Запись 4 ЗАГОВОР РУССКИХ ГЕНЕРАЛОВ
Для цельного продолжения моих «Записок о революции» я вынужден сообщить читателям о подлёдных течениях в мутной воде событий начала революции 1917-го года.
В конце февраля город Могилёв, в ставку Верховного главнокомандующего от председателя Государственной думы М. Родзянко продолжали приходить уже не просто тревожные телеграммы, а панические вопли. Разбирая бегущую с аппарата Морзе телеграфную ленту, начальник Ставки, генерал М. Алексеев, зримо представлял как беснуется на том конце провода потерявший голову толстяк. «Войска столичного гарнизона окончательно деморализованы. Дело доходит до убийства офицеров, Ненависть к императрице дошла до крайних пределов. Династический вопрос поставлен ребром… И его Величество и вы не отдаёте себе отчёта, что происходит в столице. Настала одна из страшнейших революций. Наступила такая анархия, что возможна гибель государства!»
Алексеев задумался . «Династический вопрос…» Как раз об этом думали и русские генералы. История России знает случаи замены повелителей на троне, ни шума, ни стрельбы. Царица Софья, царь Пётр Третий, малолетний Иоанн Пятый, император Павел Первый, императрица Анна Иоановна, император Павел Первый, император Александр Первый и прочая, прочая… Однажды утром держава просыпается и узнаёт, что ею правит совершенно новый самодержец. Только не нужно такого важного дела поручать штатским болтунам. Идёт война – генералам и карты в руки, Отречение никчемного царя Николая Второго должно совершиться по-походному, на марше, Этого требовали военные дела. Российская империя продолжала воевать, и армия ни в коем случае не должна заметить замены своего Верховного главнокомандующего. Один кандидат откажется – другой принесёт положенную присягу. Младший царский брат, а не его жена, ненавистная всем немецкая шпионка Алиса Гессен - Дармштадтская, будет отличным регентом при малолетнем и неизлечимо больным царевиче Алексее. Великого князя Михаила Александровича Романова знает и любит вся русская армия. Любимый сын Александра Третьего, он унаследовал от отца необыкновенную силу, Да и характером он удался не в эту царствующую размазню Николая Второго, о чём доказал его дерзкий морганатический брак с безродной графиней Брасовой несмотря на угрозу лишения себя династических прав на престол. Храбрый Михаил со своей Дикой дивизией превосходно показал себя в боях с немцами… Словом, замена самая что ни на есть подходящая!
За полтора года работы бок о бок с самозванным стратегом генерал Алексеев пришёл к выводу, что с таким царём русской армии победы не добиться. Если только победа над Германией спасёт Россию от революции, следовало решиться на срочную замену как Верховного главнокомандующего, так и самодержца на русском троне. Причём менять надлежало без промедления. Решительный образ действий диктовала обстановка как на фронте, так и в тылу.
Себе в задачу Алексеев взял организацию единого мнения о добровольном отречении Венценосца у всех командующих фронтами. Царь не может не послушаться приговора верхушки русского генералитета. Все адресаты Начальника штаба Ставки потребовали его отречения без всякого промедления. Одного командующего Черноморским флотом А. Колчака не было в их числе и по очень уважительной причине. Вице-адмирал последний раз видел Николая Второго летом 1916-го года в Могилёве в связи со своим переводом с Балтийского моря на Чёрное. Прославленному флотоводцу невольно запомнилось: император принял его без обычного официоза, усадил в кресло напротив себя и с отсутствующим видом смотрел сквозь гостя, заученно повторяя своё Высочайшее повеление о высоком доверии, но голос его при этом не выражал ничего, кроме привычной усталости и безразличия ко всему окружающему. Помнится, уже в тот июльский вечер вице-адмиралу передалась эта безвольная обречённость императора и он с тоской подумал тогда: «Не жилец!» И ещё одно отчётливо отложилось в памяти: в разговоре с ним император то и дело досадливо морщился, отмахиваясь от назойливо кружившей перед его лицом мухи. В далёких морских походах капитану военных кораблей часто приходилось вместе с судовым врачом удостоверять неизлечимый недуг или смерть матросов среди водных просторов. Так вот, над телами и трупами несчастных назойливо кружились мухи! Командующий Черноморским флотом не ответил на телеграмму Алексеева в полной уверенности в том, что сильно хворого царя уже нет в живых! Свою задачу интриган в погонах, генерал Алексеев успешно выполнил: в ночь на первое марта генералитет высказался за отречение Николая Второго. Поражённый в самое сердце содержанием ответных телеграмм, самодержец высказал намерение в императорском поезде направить свои стопы в Царское Село. Последний, с кем говорил начальник штаба Ставки, был генерал Рузский, командующий войсками Северного фронта, самого близкого к Петербургу. Этот заговорщик должен встретить царский поезд и задержать его в Пскове, не пустить государя в столицу.
Остаток ночи и весь следующий день прошли для Алексеева в напряжённом ожидании. Наконец поступило сообщение, что поезд с императором задержан на станции Дно под Псковом. Теперь всё зависело от генерала Рузского. Вскоре телеграф отстучал, что в Псков, в штаб Северного фронта, на встречу с задержанным государём (или его двойником?) спешно выехали из Петербурга депутаты Государственной думы Гучков и Шульгин. Приехавших встречал позёвывающий Рузский. Гости накинулись на генерала с расспроса. Несколько часов в пути они были оторваны от всяческих извести. Николай Владимирович, помахивая снятыми перчатками, вяло успокаивал гостей. Дескать, из Могилёва, от генерала Алексеева, им получен проект высочайшего манифеста об отречении. Император Николай Второй по доброй воле уступает престол своему сыну Алексею. Дескать, Николай Второй понял, что на армию у него никаких надежд нет, и дал согласие подписать акт о передаче престола наследнику.
Генерал подумал было, не рассказать ли депутатам о великой княгине Марии Павловне, супруге великого князя Владимира Александровича. Недавно она пожаловала в Псков и попыталась встретиться с арестованным царём. Зачем? Тут секрета не было. В первую голову, она хотела убедиться что перед нею не двойник, во вторую – вдохновить настоящего арестованного монарха, побудить его собраться с силами и не уступать своим врагам. У государя ещё осталась возможность спасти Россию и сохранить трон для своего сына. Генерал свидания не разрешил и через адъютанта посоветовал царской родственнице уехать поскорее. Мария Павловна расплакалась и, бросив взгляд на притихший и тёмный царский поезд, оставила негостеприимный Псков на личном поезде.
О досадном эпизоде с великой княгиней Рузский рассказывать делегатам не стал. Незачем! Генерал держался уверенно и даже с какой-то покровительностью.
В царском кабинете заговорщиков ждало страшное огорчение: за спиной императора слабой тенью стоял ветхий старец – министр двора граф Фредерикс, при котором государь объявил, что отрекается от престола не только за себя, но и от имени смертельно недужного сына Алексея в пользу своего младшего брата, великого князя Михаила. Бывший император положил на походный столик несколько белых телеграфных бланков: манифест об отречении с изменением первоначального текста, поступившего из Ставки от генерала Алексеева. Не справившись с волнением, теперь уже рядовой гражданин Николай Александрович Романов встал и вышел из кабинета. С ошеломлённым видом депутаты накинулись на командующего Северным фронтом. Что за неожиданный поворот? Будущий император Михаил Второй… Кто и когда посмел перерешать планы русского генералитета? Грубейшее нарушение закона о престолонаследии! При живом-то царевиче! Генерал отчаянно оправдывался. Он сам был изумлён не меньше депутатов. Для заговорщиков Великий князь как регент – да. Но не император, не венценосец!
В 3 часа утра уже 3 марта, локомотив помчал вагон с депутатами обратно в Петербург. А час спустя, тихо без гудков, без света, отошли из Пскова два царских поезда. Не пропущенный коварными генералами в свою столицу, отрёкшийся император (или его двойник?) возвращался в Ставку Верховного главнокомандующего в Могилёве.
А в Северной Пальмире уже давненько – хотя давность была относительная, ибо дни тогда казались по меньшей мере неделями и по значению своему равнялись годам, - всю первую треть марта упорно поговаривали близ Исполнительного Комитета о судьбе Романовых. Бывший царь разъезжал по России, куда ему заблагорассудится: из Пскова после отречения поехал в Ставку, в Могилёв; затем собрался в Киев, к матери, потом, как говорили, в Крым… Невольно закрадывалось подозрение о том, что какой-то самозванец получает наставления то от генерала Алексеева, то от вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, то от бывшего Верховного главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича. Большого значения этому мы не придавали, но некоторые «неудобства» от этого всё же проистечь смогли.
Но вот 6-го числа были получены сведения, что Николай Романов с семьёй уезжает в Англию. По этому поводу А. Керенский в Москве, правда с некоторым опозданием, 7 марта, при бурных восторгах обывательской толпы, так говорил о своих планах, как о деле решённом:
-Сейчас Николай Второй в моих руках – руках генерал-прокурора. И я скажу вам, товарищи: русская революция прошла бескровно, и я не хочу, не позволю омрачить её. Маратом русской революции я никогда не буду… Но в самом непродолжительном времени Николай Второй под моим личным наблюдением будет отвезён в гавань и оттуда на пароходе отправится в Англию! Нет, гражданин Керенский, дело обстоит совсем не так просто! Конечно, вызывать громовые «ура» вашими историческими познаниями, вашим политическим пониманием и вашей гуманностью мы вам воспрепятствовать не можем. Но судьба династии всё же должна быть решена так, как того требуют интересы революции, а не так, как вы «позволите» в вашем энтузиазме, в меру вашего политического понимания и исторических познаний. Будет ли отвезён Николай Второй в гавань, отправится ли он в Англию – об этом «позвольте» иметь суждение и нам.
Было, слава богу, ясно и всем нам, что не только Людовик ХУ1, но и не один монарх на свете не поколеблется ни в коем случае жизни расправиться иноземными – вражьими или «союзными», солидарными или наёмными штыками с родной страной, раздавить родной народ для утверждения своих законных прав на его угнетение и эксплуатацию, и ни один монарх не сочтёт такой заговор делом Иуды и пределом человеческой гнусности, а лишь своей естественной функцией и законным образом действий. Николай Романов собирался бежать, правда, в «великую демократию» – вслед за Карлом Марксом и Петром Кропоткиным. Островная же страна, столп мировой реакции была в это время дерзким и коварным врагом России. Но всё же было бы слишком ожидать от Исполнительного Комитета такой сверхъестественной близорукости, которая скрыла бы от нас все перспективы развития нашей революции, долженствующей неизбежно превратиться в пугало, в страшного врага для всех без различия "«великих» автократий и плутократий, для которых жалкая фигурка Николая Второго в иных обстоятельствах, например в 1919-м году, была бы прямо кладом… Было очевидно: пускать Романовых за границу искать счастья по свету, ждать погоды за морем, нельзя. И об этом, насколько я помню, не спорили в Исполнительном Комитете. Перебирая в уме фигуры Чайковского, Чернорусского, Станкевича и прочих правых членов, украшенных офицерскими эполетами или без них, я не припоминаю всё же ни одного выступления в духе Керенского, не припоминаю ни слова против того, что Николая необходимо держать в стране. Суждение шло в иной плоскости, Полученное известие гласило, что Николай с семьёй уже бежит за границу. Комиссар Исполнительного Комитета по железнодорожным делам донёс, что два литерных поезда с семьёй Романовых уже направляются к границе будто бы с ведома и разрешения Временного правительства. Куда именно направляются поезда, в заседании точно не было установлено. Из одних источников сообщили, что Романовы едут через Торнео, из других - через Архангельск. Но что же сделать с Романовыми? Об этом некоторое время спорили, и, судя по тому, что в конце концов остановились на временной мере, истина рождалась здесь довольно туго… Как будто кто-то слева требовал для всей семьи непременно Трубецкого бастиона в Петропавловской крепости, ссылаясь на пример собственных министров Николая и на прочих слуг его. Но не помню, чтобы стоило большого труда смягчить решение Исполнительного Комитета. Была решена временная изоляция самого бывшего царя, его жены и детей в Царскосельском дворце. Больше разговоров возникло по поводу того, что делать с прочими Романовыми – кандидатами на престол и не кандидатами. Кажется было решено за границу не пускать никого и всех по возможности прикрепить к каким-нибудь своим усадьбам в провинции. Всё это должно было быть продиктовано Временному правительству на предмет соответствующих распоряжений. Но этого было недостаточно. Ведь по нашим сведениям, Романовы были уже в дороге за кордон, поэтому Исполнительный Комитет без долгих раздумий, без всяких вопросов о своих функциях и правах постановил дать приказ по всем железным дорогам–задержать Романовых с их поездом, где бы она не оказалась, и сейчас же дать знать об этом Исполнительному Комитету. А затем один из членов Исполнительного Комитета пролетарий Кузьма Гвоздев с подобающей свитой должен был отряжен для ареста Николая в том месте, где будет остановлен его поезд с последующим водворением всех арестантов в Царском Селе… Вооружённый отряд при комиссаре также состоял из надёжных и известных пролетариев столицы. Выполнить свою миссию Гвоздеву не пришлось, так как вопреки слухам, царь находился в Ставке, в Могилёве, куда приехала его мать Мария Фёдоровна, беседовавшая о чём-то с сыном наедине в привокзальном пакгаузе (!!!) около четырёх часов! Специально командированные за царём комиссары Временного правительства из левых думских партий выехали в Могилёв в тот же день, арестовали и благополучно доставили бывшего самодержца к семье в Царскосельский дворец. Там Романовым об их домашнем аресте объявил почему-то сам командующий Петербургским военным округом генерал Л. Корнилов. Был ли он сообщником заговорщиков Алексеева и Рузского, не знаю. Исполнительный Комитет в свою очередь решил командировать своего представителя в Царское Село для ревизии всего там происходящего. Это было поручено С. Масловскому, который явился во дворец с броневыми машинами и пытался взять царя. По свидетельству А.Ф. Керенского в августе 1920 года колчаковскому следователю Н.Соколову, «этот левый эсер, библиотекарь Академии Генерального Штаба не исполнил своего намерения только потому, что в последнюю минуту он растерялся»(?!) На заседании же Исполкома наш комиссар объяснил свою растерянность тем, что обличием-де нынешний царь хоть и весьма смахивает на свои дореволюционные портреты, но жестами, мимикой и голосом – не похож! Помню, слушатели Масловского немало потешились над этим детским лепетом. Но его вздорные речи каким-то образом достигли ушей английского посла в России, сэра Д. Бьюкенена, и опытный интриган не замедлил извлечь из них выгоду для своего отечества. Он сообщил своему королю Георгию Пятому, двоюродному брату Николая Второго, к месту сказать очень похожего на русского императора, о слухах про третьего царского двойника. И король тотчас же отказал арестантам в родственном гостеприимстве на берегах туманного Альбиона на время боевых действий в Европе… Семья Романовых с этого времени до июля жила в неплохих условиях в Царском Селе, не привлекая к себе ничьего особого внимания и почти незаметная в ослепительном каскаде событий… Мне не ведомо, как жили-были о чём думали, что делали – вкупе со злосчастным «властелином шестой части земного шара»? Об этом каким-то особенным первобытно-эпическим стилем рассказывал сам этот «властелин» , этот любопытнейший человеческий тип, в своём прелестном дневнике, так неграмотно и пошло прокомментированном впоследствии большевистскими «учёными газетчиками».
Комиссар Гвоздев же потом, через несколько месяцев (а казалось, лет) революции, в часы досуга, в часы сладких воспоминаний о далёких
прошлых битвах, говорил мне:
- А помните, как мне писали мандат арестовать Николая Второго? - Помню… Ну и что?
-Ничего… Я этот мандат берегу. Так, на память…
И не знал Кузьма, столичный пролетарий, что ему не по силам тягаться с заговорщиками в мундирах русских генералов, которые не пожелали показывать непосвящённому человеку двойника царя. Не знали об этом и другие члены Исполнительного Комитета.
Много позже