стою. Одна. Нет, вон эти трое - тоже!
   Торстенгаль в трёх лицах. Не стоят - взлетают. Грозные контуры тянутся ввысь, увеличиваются, роняют с себя одежду. Легко касаются, обходят своих павших. Сливаются воедино. Мерцающее дамасское крыло.
   И узкой свистящей чертой летят поперёк неровного строя захватчиков. В центр.
   Те не ожидали такого: кое-где над неровными рядами уже поднимаются первые беглецы-летуны на треногах. Выросших из спины.
   Облако из стальных частиц расширяется, набухает чужой кровью, Гудит и звенит.
   Та, что по-прежнему стоит, не удивляется. Лишь отмечает, что Троим не хватает захвата, прогал в чаще неприятеля слишком узок.
   И почти бездумно, пронзительно повторяет команду:
   - Братья! Те, что жив, - в клинки!
   Они встали и двинулись. Пешие. Страшно медленно. То и дело роняя себя в кровавую жижу. Поднимаясь. Оскальзываясь. Обращаясь в узкую живую стрелу. Прорываясь через массу, не успевшую понять и сомкнуться намертво.
   Наконец, нагнали живую сталь. Дошли к своей смерти.
   Когда невозможно поднять ни меч, ни огнестрел, в ход идут командирские "Desert Eagle" и кривые кинжалы - их удобно выхватывать и всаживать в сердце противника. Не так прямые. Хотя против главного "Орла Пустыни" встаёт именно прямой басселард. Ударяет и возвращается весь в липком пурпуре. Снова и снова.
   Мерзко тёплое, бурое застилает глаза, клеит, коробит одежду под латами, делает рукоять в пальцах скользкой. Под ногами борющихся - край бездны. Перед лицом одних и спиной других - сама бездна.
   Море пришло и колышет на себе плоты. Нет. Пенится, отступает, утягивает в себя, на зыбкое дно, откуда бьют вверх кипящие ключи. Это Та-Кто-Стоит-Впереди понимает из воплей. Из столбов тумана, которые сгущаются с новой силой и теперь окрашены алым. Биврёст. Что такое Биврёст? Мост из радуги. Ледяные великаны...
   - Уходи, теперь отходите все! - говорит сверху трубный голос. С карниза, со склона, с высоты трёх человеческих ростов. - Мертвецы разбудили землю, теперь она сама за себя постоит. Только не станет делить на правых и неправых.
   - Вот ведь лихая вояка, пап, - Галину, которая успела опомниться и даже слегка испугаться, тащат подмышки от места резни, она ничего не видит со спины, спотыкается, упираясь саблей и каблуками. - Чистого места на шкурке не отыщешь, а всё куда-то порывается. И вся-то в живительной влаге, прям облизать хочется...
   - Не стебись, сыне. Протрезвиться тебе бы факт не мешало.
   - ...чтобы понять, ко всем чертям, сильно её поранило или не так чтобы очень. Состояние боевого аффекта, прикинь. До сих пор за кинжал держится, ну хоть бритву положила.
   - Вот, называется, взяли папочка с мамочкой ребёнка на дело, - вмешивается в диалог третья персона. - Всю торжественность момента зафейлил. Галина эта хоть не слышит?
   "Кто они? Говорят, как белая рутенская сволочь. Но те не стали бы возиться, добили. И не до языка им".
   Похоже, она думает вслух, только очень тихо, потому что те, за спиной, восхищаются:
   - Какова острота! Оцените. "Язык" - военный пленник и язык как средство говорения, кое необходимо держать в чистоте. Жёсткой ниткой прочищать от белого налёта.
   - Брось, медвежонок.
   - Я и бросил. Вот счас!
   Девушку бережно опускают на камень - нет, на расстеленную поверх скалы толстую накидку. Кладут левую руку на эфес сабли:
   - Большой клинок в ножнах и за поясом, теперь нефрит-то из пальцов выпусти, тоже спрятать нелишне. И он сам, и футляр - колдовские: ишь зарозовелись. А сама лежи и ни о чём не беспокойся.
   
   - Друзья? - говорит, с трудом приходя в себя. - Вы друзья?
   Губы еле размыкаются, связки в горле - тоже.
   - Они и есть, - мальчишка уселся рядом на мокрое, рыжий, слегка конопатый, щёки с очень чистым румянцем. И на кого-то знакомого сильно похож.
   - Что смотришь? Я Бьярни. Тот самый. Если госпожа ещё до рубки соизволили меня заметить.
   Самый обыкновенный нахальный подросток. И...
   - Сын живых мечей? Двуручника и колдуньи?
   - Ага. Ты не очень шевелись, мы тебя вынесли с поля и перевязали, пока ты выпадала в осад... в иную реальность. Отец с мамочкой пошли над другими хлопотать, я тебя стерегу. Разделение труда, типа того.
   - Ой, и жаргон у тебя. Непостижимый.
   - Я в Рутению немало хожу, попутно нахватался того и этого, даже родителей заразил. Один разряд слов от других отделить трудно - стили путаются.
   - Меня, говоришь, ранило?
   - Пустяки. Оглоушило. Прости - контузило маленько. Надо же - угодила в самую мясорубку, а почти невредима. Царапины одни. Должно быть, для иной крови тебя берегут.
   - Что с... чужими?
   - Ушли все и не придут больше. Вертдом начал потихоньку отчаливать от Большой Земли, в радуги одеваться, - видно, сотворилось, что хотела от них наша земля.
   - Поубивало их? Всех?
   - Забрало в здешние "Шампз Элизэ". Елисейские Поля то есть. Вперемешку с нашими. Кому блаженство, кому адские муки, всё в одном флаконе. Не каждому по нраву. Там ведь все парижские времена перемешались и не стоят на месте, папа говорил. Они с мамой ведь земные. То есть рутенские. Сюда через Поля прошли.
   - Любопытный у вас тот свет.
   - А как же! Только почему - у вас? Он общий. Ну, может быть, есть ещё... Эмпиреи какие-нибудь. Элизиум. Инсула под надзором Петра-ключаря. Но из Вертдома только на Поля попадают.
   - Знаток всякой загробности. Слушай, вы ведь все трое бледные были. Как призраки... Как сталь, - вдруг спросила Галина.
   - Мы ведь тоже пьём, - объяснил он просто. - Почти как твой заветный ножик. Режем горло и всасываем. Папа вон вообще... с пуговицами. Мундирными. Только оружие не переваривает, особенно современное. И от синтетики прямо плюётся.
   Галина смачно хрюкнула - такой получился смех. Поперхнулась от боли, скривилась, откашляла мокроту.
   - Это ничего, - серьёзно заметил Бьярни. - Похоже, пуля с излёта в кирасу стукнула - знатно погнулась, еле сняли. Ну ничего - авось не работа Филиппо Негроли.
   - А кто это был?
   - Знаменитый рутенский чеканщик родом из Милана шестнадцатого века. Работал со сталью, а не с более удобным железом. Красоту делал обалденную, насчёт прочности - не знаю, по-настоящему хорошую сталь так просто не отделаешь.
   - Ну да, солидный шкворень требуется. Моргенштерн или типа того. Или двойной заряд в аркебузе, чтоб ей разорваться.
   - Угу.
   Ответил, затем подумал.
   - Вот мы тут зубья скалим. По врагу прохаживаемся. А насчёт друзей спросить не хочешь? Ну и не надо, понимаю. Сам скажу.
   - Говори, - девушка приподнялась, нащупала по обеим сторонам оружие. Видно, снимали, делая перевязку, вон и увечный нагрудник лежит в стороне.
   - Слушай. Шахин и Хайсам ушли с честью. Сами себя предложили, можно сказать. На передний край начальству не положено выставляться. Бились, поспешив за тобой, уже смертельно раненные. Те юнцы, что пришли в конце осени, - не знаю поимённо, добрая треть от них осталась. Арм теперь рядом с дружком траву пропалывает. Теадат пока дышит. Орихалхо задета немногим тебя сильнее. Больше синяков, меньше порезов. Тоже силы оберегают, как и тебя саму. Кто ещё? Рауди Красный Волк.
   - Жив?
   - Живой. Но, по слухам, ненадолго.
   
   В качестве одной подпорки она использовала Ворониху в ножнах, в качестве другой - стального мальчишку. Он вымахал всего на голову выше девушки, во время сражения казался куда значительней.
   Рауди, единственного водителя людей, кто остался в живых, уложили в лучших покоях первого этажа. Не бог весть каких, без густого ковра и шевровых подушек, зато здесь был в наличии шаткий стулец и кровать западного образца - с высокими бортами, спинкой и изножьем. Самые приглядные помещения располагались выше, но использовать шаткий подъёмник побоялись.
   Повязка на глазах, другая, потолще, поперёк груди, вроде обе чистые. Свежие. Рядом сидит мальчишка-паж, подбирает комком мягкой корпии кровавую слюну и пузыри в уголках рта и на подбородке.
   Услышал приглушенные голоса, не поворачивая головы, взял руку Галины в свою, обмотанную пухлой бурой тряпицей, из "куклы" торчат два пальца, большой и мизинец.
   - Правой, оружной руки лишиться - позор, с увечной левой можно рубить и резать мечом, - проговорил хрипло. - Старина Раули.
   - Что?
   - Я не сказал тогда. В полушутку на скимитар ритуальной водицей брызнул. Любимый жеребец короля бриттов. Карла Второго Весёлого. При котором реставрация Стюартов, чума и Большой Лондонский пожар. Он, когда ломился в спальни фрейлин, его спрашивали - кто? Отвечал: "Старина Раули". Вот.
   - Этот Карл был куда лучше слухов, что о нём распускали.
   - Спасибо, - он слепо улыбнулся, кое-как пожал холодные пальцы. - Ты иди. Я сам справлюсь. Или нет, возьми вон у мальчишки - дописал, понимаешь, в ночь перед трубами. Как догадывался. Последняя песнь самурая. Разверни прямо сейчас, а?
  То был очередной шедевр каллиграфии. Девушка глянула на первую строчку свитка, выведенную почти вертикальной "уставной" вязью. Не без труда прочла:
ВОРОН И ВОРОНЁНОК
   Галина и думать не думала о горькой картине, что стояла прямо перед глазами. О том, кто из остальных её ребят выжил и может выжить, а кого придётся хоронить с подобающей случаю церемонией. (Или ритуал так же прост, как тот, с Михаилом, и так же таинственен? Поистине, в Сконде, да и во всём Вертдоме, насчёт смерти не заморачиваются.) Ибо ныне стало на прикол время и спустила грубые холщовые паруса ладья реальности, взятая на абордаж вымыслом.
  Кажется, Галина даже не села там, где стояла. Даже не попыталась остаться рядом - отрицательно кивнула Стальному Медвежонку, двинулась к двери и далее по коридору с глазами, погруженными в текст, будто заворожённая, пока не упёрлась клинком и коленом в мягкий табурет. И не опустилась на него, слыша внутри себя знакомый голос, грубоватый, мужественный и чуть распевный:
   
  "Прежнему господину Оде пришёл конец в тот год, когда молодой господин Ода стал на пороге мужества и оттого стремился испытать себя в настоящих сражениях. Отцу следовало бы по такому случаю приискать ему невесту из клана ещё более знаменитого, чем их собственный, - глядишь, и успел бы натешиться внуками. Но сватовство - дело непростое, следовало взвесить и расчислить многие обстоятельства. О том же, что ему самому проткнут туловище и отправят на тот свет в самых что ни на есть цветущих годах, господин Игерасу не помышлял. Хотя и говорится, что истинный воин должен быть всегда готов к смерти, но хлопот ближнего мира это вроде бы не касается - идут и идут себе чередом.
  Молодой же господин, приняв в руки замок и прилежащие к нему земли, изволил сообщить родичам, что ни в каких советах не нуждается, тем паче по поводу женитьбы. Был он не по годам властен, весьма хорош собою и непрестанно совершенствовался во всех искусствах, приличных юноше из знатного рода: игре на лютне, сочинении стихов, изысканном выведении знаков письма, ритуальном заваривании зелёного и красного чая, владении всеми видами оружия, которые были в ходу в окрестных землях, и верховой езде. Последнее любил он пуще прочего и нередко говорил, что чем больше он узнаёт человечество, тем нежнее любит лошадей. В известной мере эта симпатия распространялась и на конюхов - несмотря на то, что вычёсыватели репьёв и разгребатели навоза относились к самой низшей касте и стояли выше разве что кожемяк, мыловаров и золотарей.
  Девочка Мори была самой неприметной из слуг младшего Оды, несмотря на то, что наносило от неё конским духом куда как крепко. Ростом по плечо самому хилому из домочадцев, глаза и брови слишком широки, нос чересчур выступает на лице, ключицы длинны, талия плоска, икры ног мускулисты. К тому же волосы ей вечно отхватывали почти до самого корня - так полагалось рабе, да и всякая вонь меньше прилипала, - и торчали на голове какие-то несуразные клочки цвета сажи. Не то что у господина Оды, который отращивал гладкие чёрные пряди, пока они не достигали пояса, а потом каждый день переплетал их в косу и закреплял на затылке двумя стилетами в тугой узел: причёска благородного воина.
  В общем, только и было в Мори доброго, что груди, - широкие в основании, резко сходящиеся к соску и такие маленькие, что обе их можно было обхватить одной мужской ладонью. Считалось, что из таких десятилетних отроковиц, как она, вырастают обильные молоком мамки, ибо природа, взращивая их, не тратит усилий на обкладывание женского естества салом.
   
  Как-то старшего конюха, чьим делом было подводить господину жеребца, не оказалось на месте, когда послышался властный оклик. Девочка, которая как раз до блеска вычистила животное щёткой, особым гребнем уложила хвост и гриву волосок к волоску и теперь выводила тем же орудием шахматные узоры на боках и крупе, так любимые хозяином, поспешно накинула на жеребца роскошную сбрую, затянула подпруги у седла и вывела на длинном чембуре. 'Уж лучше пусть хозяин убьёт меня за дерзость, чем дядюшку Сабуро - за то, что не соблюл порядка', - подумала она. Что одно не исключает другого, ей в голову как-то не вступило.
  Но господин только слегка нахмурился, ловко подхватил обмотанный вокруг передней луки повод, отцепил чембур, стараясь не коснуться рук низкородной, и спросил:
  - Не помню в отцовом доме такой козявки. Как тебя зовут?
  - Мори, всемилостивый господин.
  - Известный род.
  - У низших нет родовых имён, всемилостивый господин. Это единственное моё прозвание, а обрела я его, когда старый господин Мори Нобуата подарил меня старому господину Оде Игерасу, вашему покойному родителю.
  - Кто ты здесь? Отвечай коротко, у меня нет времени выслушивать титулования.
  - Состою при лошадях всемилости... Денники отбиваю, ячмень сыплю в кормушки, чешу гривы, протираю от пота...
  Тут она осеклась и прикрыла рот чумазой ладонью. Надо же - разок неладно сболтнула, так давай и второй, и третий туда же.
  - А, то-то от тебя пахнет не как от Сабуро. Ты, случаем, не заезжаешь моих скакунов вместо него? Были строптивы как демоны, а с недавних пор стелются подо мной словно шёлк.
  - Ваш досточтимый батюшка именно это и хвалил - моё умение сладить с любой лошадью. Оттого и был награждён подарком.
  - Н-да, говоришь ты, комок самана, много прежде чем изволишь подумать, - усмехнулся Ода. - Подарочек, истинное слово.
  Но по виду не слишком разгневался, только сказал:
  - Скажи Сабуро и прочим, что с этих пор одна ты будешь обихаживать моего жеребца и подавать к моему выезду. Знаешь, конечно, как его зовут?
  - Белый Ворон.
  - А почему так?
  Он, наверное, ожидал, что 'козявка' распишет ему стати и масть. Ибо Ворон был рождён чисто белым, что значило белую, а не чёрную кожу под волосом цвета снега, ни единой отметины тёмной. Даже глаза были не карие, а блекло-голубые: считалось, что такие лошади почти что слепы, но зрение у Ворона было не хуже обычного.
  Но Мори ответила:
  - Есть такая сказка про ворона, которого не принимали в стаю оттого, что он был непохож на других.
  - Дурацкая сказка, - ответил Ода. - Чёрный ворон живёт семьёй и от стаи не зависит. Это ты его с вороной перепутала или дроздом - про них ходят такие пословицы. Желал даже привести одну такую, но спохватился, что растабарывает с низкородной вместо того, чтобы ехать по вызову своего милого князя, легонько хлестнул жеребца плетью и умчался со двора.
  'Счастлива я, что мне той плети не довелось сегодня попробовать', - сказала себе Мори.
  Надо сказать, что дело ей было поручено нелёгкое: такая светлая шерсть, как у Ворона, очень быстро пачкается, кроме того, белорождённого скакуна с его особо хрупким здоровьем чаще приходилось водить к лекарю, а спрос теперь был только с 'этой девки'. Зато сама 'девка', которую понуждали выступать прилюдно, обрела некий лоск и видимость благородства: так глиняный сосуд, в который множество раз опускали веничек для взбивания чая или кисть для письма, покрывается патиной времени.
   
  Шли месяцы, слагаясь в годы. Как-то господин Ода, вставая в стремя и принимая повод из рук своей конюшенной прислуги, промолвил:
  - Понукает меня мой князь, чтобы скорее выбрал себе жену. Да куда её привести - отродясь прислуга в замке была лишь мужская. Наверное, матушка с того и померла, едва успев произвести меня на свет.
   - Я девушка, мой господин, - тотчас ответила Мори.
  Ода смутно улыбнулся и сказал задумчиво - так, будто некто иной забрал себе его уста:
  - Не могу я низшую касту в наложницы взять - позор будет моему роду вплоть до того, что император истребит его весь до последнего младенца в бедняцкой хижине. Это он и слуг, и крестьян тоже к своему роду присчитал. Были все они ответчиками за господина.
  - Одного хочу я в жизни, - скромно ответила Мори. - Холить и лелеять Белого Ворона, чтобы верно служил он моему господину.
   
   А Белый Ворон, да и все прочие лошади, которых хотя бы касалась рука О-Мори, процветали. Многие князья высшего ранга готовы были выложить большие деньги, лишь бы один из жеребцов из линии Ворона покрыл их кобылу, и стала тугой и пухлой мошна господина Оды, а в окрестностях появилось немало жеребчиков и кобылок светло-серой и красивой пегой масти. Здоровье их было, кстати, отменным, а резвость - превыше всяких похвал: особенно у тех, кои доставались благородному князю Мори Нобуёри, сердечному другу и покровителю молодого Оды. И если отец его подарил дому Ода всего лишь умелую рабу, то сын - бережно хранимый в семье меч по имени 'Воронёнок'. Был тот меч откован умелым мастером и закалён так искусно, что вдоль всего изогнутого лезвия, от гарды до острия, бежали иссиня-чёрные волны закалки.
   
  Однажды снова призвал господин Ода девицу Мори и сказал ей:
  - Много выходит ныне новопечатных книг о том, как сводить, растить и правильно вскармливать лошадей. Повелеваю тебе обучиться чтению и письму.
  А было это делом трудным и ещё более - дорогим. Ахнула от неожиданности Мори:
  - Не совладаю, хоть убейте!
  - В самом деле хочешь умереть? - грозно промолвил Ода.
  Тогда потупила глаза девушка и ответила:
  - Не желала бы с Белым Вороном расстаться. Повинуюсь моему господину.
  С тех пор старый дворянин, давний вассал Оды, каждый день учил девушку грамоте. А поскольку свитки, по которым он показывал древние начертания, были исполнены с редкостной красотой и искусностью, то сразу отверг он мысль ходить с ними подмышкой на конюшенный двор. И поскольку его каморка в замке была недостойна их красы, то приводил учитель юную девицу Мори прямо в хранилище свитков, указав предварительно, как и чем необходимо отскоблить шкуру чернавке, прежде чем окунуть её в горячую воду, чтобы как следует отмокла, и обтереть полотном, смоченным в пахучей травяной настойке, дабы уж совсем перебить густой конский дух. А поскольку руки, привыкшие орудовать скребницей и натягивать вожжи, делаются неспособны удержать кисть для письма, тем более - выводить сколько-нибудь изысканные очертания, велел учитель во время работы с лошадьми наряжать их в перчатки из тонкой и крепкой замши, а на время сна - в другие, из лайки, пропитанной ароматическими маслами.
  Может статься, не была О-Мори до того совсем несведущей в грамоте, потому что не прошло и трёх лет, как овладела она знаками и инструментами для письма в совершенстве. За это время подросли у неё кудри и спустились почти так же низко, как у знатного мужа, но не были столь изобильны, чтобы уложить их в затейливую причёску благородной госпожи. Одежду она приучилась носить куда лучше прежнего и менять её дважды, а то и трижды в день. Также полюбила головные шарфы, вуали и прочие ухищрения, скрывающие непорядок в волосах и мыслях.
  И опять призвал девушку господин Ода и говорит:
  - Весьма я доволен, что исполнила ты моё приказание как должно, а к тому же и главную свою заботу - конюшню - не запустила. Скоро мне не один доход от лошадей понадобится, но и сами кони: вообще все, кто находится в стенах, вверенных твоей опёке. Поэтому решил я продать тебя в дом, где обучают науке изысканных развлечений.
  - Не могу, - еле прошептала О-Мори.
  А сказала она так потому, что из подобных домов выходили публичные дамы высокого полёта - если, конечно, ученицы выдерживали жестокую натаску.
   - Снова ты отказываешь мне в повиновении, - ответил Ода без обычной строгости, почти мягко. - А ведь это единственная возможность для низкорожденной выйти из указанных ей законом пределов. Обрести свободу и не быть ничьей рабой.
  - Я и так имею всё, что мне нужно для счастья, высокий господин, - проговорила Мори со смелостью, в прежние времена для неё немыслимой.
  - Однако же ты, как и раньше, зовёшь меня господином, - отозвался благородный Ода.
  - И оттого слушаешься.
  - Такова доля любой женщины, - ответствовала О-Мори. - Пока ты вообще не женщина, - парировал Ода. - И уважительная приставка, которая с чего-то прилипла к твоему имени, означает лишь девицу, не более. Если тебе повезёт в будущем, ты отточишь свою редкую красоту до того, что она станет подобна моему любимому клинку по прозвищу Воронёнок, которого я собираюсь, наконец, обновить в настоящем сражении. А если сумеешь как следует распорядиться этой красой, то получишь знатного и богатого покровителя: может статься, приближенного к самому императору. Я ничего подобного тебе дать не сумею.
  О-Мори поклонилась - теперь она умела проделывать подобное с каким-никаким изяществом - и вышла от хозяина.
  На следующее утро её увезли. Говорят, ночью, которая предшествовала отъезду, О-Мори рыдала первый и последний раз в жизни, обтирая слёзы о морду Белого Ворона. Зато потом надрывно смеялась весь день напролёт: это когда сопровождающий её охранник обмолвился, что все люди, умеющие держать в руках оружие, и все лошади, и всё богатство семьи Ода пойдут на войну, которую высокий господин Мори и его вассал развязали против императора. Охраннику едва не пришлось силком вливать ей в глотку успокоительный отвар.
  Но, возможно, это часть легенды, как и последующие строки. Содержательница школы, почтенная госпожа Рен, 'Водяная Лилия', долго бранилась, когда разглядела своё ночное приобретение при свете ясного дня: - Да с этой шершавой оглоблей возни будет вдесятеро больше, чем денег заплачено!
  Хоть умственные способности девушки были порядком затуманены обстоятельствами, она мигом смекнула, что платила не госпожа Лилия её бывшему владельцу, а, напротив, господин Ода - хозяйке любовной конторы. Возможно, из чувства противоречия обучалась она так истово, что попрёки строгой хозяйки мигом сошли на нет, а трость гуляла по спине новенькой куда реже, чем во время обучения каллиграфии. Впрочем, последнее - не доказательство: в школе наслаждений берегли кожу слушательниц.
  Постепенно усвоила О-Мори практически тот же курс наук, который в своё время был преподан её бывшему господину, хотя чего-то было куда больше, а чего-то немного меньше. Так, искусство приготовлять и разливать чай было усвоено ею в гораздо большем объёме. Слагать стихи и подбирать к ним наигрыш её учили по объёмистым антологиям, где были собраны лучшие творения лучших поэтов и музыкантов. Умела она одним-двумя взмахами кисти изобразить цветок ли, силуэт ли хищного зверя или человеческое лицо так точно, будто они получили на бумаге второе рождение. Что до музыкальных инструментов - не было ни одного, из которого талантливая ученица не смогла бы извлечь прекраснейших звучаний. Касалось сие не только бездушного, но и обладающего душой. Но из оружия пришёлся ей по руке лишь тонкий ритуальный кинжал, который называла О-Мори кратчайшим путём в Чистые Земли.
  Суровая шутка - но и время делалось всё суровее. Страну который год сотрясали мятежи, то одна, то другая её провинция отходила от верховного правителя и вновь к нему возвращалась, их заведение то и дело перебиралось с места на место в поисках сначала безопасности, потом вдобавок и еды, всегда - свежих новостей. Два имени были у всех на слуху: Мори Нобуёри и Ода Ранмару, единое тело о двух головах.
  - Ищут справедливости, вот и найдут - на свою голову уж точно, - ворчала госпожа Лилия.
  По её слову в конце концов и сталось. Войска императора усилились - в основном за счёт простолюдинов, коим прискучили чужие трупы на их разорённых полях. Новая армия повсеместно теснила бунтовщиков, что, наконец, вынуждены были укрыться в одном из монастырей вместе с горсткой преданнейших. Монастырь подожгли: Нобуёри вспорол себе живот, Ранмару, чтобы утишить предсмертные мучения возлюбленного друга, отрубил ему голову своим Воронёнком, а после того бросился в самое пламя. Шли толки, что ни сабли, ни знаменитого белого жеребца Оды не удалось найти среди бесчисленных людских и конских трупов.
  О-Мори приняла новости на удивление спокойно. Лишь тень скользнула по её безмятежному, густо набеленному лицу с яркой точкой на месте губ, когда ей рассказали об участи 'больших семейств' бунтовщиков. Всех их, невзирая на пол и возраст, казнили и расставили головы на шестах вдоль бывшей границы имений, землю внутри перепахали и засыпали пеплом от сожжённых домов. То был не произвол, но старинный обычай, ибо считалось, что дурной владетель заражает всё находящееся у него под рукой.
   
  Вскоре по наступлении мира закончился срок ученичества, и О-Мори получила новое имя, приличное для куртизанки-тайо: Кацуми, 'Всепобеждающая Красота'. В прежние времена её облик, в котором не чувствовалось никакой изнеженности, и резкие, полные страсти манеры не привлекли бы так много поклонников, но обаяние силы ещё носилось в воздухе. Помимо прочего, было достойно удивления уже то, что на орошённой кровью ниве сумел процвести такой ухоженный розовый куст, как Кацуми с её товарками, и у них сразу же объявилось множество поклонников. Однако нашу героиню не смог превзойти никто. Истинную славу составила она своей учительнице. Впрочем, в учительницах, да и в госпожах Кацуми та пробыла недолго: за кровь своего девства юная гетера получила так много золота, что смогла сразу выплатить почти все долги и начать заниматься ремеслом самостоятельно.
  Не будучи вначале слишком богатой, прекрасная тайо сумела высоко себя поставить. К ней получали доступ лишь избранные, к которым по той или иной причине тянулось её сердце - не одна лишь плоть: поэты и музыканты, в ком телесная красота служила оправой уму и таланту, прославленные храбрецы, чьё тело было исполосовано шрамами, но душа и честь не имели ни одного пятна, государственные мужи, отнюдь не считавщие, что высокая цель может оправдать низменные средства,
  ИзвестностьКацуми росла день ото дня. И не только непревзойдённое искусство быть истинной женщиной служило тому, но и тесный кружок незаурядных людей, что собирался у неё в доме или - гораздо чаще - в доме того человека, коего она хоть однажды почтила своим визитом. Ибо принято у тайо чётко разделять профессию и личную жизнь.
  - Услуги достойной госпожи Кацуми поистине способен оплатить сполна лишь высокороднейший из высокородных, - часто говорили о ней те приятели, кто немного стыдился своего безденежья.
  Слова эти были услышаны богами. Однажды наследник дряхлеющего императора пил сливовую водку и нараспев читал свои вирши в компании друзей, когда узрел Кацуми. Та как раз шествовала к очередному клиенту во главе своей маленькой свиты: мальчик-слуга с тростью - разгонять толпу, две девочки-ученицы, одна несёт опахало и ларец с притираниями, другая - тяжёлое зеркало полированного серебра, позади всех - могучий телохранитель с короткой саблей в руке. Надо сказать, что немудрёное было то дело - узреть: благодаря высоким подошвам сандалий любая тайо на полголовы возвышается над толпой, а наша госпожа и босиком уступала в росте мало кому из мужчин. Так что недаром бывшая хозяйка прозвала её ...э-э, чем-то таким длинным, тощим и слегка закруглённым на конце.
   
  Наследник был, в отличие от своего крутого нравом отца, человек мягкий, доброжелательный и к тому же не обделённый умом, так что лучшего покровителя было не cыскать. Он купил для своей возлюбленной госпожи великолепную усадьбу за городом, окружённую полями и садами, роскошный конный паланкин для парадных выездов и осыпал иными дарами. Каждое дитя, которое произвела на свет Кацуми, он признал и выделил ему неплохое содержание, а было там в общей сложности четыре сына и две дочери, все похожие на него как две капли чистой воды. Его супруга из покоев правой стороны и супруга из покоев левой стороны весьма уважали и ценили младшую товарку, часто советуясь с ней в тех делах, что интересуют одних лишь женщин. Ибо, помимо всего прочего, прекрасно знала Кацуми, как зачинать по своей воле и как выносить и родить красивое дитя от избранного мужчины. Оттого и не препятствовал ей знатный покровитель совершенствоваться во всех искусствах, коим была она обучена, включая самое основное, и благоволил ко всем её сердечным приятелям без исключения: ибо ни один из них не переступал ему дорогу в самом главном. К тому же разве не была Кацуми свободной женщиной, одной из немногих таких в государстве?
   
  А надо сказать, что более всего любила подруга наследника расхаживать по своим владениям одна, без свиты и охраны. Вот как-то идёт она, ещё совсем молодая и не обременённая большим потомством, по тропе, что живописно вьётся среди полей, и видит: скачет навстречу лошадь необычайно светлой масти.
  Сердце женщины пропустило один удар и остановилось. Остановился рядом с ней и конь: то был жеребец, сияющий невероятной белизной, которая словно бы стекала наземь с каждой шерстинки. Был он без узды, но подсёдлан как для боя, и сабля в простых тёмных ножнах, продетая в петлю на задней луке, слегка била его по крупу. Все малые крапины и шрамы сходились с теми, которые она помнила, только вот глаза были не бледно-серые, как у Белого Ворона, и не обыкновенные карие. Лилась оттуда непроглядная чёрная тьма.
  - Это вы, мой господин Ода? - как бы по наитию спросила Кацуми, как только дыхание к ней воротилось.
  - Ничей я теперь господин, - ответил жеребец изнутри её головы, - и нет имён ни в царстве Властелина Мрака, ни, я полагаю, в Чистых Землях. Но того, кто стал одной ногой на порог между тёмной и светлой обителями и намерен его переступить, всегда спрашивает Огненный Эмму: 'Вот ты погиб достойно и с честью, выкупил себя и оттого теперь уходишь от меня в несказанное. Нет ли у тебя дел в одном из земных царств и не хочешь ли возродиться там в каком-либо зримом облике?'
  Тогда ответил один из тех, кого спросили: "Желал бы вернуться в облике моего скакуна по кличке Белый Ворон, потому что видел он слёзы, кои не сумел я осушить, и познал любовь, которой я сам не успел испытать. И позволь мне взять с собой кривой меч по имени Воронёнок'.
  - Разве меч тоже изволил быть с вами в подземном мире? - спросила женщина.
  - Да, потому что я сломал Воронёнка после того, как напоил кровью моего возлюбленного князя, - ответил жеребец. - Так умерщвляют душу клинка.
   Поговорив так, села Кацуми верхом на жеребца и отвела его к прочим своим лошадям.
  Белого Ворона чистили до блеска, выводили на лучшие пастбища, кормили отборным ячменём и почти не заставляли работать. Только по временам госпожа выезжала на жеребце в поля, где оба однажды встретились, и клинок, сохранивший за собой прежнее имя, был заткнут за широкий женский пояс. О чём они там разговаривали и чем занимались - невозможно передать никакими словами.
   
  Император умер, распрей из-за наследования не случилось: страна надорвалась от вечных войн и желала отныне лишь мира.
  Как-то новый владетель сказал Кацуми:
  - Всем я наделил наших с тобой отпрысков, помимо достойного титула. Он даётся низкородному лишь вместе с пожалованием земель. Но не могу же я отнять у одной семьи и передать другой? Не числится ни за кем из моих подданных никаких особых прегрешений. Но вот о чём желал бы я с тобой посоветоваться: не стоило бы по прошествии лет восставить оба опальных семейства? Не вижу я, в отличие от покойного батюшки, такой уж непростительной беды в том, что люди возжелали на людской же греховный манер одолеть зло.
  - Иное зло уже сотворено, и великое, - ответила его милая подруга. - Не осталось живой крови ни у Ода, ни у Мори.
  - Вот здесь ты и просчиталась наконец, моя умница, - с радостной готовностью ответил император. - Если забыла ты своё девичье прозвание, то я его помню. Ты происходишь из дома Мори, но введена в дом Ода. Только не сообщай мне, в каком ранге. Мне и так он известен, а другим слышать о нём не обязательно.
  Так расселились побочные потомки верховного правителя на богатейших землях, принадлежащих обоим поверженным кланам. Имя роду было даровано новое, однако соединяющее в себе оба прежних: Одамори. Сделано было так, дабы никто не вменял новому роду проступков былого, но вспоминал лишь доблесть и верность, проявленные теми, кто втайне отрывал от сердца, втайне же любил и оберегал дитя, не имеющее истинного имени. Глава нового клана, Одамори Ранмару, всемерно почитал свою замечательную, несравненную матушку и постоянно советовался с нею. В день своего совершеннолетия юный Ранмару получил от Кацуми в дар фамильный меч по прозвищу 'Воронёнок', она же и опоясала им сына в знак того, что передаёт власть более сильному.
  Белый Ворон прожил очень долгую для лошади жизнь: более тридцати лет, если считать с момента реинкарнации. До самого последнего своего дня возил он на спине прекрасную Одамори Кацуми, только вскачь уже не пускался, но степенно переступал копытами, украшенными золотой насечкой.
  Вслед за ним ушла и старая госпожа Одамори. Две вещи прорекла она со смертного ложа бесчисленным потомкам, кои собрались вокруг него:
  - Карма исполняется над человеком вне зависимости от того, хочет он того или не хочет, и таким образом, о коем он и подумать не смел.
  И ещё:
  - Любовь по сути своей - свет настолько ослепительный, что на него опасно глядеть в упор. Ловить уголком глаза озорной блик, угадывать боковым зрением радужные очертания - этого довольно с любого смертного существа.
  Сказала так - и мирно удалилась в Чистые Земли".
АВАНТЮРА ПЯТНАДЦАТАЯ
   - Вот, выходит, что, - вслух произнесла Галина, сворачивая документ потуже. - Вот какое он прощание устроил. Притчу сочинил. Держу пари, Красноволк и прочие новеллы не только переписывал в наилучшей манере.
   Бывают тексты, что вмиг проясняют то, что уже случилось. Бывают - непонятные, но оставляющие занозу, которая обрастает жемчужными оболочками смыслов много позже.
   Этот работал двояко. В прошлом и будущем.
   Любовь, выраженная с обеих сторон сплошными обиняками. Так, чтобы не было необходимости на неё отвечать.
   Нет, как она, Галина, была слепа: будто сейчас Рауди - королевская кровь. С этой его повязкой вплоть по глазам. Нет, хуже. Вороница шла напролом почище этой девочки-Воронёнка. Не понимая, что Белый Ворон ... Красный Волк бережёт её от самого себя. И от неведомой, но, по его мнению, грозной беды.
   Хотя - вполне ведомой. Не желал воровать, хотя ему вручили ключ от двери и показали, чем сами рады поделиться.
   Беда семье или роду. Это надо учесть?
   - Информация к размышлению, - тихо говорит Галина. - Братья-погодки... Шахин и Хайсам...Они что - были друг с другом неразлучны, словно Ода и Мори? Словно легендарные любовники японской истории - великий Ода Нобунага и юный Мори Ранмару? Оттого Рауд с ними ссорился и, как Ода, рвался к девице, смутно напоминающей мальчишку?
   Знак незаконной страсти. Кого и к кому? Низшей к высокому, Галины к Орихалхо? Её же к Волку?
   В конце-то концов, герой псевдояпонской истории тянулся к юной женщине. Женщине, что напоминала своей статью и поведением мальчика, мужчину.
   Счастливый конец истории, начавшейся так скрытно, - и так драматически.
   Потусторонний? В этих... Полях Радости?
   А если это "элементарная подстава", как говорят в Рутене? Попытка растрогать? Не удалось грубостью, так на чувства надавил?
   - Мне должно быть стыдно. Передо мной так или иначе раскрылись - а я хладнокровная тварь, - снова проговорила Галина, будто бы уговаривая себя.
   Навряд ли у Волка есть силы играть сейчас. Даже если он в самом деле сочинил свою легенду накануне. Но!
   Похоже на правду - не означает всей правды. Рауди ведь не сказал, что любит. Прямо - не говорил никогда.
   Только ведь и герои новеллы ведь тоже. Намёк: учись понимать контекст.
   - Пойти и сказать - "я поняла", пасть на грудь и разрыдаться - это типа "хочется, но никак нельзя", - сказала снова.
   Развернула. Свернула. Завязала. Постукала по ладони. Кое-как поднялась.
   И отправилась выяснять, где и что Орихалхо.
   В конце-то концов, от сэнии Гали ожидают, что в результате она будет невылазно сидеть у ложа смертника? А вот накроетесь медным тазом со своими предсказаниями.
   Орри, как мигом выяснилось, лежала в своей комнатке, но без Тхеадатхи - того забрали в общую госпитальную палату. Лицо - один большой кровоподтёк, что заметно просвечивает сквозь тёмную кожу, но опухло лишь слегка. И весёлая злость в глазах.
   - А, явилась, героиня праведной битвы, - приветствовала, чуть кривя губы.
   - Что-то не так? - Галина подошла, села на край низкого дивана.
   - Напротив. Ты отличилась. Что называется, вырвала победу... Из чьих только рук - не знаю. Послала народ в рукопашную, когда второе по рангу начальство сидело в резерве на карнизах.
   - Орри, скажи по чести, я виновата в мясорубке или в том, что убито было слишком мало?
   Подруга рассмеялась и снова состроила гримасу: такую неожиданно потешную, что Галина рассмеялась - и снова прорезался тот чахоточный кашель.
   - Что с тобой?
   - Чепуха, то же, что со всеми. В грудь плотно заехали. Судя по эффекту, метнули гранату из подствольника. Побочный результат бойцовой эйфории. Пыла, одним словом.
   На военный жаргон и соответственно чёрный юмор Орихалхо не среагировала - попросту не поняла.
   - Я не укоряю. Что вышло, то вышло. Только теперь с тебя спрос будет двойной. Нет, тройной - по числу удач. Многократный. Как с живого амулета.
   - Не беда. Я ведь вполне могу не поправиться.
   - Что так мрачно?
   - У Рауди Огневолка побывала. Ты о нём знаешь?
   - По горячим следам. Мало кто знает больше. И слышала, как он сказал, когда нас рядом положили; "Без обеих рук ни выводить буквы, ни замахиваться клинком, ни любить женщину. На кой мне сдалась эта жизнь?
   - Обеих, Орри?
   - После того нашего Рауди оперировали. Никто не представляет, почему одних из этого жуткого оружия буквально пополам перерезало, а другие будто щитом незримым укрылись. Великая Мать для себя придержала, наверное.
   - Эрешкигаль или Эрдени? Природа или нижняя земля Верта? Мистика.
   - Можно и пренебречь. Слушай, Гали, мне трудно сейчас. Тебе тоже, но лекари тебя не смотрели. Иди и реши с ними все вопросы.
   Вот так. По тону - разговор не влюблённых, а в самом деле супругов, либо озадаченных общей проблемой, либо... да просто идущих в одной упряжке, поднатёршей обеим холку.
   Что между ними легло и сдохло, говоря по-мужски?
   
   Лекари работали в общей палате второго уровня - для доставки лежачих рискнули использовать "верблюжий подъёмник". Один такой мимоходом поймал Галину, проверил. Сделал лаконичный вывод:
   - Надлом ребра, внутри кровавые сгустки, но лёгкое не проткнуто. Надо повязки менять почаще. И пить парное или сброженное молоко мулагриц.
   - Рауди вы тоже так коротко пользовали?
   - Рауди, - лекарь помедлил. - Погоди, высокая сэниа. Я вас позже найду. Твоя Орихалхо ведь там, где и раньше? Или к тебе, только тогда пусть и она вслед за тобой явится. Мне бродить не с руки - работы много.
   Решили, что Орри, раз уж позволили, переберётся к жене. Во-первых, не будет тревожить тень Тхеадатхи или он сам, покуда висящий между мирами. Во-вторых, как негласно решили обе, нелишне и подновить былые отношения: не с того ли они заросли травой и мохом, что были позаброшены, как в старинном русском романсе?
   Было и третье. Беду и судьбу лучше встречать не таясь от неё.
   Лекарь - имя ему оказалось Шафиулла, довольно логично, целитель от Бога - явился позднее к вечеру. Сделал знак приветствия, посмотрел мельком на неподвижную свинцовую маску, что была у Орри вместо лица, пощупал бока без той особенной муслимской деликатности, что была принята в больших и малых городах. Кивнул Галине:
   - Разрешите сесть? Утомился.
   И уже расположившись понадёжней на одной из круглых подушек:
   - Так вот, о вашем друге. Ни одного целого ребра, нарушена та перепонка, что отделяет грудь от брюшной части. Лёгкие, судя по всему, не проткнуты, по крайней мере мы слышали, как работает одно из них, когда зашивали прореху. Если бы не то, что гнилая зараза проникает внутрь тела с каждым вдохом, это бы исправилось как бы само собой. На левой руке три пальца отсечены по средний сустав, правая раздроблена. Мы кое-как соединили косточки и мягкие ткани, но надежды на восстановление почти нет. Глаза целы, но из-за сильнейшего ушиба черепа им лучше дать покой.
   "Сотрясение мозга или контузия. Повреждение диафрагмы. Возможен пневмоторакс, - кое-как переводила для себя Галина. - И ещё находится под сильнейшим влиянием опиумного наркоза".
   - Непостижима милость Всевышнего! Орудие землянцев отчего-то действовало по прихоти: иных губило на месте, иным наносило страшные и непредсказуемые раны, а иных обошло стороной. Всякий с такими повреждениями, как Рауди, давно бы умер, но и сына Яхьи мы спасти не сумеем. Не оттого, что его раны не исцелятся: это вполне возможно. Но оттого, что он сам не захочет жить вполсилы: без рук, без дыхания полной грудью и, быть может, без глаз. Не мощным воином, любовником и знатоком искусств, но обузой.
   - Что же делать? - спросила Орихалхо.
   - Ты знаешь и сама, уважаемая. Отвезти к древним отшельникам на острова. Там есть целители не чета нашим - и воздух куда как целебней. Возможно, даже обрубки пальцев отрастут: я видел детёныша некоей мелкой твари, которому во время лечебного сна рассекали и иначе раздражали культю. К моему отъезду на ней появились отростки, похожие на весеннюю спаржу, но покороче.
   - Рауди не выдержит, - не вытерпела Галина. - И на какой лодке можно плыть по здешнему непредсказуемому морю?
   - Уж это устраивайте сами. Я не перевозчик.
   - И имя твоё, возможно, вовсе не Харон, - пробормотала она.
   - Если Красный Волк останется там, где был до сих пор, - нет надежды, кроме как на чудо, - повторил Шафиулла. - А на островах к этому делу добавится человеческий промысел.
   Поднялся, отвесил на прощание поклон, чуть более церемонный, и удалился.
   - Шафи правду говорит, - заметила Орри тотчас же по его уходе. - Если вскорости не увезём Рауди отсюда на мирный воздух - пропадёт. А с островов сюда приходят наши морянские карракарры, привозят съестное и сырьё для военных ремёсел. Можно дать им знать особым образом, я смогу.
   - Это ты его надоумила такое мне посоветовать? Кружным путём?
   - Знаешь, те, кто на три четверти и даже наполовину морянин, смотрят на нас с оглядкой. Хуже, чем те, кто не знает в себе крови ба-нэсхин. И между помесями идёт состязание: кто благороднее, кто более способен к тому или иному делу. А чистая кровь смотрит на эти игры с презрением. Хотя пользу извлекает. Так что я не надоумила. Просто сказала, что на меня выйдут, а на них - нет.
   "Как же я не заметила этих схваток под ковром, - подумала Галина. - вся была погружена в себя и свои успехи без сравнения с другими, Или нет. Соревновательство молодых и было признаком того, о чём говорила моя подруга".
   По словам Орри и более сведущего народа, морянские челны появлялись на границе тумана от силы раз-два в году. Но в крепости собрали охапку древесины особого рода - дубовые и буковые обломки разбитых штормом кораблей, около ста лет пролежавшие в морской воде. Драгоценный материал для всевозможных поделок, сгорая, они давали феерическое пламя - будто полярное сияние, подумала Галина, когда увидела впервые. Или ущербная радуга в четыре цвета: зеленый, лазурный, алый и оранжевый.
   Вот этим огнём и начала мигать во тьме сигнальная башня Ас-Сентегира, посылая весть морю. А между небом и морем загорелась низкая звезда тех же цветов и стала описывать вертикальные круги.
   
   На следующее утро, едва рассвело, к обрыву одной из шхер подплыло диковинное сооружение вроде двух круглых чаш на прямом поперечном коромысле и одной мачтой, воткнутой в это коромысло. Чаши были кожаные, на каркасе из прутьев - такой вот катамаран, и когда их подняли наверх особой лебёдкой, поглазеть на диковину сошлись, кажется, все, кто мог ходить. Ну, если честно, не более половины.
   
   Хозяин посудины, заросший по уши седоватым волосом и одетый в ряднину, объяснил, что одного пациента на борт, конечно, не возьмёт: то есть возьмёт-то не больше одного, как и просили по огневой почте, но с двумя более или менее крепкими сопровождающими. Чтобы следили за ним всю дорогу и, возможно, далее.
   Кто мог быть этими двумя, как не Галина с Орихалхо? Тут даже обсуждать ничего не потребовалось.
   И пока Рауди перебинтовывали, укутывали в тёплое, словом - готовили к отправке, как бы нечаянно случилось между супругами то, чего не происходило уже давно. Без той возвышенной ярости, без сердца, что подступает к самым ноздрям и мешает дышать, без царапин, укусов и восклицаний сквозь стиснутые зубы - очень просто и тихо. Журча, лилась тёплая вода с потолка крошечной банной каморы, куда они вне очереди напросились перед отъездом, решётка над головой пропускала вместе с водой вольный дневной свет, член Орри ещё больше, чем всегда, напоминал робкого неприрученного птенца. Милая малость... Так трепыхается под струями, что стекают вниз по телу, так пытается поднять клюв. Лица влажны, в груди и на губах отчего-то железистый привкус крови, словно обе торопятся куда-то, боясь не успеть.
   - Погоди, - вдруг сказала Орихалхо. - Я так не могу - думаю, как бы тебя не повредить.
   - Ничего. Обними как следует, с силой - я уже получила от тебя всё своё.
   То была ложь из сострадания, и вторая женщина это поняла. Но вышла из-под струй, потянула подругу за руки. Опрокинула тут же, на мыльный, осклизлый пол.
   - Тогда терпи.
   Снова. Как тогда, в осквернённой Михаилом светёлке.
   Но на сей раз Галину пощадили: Орри присела по-турецки, уместила на коленях раздвинутые до промежности бёдра подруги и рывком вошла.
   Что-то произошло вопреки самой малости того, что проникло: будто начавшаяся внизу живота судорога стиснула птенца в кулак, и он стал расти, распирая, заполняя собой вместилище. Кинжал в тугих ножнах, что вынимают и с размахом втыкают в плоть - всё глубже, всё крепче, всё сильнее. Оба лица искажаются гримасой, вот зрелище со стороны, мелькает в чьей-то голове обрывок мысли, прежде чем прекращаются они все. И мысли, и сами люди.
   И потом:
   - Ох. Как этого твоего много, даже в ноздрях, даже во рту чувствую соль, - говорит Галина.
   - Ах, извини, - Орри привстала, умостилась на корточках. - Я тебя не очень измочалила?
   - Поистине банное выражение.
   - А где мы, по-твоему, как не в бане?
   - Так я и толкую об этом самом.
   - Хорошо тебе было?
   - Когда-то нам не приходило на ум спрашивать об этом после соития.
   - Ты права. Незачем было сажать на привязь то, что гуляло на вольной воле, - со вздохом сказала Орри под конец. Запечатала словом то, что произошло.
   Потому что их позвали на выход, постучав в косяк дверцы, заложенной изнутри на пробой. Они даже ополоснуться не успели как следует.
   А поторопили обеих, потому что для каждой была приготовлена совсем иная одежда: чалма, крашенная индиго, тёмная рубаха ниже колена, с широкой ярко-синей опояской, и такие же шаровары. Как у тех, кто окончил начальный курс и стал полноправным воином холмов, пустынь и крепостей, - но не только.
   - Многие выбыли, - объяснил им пожилой Рауф, на время занявший место погибших братьев. - Именно посему, хотя не в меньшей мере в награду за храбрость даём мы вам синий шарф вместо чёрного. Знак "Идушего впереди" вместо знака "Того, кто верен". Но помните - нет предела учению и нет границ совершенству.
   Женщины облачились, обвешались привычным оружием и спустились вниз, где двойную скорлупу с больным в одной чаше, кормчим в другой уже спускали на воду. (И, увы, никаких нежных разговоров с Аль-Кхурабом, как прежде с Сардером. Типа "не грусти, хозяин скоро вернётся живой и здоровый".) Пришлось буквально сбежать по крутому склону мимо не весьма надёжной лесенки, держась руками за выступы камня и узловатые кусты, и добираться до судёнышка практически по пояс в воде.
   - Мне-то ничего, - проговорила Орри, устраиваясь рядом с хозяином. - Сама наполовину из воды сотворена. А вот ты, Гали, лучше снимай всё мокрое, лезь под одну покрышку с Волком. Одёжку давай на мачту рядом с парусом, мигом высохнет.
   "Легко сказать "всё", - подумала Галина, искоса поглядывая на спящего Рауди, - если рубаху пришлось засучить до самого знака доблести, сиречь басселарда, а все равно подол вымок. И хорошо же будут ловить попутный ветер мои невыразимые".
   Но послушалась: кое-как стала на колышущееся дно, вылезла из облипших ноги штанин, расправила рубаху на икрах и коленях и уселась, потянув на себя меховое покрывало. Сразу стало не просто тепло - жарко: похоже, Красноволк температурил не на шутку.
   Челн напоследок бултыхнулся на мелководье и тронулся в путь. Управлялся он небольшими гребками, одним веслом, поставленным почти вертикально, ход оказался на удивление ровным. "А чего же вы хотите - примитивный катамаран", - сказала себе Галина. Всё же волны плескались, будто играли в ладушки-ладошки, и холодные жгучие брызги попадали на лицо и шею.
   - Не беда, - пробурчал в бороду "старшой". - Сути дела причаститесь. Так это у нас называется. Дивно же - по воде плыть и сухими остаться.
   
   "Наша кровь сродни волне морской", - вспомнились Галине слова одного поэта. В самом деле, что же получается: если солевой состав одинаков у человека и океана, а человека на самом деле состоит из жидкости на девяносто с лишним процентов, то всех нас можно записать в ба-нэсхин? Или я чего-то путаю?"
   Но тут Рауди чуть застонал, рывком шевельнулся, едва не содрав о борт глазную повязку, и всякие размышления прекратились. Пришлось выпростаться из оболочек и удерживать его за плечи.
   Кормчий сё это время негромко и сосредоточенно декламировал или, пожалуй, напевал:
   
   Карра, сынок, это нимало тебе не ладья,
   
   только прочная чаша из бычьих кож,
   чтобы краем черпать океанскую воду.
   Впрочем, в шторм вонзается в море что нож,
   круто держась на волне в любую погоду.
   
   Карра спит на воде: из ветвей заплетённый щит
   
   как мандорла овален, распёрт крестом,
   продублён насквозь, будто шкура монаха,
   просмолён, смазан жиром, что древняя плаха,
   вёсла праздны, парус надут колесом.
   
   Карра грезит, вешние припоминает края,
   
   куда ты нацелен стрелой в молоко,
   что стоят в сорока днях блужданий в тумане,
   но и стоят того. Приплыть нелегко,
   а отплыть - словно сдёрнуть повязку на ране.
   
   Карра в древней утробе наши дерзанья хранит.
   
   Видели острова на медных столпах,
   в водной радуге мы били лосося копьём,
   белых ягнят, подружившихся с чёрным козлом,
   упасали от смерти в диких горах.
   
   Карра грешных скитальцев направила в Тир-нан-Ог:
   
   прямо в солнечный круг, семь лет напролёт,
   изумрудные пажити, сладкие воды,
   золотые пески, волос дикий мёд
   тех красавиц, что ждали нас долгие годы.
   
   Карра - бродяжья кровь: ни она, ни я так не смог.
   
   Поднимаясь на борт, мужам дал я власть
   рвущих косы печальниц оставить на взморье.
   Но мотали клубки и бросали их в горе,
   нам в ладони стараясь попасть.
   
   Карра не поплыла - тянуло назад колдовство.
   
   Намертво сей клубок к левой руке приник;
   выхватив добрый меч, шуйцу я изувечил.
   Мой иль её тогда услыхал горький крик?
   Наземь пали не пальцы - живой человечек.
   
   Карра расчислит маршрут - ведь знает только его.
   
   Культя? Нет, не болит. Сиротски ноет ладонь,
   помня нежность ресниц, атлас вечно юных щёк.
   Сын, ты очень силён, но весла рулевого не тронь,
   я и одной рукой приведу ладью в наш Тир-нан-Ог!
   
   - Зачем ты поёшь так хитро и искусно? - спросила наконец Орихалхо. - Вправляя один стих в другой?
   - Навораживаю нам пристанище, - объяснил хозяин. - Чтобы посудина не заблукала. Она же двойная карра и, значит, будет вдвойне норовиста. Заплывёт не туда ради своего озорства - а нам недосуг её исправлять.
   - Орри, а ведь это что-то мне знакомое, - спросила Галина, чуть повысив голос. - Сказка про кельтский рай, путешествие одного ирландца по неведомым землям и ещё одно сказание о короле...в блаженном островном саду.
   Она не договорила. "Плохая примета. Это мне король Артур вспомнился, Авалон ведь переводится как "Яблоневый Сад". А деда наших королевичей почти так же звали: Ортос-Медведь".
  Зато эти её слова подхватил х мореход:
   - Ты говоришь - ирландцы? По морю приходили к ба-нэсхин монахи древности. Они выучили наш народ плавать в чашах из дублёной кожи и водить на уде малые каменные островки.
   - Вот уж представляю! - неожиданно фыркнула Орри. - На чём водить, говоришь?
   
   Но тут показалась из опаловой мглы цепь островов: один, казалось, отстоял от другого меньше, чем пограничные крепости на горных пиках. Или это туман так искажает перспективу, решила Галина. Вон и радуги высокими арками стоят - разве так бывает в жизни?
   Тот островок, к которому они повернули, издали казался готическим строением о тысяче шпилей: Галина вспомнила, как вздымалось горе сердце от панорамы Кёльнского собора в старой книге. Когда отец взял её, девчонку, с собой в туристический вояж и поднял на смотровом воздушном шаре, впечатление оказалось чуть худшим - храм не улетал ввысь, не вгрызался в небо множеством клыков-фиал, но неподвижно стоял на земном якоре.
   Только вот остров-храм был зелёным. Почти весь его, до узкой прибрежной полосы, закрывали исполинские пирамидальные сосны или криптомерии. Нижние ветви начинались довольно высоко от земли, и покрытые гладкими чешуями стволы вытянулись подобием окаменевших драконов и дышали нагретой от солнца смолой. Глыбы с острой гранью загромоздили берег причудливым стадом оборотней - под самую ближнюю каменюку лодочник, чуть покачнув, завёл свою причальную бечеву. На сей раз он, видимо, не захотел создавать пассажирам неудобство или попросту не побоялся распороть днище.
   - Ждите, - сказал он. - Я предупрежу, что в одной из лодочек калечный. В бухточке сплошной песок, ничего обеим сестрёнкам не сделается.
   Вытянул из-за ворота нарядную каменную гуделку в виде ящерки, дунул с переливом.
   - Окарина, - шепнула Галине подруга. - Сердоликовая окарина.
   - И что? - спросила та, высвобождаясь из шкур, внезапно ставших очень душными.
   - Это от праотцев память. От пастырей древес...
   Но уже вышел из тьмы, отделился от ствола светлый силуэт и направился к ним. Моложавый, худой старик в таком же домотканом балахоне, как у лодочника, но длиннее, до самых пят. Борода обстрижена коротко, волосы не стрижены вообще, только расчёсаны и аккуратно уложены на плечи.
   - Моё имя отец Мальдун, - сказал. - А ваши знаю от птиц. Что же, выгружайте вашего Волка и несите под деревья.
   Галина хотела бы запротестовать, что их сил не хватит нести пациента бережно, однако лодочник подхватил ражего мужика в одиночку, лишь кивнул женщинам - поддерживайте за ноги, чтоб не свисали. И понёс вглубь острова.
   Радом со стволами возвышались хижины - несуразные, как покинутый термитник, и нарядные, словно сахарная голова.
   - Здесь, - произнёс отец Мальдун. - Кладите прямо в траву, не бойтесь. И снимите, наконец, повязку с глаз - здешний свет не ранит, но исцеляет.
   Трава тоже была необычная. В хвойном лесу, особенно еловом, она с трудом пробивается через слой опавших иголок. Здесь же она одевала почву будто плотным ворсовым ковром, похожим на хороший газон или изделие бухарских мастеров. Зелёный цвет словно насквозь пронизало солнцем - так был свеж и ярок. Кое-где наружу выстреливали цветущие трости - редкий подлесок составляли ручной кустарник и миниатюрные, ухоженные лиственные деревья, сплошь одетые полураспустившимися бутонами.
   Не успела Орри снять повязку, как Рауди приподнял веки: все в царапинах, белки глаз красны, зрачки открыты широко и как-то неровно.
   - Плывёт. И пятна какие-то, - пожаловался он вполне внятно.
   - Это от головного ушиба, - пояснил отшельник. - Думаю, с этим всё будет в порядке, сын. Пошевелиться можешь?
   Тот повертел головой из стороны в сторону, скривился:
   - Наверное, смогу, если будет надо.
   Подоспели люди помоложе, вышли из хижин и леса: одинаково наряженные, деловитые, как муравьи. Ловко перевалили пациента на толстое полотнище, подхватили концы, поволокли в самую большую "сахарную голову". Как выяснилось, там был госпиталь.
   - Вы тоже там расположитесь, - сказал отец Мальдун женщинам, - На излечении находится мало народу, каморы пусты, а ваши совет и помощь будут со временем необходимы. Пока же осмотритесь, возможно, вам, как супругам, захочется...м-м...уединиться в одной из хижин. Несколько из них пустует, а от гостей днём никто из жителей не запирается.
   Как поняли Галина с Орихалхо, торопиться с возвращением в главный дом не было необходимости: помочь они обе ничем не сумели бы, а помешать - очень легко. Вот они и наслаждались - миром, мирной обстановкой, простой, но абсолютно сухой одеждой, в которую сразу же переоделись, и удивительным воздухом, где, кажется, было разлито миро: на диво тёплым, нежным и благоуханным. Аромат вечной весны. "Как будто бы Гольфстрим, когда его перекрыли на Большой Земле, весь перетек сюда и создал новые субтропики", - подумала рутенка.
   Люди, в основном ба-нэсхин или полукровки, выходили навстречу из домов, похожих на несуразные колпаки со сбитой тульей, или малые копии горных пиков, или просто кочки на ровном месте, приглашали внутрь. Места было много, предметов обстановки мало, и все домодельные, домотканые, пёстрые: жили здесь одиночки или пары, редко мать или отец с ребёнком. В нежилых лачугах было так же пестро и уютно, только что пыли чуть больше. Орихалхо - она была не так стеснительна - расспрашивала, как у них тут устроено. Получалось, что дитя не связывало, а, напротив, отчасти разъединяло любовный союз. Пребывали здесь исключительно ученики и ученицы главного целителя, которым предстояло уехать на другие острова архипелага или на континент, и один из родителей, обычно тот, который произвёл на свет, вынужден был заниматься воспитанием вместо врачебной практики. Обоим медлить с наукой и отправкой по назначению было бы слишком накладно для государства.
   - Ну, мы-то не учить и не лечить сюда прибыли, а только присматривать за процессом, - объяснила Галина.
   - Будь уверена, милая сэнья, долго тебе в таковых зрительницах и присмотрительницах не проходить, - заметил на эти её слова один из выпускников, похоже, готиец. - Аура тут такая благотворная - мигом из тебя почтенную игнью сотворит. Уж и по лицу то самое видать.
   И хотя женщины согласились в том, что пока с Рауди нельзя спускать глаз и на сутки, кров они себе присмотрели. Чем-то похожий на африканскую коническую постройку или старый улей. Решили, как только их мужчине станет получше, разжиться кое-какой по возможности цивилизованной обстановкой (интересно, где) и перебраться сюда.
   После того, как женщины обошли деревню, комната, где работал отец Малдун, напомнила Галине современный госпиталь: никель, хром и стекло, вернее, их местные заменители, сплошная гигиена - а души очень мало. Нескладные же "термитники" казались внутри на удивление живыми и обжитыми - даже те, что стояли без хозяев. И особенно тот, на который был "положен глаз".
   Красноволка поместили при лекарском кабинете - с наложенными повязками и чем-то вроде козырька над глазами. Он дремал, распространяя вокруг запах сырого опиума и неких иных снадобий, скорее приятных, чем напротив.
   - Раны на груди заживут, - успокоил отец Малдун. - Зрение восстановится. Но былой силы и мощи сей муж если и достигнет, то не скоро. Воином ему больше не быть.
   - А что с руками? - спросила Орихалхо. - Мы их до сей поры не видели - да и теперь они в перчатках из бинтов. Скажи нам.
   - Не над ним, - коротко сказал эремит.
   Они вышли на открытый воздух и зашагали рядом.
   - Раны мэса Рауди, как я сказал, закроются быстро. Рубец на животе получится большой и неровный, но шрамы лишь украшают мужа. Есть ещё одна беда - этот, можно сказать, спустился слишком низко, но о таком не стоит говорить прежде времени. Пусть надеется, что телесные способности к нему вернутся. Однако вот руки, ради чего, собственно, и было предпринято ваше путешествие... Пястные кости правой размолоты и перемешаны, фаланги пальцев расколоты. Не исключаю, что можно будет обойтись без ампутации, но болтаться кисть будет как пустая перчатка. А на левой нет трёх пальцев, остались только большой и мизинец.
   - Мы знаем. То есть... медикусы Ас-Сентегира выразились по поводу рук более оптимистично, - кивнула Галина и тут же выругала себя: надо же, в одном предложении поставила архаизм и неологизм, смешала французское с нижегородским.
   - Я не хочу с ними спорить. Только для жизни, которую привык вести мэс Рауди, клешни с тряпкой, уж простите меня, явно не хватит. Да, он никогда не соберётся как следует махнуть...э-э ... мечом, крепко натянуть тетиву или повод скакуна. Это не приведёт к смерти. Но записывать его фантазии наилучшим почерком придётся женщине. Причём не получая должного воздаяния за труды. А это позор, коего Волковой натуре не перенести.
   "Вот уж не думала, что верхняя пара конечностей как-то связана с пятой одиночной, - съязвила про себя Галина. - Или это у меня испортилось воображение?"
   Орихалхо в это время говорила вслух:
   - Досточтимый Малдун, ты ведь не зря затеял этот разговор. От нас безусловно требуется некое согласие с вашей лекарской методой или приятие факта? Не знаю.
   - Ты видишь сквозь землю, мэс, - кивнул монах. - В излечении принимают участие двое: мир нашего анклава посреди вод и сам пациент - и никто более. Лекарь лишь направляет. Природа стремится побыстрее затянуть прорехи, знания о том, что было раньше, у неё нет. Но как и ладно откованная сталь помнит свой вид до ущерба, так и человек знает, к какому виду он должен вернуться. Пока мы кормим мэс` Огневолка маковым зельем, чтобы боль и судороги, с ней связанные, не мешали целительству. Безопасный предел этого мы знаем - привычки у него не создастся. Но если вашему Волку захочется отрастить недостающее, мы должны будем делать насечки по живому. А он - терпеть муки, ибо лишь они поспособствуют восстановлению плоти. Другого, королевского пути к исцелению нет.
   - В Ас-Сентегире мне рассказывали про детёныша с отрезанной лапкой, - проговорила шокированная Галина. - Вы делаете такое с младенцами?
   - Физика ящерки коренным образом отличается от физики созданий с тёплой кровью, - суховато пояснил отец Малдун.
   - Ну и как же ты, почтенный отец, собираешься уведомить пациента о дилемме? - спросила Орри. - Вот так прямо с налёта?
   - Прямо с налёта я приготовлю для мэс Орри мазь, чтобы рассосались кровоподтёки. - ответил он. - Извольте употреблять в дело. А что до сэнии Гали-рутенки - я бы желал осмотреть её пристальней.
   "Похоже, снова всплывает дело о Белой Хвори, - подумала та. - Надо же, до чего интересуются. Ведь решили, что опасность если и есть, то крайне малая. Или всё снова не так?"
   - Тогда пойдём, если у тебя, отец, есть время. Позже его может не оказаться ни у кого, - ответила вслух.
   С монаха оказалось довольно заглянуть в круговую щель между подолом закатанной кверху срачицы и верёвкой, на которой держались штаны.
   - Ну что же, надеюсь, сжигать хижину после вас троих не понадобится, хотя тайное готово стать явным, - заключил он с некой суровостью в голосе. - Я бы рекомендовал вам задержаться на Острове Кедров подольше: примерно месяцев на девять, а то и вообще на год. Здесь у нас свободная земля, не подлежащая местной и вообще вертдомской юрисдикции. Вольная республика своего рода. Успеете ещё вернуться к своей непрестанной битве.
   - Что, разве уже заметно? - спросила девушка, надеясь, что вопрос не прозвучал слишком уж по-дурацки.
   - На глаз - нет, нисколько, - объяснил лекарь. - У тебя, высокая сэниа, не случалось рвот - там, в замке, или на самом острове? При таком переломе, возможно...
   - Нет, странно даже. На острове вообще всё время есть охота. Уж очень вкусно готовят.
   Она не лгала: пища, которой их угощали, была самая простая, вроде каши или густой похлёбки из дроблёного или плющеного зерна, но приятная. В неё щедрой рукой лили парное козье молоко, сыпали ягоды и орехи, и от крепостной кормёжки она отличалась, как небо от земли - или как халва от кормового шрота.
   Делать обеим женщинам было, на первый взгляд, нечего: гулять по великанскому лесу, дышать хвойным воздухом, впутываться во все бытовые проблемы местных жителей. Разглядывать чудесные рукодельные вещицы, на которые шли рыбья кожа и водорослевое волокно, пух гаги и бельков тюленя. (Ибо привычные Галине рутенский Север здесь властно смыкался с таким же югом.) Без конца задавать уже привычные вопросы отцу Малдуну и старшим ученикам, получая не менее привычные ответы.
   - Как и для чего Книга Филиппа пропускает враждебное?
   - Как - спросите у неё самой, когда откроете в следующий раз. Для чего? Нельзя всё время жить в окружении одних друзей. Зубы стачиваются.
   - Большой Рутен искренне ненавидит войны.
   - Ненавидит - и постоянно пребывает. Он сам не знает себя, иначе бы любил - и не вёл слишком часто и по несуразным предлогам.
   - Поэтому из моих соотечественников получился не такой хороший неприятель, верно?
   - По всей видимости, достаточный, чтобы научить жителей Верта бдительности. Рху-тины вначале шли ради дружбы, потом для торговли, затем - взять своё силой. Если бы они остановились на первой ступени, Верт давно стал бы их. И погиб - медленно и верно.
   Галина удивлялась этим рассуждениям. Но далее следовали еще более странные, хотя окрашенные поэзией:
     - Рху-тин омывает нас, как бурное море - остров. Море в Готии нередко глотает сушу, куда реже - извергает ее назад, меняя очертания берегов. Так и мужчины Рху-тин во время дружбы брали наших женщин себе. Иногда оставались с ними на короткое время, но чаще сразу увозили через перевалы и перемычки. Тогда границы были куда более проницаемы. А сейчас, похоже, и мы для людей рху-тин будто оплотнённый призрак, и они таковы же для нас. Оттого рутены и не умели вложить в наших жён свое семя - только свою тоску.
   - Никогда? Даже во время обоюдной теплоты?
   - Не "даже", а "особенно". Про лучших вертдомских детей говорят, что их зачинали в страсти и буре. И до сей поры остаётся так. Может статься, это от морянской крови, скрытно текущей в жилах любого вертдомца,
   Галина плохо понимала такие рассуждения, но помнила крепко.
   Ибо самым главным по-прежнему оставалось - регулярно проведывать Рауди, что стремительно шёл на поправку. А ещё гадать, сказали ему - или не сказали. Красноволк уже начал садиться в постели, улыбаться и вовсю жестикулировать во время увлекательного разговора своими культяпками.
   
   Всё прояснилось, наконец.
   Где-то недели через три такой идиллии отец Малдун вызвал к себе одну Галину, без подруги, и объявил:
   - Мы уже декаду не даём сыну Яхьи ничего утоляющего боль, и кровь его вполне очистилась от мака и конопли. Он готов подвергнуться операции насечек: такое надо делать по крайней мере семь раз на дню и ровно семь дней подряд. Но поставил условие: чтобы Гали бинт Алексийа держала его плечи и утишала боль касаниями головного покрывала.
   Отчасти то был эвфемизм - но только в том смысле, что Галина не прятала волос, как бы ни светило жаркое летнее солнце. Хирургам - или, если угодно, экзекуторам - требовался подручный: это считалось более достойным, чем прикручивать к столу.
   - И затыкать рот поцелуями куда приятней, чем кляпом, - усмехаясь, добавил Рауди, когда девушка отправилась за объяснениями прямиком к его ложу.
   - Ты хочешь добиться своего - не мытьём, так катаньем? - в сердцах выкрикнула она.
   - Не понял смысла. Ты-то сама хорошо вникаешь? Как там - в происхожденье идиомы.
   - Это о стирке, я так думаю. Прабабушка грязное бельё тёрла в тазу руками, мыла то есть, а потом катала по волнистой жестяной доске рубелем - такой толстый брусок с параллельными насечками на одной из сторон. Потерялось.
   - А то бы ты всем этим по мне прошлась, - Волк ухмыльнулся. - Да полно, девочка моя. Мне всего-то надо - стать хоть наполовину, на треть таким, как раньше. Ради того и через огонь можно пройти. А телесная мука... Да все лекари её причиняют ничтоже сумняшеся, куда там палачу за ними угнаться! Здесь народ ещё к нам, страдальцам, весьма добрый. Зря ни отравой не глушит, ни киянкой по башке не ударяет.
   - Дождались бы, пока совсем на ноги встанешь.
   - А тогда будет поздно. Не отрастёт ничего. Уж и сейчас на грани - отец Малдун дожидался, пока ты малость поуспокоишься. Никому иному, говорит, не пристало. И ещё намекает на жгучую тайну...
   - Ошибается. Нет у меня никаких общих с тобой секретов. Так когда приступать?
   - Да хоть сейчас, до обеда, чтобы нечем было наизнанку выворачиваться.
   И пока вельми страх не одолел.
   
   Заключалась процедура в том, что два ученика, каждый со своей стороны придерживая Волковы запястья, делали свободной рукой тонкие и частые надрезы на обрубках и "вялых макаронинах". Для этого использовали нечто вроде стилетов, великолепно заточенных с обеих сторон, - поначалу Рауди даже не морщился. Что, похоже, было непорядком - позже кинжальчик начали слегка поворачивать, растравляя ранки. Галина стояла в головах, крепко нажимая на плечи, сдавливая с обоих висков голову, которая металась из стороны в сторону, и вытирая обильный пот тряпицей и губами.
   Тело Красноволка в эти моменты обретало почти прежнюю силу - выгибалось дугой, пытаясь порвать невидимые путы, издавало утробные, гулкие стоны, похожие на те, что знаменуют пик любовной страсти. Она чувствовала свою вину перед ним - её собственные руки не исцеляли, только прибавляли страданий. За такое, понимала Галина, неминуемо должна была последовать расплата - и нечто внутри заставляло упиваться мыслью об этом. Предвкушать - вот ещё более верное слово. Мечтать о настоящем Рауди, "двойном мужчине и сыне мужа", Рауди Великолепном, Рауди - Старине Роули, совсем прежнем. О замечательных возможностях, которые оба так позорно упустили.
   "Может быть, оттого я и перестала так хотеть Орри, что все и вся отталкивало меня от законной половины и толкало к этому... Господи, а ведь я даже сейчас не знаю, в какой мере этот хитрец со мной плутует. Стыд какой. При таких ощущениях явно не до притворства. Нет, всё равно. Он прав. Стоило бы и в пламя окунуться ради такого".
   Бессвязные мысли, подобные этой, одолевали Галину семижды на дню. В перерывах между торопливым сном и бессмысленным обжорством. Всякий раз, когда ей приходилось ассистировать при бесплодном истязании - в самом начале. Во время отточенного ритуала, который порождал хрупкую надежду, - в конце декады. Сразу после десятого дня бдения, по счастью, закончились и теперь дело было за тем, чтобы накладывать мазь и корпию, любовно перебинтовывать бледные, удивительным образом напухшие струпья... Кормить с ложечки и поить из особой чашки с длинным носиком...
   И ждать с упорством кота, который сгорбился у мышиной норки, прищурил глаза и делает вид, что дремлет.
   Но когда обрубки на шуйце округлились и стали похожи на пальчики недоношенного младенца - без ногтей и полупрозрачные, - а правая кисть робко попыталась перехватить ложку из кормящей руки, то не один отец Малдун понял, что настало время.
   - Отселять вас пора, - заговорил он вначале с Орихалхо. - Стоило бы и другим насельникам госпитальной хижины уделять не меньше забот. А вашего мужчину теперь баловать - лишь портить. Пусть учится заново всем житейским искусствам.
   Сказано это было с известной мерой добродушия, но - сказано.
   
   В той хижине, которую они выбрали для своего подопечного, были настелены пёстрые коврики, сотканные из тряпья, положен высокий матрас, набитый водорослями, один на всех, разбросаны подушки, поставлен низкий столик с трещиной посередине, явно принадлежавший чьему-то деду или прадеду. Так жили ба-нэсхин, родичи Орихалхо, так продолжали жить и члены островной коммуны. Только вот дома им строили явно не термиты, а - в незапамятные времена - коралловые полипы, привычные к жизни в прохладной воде. Очередное чудо Верта.
   "Вообще-то неясно, кто жил здесь прежде людей: а спросишь местных - отделаются сказкой насчёт того, что раньше здесь шумело море. Или червячки-строители выползали на сушу подобно угрю".
   Так думала про себя Галина, поддерживая кавалера с левой стороны, тогда как более сильная Орихалхо - с правой. Собственно, Рауди вполне мог обойтись вместо дам костылём, которые ему вырезали из крепкого стволика, но это испортило бы торжественность процедуры. Не зря же иные землянские больницы принято покидать в инвалидном кресле - чтобы виден был контраст между "прежде" и "теперь".
   Но прежде, казалось бы, давным-давно, Красноволк двигался - птицей летал. Сизым орлом по поднебесью. А ныне с видимым облегчением опустился на постель и растянулся там, вольготно раскинув руки-ноги под одеялом. И поел, как и прежде, с рук - только вот рутенку не оставляло чувство, что он и тут слегка "выставляется". Ну конечно: когда красивая девушка подносит к твоему приоткрытому клюву блюдо с едой и тонкими пальчиками вкладывает в него лакомые кусочки - это жуть как эротично. И подставляет под другой клювик ночную посуду, ага. Все это мы проходили, сказала себе Галина.
   И ещё он страшно похудел. Ранее девушка, которая успела отвыкнуть от грузного телосложения былых собратьев, не замечала в нём ничего особенного. Очень многие вертдомцы, по стандартам Большой Земли, до конца своих дней отличались юношеской стройностью. Но Красноволк сделался тощ, и худоба его выпирала сквозь одежду всеми костями. Аппетит был у него явно не под стать кличке, и кормилицы с удовольствием подобрали за ним остатки, прежде чем вымыть посуду в чане с остывшим кипятком.
   - Вижу, над тобой ещё трудиться и трудиться, - ворчливо сказала Галина, подбивая ему в изголовье подушку.
   - Это ты зря, - рассмеялся он, - На самый главный труд моей жизни я уже давным-давно стал способен. Даже пальцы себе сам массирую - вот так примерно.
   Перехватил её запястье и показал - взад-вперёд. Отчего-то девушка сразу вспыхнула краской.
   "Сказать ему, что орудовать тяжёлым клинком - уже не его дело и что выводить на бумаге узоры тоже? И так будет ещё долго? Неловко выйдет. Как упомянуть верёвку в доме повешенного. Спросить, о чём он, в таком случае? Да хватит выставлять себя полной дурой, в самом деле. Отбрехаться на людях - отбрешется, но оба мы прекрасно друг друга поняли".
   Поняла и Орри.
   - Ни к чему мне закрываться в стенах посреди бела дня, - сказала резко. - Пойду отыщу какую-нибудь трость наподобие той, что у Рауди, попрактикуюсь удары отражать. Мирное время - сплошная порча для таких, как я.
   И уже в проёме добавила много тише, как бы для того, чтобы мужчина не услышал:
   - Дай мне ребёнка от себя. Любой ценою дай. Разделись пополам. Овладей им силой. Ибо единственное наше с тобой достояние - это мы сами...
   Галина опустила плетёную занавесь, что была тут вместо двери, и села рядом с мужчиной. Как уже, наверное, сотни раз.
   И в самый первый.
   "Ты этого желал, мой Волк? Тянулся и в последний момент отворачивал в сторону, вспоминал о морали, о непонятной опасности, о том, что пришелица-рутенка - чужое и чуждое тебе существо. Но вот в Доме Высоких Кедров всё соединяет нас, как хорошая сводня: краса природы, одиночество посреди массы людей, твоя слабость, моя перед тобой невнятная вина...
   - Ты - ты правда есть? - вдруг спросил Рауди, лёжа на спине и не трогаясь с места. Не поворачивая головы. - Вот такая.
   - Кто бы сомневался. Хочешь ещё потрогать?
   "Когда губы не заняты поцелуями, что за чепуху они говорят - жаль, целоваться в Сконде мало принято".
   - Я ведь от большой тревоги хорохорюсь. Жутко боюсь, что с той раны во весь живот...ну, понимаешь.
   - А ты о таком поменьше думай. Сам-то хорошенько рассмотрел?
   Усмехнулся:
   - Твоими глазами. Когда перевязки меняла.
   - Давай ещё попробуем. Я открою, дотронусь - а ты будешь мне в глаза без отрыва глядеть.
   Откинула покров, подняла рубаху до подбородка. Да уж, без повязок и швов красивее оно не сделалось: будто ветвистая молния прошила тело от сосков до паха.
   И убила нечто живое внизу.
   Нет, не убила - повергла в глубокий обморок.
   - Не трогай его, - сказал Волк, удерживая протянутую ладонь. - Слишком часто это делалось с противоволожной целью. Достань свой неразлучный нефрит из футляра, покажи мне и положи рядом.
   Она повиновалась.
   "Уже и секира при корени дуба лежит: всякое древо, не приносящее доброго плода, подсекают и бросают в огонь", - произнёс мужчина чужие слова. - Читала нохрийскую Весть? Вот. А теперь иди ко мне безоружной.
   Она так заторопилась, что осталась в одежде, - а потом было поздно. Кажется, это ещё больше распаляло обоих: перепутанные грубые складки, что царапают кожу. Оковы на щиколотках, хомут поперёк груди. Постоянная оглядка - как бы не надавить на шрамы слишком сильно, из-за чего так и миловались, лёжа на боку лицом друг к другу. Сплетали пальцы - его оказались неожиданно искусными, её словно одеревенели в ответ.
   А потом девушка отвернулась, чтобы не видеть ни одного из нагих кинжалов. Положила ногу на крепкое, надёжное бедро мужчины. И впустила в себя сиротливое мужское семя.
   - Уф. У тебя как, благополучно? - Рауди сыто отвалился, провёл пальцем по розоватому, будто бы живому нефриту. - Вот как знал, что моему дружку пригрозить надобно.
   "Как и пальцам на увечных руках. У него что - так всю жизнь теперь будет? Совершать и кончать под угрозой кастрации?"
   - Хорошо мне, Рыжий Волчара. Только вот словно камень какой-то в утробе, как следует содрогнуться не даёт от твоей сладости.
   - Это ты с первого мига от меня зачала.
   Посмеялись. Даже носами потёрлись от умиления, что так славно всё кончилось.
   А буквально на следующий день у Галины в самом деле остановились крови.
   В прошлый раз, да и в позапрошлый, они приходили как по часам, только что текли вяло и неохотно. Девушка приписывала это тяжёлой работе и душевным переживаниям.
   Подождала день, другой, третий, чтобы не будоражить зря своё семейство. Поговорила с главным лекарем - тот подтвердил, даже особо не осматривая. И только потом с ликованием в душе призналась:
   - Совершилось по твоему слову, Рауди. И твоему заветному желанию, Орри.
   Ходила Галина легко даже тогда, когда плод стал чётко обозначать своё присутствие: ни головокружения, ни тошнот, ни особенных прихотей в еде. Впрочем, упаковка калорий всегда интересовала её несильно, да и кормить её стали побогаче. Это когда Орихалхо заявила при всех, что дитяти, так удачно соединившему в себе все высокие крови Вертдома, уже с первых дней требуется особое попечение.
   Спали по-прежнему все втроём на одной постели, но Рауди больше её не касался - боялся сглазить счастье. Разве что поддерживал досужие разговоры.
   - Знаешь, я сообразила, на кого был похож паренёк Бьярни, - сказала девушка однажды. - На Рауди Огневолка собственной персоной.
   - Туго же до тебя доходит, - улыбнулся он. - Я уж и дивиться на то перестал. Сам Тор-старший ведь бледная копия своего мейстера, Хельмута. В смысле что весь такой нежно-серебристый: характер у него, возможно, и покруче отцова. А от самого Хельма есть пошёл наш высокий род. Хельмутово семя - оно крепкое и всё прочие влияния и вливания превозмогает. Только что в рыжее окрашивается, стоит кому-то такой масти к роду приплестись. Стелламарис, жена Тора, прямо медная, и моя бабка Бахира была вся золотая, вот и вышло то, что вышло. А черты у большинства королят остались фамильные, не весьма разборчивые.
   - Это у тебя-то неразборчивые?
   - А как же! Вечно с другими путаешь. Или других - со мной.
   
   Весна сменилась щедрым летом, расцвеченным удивительными красками. Галина отыскала себе дело, куда более приятное, чем ходить за больными и выздоравливающими, и не требующее таких умений: следить за детьми. Были они здесь одновременно свободолюбивы и покладисты, шумны, но не назойливы, разумны без вредности, лет с двух начинали выпасать себя сами. А Лес не позволял им вредить себе и ему самому слишком сильно.
   Орихалхо помогала хирургам и к тому же упражнялась во владении оружием вровень с Рауди, к которому постепенно возвращалась если не прежняя сила, то ловкость и увёртливость.
  И вплотную к этой лесной идиллии стояла другая - море, где в этот сезон не было сокрушительных бурь, - и все же грозное и дышащее опасностью.
   Дни стекали наземь тонкой струйкой осенней листвы, а ночи звенели хрустом льдинок, затягивающих колеи и промоины, когда у Галины начались роды. Первым заметил это мужчина - его теперь укладывали с краю, чтобы помешать будущей матери свалиться с края ложа, пускай и невысокого.
   - Черт, подо мной мокро, - вскочил и ругнулся. - Или я во сне по-детски согрешил, или ты, будущая мамаша, свои воды проворонила.
   Со стороны стенки поднялась Орихалхо:
   - Волчара, ты что? Ей ещё по-людски месяца полтора дохаживать!
   - Ну, тогда прежде времени рожает. Гони к повитухе, поднимай.
   В акушерках на Острове числилась Тахина, Тахи, женщина без лекарского образования, но с немалым практическим опытом. Насчёт будущего младенца Галины она явно знала куда больше, чем будущая мать.
   - Всё ладно, - проговорила она, едва откинув кожаную занавесь. - Дитя мелкое да юркое идёт, не беда это - удача.
   - Какое там идёт? Схваток и то не чувствую, - пожаловалась роженица.
   - Будут тебе схватки, - фыркнула Тахи. - И правильные осады городов тоже вскорости предвидятся. На-ка, выпей горечи. И не кривись, голубка ты наша почтовая - терпи. Больно кувыркаться была горазда. Как турман в воздухе.
   Что там была за гадость, Галина, распростертая на ложе, понять не успела: внутренности от неё будто стиснули в кулак, а потом начали отпускать палец за пальцем.
   - А, вот теперь работай как следует.
   - Спорынья, что ли? - проговорила рутенка. - Запрещено же.
   - Не любопытствуй. В Рутении, может статься, и красные грибы запретили, а для вещих снов ой как хороши. Добавлю ещё про масло здешнего кедра и привозного мускатного ореха.
   Опять сдавило, как в тисках. Снова распустило, как желе на тарелке.
   - Старайся. Быстрее, - отчего-то без прежней шутливости в голосе проговорила повитуха.
   - Не могу. Схватки. Н-не потуги.
   - В кого ты такая учёная удалась, - Тахи поспешно ополаскивала руки, Орихалхо подносила утирку, слегка ошеломлённый происходящим Рауди стоял литым монументом.
   Потом всё как бы затянулось дымкой. Галина ещё чувствовала чью то руку поверх живота, другую - внутри.
   А потом её вырвало - всем телом и изо всех дыр.
   И раздался звонкий вопль.
   - Тоже скажете - недоносок, - услышала она, едва очнулась. - Все, что полагается, на месте. И ноготки, и волосики тёмные, курчавые, и сосать уже просится. Вон какие губки - птичьей гузкой. Подложить, что ли.
   - Только не к груди. Бесовы рожки ей ни к чему, да и молозиво не подошло, - деловито проговорила Орихалхо.
   - Умнее меня хочешь быть, ага?
   - Давайте сюда, - кое-как пробормотала родильница.
   - Да погодите, - вмешался Рауди. - Вы сначала мамашу-то обмойте и смените под ней простыни. Мелкой и у меня на руках тепло.
   Галина хотела сказать, что ему трудно будет удержать младенца такими немощными руками, но посовестилась.
   И настиг её счастливый сон.
   
   Безымянная дочка Галины, судя по всему, намерена была хорошо укорениться в жизни. Сосала грудь истово, кричала во всю силу лёгких, спала во все завёртки и устраивала под собой море. Оттого пришлось затащить в крошечный домик лишнюю кровать, с высокими бортами на манер далёкого Запада. Впрочем, малышка не реже, чем у матери, спала рядом с отцом.
   И, разумеется, с Орри. Та в самый первый день совершила некий загадочный обряд: отцедила у подруги несколько капель молозива и натёрла ими басселард. Пояснила:
   - Теперь всё для тебя завершено. Три жертвы принесены: крови, семени и молока. Видишь, как нефрит заиграл жемчугом и перламутром?
   - И что дальше? Право, теперь, когда ты сотворила симпатическую магию, мне станет неловко использовать кинжал для уничтожения.
   - Он создан не для того. Это талисман для благополучного зачатия и родин.
   - А они уже совершились. Знаешь что? Подержи его пока у себя, ладно? И вообще распорядись. Как бы мне не начать бояться этого...хм... амбивалентного артефакта. В смыле работающего на обе стороны.
   
   Всё было бы хорошо. Два обстоятельства беспокоили Галину: кожа дочери упорно сохраняла странный красноватый оттенок, с которым родилась. И Рауди, едва отойдя от хвори и получив на руки желанную игрушку, начал тяготиться островной идиллией. Он постоянно донимал обеих своих дам россказнями о своих подвигах, со слезой в глазу отзывался о побратимах, переломал о чужие головы и плечи уйму писчих тросточек и непрестанно пачкал все попадающиеся ему на глаза клочки бумаги и пергамента чернилами - тренировался в чистописании.
   Наконец, женщины не выдержали. Объявили отцу Малдуну, что собираются, наконец, вернуться, что долг зовёт и труба трубит. Рауди практически излечен, а новорожденная... Что ей станется на коротком пути и тихом море?
   Решение было самую малость авантюрным, но в конце-то концов, те так уж мало ребятишек сплавляли по водам в бочке, ларце или корзинке. Пригнали здешний катамаран - чуть покрупнее того, что доставил на берег Рауди. Девочку укутали покрепче, на всякий случай взяли с собой пару спасательных плотиков из коры местного пробкового дуба, уселись - и парень с веслом отчалил от вечнозелёных берегов.
   И снова пела хрупким голоском, навораживала им путь сердоликовая окарина...
   
   Чудеса, как решила про себя Галина, продолжались. Вода - она погрузила в неё руку - оказалась тёплой, будто в рутенском августе, на море царил полный штиль, как в дни Гальционы ("и внуков ждёт Эол", вспоминала она стихи Бунина), а девочка спала всё время пути.
   Оттого рутенка почти не удивилась, увидев, кто встречает их у самой кромки солёной воды: двое скондцев в белых с золотом чалмах и алых обтяжных кафтанах и некто обряженный в почти такое же, но изысканно-чёрное, черноволосый и девичьи гибкий. Только вот без лютни по прозвищу "Ал-Лауд", "Славная".
   - Барбе! - крикнула Галине еще с борта лодки и без оглядки ринулась на мелководье. Добежала, расплёскивая ногами воду, протянула руки...
   Тот отстранился от объятий, улыбнулся как-то рассеянно:
   - Высокая инья Гали, мы трое здесь не по дружбе, но по делу. Дело это крайне тяжкое. Я вызвался стать во главе комиссии, чтобы сказанное не упало на тебя подобно топору. И коли уж ты первая подошла к нам, пусть разговор состоится прямо сейчас. Без промедления.
   
АВАНТЮРА ШЕСТНАДЦАТАЯ
   
   - Барбе, что там за экстрим... прости, спешка такая. Прямо не сходя с морской гальки разговор вести собрался? Под сенью обрыва?
   Он блеснул ярко-синими глазами:
   - Верно. Куда пристойней - в здешних моих покоях. То, что сделано, никакой волной не смоешь.
   Позади них гвардейцы Амира Амиров (ну да, точно они) объяснялись с Волком и Орри, которые тоже выбрались на сушу: вроде бы не впопыхах, как она. Один довольно ловко принял малышку из рук Рауди, другой с очень серьёзным выражением показывал морянке куда-то в сторону от верёвочной лестницы. Вроде бы затевалась дискуссия, но ничего не было слышно.
   - Пока эти соображают, что делать с твоими спутниками, идём ко мне, инья, - Барбе дотронулся до рукава неказистой одежды рутенки, показал на узкие ступени.
   Они оказались ещё и скользкими от недавнего прилива, Галине с её выучкой и то пришлось цепляться за трап обеими руками: но Барбе, к её удивлению, поднялся точно таким, как и спустился. Даже прядки не выпало из-под аккуратного тюрбана, расшитого серебром.
   Они вошли не через главный вход, известный женщине, а через узкую дверцу, романтично затянутую диким виноградом - рос повсюду, ученики не поспевали скашивать, и не торопился опадать. Попали в подобие широкого колодца с гладкими стенами и далёким верхним светом - и тотчас направились вниз по ступеням, закрученным наподобие улитки. Факелов здесь не было никаких. Знакомое Галине хитроумное устройство, состоящее из множества расположенных под разными углами зеркал, передавало вниз свет солнца, луны и звёзд. Когда световой колодец отказывался работать из-за густых облаков, ученики прихватывали с собой свечу или фонарь.
   Наверное, глаза у Барбе в последние месяцы стали зоркие, будто у ночного зверя, потому что он, нисколько не колеблясь, вставил в замочную скважину большой ключ, висящий у него на шее, и распахнул тяжёлую дверь.
   Галина и не думала, что в суровом Ас-Сентегире могут быть такие покои. Стены и пол были почти сплошь затянуты коврами с ворсом высотой в ладонь, но помещение не делалось оттого ни торжественным, ни мрачным: краски живого сада играли на всех выступах и плоскостях. Узкие окна были пробиты под самым потолком - сказывалось то, что здесь было самое основание, так называемый корень горы - и забраны решёткой. Но в их стёкла стучались живые ветви какого-то мелкого кустарника, покрытые жёлто-оранжевыми листьями и плодами, и по-летнему зелёные побеги травы. Мебель, несмотря на восточный колорит, была в стиле западных провинций: массивная, покрытая глубоким рельефом и где надо - обтянутая поверх овечьей шерсти льняным полотном в шесть нитей. Дочь купца умела с первого взгляда оценить подобные вещи. Также она заметила через приотворённую боковую дверь нечто вроде туалетной каморки, обставленной со всем возможным тщанием.
   - Садись вон туда, в кресло, а я напротив, - сказал Барбе, с неким трудом накидывая цветную тряпку поверх зеркала, прикреплённого вплотную к стене. - Слышно отсюда плохо, но есть изрядные умельцы читать по губам.
   - Что ещё плохо, Барб? Со мной? Для меня?
   - Ты всегда была умницей. Только твоё разумение временами бывает надо подстегнуть, - кивнул он.
   - Что проделывают не так редко. Слушай, не люблю искать ощупью в темноте. Говори сразу. Монастырь с моими драгоценными шмотками сгорел?
   - Нет, это были бы пустяки. Тебя обвиняют в прелюбодеянии, которое видно так ясно, как нос на лице. И, будучи доказанным - это безусловный смертный приговор. Ради того я и прибыл тебе навстречу.
   Кажется, она стиснула дубовые ручки сиденья слишком крепко: что-то хрустнуло - дерево или кость?
   - Барб, это ведь наше личное дело. Как мы что делаем - прямо или наперекрест.
   - Гали моя, ты забываешь или забываешься, - произнёс он тихо, но твёрдо. - Скондский никах - прежде всего договор, и договор публичный. Как и ты сама - лицо далеко не частное. После неких событий, широко прославивших твоё имя.
   - Хочешь сказать, что за мною с тех пор разыскивали? Ну, когда мы перебрались через Полые Холмы. И кто поработал доносчиком... прости, истцом?
   "Постой. А сам Барбе и его спутники как прошли. Они что - заговорённые?"
   - Нет надобности учреждать розыск, когда все и всем понятно. И нет нужды в жалобщике. Дело заводится по типу "Народ против Эн Эн", в Рутене существует такая формулировка. Множество досужих толков, под напором коих илламский суд вынужден завести дело.
   - Постой. Ты же нохриец.
   - Я эмиссар для особых поручений в провинции Сконд и по надобности - в её ближних окрестностях. Блюститель чести и совести этой земли. Оттого меня принимают как своего не одни почитатели Езу.
   Ответил сразу на тайное и явное. И продолжил - так же тихо, твёрдо и неумолимо:
   - По жалобам произведен розыск. Мэса Рауди неоднократно видели рядом с тобой в отсутствие супруга. На Остров Кедров, как сказал отец Малдун, ты прибыла в явной тягости.
   - Погоди. Я-то считала, - он говорит о проказе!
   "Не говори "волк", и не набежит на тебя. Поздно. Слово вылетело. Я обречена дважды".
   - Проказа у тебя внутри, Но другое уже вышло на волю. Твоя дочка.
   - Постой, - в мозгу Галины бешено крутились шестерни. - Откуда тягость? Рауди клятвенно подтвердит, что в замке и до того меня не трогал.
   - Я тотчас же его услал. Тогда, прямо на берегу.
   - Почему? Потому что он твой брат? По жене, общей для двух отцов... Марион Эстрелье?
   Стальные детали сомкнулись со скрежетом.
   - Да, он мой сводный брат. Нет, не потому. Он уже рвался свидетельствовать в твою пользу. Поскольку такое слово по своей сути недоказательно, ему пришлось бы пройти через пытку. Калека не выдержал бы и самой лёгкой.
   - Но в Сконде такое запрещено!
   - Ложь воспрещена ещё строже. За неё полагается сто ударов пальмовыми остями. А что Волк непременно бы солгал, хоть в малости, - ты знаешь. Притом он хоть и не прелюбодей, но уж точно совершил любодеяние. Не наказуемо, но позорно. Тебя учили разнице?
   - Где он теперь?
   - Я думаю, оседлал своего Аль-Кхураба и мчится по пустым полям. В ближайшем городке наймет курьерский сайкл, чтобы не загнать животное вконец.
   - Орри.
   - Она с твоим ребёнком. С неё безусловно снимут показания, но как с пострадавшей или свидетеля обвинения. Уже известно, что никах был заключен без её согласия, условия как следует не обговорены, а изменению формы союза ты без конца противилась.
   - Барбе, я ж не понимала всего.
   - Незнание закона нигде и никогда не освобождает от ответственности и не умаляет её. В Рутене, насколько я знаю, то же самое.
   - Что теперь?
   - Тебе придётся пройти через суд. Возможно, предстать перед верховным кади, вряд ли - перед амирским Советом Семи. Обсуждение не всегда объявляется гласным, но поскольку ты лицо почитаемое, тебя могут этим затруднить.
   - Гласным - это открытым для публики?
   - Нет, никогда. Зачем увеличивать стыд ответчика? Гласность означает твоё личное присутствие. Возможность себя защитить. И очную ставку с мэс Орихалхо.
   - Прости мою наивность. Записано ли в законе, что всякое сомнение толкуется в пользу обвиняемого?
   - Не записано, ибо такое ухудшает положение преступника: ему пришлось бы обойтись без должного наказания.
   - Оригинально. Так что теперь со мной будет?
   - С этого самого момента ты остаёшься в секретном покое - и можешь сколько угодно считать, что я тебя в него заманил. Возможно, так будет до самого конца процесса. После неудачной высадки рутенцев барьеры открыты, и достигнуть подножия горных цитаделей может всякий, так что не Пророк пойдёт к горе, а гора к Пророку. Твоё дитя будут приносить тебе для кормления столько раз, сколько потребуется, но Орихалхо уже ищет ему хорошую мамку - молоко твоё наверняка будет исполнено горечи или вообще пропадёт. Она тебе объяснит. Не стоило бы вам обеим сговариваться или давать повод для обвинений - но, может быть, такое и к лучшему. Обмануть закон всё же не так страшно, как живого человека, а вы своим видом подтвердите, что человек-то как раз ведал правду. Еду, питьё и вообще всё, что тебе понадобится и что может предоставить Верт, получишь без промедления при одном лишь намёке. Отвори дверь и скажи - военного люда уже сейчас там много. Я тоже явлюсь не раз и не два - это если ты не возразишь. Но не ищи возможности выбраться отсюда, как хорошо ни обучена такому. Погубишь себя в глазах людей уже без возврата. Ныне тебя вовсе не презирают: напротив, числят едва ли не в полубогинях. Но это в предвидении будущего. Помни: на любое слово, сказанное против тебя, должно ответить с честью. Это едва ли не самое главное в жизни.
   Договорил - и вышел. Ключ повернулся в замке, лязгнул засов, не замеченный Галиной раньше.
   
   И настала почти полная тишина.
   
   И, как ни удивительно, - рутинное бытие. Галина была под следствием - но не более того. Личный статус это обстоятельство вроде бы повысило. Сначала её томили сомнения, захотят ли ради одной неё затевать выездную сессию, но Орихалхо, заходившая проведать её раз в сутки, их развеяла. Везти куда-то и устраивать на новом месте хлопотно для всех, а праведного кади отыскали в одном из селений близ самой столицы. В самом деле истинного человека. Теперь он едет на своём смирном мулагре, подолгу отдыхая в тавернах, собирая всякого рода свидетельства и даже слухи за и против. И попутно взвешивая.
   Дочка росла хорошо - черноволосая, сероглазая, смугленькая. Такой, по слухам, была в младенцах и дедова матушка: в дальнем российском городке её вмиг прозвали "гилячкой". С малышкой Галина могла возиться сколько душе угодно, а вот груди было велено перевязать, чтобы иссякло молоко.
   - Ты тревожишься - не годится передавать такое девочке, - утверждала Орри. - Она и так спит плохо, чует нелады вокруг себя.
   Объяснение поверхностное, почему бы, напротив, матери не успокаиваться от кормления? Но за ним, как и за исчезновением Рауди, стояло невысказанное.
   Барбе в самом начале глаз не казал, смущался, наверное. По его поводу Орихалхо как-то ещё раньше заметила:
   - Его фетиш - справедливость. Нимало не погрешит против неё даже во вред самому себе. И если бы не последнее, то было бы чудище добродетели.
   - Это как-то не по-человечески, - ответила тогда Галина.
   - Что есть по-твоему, человеческое? Принятое на твоей родине? - риторически спросила Орихалхо. - Для нашего монаха сами устои Верта рухнут вместе со справедливостью. А малый Верт держит на себе Великий Рутен.
   - Ты веришь в это?
   - Похоже, Сочинитель Филипп в этом убедился.
   
   От тоски Галина извращалась по-всякому, благо мальчиков и девочек на побегушках вокруг толклось видимо-невидимо - все с той особенной выучкой, которую она за месяцы жёсткого обучения в замке выучилась распознавать с полпинка. Держались мало того учтиво - но словно камердинеры при апартаментах знатной дворянки. Обо всех визитах объявляли и спрашивали её разрешения. Через них женщина заказала себе уйму дорогих нарядов, похожих на брошенные в монастыре и виденных в Сконде с окрестностями. Набрала книг и даже когда-то ненавистных рукоделий - было бы чем занять время. Оружия, помимо ножниц с тупым концом, иголок и спиц, ей не давали никакого, а те годились разве что для суицида. Также она по три раза на дню парилась и ополаскивалась в подобии русско-японской бани со стенами, обшитыми липовой дощечкой, печью-каменкой и широченной скамьёй, над которой были размешаны дубовые и берёзовые веники. Рядом со скамьёй возвышалась кадка, такая огромная, что стоило бы прямо в ней и утопиться, чтобы не доводить дело до суда.
   Ну и отхожее место здесь было на уровне - ватерклозет. Чтобы было куда смывать отработанные деликатесы.
   Кажется, она слегка растолстела. Время от времени обращала внимание на зеркало: если на неё смотрят оттуда - почему нельзя глядеться в лицо смотрящего? Осталась недовольна: лицо слегка обрюзгло и лишилось пушка, зато утром появлялись мешки в подглазьях, которые сходили не сразу. Движения стали плавней, губы - нежнее и оттого ярче.
   - Обабилась, - недовольно вздыхала Галина.
   И страх, что потаённая болячка возвратится, вновь настигал её.
   Барбе тоже добавлял в варево крупицу соли. Отчётливо было видно, что он беспокоится. Рассуждал, тем не менее, холодно и здраво.
   - Судье будет безразлично, когда ты зачала, - говорил он. - Однако ты сама помни. Дитя не доношено по любым подсчётам, но вид у него зрелый: первое говорит против тебя, второе - в пользу.
   - Я полагала, что наоборот. Что мы с твоим братом, по его виду, спознались ещё в Сконде.
   "Ох. До Сконда был ведь и покойный Армени. Вот уж от кого и следа на этой земле не осталось. Но то было до скрепления уз".
   - Барбе, - спросила она. - Ты можешь объяснить, не передавая другим. Подсудно не само соитие. У меня ведь бывало и не такое - на глазах уймы народа. Но неправда. И рождение безотцовщины, которой опять-таки лгут об отце. Верно?
   Он кивнул:
   - Цель брака - потомство, как бы ни менялись условия контракта. К тому же ребёнка, зачатый неправильно, теряет некие возможности. Например, когда подрастёт, некие разрешённые союзы будут для него запретными, а запретные - разрешёнными. С дочерью второй жены приёмного отца он вполне может соединиться.
   - Удивительно. В Рутене выросших в одной семье по умолчанию считают неспособными ко взаимной страсти.
   - Что ты всё о Рутене! Он нам не указка.
   
   За этими мелкими треволнениями Галина упустила то главное, о чём стоило бы размыслить.
   Ибо явился, наконец, судья. Звали его, как и великого противника Ричарда Львиное Сердце, Салахэддином, что намекало на присущую ему от Бога любовь к справедливости. Совсем как у Барбе.
   "И что за имена тут у них - говорящие", подумала Галина, когда ей сообщили о факте. Собралась было в ожидании вызова как следует помыться и даже хватить свежего пара, чтобы в мозгах прояснело, - даром кожа была отмыта до крахмального скрипа, Но Справедливый явился к ней в апартаменты сам. В сопровождении своего охранника, которого тотчас отослал.
   И совсем он не казался страшным и даже величественным. Удивительное выражение было написано на гладком лице, без особенных примет возраста: как у врача, который видел на своём веку все язвы и пороки мира и уже перестал им возмущаться. Галина тотчас, едва ответив на поклон, сказала об этом.
   - Ты права, высокая игниа, - ответил он. - Мы лечим. Кто-то из нас терапевт, кое-кто - и хирург.
   Слова были греческие, чуть искажённые по сравнению с русским вариантом.
   Чуть погодя Салахэддин зачем-то попросил чая, желательно зелёного, с цветком. И начал рассуждать, степенно прихлёбывая горький аромат из пиалы:
   - Твой случай поставил нас в тупик. Этакий казус, даже казус белли, если перейти на законнический жаргон твоего Рутена. Прости, Рутена вообще. Римское право и так далее, я прав?
   Она кивнула, слегка опешив. Явно не такого ждала.
   - Так вот. Подобные казусы происходят в каждой четвёртой семье. Либо муж не способен сотворить жене ребёнка, либо она поторопилась с выбором второго супруга, а потом раздумала. Либо без должной оглядки присела на ступени храма Энунны, да не будет от меня попрёка сим варваркам. И тащит груз через десятки лет, не пытаясь свалить. Уж и дети выросли, и внуков дождалась, И лишь тогда решается на себя донести. Часто и не по совести, не ради искупления - но только из страха умереть грязно. В болях и немощи, обременяя собой любимых. Тогда её ставят коленями на чистый песок и дают земле испить жертвенной крови.
   - Я слыхала, - проговорила Галина, - только не вмещается во мне такое.
   - Слишком ты не от здешних корней, вот и не понимаешь, - покачал тюрбаном кади. - Словами, увы, тут не отделаешься. Надо, чтобы через плоть твою сие знание прошло. Вот и говорили мне все тебя встречавшие: и добра-то ты, и смела, и разумна, а как дойдёт до очевидного и младенцу - отпрядываешь в страхе или не умеешь конца с концом свести.
   - То человек человеком, то последняя дурища, - подтвердила женщина.
   - Кто так тебя заклеймил? Рауди ибн Яхья?
   - Да уж и не помню.
   - Покрываешь его.
   - Как и он меня. К чему теперь прятаться.
   - Ты понимаешь, что в Верте нет территории, свободной от допросов? В отличие от Рутена, где стражник, арестовывая, проговаривает стандартную фразу?
   - В том смысле, что "каждое ваше слово может быть обращено против вас"? Да. Я врежу себе чистосердечием?
   - Нет. Но и не помогаешь.
   - Это у нас разве не частная беседа? В смысле неофициальная. Предварительная.
   - Нет. Просто мягкая. Из уважения к твоим заслугам.
   - Кажется, вы могли погодить, пока я не воспитаю своих собственных внуков, - печально усмехнулась Галина. - Из уважения к моим заслугам. Хотя не буду чваниться: не столь они велики.
   - Вот тут как раз напротив. В этих делах ты не была рутенкой. Что стоит куда как многого.
   - Тогда почему мне не дают ни малейшей поблажки...отсрочки?
   Еле поправилась. Поблажек, судя по всему, ей накидали хренову кучу.
   - Я так думаю, отсрочка будет не такой долгой. Кажется, моя болезнь скоро изъест меня изнутри.
   - Суд уже идёт. Он начался куда раньше, чем я переступил порог твой темницы. Приговор есть плод, созревающий на древе суда. Рассуди сама: как можно отсрочить сходное с природным?
   - В Рутене считают природное врагом человеческого.
   - Ты сгущаешь краски. Не может такого быть - жители того места лишь не замечают очевидностей. Неверующий по своей сути рутенец живёт в хаосе, не замечая того. Думает, что единственный в мире порядок - его собственный. На самом деле уже у его необученной природы есть некий баланс, некая равновесность, и следующий шаг не выбирается простым броском костей. Ныне природа Рутена сторонится людей и отступает, тем самым натягивая тетиву лука. Но стрела неизбежно ударит.
   - А в Верте такого не хотят. Для обеих стран. И способны передавать своё Равновесие дальще.
   Салахэддин радостно кивнул:
   - Ты поняла. Это исхоженная вдоль и поперёк истина, но так, как ты произнесла эти слова, говорят лишь озарённые. А теперь я прочту тебе твою будущую судьбу. Кара твой неизбежна вовсе не потому, что мы жестоки не склонны прощать. Но потому что тебя притягивает, желает для себя земля Вертдома. Что я и мои помощники можем сделать? Если тебя казнят неправедно, ты попадёшь в рай, мы, твои судьи, и без того отягощённые смертями других, - в мерцающий ад. Надеюсь, он сможет повернуться к нам другой стороной и в конце выпустить наверх. Всё это, ручаюсь, тебе уже говорили. Но если тебяс не казнят, когда казнь справедлива, то земля возмутится и восстанет против всех. Ты видела, как это бывает.
   - Я умру не за грех - за Рутен. Потому что Верт создан, чтобы держать собой Большую Землю.
   Кади покачал головой:
   - Только не думай, что мы вымогаем у тебя кровь. Что не ищем легчайшего пути для Гали бану Алексийа.
   "Вот как, значит, они работали с отцом".
   - Твоя вина безусловна. Брак, заключённый опрометчиво и по настоянию одной стороны. Упрямство и непонимание намёков, что направлены были к вящей твоей пользе. Дитя, зачатое и выношенное в искажённом твоей порочностью мире - и себе на пагубу. Закон тут не терпит двусмыслицы: нужен выкуп беды всей твоей жизнью. Ты слушаешь меня спокойно?
   - Да, но внутри меня всё бунтует. Прости. Жизнь - она так хороша.
   - Ты верно о ней полагаешь. Она великолепна -- но прекрасна лишь в своих мимолетных набросках, эскизах, а не как долговременная и благоустроенная длительность человека. В ней самой заключено и вечное стремление человека убежать от самого себя в сторону смерти. Оттого Запределье наше так изменчиво и двулико.
   - Так смерть не страшна?
   - Во всяком случае, она - большее благо для человека, чем заключение. Не твоё - всеобщее. Любая тюрьма не отличается от воли в принципе. Ведь большинство людей добровольно ограничивает себя неким фантомом: воздвигает вокруг себя стены нравственности, обычая, закона. Тебя не удивляет, что я, так сказать, рублю сук, на котором воссел?
   - Может быть. Но я слушаю.
   - Теперь ты близка к пониманию сути. В истинном мире нельзя ни убыстрять, ни замедлять, ни погонять, ни торопить. Всему есть место и своё время на земле.
   И с этой цитатой из Кохелета судья удалился.
   
   Приходил он ещё не однажды. (Собственно, и тот самый первый диалог был составлен из разновременных кусков.) Держался почти свойски - вливал в себя немеряное количество чая, изливал пространные философские рассуждения. Галина вставляла в этот бурный поток одну-другую реплику, не больше. Иногда кади попадал на явление Барбе, и тогда они на первый взгляд вовсе не обращали внимания на клиентку. Какую уж прибыль извлекал Салахэддин из от этих бесед - одному Богу было ведомо. Кажется, Галина не выдавала никаких порочащих сведений. И вообще, такие беседы повторялись слишком часто, чтобы вызывать у неё жгучий интерес. Даже остерегалась своей болтовни она уже на автомате.
   Чем хороша предопределённость: чётко предвидя свой финал, можно не бояться всего остального.
   Поэтому когда неким поздним утром за Галиной явились люди в красном, чтобы предъявить её, наконец, судейской коллегии, она ничуть не встревожилась.
   Во времена её детства ходил такой анекдот. Заключённому, долгое время томившемуся в камере-одиночке, сообщают, что сейчас его поведут на пытку. "Слава Богу, - отвечает он. - Хоть какое-то разнообразие".
   Надела не самое лучшее, но и не самое скромное своё платье, серое с муаровым узором, заново переплела косу и надела кружевной чепец - после рождения дочки не хотелось заострять внимание на своём воинском статусе. Подхватила юбки - заводить в клеть её не собирались, вели по лестнице. Двое впереди, двое позади.
   В просторном зале второго этажа, до упора набитом людьми, ждал Салахэддин и еще несколько судейских по виду особ, в шафрановых мантиях и белых с жёлтым обмотах. И Орихалхо напротив судей. Первые сидели в ряд на довольно высоких пухлых табуретах, как принято в Сконде. Орихалхо и Галина, которую подвели к подруге, значительно возвышались бы над ними, если б не расстояние, которое это скрадывало.
   
   - Игниа Галина бинт Алексийа, победительница рутен, - выговорил кади весь её новый титул. - Мэс Орихалхо из рода готийских ба-нэсхин, её сподвижница и супруг по закону. Суд пристально и нелицеприятно вник в ваше дело и вынес приговор. Игнию Галину бинт Алексийа, коя повинна в нарушении святыни брака, но более ни в чём, повелеваем обезглавить так, чтобы по возможности не причинить ей ни душевного, ни телесного ущерба, сиречь боли, муки и напрасных угрызений совести. Совершить это надлежит через два захода солнца. Мэс Орихалхо, коя в ходе процесса обвинила сама себя в потакании естественным склонностям, своим и супруги, счесть виновной в том ущербе, что ей причинён, и посему не налагать никакого особенного наказания. Лишь настоять на присутствии мэс Орихалхо при смерти игнии Галины бинт Алексийа. Что до их соответчика и совиновника, Рауди ибн Яхья Огневолка, отсутствующего здесь по причине телесной скорби, единственным возможным и приемлемым наказанием для него будет опёка за девочкой из лона игнии Галины бинт Алексийа, не обретшей пока имени. Также лежит на нём надзор за приданым её матери, конфискуемым в пользу безымянной. Освободиться от налагаемой на него обязанности он сможет, лишь выдав дитя замуж со всей возможной пристойностью и соблюдением его, дитяти интересов, или в связи со смертью оного дитяти, от чего спаси нас и его Вседержитель. Ничего более для вас троих суд предпринять не может.
   А теперь, игния Гали, подойди к нам.
   
   Кажется, ноги ей отказали. По крайней мере, она их под собой не чуяла: будто двигалась по воздуху. Или по воздушным шарикам, насыпанным понизу толстым слоем.
   - Мы обошлись с тобой, возможно, куда хуже, чем про тебя решили на небесах, - мягко сказал Салахэддин, поднимаясь ей навстречу и становясь лицом к лицу. - Ибо положены границы человеческой свободе решений, и мы не имели права их нарушить. Однако то, что помещается в эти границы, мы постарались соблюсти. Удовлетворена ли ты нашим решением по поводу дочери?
   - Да. Эти двое, Волк и девочка, будут сильно любить друг друга и, даст Бог, не испытают нужды.
   - А что ты скажешь по поводу вашей подруги?
   - Уж вот такого я и врагу бы не пожелала! - вспыхнула Галина, как ни пыталась держать себя в руках.
   - Она воин и не боится ни видеть, ни испытывать касание смерти. Ей надо знать, что некая страница её жизни завершена и внизу поставлена точка. То даже не казнь ей, но лишь предписание.
   - Тогда пусть скажет сама.
   - Почтенные, могу я сделать это, не нарушая ритуала? - Орихалхо подвинулась ближе, обняла подругу со спины. - Гали, нам ещё позволят поговорить и до конца объясниться. Но пока только одно: я того хотела сама. Слишком страшно числить того, кого любишь, пропавшим без вести. Невыносимо видеть в гробу блёклую подмену создания, только что полного жизни. А видеть сам переход... Это больно - и всё.
   - Прекрасные госпожи, нам необходимо решить самое главное, - продолжал Салахэддин. - Игниа Гали, сейчас тебя отведут на прежнее место. Именно там высокую игнию будут готовить и с ней будет говорить исполнитель. Но есть ещё одна привилегия, которой ты можешь воспользоваться. Называется "последний глоток земного". Тебя ровно на половину дня выпустят из твоего затвора без сопровождающих и позволят увидеть то, что за стенами.
   Он вздохнул и сказал совсем просто:
   - Ты ведь и одним глазом не успела увидеть горной осени. Ни единого вдоха её не сделала по приезде.
   - Ты уверен - все вы уверены, что я не сбегу и не брошусь с обрыва в самый что ни на есть Рутен?
   Люди переглянулись.
   - Возможно, такое было бы лучшим выходом для всех нас, - сказал кади. - Ну, а для тебя самой? Говори правду и ничего помимо правды.
   - Перейти я бы сумела, наверное. После обучения в Ас-Сентегире. Но там, на другой стороне ... Не знаю. Мне показали одну выдумку, слишком похожую на теперешнюю планету Земля. Не хотелось бы оказаться там голой, босой и лишённой всех, к кому успела привязаться.
   Он кивнул.
   - Вот поэтому мы и рискуем отпустить тебя без иных гарантий, кроме заместителя, - судья выделил это слово интонацией.
   - А заложником буду я, - вмешалась Орихалхо. - Не бойся, это тоже входит в назначенную мне плату. Сейчас ты уйдёшь, я же останусь под присмотром. Если ты не явишься в назначенный тебе срок, меня сразу же начнут готовить на твою роль. Если не явишься к помосту - меня убьют вместо тебя. Иного конца я и сама не захочу.
   - Орри, я не могу принять.
   - Не спорьте в присутствии суда, - мягко оборвал их Салахэддин. - Есть доводы, которые можно привести лишь наедине.
   
   В комнате Орихалхо, куда они обе торопливо поднялись, тотчас же полезла в сундук стала выкладывать вещи: ягмурлук, старый казакин в "рюмочку", рубаху, шаровары на гайтане, низкие сапожки. Галина забросила эти вещи, когда поднадоели и сама распухла от беременности, а подруга сохранила.
   - И думать нечего - иди, - проговорила она. - Постарайся забрать с собой как можно больше. И учти - ничего страшного со мной не станется.
   - А если я не хочу рисковать тобой даже самую каплю?
   - Гали, вот что я тебе скажу, - Орри выпрямилась, заведя руку назад, будто поясница прибаливала с натуги. - Повинюсь, так уж и быть. Перед собой уж тысячекратно винилась. Ту нефритовую игрушку я тебе подложила. А ты, похоже, думала на Барбе? Кажется, он знал, ума ему ни у кого не занимать. Было два близнеца, подаренных мейсти Эстрельей: один у королевы, другой у её лучшей монастырской подруги. Оба в великой тайне привезены кузнецом Браном из страны сидов и подарены для того, чтобы владелицам их иметь много детей. Оба вручены на свадьбу. С нашей Зигрид это сработало, но её знатная товарка выговорила себе в мужья кавалера, скажем так, к делу услаждения дам мало способного. И ведь по любви сошлись, представь себе. Так вот, чтобы усилить второй басселард, надо было, чтобы он окунулся в кровь, семя и молоко. Иначе говоря - чтобы владелица его тоже родила, причём в положении, почти безнадёжном. Ты была иноземка, чужачка. Ты, казалось, была обречена своей болезнью. Замашки у тебя были мужские - по крайней мере, на любовный союз тебе не приходилось рассчитывать. И не то чтобы я надеялась на это мутное колдовство: оно само позаботилось о себе. Само получило дань - и не так, как мы рассчитывали.
   - И где теперь мой бывший клинок?
   - Отдан хозяйке или на пути к тому. Вот и выходит, что это я тебе твою судьбу наворожила.
   - Не бери в голову. - Галина обняла её, притиснула к себе. - Судьба сама себя плетёт из мелочей. И не так уж я верю в её железную поступь. В общем, дай все ваши боги счастья истинной владелице, а мне ты ущерба не нанесла. Всё получилось изведать: и тоску, и боль, и гнев, и счастье. Будет чем поделиться в этих здешних Полях.
   Оделась, натянула капюшон плаща до самых бровей. Торопливо ухватила и сунула за пазуху половину пресной лепёшки с белым сыром - мало ли что выйдет, а за сегодня ни разу как следует не питалась. Пить - из ручья или ключа, ягоды на склонах хоть мало, да осталось, от холодной мороси под любой скальный карниз заберёшься,
   "Смешно. Тут вопросы жизни и смерти возникают, а мне бы только брюхо ублажить и шкуру сохранить в сухости".
   Прошла вниз, на мгновение открыла лицо, сказала парням у главного входа:
   - Узнали меня? Возьмите на заметку, передайте - счёт пошёл.
   И уже выйдя за пределы, поняла, отчего наградили её напоследок такой благодатью.
   Когда они трое уплывали после битвы, земля прикидывала к себе хрупкий эскиз. Теперь он стал одеянием славы. На Острове Кедров деревья казались градами и замками; здесь же сами замки были всего лишь коронами на фоне царственных мантий, что окутывали землю. Все цвета, любимые художниками, соединились тут в буйной гармонии - даже густая лазурь и ультрамарин проглядывали в треугольных проёмах циклопической крепостной стены. То были небо и море. Наверху синева чуть выцветала - стоял самый разгар дня. Теряли силу и тускнели живые оттенки, кое-какие деревья сбросили наземь почти всю листву.
   Галина начала спускаться со склона, истоптанного множеством ног и копыт, и с губ как бы сами собой начали срываться, выпеваться стихи. Ее или полузабытого рутенского поэта - женщина и сама не могла сказать:
   
"Живопись лета помалу сменяется чёткой гравюрой:
Умбра, сиена, кармин, уголь, земли, берлинская зелень -
Все выцветают на холоде стойкие, верные краски.

Лишь передвижники склонны писать первородною глиной,
Но в ноябре даже грязь высыхает, становится звонкой,
Лужи сплошь - хрупкими, хрусткими, в круглых ледовых разводах.

Чёрные, серый да карий - настало три цвета в природе,
Словно в старинном романсе. Резец, проходя по рисунку,
Вмиг иссекает всё лишнее, в тело живое внедряясь.

Жаль, нет медвежьего меха красоткам на ножки. По счастью,
Цвет он имеет не бурый, не грязный, но чистый и светлый,
Хвоя сей блеск оттенит, тёмный взор даже ночью заметит.

Тихим круженьем без музыки, истовым ветра дыханьем
Снег навевает, что сон, с облаков на постылую землю.
Вот и явилась на свет белизна Твоего милосердья..."
   - Что я творю? - проговорила она вслух. - Увидят - решат, что умом тронулась. Ползу по глине, как муха по стеклу, и ещё ору молитвы во всю глотку.
   Глина, по счастью, была твёрдой и обнажала ступени, созданные выходами твёрдых пород, а навыки хождения по скалам женщина потеряла не вполне.
- Галина ползёт по глине, - промурлыкала себе под нос. - Как иллюстрация к картине. Как бы раньше времени без головы не остаться. Воздух, что ли, с непривычки такой пьяный? Пьянящий то есть.
   Так приговаривая, она добралась до серпантина древней дороги. Всаднику пользоваться ею было не с руки - местами оползни повредили полотно и обрушили внешнюю кромку. Однако пешеход мог передвигаться с известным комфортом. Галина даже помнила, что не так далеко было нечто вроде корчмы, куда так славно бывало сбежать от сугубой муштры, выпить неплохого кофе или дрянной виноградной старки. Собственно, паломничали сюда все, начиная с необтёсанной молодёжи и кончая старогодками и инструкторами, а пороли только тех, кто на этом попадался, - без разбора чинов. И разврат, и кара, похоже, входили в учебную практику: главным смаком было накрыть одного из преподавателей. Они, как правило, маскировались воспитательным рейдом по злачным местам, поэтому опытные люди рекомендовали брать с поличным: кружкой или стаканом в руке. На пути к замку пойманную дичь мигом окружала компания пострадавшей молодёжи и во весь голос обсуждала, в каком виде и под каким соусом преподнести извергу традиционный двадцатник горячих. К примеру, трофейным спиртиком плётку протереть для дезинфекции или пирожок с требухой сунуть в рот, чтобы не орал, а занимался любимым делом. Хорошим тоном для жертвы считалось поддерживать общее веселье.
   Вспомнив это, женщина невольно улыбнулась.
   
   Как ни удивительно после всех потрясений, корчма стояла на прежнем месте и вроде бы исправно действовала - входные воротца были прикрыты лишь наполовину, с заднего фасада выглядывала чья-то кургузая металлическая морда.
   - Никак курьер с вестью, - пробормотала она. - На скутере.
   "Рауди. Нет, зачем ему. И кади сказал - телесная скорбь у него. Или нет - не поверю, пока своими глазами не увижу".
   Потянула на себя утробно скрипнувшую дверь - и вошла.
   Знакомый персонаж ринулся к ней - весь в бороде и кудрях, свисающих по обеим сторонам головы крутым с проседью штопором.
   - Ах, синья Гали, синья Гали. Не поминай лихом, что зову тебя по-прежнему.
   - Твой рутенский так и не исправился, Мешуа. Или надо бы сказать - ладино-скондский?
   - Ох, я неисправим. Но ничего: бывший землянин всегда поймёт бывшего землянина. Вам кофейку, по старой памяти, или чего посолидней? За руку ведь не поймают, capisco?
   "Никак, он ещё итальянским заразился".
   - Поймали, старина. Уже. Я, собственно, не за тем. Монеты никакой не взяла.
   - Когда ж у меня выпивка была за плату? Вы только думали так. А на самом деле старшие со мной рассчитывались. Чтобы младшим потеха была и ученье не с таким скрипом шло.
   - Ох. Я-то в простоте души и не подозревала.
   Мешуа выразительно пожал плечами:
   - Вы такие были простодушные. Так чего душа ваша желает?
   - Даже и не скажу.
   - Тогда вот что. Имеется у меня винцо, какое на стол никогда ещё не ставилось. Держу для избранных. Только что новую бутыль откупорил и декантировал. Вот его и порекомендую. Чистое: в голове от него светло, на душе радостно. Живая драгоценность.
   Галина снова улыбнулась:
   - А что? Давай неси. Пропадай моя тачанка, все четыре колеса.
   Сбросила плащ на лавку и сама уселась покрепче. Вскоре на столе перед ней появился графин. Тягучая, темно-пурпурная жидкость медленно наполняла фарфоровую чашку, в объятии ладоней источала запах мёда и луга.
   - Чудесно. Бесценно. Слушай, а закусить у тебя имеется чем?
   Мешуа снова сотворил тот жест:
   - Было, да подъели вчистую и спать улеглись.
   - Не беда, я со своим. Поделиться?
   Но он не захотел. Достала хлеб с сыром - недостойно питья, но не натощак же дальше дегустировать. Откусила. Сама не заметила, как убрала всё: нехилый аппетит прорезался.
   И выдула, ничуть не сомневаясь, весь графинчик.
   Сколько так сидела - не поддаётся учёту. Как вдруг торкнуло: вечер. Давно уже. Оттого и кушаний не осталось. И по постелям разошлись все, даже старик иудей.
   Не вечер - ночь. Предпоследняя. Самый разгар.
   Рывком поднялась на ноги - и тут её повело с такой силой, что еле добежала до здешней ретирады на одно очко. Добро - внутри дома. Ещё лучше - с "камушком для гуляний", махатмы сентегирские постарались.
   Когда выворотило наизнанку, стало чуть полегче, хотя в коленках появилась изрядная слабина.
   "Чёрт и чёрт. Не дойду быстро. Под откос свалюсь. А утром к Орихалко придут".
   И ни спутника тебе доверенного, ни мобильника весточку передать. Разлакомилась.
   Дверь позади отворилась, факел злорадно подмигнул.
   - Простите, мэс, не было заперто.
   Славный такой мужской голос. Молодой.
   - А я не мэс.
   - Вижу, что сэния, но из вежливости прикидываюсь.
   Галина распрямилась, поддёрнула полы казакина, обтёрла губы:
   - Игния. Хотя без разницы.
   И лицо у него - пожалуй, некрасивое, но очень приятное. Светлая, почти огненная коса, кудряшки на висках - воин без особых заслуг. (Её саму без конца расплетали-заплетали, то как солдата, то как замужнюю мамашу. В конце концов надвое укрутили.) Нос на семерых рос, губы пухлые, веснушки что горох. Плечист и высок без сутулости. Наряжен сплошь в матовую кожу.
   - Я так полагаю, ты дева в беде, - сказал на полном серьёзе.
   - Ну конечно. А также Леди Озера и все рутенские романтические стереотипы сразу. Подвинься-ка, мэс, выпусти даму из сортира.
   Но он стоял столбом.
   - Благородный сьёр пришёл сюда без настоятельной потребности?
   - Нет, почему же. Услышал неладное. Мог ведь кто-то отравиться. Или...
   - Или. Перепила хорошего вина, уже порядок.
   - Не лги.
   Он вздёрнул Галинину голову за подбородок.
   - Если порядок - так нагло не держатся.
   Глаза у него оказались серо-зелёные и какие-то пушистые, иного слова не подберёшь. Вокруг зрачка словно кольцо ковыльных метёлок.
   - На ночлег игния не просилась, добрейший и услужливый Мешуа даже о том не помыслил. Вывод - ты собралась уезжать на ночь глядя. Хмельная и печальная, и с чашею вина...
- "Хмельная, опьянённая, луной озарена,
В шелках полурасстёгнутых и с чашею вина

(Лихой задор в глазах ее, тоска в изгибе губ),
Хохочущая, шумная, пришла ко мне она", -
   
машинально поправила Галина. - Это рутенец. Перс Хафиз Ширази.
   - Он явно писал про тебя. Пить - не грех, говорят скондские отшельники. Если вино посылает тебе Всевышний.
   - Вот кто самого тебя послал - на мою голову.
   - Думаю, тоже он, - проговорил кавалер с полнейшей серьёзностью. - Я ведь спросонья имя твоё слыхал, да не понял. Тебе надо уже быть в Ас-Сентегире, а не получается.
   - И что?
   - То, что моя верная Белуша буквально фанатеет от ночных поездок. У неё солярные батареи мощные и накопитель первоклассный.
   - Слышу знакомые речи, - пробормотала женщина себе под нос. - Ты из Рутена, никак?
   - Нет. Это тебя успокоит или напротив?
   Как-то незаметно от неё мужчина потеснил женщину к выходу из корчмы, буквально перенёс через порог и подвёл к своему механизму.
   Сайкл был необычайно белого, даже розоватого с перламутром цвета, обтекаемых форм и довольно крутобёдрый. Гонцовские сумы из пупырчатой шагрени были перекинуты через перемычку между мягкими сиденьями: передним, узким, и задним, представляющим собой кресло с высокой металлической спинкой. Таких и на Земле насчитывалось несколько сотен, марки "Золотые крылья" или как его там.
   - Живая, - объяснил мужчина. - Оживлённая. Оттого не знает ни сносу, ни передыху. Я её ещё реконструировал на днях. Садись позади меня, шлемов можем не надевать - для неё близко. Тебя к основным воротам доставить или к потайной калитке сбоку?
   - Откуда тебе...
   - Учился в своё время. Скорее, навещал. Талантов особых не прорезалось.
   Устроил Галину поудобнее, застегнул ремни,
   И они рванули...
   - Вот, вылезай. Подниматься тут удобно, справишься.
   Развернул скутер и полетел вниз по крутому склону.
   
   От боковой дверцы вела крутая лестница без факелов, но кавалер почти насильно прицепил ко лбу дамы светодиодный фонарик наподобие туристского. Галина кивнула часовому, взбежала наверх, раскланялась с двумя парнями, стоящими рядом со входом к Орихалхо.
   Ту явно уже обучали.
   На одном из пуфов, чуть сгорбившись, устроился невысокий плечистый дядя в буро-красном сукне, испивая из чашки нечто бледное и жидкое. Подруга сидела на софе напротив, с довольно непринуждённым видом крутя в руке серебряный бокал. При виде Галины оба привстали.
   - Вот ведь задница божия. Скажи на милость, где тебя до сих пор носило? - с облегчением ругнулась Орри.
   - В придорожном шалмане надиралась. Совратила, кстати, одного писаного красавца. Чувствуешь, чем пахну?
   Собеседники переглянулись. Подруга спросила тоном ниже:
   - Это ты у деда Мошуа набиралась уму-разуму. И правда это - насчёт красивого мужчины?
   - Да вестник какой-то. Ерунда. Мейстер, если вы посоветовали важное, будьте так добры повторить. Я, как вы понимаете, игниа Гали. С кем имею честь?
   Галина упала рядом с Орри на софу, сколько можно выпрямилась.
   - Мэс Трискель ал-Вестфи. Можно Трис, я не чинюсь. Говорил им всем - просите господина из самого Вольного Дома, я ж только Акселев потомок по боковой линии. Нет, недосуг им было ждать и толковать.
   - Не беда, - сказала Орри. - Не порода нужна - умение. Ждать всегда муторно. Так ты мне насчет уборов начал.
   - Верно. Я, игнья, только что советовал твоей госпоже обстричь косу загодя, - у неё, как знаешь, волос до лопаток растёт, как грива жеребчика, пришлось бы возиться подбривать. Да и чепчик - оно не самое ладное. Завязки ослабнут. Приняла совет без большой охоты.
   - Сделаю, - кивнула Галина. - Еще что?
   - Платье, - сказал Трис деловито. Вот такое, как на тебе, не надо. И как у жён иллами, не стоит. Из-за их долгих покрывал наугад иной раз действуешь. Возьми лучше длинное, с нижней юбкой и вырезом. Вставку батистовую, если голизны смущаешься. Это... фишу. И без особой пышности складок - расстелишь по полу, так подойти поближе затруднюсь. Башмачки на совсем низком каблуке - чтоб не споткнуться. Мантелью на короткий волос - только ни заколок, ни гребня. Чтобы мигом снять.
   - Я помогу, - кивнула Орихалхо. - Не утруждайся мелочами.
   - Самое главное, госпожа, - не бойся раньше самого страха. Давайся в руки, коль придётся, мягко. Голову держи горделиво и не озирайся по сторонам. Тогда и не заметишь ничего. Меня обязали не доставлять ни душевной, ни телесной скорби, так что поспособствуй, как сможешь.
   - Глаза мне завяжете? - спросила Галина.
   - Если сама попросишь. Это чтобы не оглянуться на блик. Ну, так впору и уши затыкать, он свистит, знаешь ли.
   - Если похоже на боевой - знает, - ответила за Галину подруга. - Можно ей на колени не становиться? Ради чести.
   - Можно, только пускай заранее дело обговорит. Высокий удар исполнить сложнее того, что низом идёт.
   - Стану, - проговорила Галина. - Как мой отец. Не твой клинок его казнил?
   - Что ты. Не мой никак. Это где имение, а где вода. Я ведь всю жизнь рядом с Холмами обитаю, а там ведь Готия, верно? Имени того мейстера не скажу, мало ли что, только ради него прямая Акселева кровь была призвана. Королевского отчима. О чём и толкую.
   - Много народу набежит смотреть? - спросила Орри.
   - Да кто захочет. Насильно не загоняют, а вот проститься - это да, захотят. И подивиться на редкое зрелище.
   - Вот это противно, - Галина поморщилась. - Делать из смерти площадную картинку.
   - То, что ущербно от рождения, не может быть испорчено ещё больше, - философски проговорил Трис. - А кто из людей стремится получить наглядный урок - его получит.
   Он допил, наконец, свою чашку и произнёс:
   - Напиток душевный. Ты, мэс Орихалхо, таких сердечных корешков своей милой завари на самом восходе солнца. А крепче ей ничего не надо. И прощайте покуда.
   - Постой, - Галина собралась с духом. - Самое главное. Покажешь мне свой меч? Не испугаюсь, слово даю. Наоборот, всё делаю, чтобы меньше бояться.
   - Ну, раз не досужий интерес...
   Палач подошёл к двери, сказал несколько слов.
   - Вытерпишь моё присутствие ещё несколько времени, госпожа моя? Это с особенным словом доставать нужно.
   - Тогда ещё по чашке? - сказала Орри. - Свежего заварю. На всех троих.
   "А ведь то старинный обряд, - догадалась Галина. - Дух уходящего накорми, плоть успокой".
   Через какое-никакое время исполнителю приговора подали нечто длинное, аккуратно замотанное в плащ.
   - Не принято его в ножнах хранить, - сказал Трис, принимая и разворачивая. - Но ведь тоже честь имеет. А так проще простого и то, и другое, боевым не чета.
   Это было подобие сабли, широкой, с плавным изгибом и рукоятью на две мужских ладони, с замшевой лентой поверх металла.
   - Самое верное, - похвалился палач. - И режет, и рубит. Вы должны обе знать по опыту.
   Повинуясь непонятному притяжению. Галина дохнула на зеркальную поверхность. Странная вещь отразилась в облачке - будто золотисто-жёлтый полукруг на фоне голубизны. И тотчас пропало.
   "Потайное клеймо, что ли. Говорят, были такие на клинках правосудия".
   Поблагодарила. Проводила. Сказала Орри - пусть в последний раз малышку покажет. Завтра не надо, к завтрашнему утру лучше забыть, что у тебя есть дитя.
  - Слушай, ты бы мне и косы состригла, - попросила подругу. - Не хочется чужих рук, оттого и в рутенские цирюльни терпеть не могла наведываться. И вон ей, малышке, будет на память. Цепочки плетут, сумочки, в медальоны вкладывают, ну и вообще.
  - Я в модах не знаток.
  - Да ладно, - протянула Галина. - Не ожидалось бы многолюдья, сама бы себя обкорнала. Тупыми рукодельными ножницами.
   Однако У Орихалхо нашлось кое-что получше. Причёска вышла даже в чём-то модной. Пилотной..
   Потом удалились все - и люди, и орудия.
   
   Позднее Галина даже не могла объяснить себе, было всё это наяву или пригрезилось на фоне "сердечного чая".
   
   Часа через два, уже в её собственную камеру (как она туда попала и кто её переодел из дорожного?), явился Барбе. Совсем незнакомый: взвинченный и весь на нервах, но почти довольный. Владел собой он безупречно, только вот для неё он с неких пор стал открытой книгой.
   
   - Я уезжаю ненадолго, - сказал ей. - Так необходимо. Прости, что не успею тебя проводить: разве что позже.
   - Не на помост, так до могилы. Тронута.
   - Гали, я ничего не делаю из прихоти, поверь. Но вот тебе возмещение. Я бы хотел исполнить последнее желание приговорённой.
   - Сейчас? Ну разумеется, когда ж ещё.
   - Оно у тебя есть? Такое, чтобы сердце на нём успокоилось. Говори.
   - Начистоту? Со всей искренностью?
   - Со мной иначе не пройдёт.
   - Тогда...
   Галина покачала головой, оценивающе провела взглядом по фигуре езуита, как всегда безупречно элегантной:
   - Тогда не кори меня за то, что сошла с ума.
   - Не буду.
   - Пусть тебя высекут перед моими глазами - как тогда в темнице Братства Езу.
   Клирик усмехнулся с лёгкой горечью:
   - Оттого, что я так же точно тебя подставил? Нет, куда хуже? И ещё Рауди убрал с глаз долой.
   - Сама не знаю зачем. Но чтобы это не помешало тебе уехать, как только понадобится, - добавила она торопливо. - И не причинило такой уж зверской боли. Ну, вроде как на здешних играх в запрет-наказание, тебе говорили? Вот. А то я, чего доброго, вмиг тебя пожалею. Да, и чтобы огласки по возможности не было.
   - Умно рассуждаешь. Отчего тебе тогда самой не распорядиться? Только ты и я - больше никого.
   - Боюсь искалечить по неопытности. Неужели нет таких людей, что выполнят и промолчат?
   - Найдём, если позволишь. И коли ты взаправду, а не ради куража...
   Голова девушки слегка затуманилась, как полсуток назад - от сладкого вина. Едва проговорила:
   - Не куражилась я вовсе. Напраслины не возводи. Выразилась ото всей души.
   - Ну что - мне за кнутом идти? Или постой, там было чёткое слово. Сечь - это розгой, словно школяра. Кусты под твоими окнами накажешь проредить?
   Оттого что Барбе так шутил, ей сделалось легче. Даже о будущей казни забыла с таких препирательств. Подумаешь, великое дело - смерть!
   - Не стоит утруждать себя насчёт кустов: судя по цвету, там дикая роза, а на ней колючки. Может, кто-нибудь сделал запас ивы для плетения корзин? Или вишневые побеги с лета засолил?
   Он кивнул и вышел. Появился так скоро, что девушка не успела передумать, и в сопровождении парня с довольно приятной внешностью, одетого в грубое суровьё и подпоясанного почти что канатом. Подмышкой тот нёс полотняный свёрток.
   - Ахми давал присягу, так что будет молчать. И как нельзя более опытен, несмотря на юность. Доверишься?
   "А ведь это подручный моего мейстера. Который точно в такой же завёртке меч приносил. Что же, пусть так".
   - Доверюсь.
   - Тогда говорите, игниа, - акцент у парня был нездешний, с лёгкой распевностью. Возможно, полукровка? - Где расположимся, здесь на коврах или в малой комнате на помывочной лавке? Там тесновато, мне не замахнуться, вам не рассмотреть толком. Зато чистоту легко будет позже навести.
   - Здесь. На диване. Там покрывало шевровое, плотное очень.
   "Улики останутся. И плевать - мне вот-вот будет всё равно, а Барбе пусть сам свою чистоту блюдёт".
   Парень сложил ношу на низкий табурет, развернул чуть влажную тряпицу:
   - Добро. И прутья добрые - краснотал вчера только срезан. Садитесь вон в то кресло, игниа, и держитесь крепче за подлокотья. Не обидитесь, что заранее характер выказываю?
   "Точно. Завтра будет он. Оттого меня и титулует не в пример своему старшему".
   А юнец продолжал:
   - Мне раздеть мэса или пускай сам управляется?
   - Да как угодно.
   Тот уже избавился от шляпы, расстегнул и спустил с плеч жюстокор, чёрный с тусклым серебряной нитью. Бросил на пол и теперь стягивал через голову блузу - не торопясь, как-то даже уютно. Высвободил руки из шёлковых пут, встряхнул волосами:
   - Простите мою небрежность. Потом с ковра своё подберу. Разуться?
   - Нет, прямо в сапожках на чистый диван заползай, - фыркнула Галина.
   Послушно высвободился из остального. Голый переступил через охапку драгоценного тряпья.
   - Говорите, ваша ведь подача, игниа, - поторопил юнец. - Приказывайте, как и что.
   - Пусть ляжет ничком, руки под голову и смотрит в сторону от меня.
   - Так ему трудней, чем навытяжку, игниа.
   - А вы, цехмейстер, не слишком усердствуйте. Да, и кляпа ему в рот не вставляйте - ваши грехи покрывать. Пусть издаёт звуки, если охота.
   - Число розог?
   - На усмотрение. Откуда мне знать? Полсотни. Сто. Пока выдерживает.
   Барбе в это время принял обговоренную позу. Блестящие волосы ниспали, заструились вниз, как тёмная река в половодье.
   Ахми вытянул из связки чистый белый прут, взвесил на ладони, слегка протянул по ней:
   - Гладкая лоза. Что твой бархат.
   - Всё равно пучок нужно взять, чтобы мягче на кожу легло. Ну?
   - Пускай будет по его, - глуховато сказал Барбе в подушки. - Не в рутенской бане веником парюсь.
   Она кивнула, соглашаясь. В самом деле, сама ведь интерьер для действа выбрала. Нечего пенять.
   - Теперь смотрите, игниа.
   Первый удар, по плечам, лёг звучно, оставив еле заметную полосу краски. Галина стиснула губы.
   Второй и третий, по рёбрам, были тихие, только Барбе сдавленно провещал в подушки:
   - Хребта не перебей, леворукий. Валик под бёдра подсунь. Инья не подсказала - мало тому учили.
   Четвёртый и пятый легли много ниже остальных и вогнали в краску её саму.
   - Не части, друг, - попросил езуит. - Давай хоть через раз продышаться.
   Теперь звуки отсчитывали на теле хлёсткий ритм, прерывающийся лишь тогда, когда экзекутор бросал прут и наклонялся, чтобы взять новый. Затем как-то будто ненароком участились и стали петь резче и пронзительней. Женщина и рада была закрыть уши, как и глаза, но не затворялись ни те, ни другие. Считать тоже не получалось. Белая плоть на глазах наливалась пурпуром, спина чуть прогнулась в пояснице, ягодицы втянулись и по бокам сделались впалыми, вдоль рубцов высыпали мелкие алые крапины. Наконец, Барбе стал вторить посвисту - но удивительно: в голосе почти не слышалось муки, скорее блаженство. Женщина ритмично раскачивалась, по-прежнему сжимая поручни - так крепко, словно желала увести через них боль другого - и свою личную. Затаённую.
   
   Прут разбрызгал кругом влажные капли. Одна попала Галине между бровей - тилак. Причащение. Крещение чужой кровью. Еще. И ещё.
   Пока вокруг не затихло.
   - Игниа, всё выполнил по вашим словам, и матерьялу кстати подошёл конец, - прервал Ахми её полуобморок. - Идти мне за новым?
   Галина приподнялась с сиденья, кое-как стёрла с лица брызги:
   - Хватит, полагаешь?
   - Мэсу то без вреда. Что больше, что меньше - в одно время пройдёт. Но самое главное дело - вот-вот. То есть кончится.
   Тем временем Барбе, кривясь уголком рта, повернулся на бок, лицом к Галине. Сказал:
   - Он человек деликатный, наш цехмейстер, и стеснительный. И к тому же лицом и фигурой весьма удался.
   Теперь она увидела, о чём речь. Въяве и вполне конкретно.
   - Я тогда...побегу, - пробормотал отрок. - Захотите добавить, игниа, только кликните, ага?
   - Да уж лучше до утра погодим, - буркнула она под нос. - Ты да я да мы с тобой...
   Ну что за чернушный юмор - прямо-таки фонтанирует! Её ведь не под плети положат. Под кое-что поострее...
   - Ты тоже иди, Гали, - голос Барбе был почти неслышным, может быть, именно от такого хотелось не просто идти - ползти к нему на карачках. Он уже сидел, откинувшись на спинку дивана и чуть склонив голову на плечо.
   Подошла, приподняла фасонные юбки все скопом, и верхние, и нижние, и серединные - и обрушила шелестящую охапку ему на колени. Небольшой напряженный член, слепой и жадный детёныш, мгновенно отыскал дорогу в первозданном хаосе, внедрился и проник до самого сердца.
   
Кенгурёнок, кенгуру
Нам пришёлся ко двору...
   - Пытка. Вот такое и есть настоящая пытка, не прежнее, - простонал Барбе. Шевельнулся раз-другой внутри - и бурно изверг семя.
   
   Потом изящная стриженая головка женщины покоилась у него на плече, а мужчина объяснял:
   - Я тоже хотел от иньи малое дитя. Не саму инью Гали, хоть тонкой статью она и не женщина вовсе и входить в неё - как в отрока или девственницу. Сегодня такой день, и время, и желание. Гибель моего собственного девства. И кара за грех, что опередила его сам.
   - Мне ж не выносить твою девочку и не родить - завтра ведь уж точно наступит. И злой меч в руках господина.
   - Девочку. Ты сказала. Но кто скажет, что принесёт грядущий день - тебе, мне, Орихалхо?
   
 ЭПИЛОГ
 ЗДЕСЬ Я ОСТАНУСЬ
   Кажется, после соития Барбе снял с неё всё до последней нитки, обтёр влажным полотенцем и вымылся сам. А вот где - Галина снова была в сомнениях. Потому что когда её разбудили, вокруг не оказалось ни ковров, ни кожаной покрышки на ложе, ни Барбе. Зато было яркое солнце прямо в глаза и Орихалхо.
   - Я... я не опоздала снова?
   "Глупая мысль. Всю жизнь учись - полной дурой помрёшь".
   - Не беда, - ответила подруга. - Кому надо, тот всегда дождётся. Позвать других женщин?
   ...Снова вода, которая с головы до ног оплёскивает тебя тугим полукружьем. Прохладная - иной не надо, томность сегодня не придётся ко двору. Девушки из младших учениц обтёрли ещё влажное тело раствором душистого перца, щёки - горным снегом из ледника. Натуральная косметика - кровь сразу так в лицо и бросилась.
   Потом стали облачать в шелка, аксамит и парчу. Благодарение богам, хоть клистира до того не вставили, чтобы наряда не испортила. Тоже бывало в обычае.
   Бандье и кюлот - длинные, что твоё трико, ткань податливая, упругая, почти эластик. Тугой шёлк нижних покровов чуть вяжет ноги, заставляет выступать горделивой павой. Туфельки, в которые уже сейчас вставляют ноги, похожи на бальные, каблук рюмкой, материя фиолетовая в мелкую розочку.
   Наконец, на голову и плечи с шелестом падает само Платье. Ткань двойная шёлковая, похожая на грогрон или гроденапль, но гибкая, где надо - обрисовывает контуры, где не надо - низвергается водопадом лиловых складок. Сшито настолько искусно, что ни шнуровки, ни крючков почти не требуется.
   - Орри, кто пожертвовал такое чудо? В отцовых каталогах местных товаров такого не числится.
   - В них много чего не числится. Мифрила, к примеру. Или маринованных сильмарилей.
   Юмор, однако. Откуда что берётся.
   Кружева на головку, о которых поётся в старинном русском романсе, решили не надевать. Равно как и косынки в декольте.
   - Вот смушковую накидку с куколем возьми - осень хоть и тёплая, да ветер часто с севера налетает. Не годится, чтобы тебя на людях дрожь пробивала. Позже людям на руки сбросишь.
   Орихалхо уже стояла в своём лучшем платье: не том, ярко-синем, но простом, белом с алой строчкой вышивки по подолу и рукавам, с туго заплетенной косой и во всех экзотических боевых регалиях. Но более ни в чём.
   - А ты?
   - Я холода не боюсь.
   - Где это? Ну, всё.
   - Морские окрестности замка, рядом с нохрийской часовней. Тебе есть о чём просить своего бога?
   - Я ни разу с ним не говорила, пока была в Верте. Разве вот гимн чужой пропела. Боюсь, он меня теперь и лицом к лицу не узнает.
   - Тогда говори, пока нас ведут. Он услышит.
   В самую последнюю минуту, когда девы-наряжальщицы с поклоном удалились, Орихалхо вспоминает совет главного исполнителя и, как была в ожерельях, заваривает горстку сухих листьев в особом каменном чайничке и, немного подумав, кладёт на такое же блюдце два овсяных коржика.
   - Только дурмана не надо, Орри. Хватит с меня вчерашних снов наяву.
   - Нет его там.
   - И обезболивающего.
   - Как скажешь.
   Впрочем, никуда они отвар не выплеснули - зачем добру пропадать.
   
   Явились за ними, как только из пиал вытряхнули последние чаинки, с блюдца - крошки. Распахнули дверь, окружили и повели вниз. Четверо алых с руками на эфесах сзади, четверо серых алебардщиков - спереди: народ раздвигать. "Таки моей старшей была комната, - подумала Галина. - Без засова и охраны - лишь со свитой перед дверьми.".
   Глаза её тем временем искали среди толпы знакомые лица. Тхеадатхи - вполне цел и здрав. Рауф. Ба, даже сын Моисеев притащился - тризну по всем правилам организовать. Ей до безумия хотелось встретиться глазами с Барбе или хотя бы с Рауди, но она понимала, что это сущий вздор.
   - Тебе страшно, - проговорила Орихалхо.
   - Было бы удивительно, если нет. Все умные люди боятся. А я, знаешь, всю жизнь хотела с ними сравняться.
   - Стоило бы тебе погуще питья заварить. Да как рассчитаешь - вон на меня почти не действует.
   - Вчера с того получилась беда, и сегодня, пожалуй, было бы не лучше. Ты большую лепёшку на какой воде замесила?
   Та с удивлением обернулась, даже замедлила шаг.
   - Орри, ведь ты и мне понемногу всё время подмешивала, так? Прошлый раз на эти твои дрожжи вино попало. С того я и замешкалась. А ближе к ночи, без тебя, Барбе...
   - Знаю.
   - Мы с ним сошлись. Он ведь тоже ребёнка от меня пожелал.
   - Знаю.
   - Орри. Это ведь ты его подучила. Ты моё душевное устройство как никто понимаешь.
   - Барбе - куда лучше моего. И что? Твоя спина оттого чешется?
   - Я поняла. Это в него я была влюблена. Он мне и тебя подставил в качестве замены, и братца своего, лишь бы в самой себе не копалась. Оттого мне без него и мёд был не сладок, и соль не солона.
   - Ты всегда хотела невозможного, - вздохнула Орри. - И не мне тебя укорять.
   Вокруг следили за их разборкой вполголоса почти благоговейно.
   - Достойные иньи, - сказал один из амирских гвардейцев. - Грешно вас поторапливать, но впереди ждут.
   Они зашагали дальше. По мере продвижения сами стены, как показалось Галине, начали содрогаться и рождать в себе гулкий ритм.
   - Барабаны смерти, - пробормотала Орихалхо. - Они извлекли из тайников барабаны смерти. Их делают из ствола вековых синих кедров, когда те рушатся в бурю, обтягивают кожей павших в бою коней или мулагров и бьют в них поочерёдно обеими ладонями, пока те не сотрутся в кровь.
   
   А ритм словно выталкивал их обеих из пределов замка.
   Из тяжёлых, гнетущих стен - на простор.
   Где сладко пела морская окарина.
   И там барабаны, прогремев последний раз, смолкли.
   
...То был небольшой амфитеатр наподобие тех, что Галина видела в Италии, только половина, обращённая к замку-горе, была куда более крутой, а выходящая на морской берег - плоской. Процессия появилась из низких, широких ворот, похожих на те, из которых выпускали на арену зверей и гладиаторов.
   И круг из песка, на окраине которого её ожидали судья, палач и его подручные, был ослепительно белым.
   Галина отделилась от остальных, сбросила меха на руки одного из "красных" и пошла вперёд.
   - Игниа Гали, - сказал Салахэддин, - мы дали тебе время и возможность выбора. Ты ею не воспользовалась. В последний раз тебе предлагается покинуть нашу землю и быть счастливой вне её. Мы с тобой лукавили: в Рутене ты не останешься нищей сиротой. Конечно, чем дальше ты думаешь, тем больше рискуешь, что всё сорвётся. Твое решение?
   - Такое же, как у моего отца. Теперь я его знаю.
   - Тогда я передаю тебя в руки мейстера Трискеля и тех, что составляет с ним триаду - Ахмеда и Ольгерда.
   И отступил в сторону.
   Ахми дотронулся до плеча женщины, подтолкнул к центру:
   - Свечкой опускайся. Как в чинном поклоне. Типа риверданс... реверанс.
   Другой парень, чуть постарше, тем временем на вытянутых руках подал Трису широкий скимитар.
   - Как тебе - не надо плаху под грудь подоткнуть для упора? Или блестяшку какую впереди в землю воткнуть, чтобы на одну её смотрела? - спросил Ахми.
   "Я-то думала, что они хором преклонят колени, как в фильмах, и начнут прощения просить".
   - А то повязки наложить. На глаза и руки-ноги. С ними легче, если в голове не закружится и равновесие...
   - Спасибо за заботу, уж как-нибудь справлюсь. Муж войны всё-таки, - чуть более звонко, чем требовалось, проговорила женщина.
   - Постойте, - вдруг твёрдо вступила Орихалхо. - Кади Салахэддин! Все забыли древний обычай, но я и ты сам - мы-то помним. Заместитель преступника, если хочет, может пойти до конца. Я хочу.
   - Дать себя в обмен или в придачу ты можешь, подарить супруге свободу - нет, - с некой печалью проговорил судья.
   - Я понимаю. Такая возможность истекла ещё вчера.
   - Орри, судья, но я-то не согласна! - вскричала Галина.- Мне ведь как раз нужна свобода.
   - Гали, я хочу подарить тебе хоть немного времени.
   "Если уж ты моей любви не разделяешь".
   - И мне без тебя придётся куда хуже, чем наоборот.
   "Как открылось только что".
   - Вот уйду - все равно не смогу тебе помешать, - обречённо сказала Галина. - Твори тогда что знаешь. Но не прежде.
   А Орихалхо, не торопясь, снимала с себя бесчисленные низанья и подвески, вешала на руку, согнутую в локте.
   - Что же, - Салахэддин возвысил голос, - это странно и печально, однако право есть право. Господин Трис, ты сможешь с равной чистотой сработать дважды?
   Тот поклонился:
   - Мы говорим так. Первому достаётся большая острота, второму - лучшая меткость. Пускай бросают жребий.
   - Орри, да не могу я так, - простонала Галина. - Ахми, мы с тобой ведь начали уже.
   - Вот ведь задница, - пробормотал Трис до того явственно, что первые ряды услышали более короткий вариант. - Предупредил ведь насчёт стрижки и бритья. Теперь вон держи, Ах, одну бабу за локти, Оль - другую за косу. Мэс, учти, тебе двойной удар будет: один по волосу, скользящий вроде бритвы, другой поперёк шеи.
   На трибунах тем временем происходила странная возня. Кади прислушался - и вдруг сделал рукой непонятный жест:
   - Все остались на своих местах. Это же...
   Со стороны замка по крутым ступеням двигался мужчина, держа на одной руке нечто увлечённо вопящее, другой - время от времени производя отмашку белой тряпкой. Отчего-то люди буквально шарахались, когда он проходил поблизости. Вот он подошёл так близко, что Галина смогла его разглядеть.
   
   Вчерашний лихой курьер. Наездник Белуши.
   И на руках у него - дочка её самой.
   
   Подошёл, утвердился в центре, чуть отодвинув декорации в сторону - и судью, и палача с его оружием, и мальчишек-подмастерьев, и супругов, готовых мужественно последовать на тот свет.
   - Вот какое дело, мои любимые граждане, - заговорил он. - Насколько я в него вник. Закон и справедливость - оно, разумеется, прекрасно. Вообще замечательно. Однако обратим внимание вот на это.
   Поднял девочку за подмышки над своей головой и хорошенько встряхнул, отчего покрывальце окончательно свалилось на песок. Похоже, малая дико образовалась всему этому, потому что заболтала в воздухе ножками и заверещала куда громче прежнего, бодая мужчину пятками в нос и глаза.
   - Вот эта юная особа, по решению суда, угодила непосредственно в первое семейство Верта. Ну, самую малость с левой стороны. И главные тяготы попечения о сироте лягут вовсе не на моего брата Рауди. Не на мою милую Зигрид, которая так уж это самое дело любит, что приспособить к основному королевскому занятию её удаётся от силы раз в году. А непосредственно на меня.
   Раздались нестройные смешки.
   - Ибо все усилия моей жены уходят на вынашивание, вскармливание, тетёшканье и сюсюканье. Вот я и спрашиваю: за какие грехи мне всё это?
   Смех возрастал - и вдруг, словно по мановению волшебного жезла, оборвался.
   - Я не собираюсь оспаривать приговор и тем более снимать вину с дам Галины и Орихалхо, - продолжил король куда суше. Но у владыки есть право помилования, столь же неотъемлемое от его природы, как право реки - течь в море, а молнии - бить в рудную жилу. И я ныне им пользуюсь. Нет, разумеется, это не означает того, что всё произошедшее стёрто, предано забвению и стало небывшим. Ничто не может возвратиться на круги своя. Поэтому слушайте мое слово!
   Я заменяю смерть высылкой на один из островов приграничной цепи. Кажется, вы все в своём патриотическом восторге забыли, что игнья Гали и давно к этому приговорена. Поскольку мэса Орихалхо пожелала разделить участь супруги, она также отправится с игньей Гали. На так называемой казни она уже вдоволь поприсутствовала. Мой братец Рауди уже обосновался на упомянутом островке и весьма тревожится, как бы не остаться одному. Даже без дочери. А теперь...
   Он почти не глядя сунул девочку вместе с белым одеяльцем Орри - кроха немедленно потянула в рот одну из наиболее устрашающих бусин - и поманил рукой собравшихся.
   - Теперь просьба не толпиться, аки стадо баранов, а разойтись. С каждым, кто замешан, я поговорю в своё время, коего у меня мало до крайности. Но обеих дам хочу здесь и немедленно. Простите, так утомлён событиями, что вроде как неточно выразился. В общем, разрешите пригласить обеих вас в королевские покои для приватной беседы.
   
   Эти покои отличались от их собственных куда большими размерами и полным отсутствием дорогой обстановки. Правда, импортный письменный стол в поздневикторианском стиле впечатлял. И матрас вышиной под самое колено, куда они трое уселись. Прислуги вокруг не толклось никакой. Кьяртан выволок из-под стола жёсткий табурет, из ящика - бутылку и стаканчики. Поставил второе на первое и разлил вино.
   - Вот, для покоя душе и сердцу. Мне-то хорошо, мне всё здесь на память приводит былое и юности бурной разгульные дни. Тут ведь был наш дортуар для светских новичков. Тех, кого не собирались глубоко обучать - лишь для почёте и отметки в послужном списке. Что до вас - круто, по-моему, прямиком из римского Колизея попасть в древнегреческий театр. Deus ex machina, а? Или там базилевс.
   А теперь самое интересное.
   Перенял дитя из объятий Орихалхо, снова развернул пелёнку. Девочка загулила, протянула к нему руки.
   - Крепенькая, холод ей нипочём. Смуглая кожа, бойкий нрав, брюнеточка. И только восемь месяцев вынашивания. Я в детишках туго разбираюсь, целых полдюжины своих, не считая неопознанных субъектов, что всё время карабкаются на колени, когда занимаюсь государственными делами. А перед отъездом сюда ещё и с акушерками посоветовался. Рауди, когда примчался в тревоге, так примерно её и описал. Уж никак не Хельмутово семя, оно себя даёт знать чётко: рыжее, долгоносое и с веснушками... Нет, где были его глаза! Где были глаза всех вас, включая почтенного Салахэддина, а ведь он обременён двенадцатью потомками от четырех разнопородных супружниц!
   Словом, у тебя, игнья, морянка родилась. Полукровка. Вполне законная.
   - Но как же? - ахнула Орри.
   - Я тоже спрашивал. Тебе сделали операцию, которая уничтожила всё истинно женское. Вместе с женскими гормонами. Такие соки, если понимаешь. Вся твоя порождающая сила сосредоточилась на мужской стороне и получилась очень мощной.
   - Но Гали же рутенка. Такого не бывало. С рутенами не бывало вообще, помимо неё. Между женой ба-нэсхин и мужем из землян - да. У жены-землянки и мужа ба-нэсхин, меж двумя морянами - такое случается. Но и между жёнами морян такого не бывало, что говорить о разных кровях! Гали же рутенка!
   - Любое чудо случается впервые. Вы обе до того рискнули своей жизнью и плотью в битве, обе были удручены положением моего брата.
   - Это он рассказал? - спросила Галина. - Или пославший...
   Тут подруга резко наступила ей на ногу.
   - Те, кто его послал, - продолжила Орри. - Семейным развлечением в парилке любовалась уйма народу.
   - В Вирте все сплетни как поветрие разносятся, - кивнул король. - Весь воздух ими дышит. Только вот одной из них дать ход никак невозможно, потому что это правда.
   Он глубоко вздохнул.
   - Мой брат бесплоден и всегда был бесплоден. Но ныне уверился, что может стать отцом. И пока это одно даёт ему силы жить. Поэтому никак нельзя пересматривать ваше дело, милые игньи. А теперь давайте говорить друг другу комплименты. Вы отважно держались - держитесь и впредь. Будет много возни с обустройством, да и сейчас - с отправкой вас на необитаемый остров, снаряжением ладьи, которая, предвижу, будет размером с небольшой бриг. Так что выпьем на посох, как говорится, и расстанемся.
   
   В богатой готийской усадьбе прекрасная Марион осматривает свои девичьи платья: что расставить в талии, что в боках, где убрать тугую опояску, а какие можно с чистой совестью прислуге подарить. И повивальной бабке.
   - Не в обиду тебе будь сказано, - говорит благородный сьёр Энгерран Мариньи да-Ромалин, коему теперь есть кому передать своё наследное прозвище. - До сих пор не верится, что этот хитрущий мальчишка - мой. Надо же - улыбается, хоть и семи недель от роду.
   - Твой, - так же точно смеётся Марион, - магия живого и крепкого клинка. В далёкой заморской стране Катай родилась. А что улыбается - так это пока нечаянно.
   - Прямо страх берёт, на какие ухищрения способны вы, женщины, чтобы переломить судьбу. Живые люди для вас - точно рисованные на картах дамы, короли и валеты.
   - Карты? О да, модная рутенская игра. О нет, не людьми я играла и не их символами. Просто разложила на столе перед Великой Матерью веер изображений и позволила распорядиться ими, как ей угодно.
   
   Лодку, непохожую на здешние, вырубленную из целого ствола с наращенными доской бортами, собирали целых три недели. Уже и зима настала, но море по-прежнему даже у берегов не затягивалось льдом. Наполняли лари зерном, посеребрённые внутри цистерны - водой, бочки солониной, коробья из плотной бумаги - сухими травами для заварки снадобий: боялись цинги, гнилой лихорадки и прочих напастей. Будто собирались на другой конец света - пожалуй, так и было.
   В последние дни занесли в каюту большие сундуки с одеждой, слесарным и столярным инструментом, малые шкатулки с деньгами, вырученными за продажу части имущества Галины. Буквально за несколько часов до отплытия загнали небольшое стадо молочных верблюдиц - кормить малышку. Та по-прежнему оставалась безымянной, хотя Галина перебирала имя за именем.
   Перед самым отплытием появился, наконец, Барбе. Радостный, слегка задумчивый и нимало не смущенный. Поднёс богатые подарки: отменный хирургический набор с запасом безвредных, по его словам, опийных таблеток, ребек для Орихалхо, отделанный перламутром, и - самое главное - Сардера в новой сбруе.
   Верхом на Сардере она и выехала на продуваемый ветрами берег: наблюдать за погрузкой. Смирный мул клирика выступал рядом.
   - А теперь, когда нас слышат, признайся: это ведь ты Рауди сподобил брату в ноги пасть? Не ради одной безопасности его отправил?
   - Положим, он и сам порывался искать правду. Я ему только быстрый путь организовал. И снабдил кое-какими аргументами. Видишь ли, Кьяртану множество таких, как твоё, дел на стол кладут. И половина - рутенских. И добрая треть - о бастардах его приятелей и бастардах бастардов его приятелей. Пока бы поразгрёб. Его женщины о тебе и думать забыли - не их вина, жизнь такая. А Орден Езу умеет подобрать аргументы, за что, собственно, его так не любят.
   - Не совсем поняла. Ты сам не мог явиться со своими убойными аргументами? Понадобилось больного гонять?
   - Гали моя, - он положил руку на отросшие, словно после тифа, кудряшки. - Я попросту боюсь. Ты ведь видела воочию, каков он? Если узнает обо мне, если хоть кто-нибудь проговорится, что вот есть такой я - позовёт, не удержится. И я тоже - не удержусь. И ладно бы - одному мне на том костре гореть.
   - Вот значит, как, - медленно проговорила она, - тогда и я тебе скажу начистоту. Люблю я тебя, такого неладного. С самого начала полюбила и до самой смерти. Что уж ты там об этом помыслил - не столь важно. Холить и лелеять мечту можно и без того. А скоро и ещё кое-кого лелеять и холить. Твою дочь. Бабки говорят, и верно девочка будет.
   Кажется, он попробовал удержать слёзы - оттого финальная улыбка вышла кривоватой.
   - Знаешь, я непременно вырвусь. Приеду повидаться.
   - Не торопись, Я думаю, вокруг острова снова кордон поставят. Уже из-за меня.
   - Что, снова Белая Хворь?
   Галина кивнула:
   - Разгулялась. Опять жиром смазывать, снова растирать от онемения. Надеяться на лучшее. Как говорится, праздник, который всегда с тобой.
   - Хоть весточку пришли. Я распоряжусь дать тебе обученных почтарей в клетке.
   - Если хочешь. Полагаю, твой Рауди и твой ... твой король уже о голубях раньше подумали.
   - Только не о таких.
   Оба посмотрели друг на друга и, наконец, рассмеялись.
   
   После долгой качки и скуки, которые донимали всех, за исключением младенца, рулевой, наконец, крикнул:
   - Лево по борту остров, Явно тот самый - белые турманы как вылетели из клетки, так и не вернулись.
   Вдали сияло нечто золотое на белом - снегу или тумане. Сверху опускался купол чистейшей голубизны, заключённый в оправу радуги, по сторонам летели подгоняемые верхним ветром облака.
   Причалили, выставили сходни. Первой спустили с них Галину, для чего понадобились усилия двух крепких гребцов, мужа и большая плетёная корзина. Расстелили на большом камне плащ, усадили беременную. Было тепло, несмотря на зиму, - южный ветер тянул долгими влажными порывами, колыхал длинные сухие стебли.
   Свели Орихалхо с девочкой. Та для уюта сидела в особом заспинном мешке и вертела головкой во все стороны. На море она заметно подросла. Потом стали спускать грузы.
   - Сразу тент натягивайте, как бы дождь не налетел, - командовала Орри.
   - Без надобности, - возразил рулевой. - Вон там грот сухой. Здесь единственная бухта, куда можно пристать, вот хозяин и озаботился о складе.
   - Загон для мулагриц он тоже оборудовал?
   - Орри, не беспокойся, они всё уладят, - Галина подвинулась на сиденье, показала - сядь рядом. - Это ковыль, пырей или рожь вокруг?
   - Одичавшая пшеница.
   - Почти по Шишкину - был такой рутенский художник. Там ещё посерёдке дуб выписан.
   - Будет тебе и дуб, и целая дубовая роща вокруг тихой воды. Внутри острова, где ещё остались не пепелища, а несколько заброшенных домов. Лучший собирались окурить серой и проветрить к нашему приезду. Ты понимаешь, что именно здесь?
   - Твоя родина. Чумной атолл.
   - Да. Не боишься той, что дремлет столетиями?
   Галина обняла подругу:
   - Только не с тобой.
   - И не с Рауди, верно?
   Они дружно встали, замахали руками. Потому что к ним уже скакал Аль-Кхураб со всадником на спине.
   Рауди соскочил с седла, щёлкнул дитя по носику, обхватил юный живот обеими руками - сильными, горячими. Сказал вместо "здравствуйте":
   - Ух какой. Долго тебе ещё его таскать, Гали?
   - Да месяцев шесть-семь, пожалуй. А там, глядишь, и сама ножками пойдёт, - рассмеялась женщина.
   - Уж я ждал-дожидался. И на море во все глаза смотрел. Ну а когда эта пара в небе закувыркалась - понял: близко.
   - Ну что ж, показывай жильё. Погоди только - Сардера на берег сведут, - сказала Орри. - я-то, может быть, за твоей спиной и помещусь, но вот живот твоей любимой - вряд ли.
   - Любимая у нас с тобой одна. Я не ревнивый. Я, может быть, тебя покрепче её самой люблю.
   
   Дом стоял на особицу, не так далеко от деревни, чтобы трудно было навещать довольно ещё крепкие службы, но и не настолько, чтобы лицезреть давнюю беду. Некрашеные брёвна были соединены лианой, которая от возраста закаменела, внутри было чисто, вдоль стен стояла мебель: лавки и сундуки.
   - Своя обстановка, родная, - объяснил Рауди. - Починять только пришлось. В тех избах и столы имеются, и кровати, но я пока не рискнул. Здесь-то поветрие факт не гуляло.
   - Точно знаешь? Откуда? - спросила Орихалхо.
   - Не ты, что ли, уходя, запись оставила? - ответил он. - После тебя и передо мной тут разве братья Езу гостили - они отчаянные. По смыслу темновата, надо отметить. И размер никакой, и рифмы самые обыкновенные. Но на слух звучит красиво. Я по ней ещё в чистописании тренировался.
   Он открыл сундук и вынул лист пергамена с щедрыми завитками и росчерками, потом клочок сероватой бумаги величиной с мужскую ладонь.
   - Вот, полюбуйся. Рука у меня, пожалуй, не так тверда, как раньше.
   - Хорошо весьма, - нетерпеливо ответила Орихалхо. - Да ты оригинал нам подай!
   На клочке изящным, почти женским почерком были выведены строки:
Здесь оазис тёплой земли посреди навсегда опустевших морей,
Непочатая воля, рай для зверья, радужный путь во дворец.
Я лишь гость одинокий с ключом от запретных дверей,
От дрожащих в смятении струн, от хрустальных сердец.

Ухожу весь в слезах, не прощаясь - не сыскал меня охвативших рук.
Девству и чистоте не причастен, к себе неспособен на жалость.
Хоть не мир, но война и мятеж утвердились во мне и вокруг,
Хоть не ищут меня, не зовут - только здесь я останусь.
   "Почему же Орихалхо не возражает? - думала про себя Галина, скользя глазами по удивительным строкам. - Морянские пленники, да ещё и дети, скорей всего были неграмотны. И бумага особенная - отец научил меня разбираться в здешних сортах. Каменное волокно вроде асбеста, однако не ядовитое. На вид неказиста, но не подвержена гнили и сухости, в огне не горит, разве что тлеет. На такой секретные агенты пишут".
   - Галина, ты что застыла так надолго? Очнись, - позвал её добродушный голос мужчины. - Орри вон говорит - на твёрдую землю стали, домом обзавелись, пора девчонку нарекать. Как ты хочешь?
   - Олавирхо, - нисколько не задумываясь, ответила она. - А ту, что родится в начале осени, - Варенькой. Барбариской. Барбари.
   
"ЗДЕСЬ Я ОСТАНУСЬ".