ПОГОВОРИ СО МНОЮ, ТОПОЛЬ…
(лирическая миниатюра)
Не могу спокойно пройти мимо красавца тополя, чтобы не остановиться, не полюбоваться им. Еще тридцать лет назад, стоявший чуть на взгорочке, рядом со старым магазинчиком под номером восемь деревянного исполнения, он казался мне великаном.
Его пышная величественная крона заставляла запрокидывать голову, а неохватный ствол так и звал прикоснуться, прижаться к нему. Вызревшее тело тополя тогда было сплошь укрыто от всяческих жизненных невзгод в серовато-серебристую кору-одеяние, кору-«платье», приобретенное по природным меркам не так уж и давно, почти что новое, «с иголочки», то есть, с молодого листика, будто только-только купленное на незнакомом нам, невидимом нами, необъятном земном базаре. ( Хоть тополь, отнюдь, уже юнцом не являлся). Благодаря тополю, соседствующему с магазином, я являлась покупательницей, посетительницей последнего. Чаще всего, просто посетительницей. Наглядевшись, налюбовавшись тополем, воодушевленная, словно мой избранный красавец давал мне прилив сил и счастливых эмоций (а это, собственно, так и было!), я поднималась по шатким деревянным ступенькам в магазин.
Иногда я не могла сдержать восхищенного чувства, пытаясь поделиться им со скучающими продавцами отделов, удивленно глядевших на меня сквозь тоскливую пелену непонимающих глаз. А грустить было отчего!
Зачастую, в магазине не имелось необходимого народу товара и, как следствие – невыполнение плана, который, все равно, требовали торговые начальники. И несчастные женщины, стоявшие целый день за пустыми прилавками, даже не улыбались, позволяя лишь кривую усмешку краешком рта на счастливый взгляд моих глаз.
Я перестала ходить в магазин, а вскоре и он пошел на слом, как и многое другое в нашей жизни в тот период перестройки. Но тополь уцелел! Разросшийся, вошедший в полную силу здоровяк-красавец остался!
Рядом разворачивалась стройка, и я страшно переживала за свое дерево. Боялась, что выкорчуют моего красавца. Но, бог миловал! А вернее, остались еще люди с богом в душе. Не поднялась рука на могучий тополь, укрепившийся в огражденном уголке стройки.
Теперь я не могла прижаться к нему, созерцала лишь верхушку его, а он, в свою очередь, созерцал и наверняка не понимал копошащуюся под ним, суетливую людскую массу, с примешавшейся к ней из потустороннего мира урчащей, рычащей техникой. Тополь жил! По жизненным обстоятельствам я теперь нечасто останавливала свой взгляд на нем: у меня рос-подрастал сын. Мое творение! Мой красавец!
… И вот, ни много ни мало, минуло тридцать лет. Вырос мой сын – постарела я, постарел мой тополь! Ствол у основания теперь не обхватишь и в четыре руки! Местный баобаб! Дальше, ввысь, у тополя шло «расстроение» – делился на три ствола! Представлялась настоящая тополиная семья: тополь-отец, тополь-мать и тополь-сын. А что же! Как и у меня, как и у людей!
В самой вышине, кроны тополиного троединства, образовывали огромный пышный листвяной шатер. Когда-то серовато-серебристая кора тополя, его «платье-одеяние» теперь выветрилось, выдождилось, вызнойнилось, оморщинилось шершаво-грубоватыми темно-коричневыми складками. Могучему, раздобревшему, возмужалому от природных перепитий дереву становилось тесно в своих старых одежках. Мощь и сила распирали его. Постепенно, миллиметр за миллиметром тополь раздвигал, раздирал свое древесное покрытие, свою толстую, уже заматеревшую кожу, бесстыдно оголяя, расширяя матовую полоску гладкого, напитанного жизненными соками земли тела. И теперь старый тополь стоит с полуобнаженным могучим торсом. Будто хвастается: «Каков еще я?!»
Многослойные морщины коры, потемневшие от весьма долгой и трудной жизни, пластами сдвинулись, оползли на крутые бока его и, боясь расстаться со своим хозяином, намертво вросли в цельное, отполированное, монолитное тело. С балконов построенного рядом с тополем многоэтажного дома часто слышны восхищенные возгласы: «Какой исполин!», «Какой красавец!», «Да он наверняка еще до царя рос!»
Тополь шумит своей обширной кроной: «Что понимаете вы, люди?! Я сам себе царь и господин!»
Я стою под шумящим золотистой верхушкой осенним тополем. Грустной волной захлестывает мою душу. Терзают сердце безответные вопросы:
«Милый тополь, узнаешь ли меня? Помнишь ли?
Ты все еще могуч и красив, словно пролетевшее время не коснулось тебя…
Какими же непостижимыми, непонятными силами, матушка-земля, подняла ты сына своего на такую высоту, такую вершину, ближе к небесам, Космосу, Богу?! Сколько же целебного живительного сока дала ты своему великовозрастному питомцу?! Что значу я – мельчайшее, разумное, земное «творение» – рядом с «неразумным» тополем-гигантом?!
А может, это старое великолепное дерево разумнее меня и мудрее?! Может, огромный величавый тополь разговаривает с Космосом, прислушивается к нему; может, знает он тайну Вселенной, так как дарован ему такой солидный возраст по сравнению с возрастом суетящегося, мельтешащего человечества…»
Я вслушиваюсь в шум старого дерева, с трепетом подставляю ладони под падающие желтые листья. «Поговори со мною, тополь! Поделись тайной своего долгожительства!»
В ответ тополиное золото осыпает меня.
«Спасибо, тополь!»
Я прижимаюсь к дереву поседевшей головой: «Серебро у меня свое, а золота как раз не доставало!»
Выветренный, сухой сук мягко приземлился на мое плечо.
«Не завидуй! – прошелестела поредевшая верхушка-голова мудрого дерева.
– Близка теперь и моя кончина. Устал я глядеть на вас, выслушивать вас. А поговорить, посоветовать… Зачем? Вы, люди, все равно сделаете по-своему. Заземлены вы, далеки от неба…»