ДЫРКА В ОБЛАКАХ
Пьеса в одном действии
Действующие лица:
Серафима – медсестра, 32 года;
Маргарита Вульфовна – мать Серафимы, 83 года;
Георгий – нищий, ветеран-подводник, 48 лет;
Иван – дворник, 43 года;
Надежда – жена Ивана, продавец на рынке, 39 лет;
Верочка – дочь Ивана и Надежды, 9 лет;
Алексей – шофер, 37 лет.
Действие происходит в конце прошлого столетия в коммунальной квартире небольшого города.
Акт первый
Картина первая
Чистая и аккуратная кухня в коммунальной квартире: две электрические плиты, у широкого окна один большой стол, у стены одна мойка, несколько шкафов с кухонной утварью, много табуреток. Слева и справа небольшие коридоры, с несколькими межкомнатными дверями в них. За столом сидит АЛЕКСЕЙ, ест курицу. ГЕОРГИЙ домывает картошку и запускает ее в кастрюлю, которая стоит на плите.
АЛЕКСЕЙ: Такие деньжищи имеешь, а жрешь одну картошку. Это ж сколько у тебя в месяц
выходит? Пенсия – не хилая. В праздничные дни ты со своего угла по несколько штук приносишь, да и в будни под тысячу набираешь. В среднем в месяце по тридцать дней. За комнату платишь копейки, не пьешь, не куришь, одёжа – старая форма, мои да Ивановы обноски. А жрешь вон одну картошку. Мяса бы себе купил, яблок. Да что яблоки! Ты себе персики можешь хоть каждый день покупать. Смотрю на тебя и думаю: толи блаженный, толи дурак.
ГЕОРГИЙ: У нас на корабле матросик один был. Вовка. Ни разу за два с половиной года, что он у меня в роте прослужил, не попал на гауптвахту, не за что было сажать – отличный водолаз, непревзойденный минер, а у кока в первых помощниках ходил. Чуть свободная минута – несется на камбуз картошку чистить. Очистки у него были тоненькие, фигурные. Фигурками картошку чистил. Я все пробую, пробую хоть что-то похожее вырезать, а не получается ничего. А Вовка мой скульптором стал. Отличным скульптором. Выставка скоро, приглашение мне прислал. Надо форму постирать.
ГЕОРГИЙ уходит за одну из дверей, а на кухню с сумками входит СЕРАФИМА. Достает из сумок несколько пакетов, кладет на стол, остальное ставит на пол.
АЛЕКСЕЙ: Симка, вот скажи ты. Ты у нас – девка правильная. Георгий у нас блаженный или дурак?
СЕРАФИМА: А ты бы как хотел? Тебе как удобнее его воспринимать?
АЛЕКСЕЙ: Ну, а я-то тут при чем? Чудить Жорка, а решать мне.
СЕРАФИМА: Да, не чудит он, а живет как сердце велит. Сколько добра он людям сделал. Скольких от беды спас. К нему, чтобы милостыню подать со всего города ездят. Знают люди, что не для себя в обносках в любую погоду у храма с протянутой рукой сидит. Мало кто на такое способен. Нет больше таких, как наш Георгий. А блаженный он или глупый – ты уж сам для себя реши.
АЛЕКСЕЙ: А вот для тебя, к примеру, он кто?
СЕРАФИМА: Душа воспринимает как святого. Если бы не больная мать, сама бы встала с какой церковью, как он. Столько добра хочется сделать, и нечем. Рук на все не хватает, а денег нет. Пойти в добровольные волонтеры, чтобы помогать бедствующим, болезнь матери не дает, а так хочется порой кинуться в гущу обездоленных, облегчить их страдания, поддержать и добрым словом, и живой помощью.
АЛЕКСЕЙ: Дура ты, Симка! Сколько тебе уже предлагали мать в богодельню пристроить, и тебе хорошо, и ей уход. А ты все геройствуешь. Была бы еще родная, так куда деваться, а то приемная. И чего ты с нею возишься?
СЕРАФИМА: Приемная. Ну и что? Мать она мне. Любящая, заботливая мать. Порой и родная не дает своим детям то, что мне дали мои родители. Любили и баловали всем на зависть. В богодельню! Да мне такое и в страшном сне не приснится.
Из-за одной из дверей выходит НАДЕЖДА с кастрюлями. Одну заполняет водой и ставит на плиту.
НАДЕЖДА: Что-то тихо в твоей комнате сегодня, ни шороха, ни возни. Я уж заходила поглядеть живая там мать твоя или чего случилось. Вроде живая, но еда и питье не тронутые.
СЕРАФИМА: Это от таблеток. Врач предупреждал, что будет заторможенность небольшая. Но, что не ела ничего, плохо.
Серафима уходит с сумками за одну из дверей. Приходит ГЕОРГИЙ.
НАДЕЖДА: Здравствуй, Жора. Я салатик тут твой любимый приготовила, доваришь свою картошку – самый раз будет с салатиком.
ГЕОРГИЙ благодарно улыбается НАДЕЖДЕ, АЛЕКСЕЙ невозмутимо ест курицу.
АЛЕКСЕЙ: Твой-то где?
НАДЕЖД: Кто ж его знает? Может за стройкой, может за свалкой. Ему какая разница где пить.
ГЕОРГИЙ (НАДЕЖДЕ): Ты скажи сколько на учебники для Верочки нужно, я куплю.
НАДЕЖДА: Спасибо, Жора. Выдали нам в школе как малоимущим. Ничего не нужно.
ГЕОРГИЙ: Ну, выдали и ладно. Я ей там тетрадок накупил, фломастеров, карандашей, ручек. Вот пенал и сумку, какие она хотела, найду, и отдашь ей все вместе. Так что ты не покупай.
НАДЕЖДА: Спасибо, Жора. Только ты же хотел для детского дома все это закупить.
ГЕОРГИЙ: Им уже все закупили. Тут ко мне второй месяц один богатый парень на джипе приезжает, вот он все закупил и отвез. Звонил уже директор, благодарил. А я договорился с Сашкиной бригадой, они там на днях у них крышу перекроют, подтекает что-то, и как раз над спальнями. Все необходимое я закупил, а Сашкины парни сделают все в лучшем виде.
АЛЕКСЕЙ: Много заплатил? Сашке-то?
ГЕОРГИЙ: Предлагал сколько и другие берут, но те отказались. Сказали – святое дело. За так сделают.
АЛЕКСЕЙ: Что-то я ни хрена в этой жизни не понимаю! Может, я сплю? А ну-ка, Надька, ущипни меня. Ну, ущипни, говорю.
НАДЕЖДА никак не реагирует на слова АЛЕКСЕЯ, возится с плитой. ГЕОРГИЙ улыбается.
АЛЕКСЕЙ: Один все деньги по детским домам да богодельням раздает, нищий-меценат. Вторая свою молодую жизнь в обнимку с ссудном проводит, да каши расжовывает. Шабашники за бесплатно крыши кроют! Ладно хоть Надька с Иваном нормальные, он пьет, как и положено мужику в России, она лямку тянет и за себя и за него, как любая нормальная баба. Не они бы, так подумал, что сплю и не просыпаюсь. Не квартира, а дурдом.
НАДЕЖДА молча выходит, утирая слезы.
ГЕОРГИЙ: Брось, Алексей! Не начинай. Вроде бы успокоился уже, так нет, снова-здорово. Ни я, ни Серафима не виноваты, что тебя жизнь по молодости поломала. И Надежду не трогай. Не трогай. Упаси бог жить так, как она живет – ни свет, ни заря, а она уже дворы метет, а потом на рынок бежит ноги натаптывать да хамство покупателей терпеть. В твоей беде мы не повинны, на нас ты ее не вымещай.
АЛЕКСЕЙ: А кто повинен? На ком выместить? К кому за справедливостью бежать? За что мне пятерик влепили? Ни одного эпизода на суде не доказали, а все равно влепили, и я эти пять лет от звонка до звонка… Засадили молодым парнем, а вышел дряхлым стариком, где были зубы, одни клыки остались, ни легких здоровых, ни печени, ни желудка. За что? За то, что большому начальнику надо было нашкодившего сынка прикрыть? А тут такой шикарный вариант: детдомовец без родни и защиты. Мало того, что посадили, так еще и квартиру отобрали. И меня гад угробил, и сынка не спас – подох от передозы. Я эти пять лет вытерпел только потому, что знал: вернусь – отомщу! И тут не угадал – тот сынка схоронил, да за бугор свалил. Нигде справедливости нет, придушить гада и то не получилось.
ГЕОРГИЙ: Ладно, Алексей, ладно. Уймись. Не ты один безвинно страдал. Мало в своем лагере историй слышал? Небось, были и похуже твоей. А жить все равно надо. Уймись. А ты вот что… Я тут все с тобой поговорить хотел.
АЛЕКСЕЙ: Да затрахал ты уже со своими нравоучениями!
ГЕОРГИЙ (властно, но тихо): Уймись, говорю! Тут другое.
АЛЕКСЕЙ присаживается обратно за стол, отталкивает остатки курицы, вытирает руки об штаны. Георгий присаживается рядом.
АЛЕКСЕЙ: Не тяни. Говори чего хотел.
ГЕОРГИЙ: Про Серафиму поговорить надо.
АЛЕКСЕЙ: А что с нею?
ГЕОРГИЙ: Да вот… Молодая, а личной жизни никакой. Что на работе, что дома – одни больные да убогие. Ни ласки, ни тепла не видит. А более других достойна и того и другого.
АЛЕКСЕЙ: Ты это о чем толкуешь?
ГЕОРГИЙ: Ты мужик молодой, силу мужицкую лагерь не подпортил, слава богу. Ты бы Серафиму приголубил бы, что ли.
АЛЕКСЕЙ: Жениться?
ГЕОРГИЙ: Ну, это как уж потом срастется, а пока бы пригласил к себе… на ночь. Хоть бы женщиной себя почувствовала, а то, боюсь, и знать она не знает, что это такое – быть женщиной.
АЛЕКСЕЙ: Мне и Надьки хватает. Да и не вставляет меня на Симку. Она хоть и душевная, и не совсем страшная, но уж больно толстая. Нет, не проси. А сам-то чего?
ГЕОРГИЙ: Так… Инвалидность то у меня настоящая, а не дутая. Пятнадцать лет на атомной подлодке можно три раза уравнять с твоими пятью в лагере, только ты хоть мужиком остался, а у меня от радиации…
АЛЕКСЕЙ: Вооото оно кааак. Извини, не догадывался. Делааа.
ГЕОРГИЙ: Ну, так как с Серафимой-то?
АЛЕКСЕЙ: Надо подумать. А как Надька узнает? Иван пьяный расхрапится, она ко мне, а тут Симка. Будет шуму.
ГЕОРГИЙ: Не будет. Я поговорю с Надей.
АЛЕКСЕЙ: (Смеется.) Не, ну ты точно блаженный. То есть, ты будешь говорить бабе, которая по тебе сохнет, что любовника пора поделить с бабой, по которой сохнешь ты. Хотел бы я на это посмотреть. Осторожней, Жора… А то придется Надьке рассказать… про свое увечье. (Неожиданно замирает.) Стоп-стоп… А не знает ли Надька уже?
ГЕОРГИЙ: Знает.
АЛЕКСЕЙ: Так… Ну, теперь все ясно. Так вот чего она ко мне бегает, а не к тебе. Значит, была уже и у тебя. То-то я думаю…
ГЕОРГИЙ: Алексей! Не анализируй, не по твоим понятиям тема. Ну, так как с Серафимой?
АЛЕКСЕЙ: И точно дурдом! И че я книжки не пишу? И придумывать ничего не надо – только гляди по сторонам да успевай записывать. (Иронично.) Мужик почти самолично в постель к другому укладывает ту, которую любит сам, лишь бы только она почувствовала себя женщиной. А той, которая любит его, говорит – подвинься. (Со злостью.) Ну, как? По мне тема? Съезжать отсюда надо к едрени фени! А то реально тронуться можно.
Входит СЕРАФИМА.
СЕРАФИМА: (Улыбается). Покормила, слава богу! А вы чего такие грузные? Глядите, как красиво солнце садится. У нас сегодня девочку одну привезли, астма у нее с раннего детства, кашель душит страшный. Но такая девочка светлая, петь хочется, глядя на нее. Так вот она, пока все спали, стену палаты цветными мелками изрисовала. Во всю стену огромное солнце. С лучами. Длинными, от угла до угла, и в высоту на сколько рукой достать сумела. Заведующий как увидел, аж за сердце схватился, только недавно ремонт в этой палате сделали. Стали ее спрашивать, зачем она это сделала, а она говорит, что увидела солнце через дырку в облаках, а лучи у него были такие длинные, каких она ни разу не видела, вот она и захотела, чтобы все их увидели. Что сейчас с этими лучами делать будем? Чем замазывать?
ГЕОРГИЙ: Скажи заведующему пусть пока ничего не делает. Я завтра позвоню директору художественной школы, он пришлет вам своих лучших ребят палаты сценами из мультфильмов разрисовать. А то больница детская, а стены, как в казарме. Краски я куплю. Да игрушек и книжек пора подкупить. Растаскали, небось, все.
СЕРАФИМА: Ой, как хорошо! И ведь правда здорово будет. Пойду позвоню, чтобы не переживал, а то мы его сегодня уже корвалолом отпаивали. Так хоть поспит спокойно.
СЕРАФИМА убегает в свою комнату.
ГЕОРГИЙ: Дырка в облаках… Как дети все тонко подмечают. Когда лучи солнца проступают сквозь небольшой проем в облаках ими можно любоваться бесконечно. Когда неделями сквозь иллюминатор видишь один бескрайний океан, начинаешь по-другому глядеть на небо, звезды, всплывая на поверхность. Они становятся для тебя не просто далекими мерцающими огнями, они – твоя связь с детством, юностью, домом, семьей. Они – твоя связь с землей, мостик к ней. Или солнце… Всплываешь на поверхность, просторно кругом, соленый запах дух захватывает. Вдохнешь его полной грудью, поднимешь голову к небу, светло, солнечно, и не поймешь чему больше радуешься: запахам ли, солнцу ли… Другое дело, когда неба сквозь тучи не видишь. Что небо над тобой, что море пред тобой – одинаковая темно-серая бездна. И вдруг яркое золотистое пятнышко вдалеке колышется на волнах, длинными тонкими лучами уводя твой взгляд сквозь просвет в облаках ввысь, к солнцу. И засмеешься радостно: есть оно – солнце, жизнь есть. Так и здесь, в миру. Дырка в облаках… Стенанья в голосе, боль в глазах окружающих тебя, а промелькнет сквозь всю эту безысходность светлый лучик, (проследил глазами вслед СЕРАФИМЕ) и отогреешься от него, как от теплой печки.
АЛЕКСЕЙ: Это Симка, что ли? То же мне… Нашел лучик. Что она такого сделала, чтобы ее в лучики записывать? (Смеется.)
ГЕОРГИЙ: А что солнце делает? (Пауза.) Оно просто есть.
ГЕОРГИЙ встает и уходит.
Картина вторая
МАРГАРИТА ВУЛЬФОВНА в инвалидной коляске читает книгу. ВЕРОЧКА рисует за столом у окна. ИВАН ковыряет ложкой в тарелке с видом полного омерзения к еде. НАДЕЖДА моет посуду.
НАДЕЖДА (ИВАНУ): Хватит елозить! Места он все себе никак не найдет – извертелся весь. Хватит головой крутить! Сказала: никуда не пойдешь. Ешь и спать. Провонял насквозь, в комнату теперь не войдешь, от перегарища задохнуться можно.
ИВАН молча ест.
МАРГАРИТА ВУЛЬФОВНА: Это не самый тошнотворный запах, поверьте мне, Надюша. Насквозь пропитанные стены твоего дома вонью мужских потных портянок – вот от чего задохнуться можно.
НАДЕЖДА: Портянок-то уже никто не носит.
МАРГАРИТА ВУЛЬФОВНА: Да, не носят, к счастью. Когда нас реабилитировали после смерти Сталина, мы наивно полагали, что сможем вернуться в свою квартиру. Но нас поселили в проходной комнате полуразвалившегося барака. Угловую комнату занимал нелюдимого вида мужик, язык не поворачивается назвать его мужчиной. Он проходил своими грязными сапожищами по нашим чистым половикам к своей двери, отпирал свой пудовый замок на ней и тогда начинал разуваться. Сперва снимал сапоги, затем портянки. Развешивал их на голенищах сапог, как на батареях, и уходил в свою комнату, оставляя нам свое потную вонь. Левушка несколько раз попросил, чтобы он уносил их к себе, так едва инвалидом не стал. Сосед свои возражения любил кулаками выражать. На ночь мы передвигали кушетку к окну, из его щелей ужасно дуло, но возле него можно было дышать. Левушка постоянно болел. А Симочку мы смогли взять к себе лишь когда нам дали эту комнату в этой квартире. Вы Левушку не помните, Надюша, он здесь недолго прожил.
Вбегает АЛЕКСЕЙ и начинает беспокойно метаться по кухне и коридорам, бормоча себе под нос.
АЛЕКСЕЙ: Вернулся гад, вернулся. Видел я его, узнал. Он это. Теперь бы только не опоздать. Так… Ну, а делать-то что?...
АЛЕКСЕЙ убегает, как и прибежал. Следя за ним, женщины не заметили, как осторожно выскочил за дверь ИВАН.
НАДЕЖДА: Что это с ним? (Замечает отсутствие ИВАНА.) А мой-то где? Сволочь! Убег все-таки гнида! (Швыряет полотенце на пол.)
МАРГАРИТА ВУЛЬФОВНА: Похоже, случилось что-то? Вы не заметили, Наденька? Алексей сам на себя не похож. Надо будет Симочке сказать, чтобы присмотрела за ним. Не нравится мне все это.
Входит СЕРАФИМА.
СЕРАФИМА (целуя мать): Здравствуй, мамочка!
МАРГАРИТА ВУЛЬФОВНА: Добрый вечер, дорогая! Ты Алексея не встретила по пути? Знаешь, я волнуюсь за него. Влетел, не вбежал, а именно влетел, вихрем. Побегал, что-то побормотал и унесся. Что это может быть, как ты думаешь?
СЕРАФИМА: Не знаю. На него не похоже. Ой, а может чего на дороге случилось? Всякое бывает, шофер как-никак. Я добегу до Георгия, он должен знать, мимо него же ничего не пройдет незамеченным.
МАРГАРИТА ВУЛЬФОВНА: Да, правильно. Добеги, милая. Неладно что-то с Алексеем. Тревожно мне как-то.
СЕРАФИМА убегает.
НАДЕЖДА: Вот же гадина какая! (Поднимает полотенце.)
МАРГАРИТА ВУЛЬФОВНА (вздрагивает): Бог мой! Наденька, вы все о том же.
НАДЕЖДА: А о чем еще? (Начинает плакать.) Господи, за что мне все это? Как гонимая всю жизнь. Ни пристанища, ни надежды. Мать из дома выгнала – свою личную жизнь ей устраивать надо было. От неприкаянности да безысходности в 18 лет замуж вышла, не только молодость, всю жизнь свою загубила одним махом. Думала хоть ребеночка себе на утешение рожу, и тут меня доля обделила – по клиникам да больницам почти десять лет скитаться отправила, пока я Верочкой на счастье не забеременела. Так, чтобы ее выносить, пришлось весь срок на сохранении с задранными ногами пролежать. Работу потеряла, сократили – кто станет почти год больничные за ни за что платить. Одна осталась дорога – на рынок. Ни образования, ни влиятельной родни – ничего… Теперь эта беда на мою голову свалилась – пьет беспробудно, и ни до чего ему дела нет. Ни голодный раздетый ребенок его не останавливает, ни слезы ее… Как же я его ненавижу. За что мне все это? За какие грехи?
МАРГАРИТА ВУЛЬФОВНА: Почему вы с ним живете? Вас никто не обязывает, вы молодая красивая женщина, почему бы вам не найти достойного человека?
НАДЕЖДА (зло): Да кому я нужна со своими проблемами и маленьким ребенком? Где такого идиота найти?
НАДЕЖДА отворачивается к плите, МАРГАРИТА ВУЛЬФОВНА пытается прокрутить колеса коляски, чтобы сдвинуться с места. НАДЕЖДА, не обращая внимания на бессилие МАРГАРИТЫ ВУЛЬФОВНЫ, собирает карандаши и альбом ВЕРОЧКИ и уходит вместе с нею в свою комнату.
Картина третья
ГЕОРГИЙ кормит ИВАНА картошкой.
ГЕОРГИЙ: Ты ешь, ешь.
ИВАН покорно ест.
ГЕОРГИЙ: Надумаешь удрать – найду и к трубе привяжу. Суток на трое. Так что пока мозги соображают, прикинь – стоит ли. (Недолгое молчание.) Клиника у него хорошая, не одного дурака вроде тебя от водки там отвернули. Скольких я туда отправлял, еще ни один обратно не прибежал. А то, что решетки на окнах, так то ради вашего же блага. Меньше соблазнов удрать, больше мыслей о лечении.
ИВАН: Так-таки не прибежал?
ГЕОРГИЙ: Ну, почему? Бегали. Было. Только от меня надолго не убежишь. Ты это уясни. Больше трех часов на воле еще никто не задерживался. Подпортить дело успевали, надравшись, как свиньи, только сами же себе этим и вредили. А ты ешь, да про трубу помни. Ешь справно, скоро должны приехать. В клинике пока суть да дело, успеешь проголодаться. Сдать бы тебя побыстрей, да успеть Лешкиного обидчика найти, пока тот его не прикончил. Что ж дураков-то вокруг так много развелось? Не живется людям по радости.
ИВАН: Буд-то ты его сам искать будешь. У тебя ж, как у Шерлока Холмса – все на подхвате.
ГЕОРГИЙ: Суть не в том кто ищет, а в том, кто первый найдет.
Входит СЕРАФИМА.
СЕРАФИМА: Жора, ты маму покормил? С твоих рук она лучше ест. (Улыбается.)
ГЕОРГИЙ: Поела, не волнуйся. Что там с ремонтом?
СЕРАФИМА: Замечательно! Радостно, красочно, честное слово, аж сердце заходится от красоты такой. В каждой палате по две картины, а на дверях – оригинальная роспись. У нас дети стали быстрее выздоравливать и не все спешат выписываться. Ходят за ребятами из художественной школы, смотрят, открыв рты, наперебой советуют сказки, с которых можно картины писать. Ну, не больница, а художественная мастерская. Заведующий весь сияет, про корвалол забыл, ходит напевает, решил оборудовать одну палату под некий красный уголок. Поставить там домашний кинотеатр, караоке, компьютер с интернетом… Так радостно у нас еще никогда не было. А казалось бы, с чего все началось? – с дырки в облаках. (Смеется.) Такие вот бывают повороты. А все благодаря твоему светлому сердцу, Жора. Дай Бог тебе долгой жизни.
ИВАН доел, сидит злой. Раздается звук автомобильного сигнала.
ГЕОРГИЙ: И тебе, Сима. (ИВАНУ.) Приехали. Пора. Сима, присядем на дорожку.
СЕРАФИМА присаживается. Сидят молча пару мгновений, поднимаются. ГЕОРГИЙ с ИВАНОМ выходят. СЕРАФИМА одна.
СЕРАФИМА: Вот вылечат Ивана, Надя расцветет от счастья, хороший ведь мужик – наш Иван. С чего вдруг пить стал, что его так подкосило? (Выходит.)
Картина четвертая
У стола играет ВЕРОЧКА. НАДЕЖДА замешивает тесто, СЕРАФИМА перебирает смородину.
СЕРАФИМА: А Жора просил ничего не затевать на его день рождения. Ну смешной, право. Как не затевать? Как обойти такой день? На себя лишнюю копейку он тратить не позволяет, зато нам накупит всяких вкусностей. Интересно, чем он нас сегодня будет радовать? Всегда что-то оригинальное выдумывает. Скажешь порой слово невзначай, а он все услышит, приметит, сделает себе пометочку, и обязательно потом все исполнит. Помнишь, как Верочка обмолвилась, что видела по телевизору целую корзину клубники, сказала с такими глазами, словно не верила, что такое бывает – так много клубники у одного человека. А на следующий день Жора ей принес такую же… А помнишь, как ты Ивану в сердцах сказала, что в ваш телевизор и тебе смотреть страшно, а его еще ребенок смотрит, только ничего в нем не видит. И вечером у вас были и новый телевизор, и видеомагнитофон с пультом управления, и куча кассет с мультиками для Верочки. (Улыбается.) Ты знаешь, я порой боюсь сказать невзначай что-то такое, что он может запомнить, принять к сведению и обязательно осуществить. Я ведь могу и глупость какую сказать, а он к ней отнесется серьезно. Он ко всему относится серьезно.
НАДЕЖДА: Угу, серьезно. Порой чересчур. Оттого и жена его стала налево бегать от тоски. Чтобы эту серьезность постоянно терпеть нервы надо иметь непробиваемые. Или любовь безоглядную. Ни того, ни другого у нее не было, зато теперь вот живет в его квартире припеваючи, а он все в благородство играет, ей все оставил, а сам в коммуналке мыкается, да милостыню собирает. То в дом престарелых постельное белье закупит, то в дедом одежду да компьютеры, то приют откроет для бездомных, то еще кого спасать кинется. А сам в обносках ходит. Сплошные крайности кругом. Кое-какой серединой один Лешка живет: в меру пьет, в меру работает. Хоть у него все в меру.
СЕРАФИМА: Беда с ним, что делать – ума не приложу. Жора успел раньше найти того начальника, что Алексея в тюрьму засадил, так Алексей теперь Жору кроет на чем свет стоит. Жора его глупого от греха спас, а тот себе крайнего для злобы нашел и не унимается. Как бы опять не сцепились, как вчера. И третьего дня. Просто не знаю, что делать.
Входит пьяный ИВАН. СЕРАФИМА и НАДЕЖДА в шоке от его появления.
НАДЕЖДА: Матерь божья… Сбежал.
ИВАН: Не бегают, не бегают, а я вот убёг. Что он мне теперь сделает? Правдолюб и чистоплюй.
СЕРАФИМА: Ваня, Ваня, что ж ты наделал? Надь, беги к Жоре на угол, скажи пусть срочно что-то делает, нельзя ему долго без системы, пойдет насмарку все лечение, по новой придется начинать, а так быстро очистят и, глядишь, последствия легче перенесет. Это же не шутки. Там лечение не простое, новая методика, если слишком много выпил, может в кому впасть. Беги быстрее.
НАДЕЖДА снимает фартук и убегает. СЕРАФИМА убирает тесто и смородину.
ИВАН: Вот такой вот твой папка, доча. Никого он не боится. Ни Бога, ни черта. Ни мамку твою с ее хахалем.
СЕРАФИМА: Опомнись, Ваня, что ты при ребенке говоришь! Не слушай его, Верочка, иди к себе в комнату.
ИВАН: Ты мне рот не затыкай! Иди сюда, доча. Папку слушайся, папка плохого не посоветует. Сука твоя мамка, и ты это знай. Всю жизнь она мне сгубила. (Плачет.) Одному в рот заглядывает, к другому в койку забралась. Хорошо устроилась! (Истерически смеется.) С одни живет, второго любит, а с третьим спит.
СЕРАФИМА в ужасе затыкает ВЕРОЧКЕ уши.
СЕРАФИМА: Не слушай, солнышко, папка шутит.
В это время под окном раздается визг женщин, голоса ГЕОРГИЯ И АЛЕКСЕЯ. Создается впечатление, что они дерутся.
ИВАН (выглядывая в окно): О, а вот и они, голубчики, Надьку, небось, делят. А та прям аж растерялась от радости. Не знает в какую сторону ей визжать.
ИВАН перегибается через подоконник, чтобы лучше все рассмотреть, ВЕРОЧКА вскакивает на подоконник вслед за ИВАНОМ. СЕРАФИМА, в ужасе от увиденного вскрикивает, но быстро подбегает к столу, лезет на него и уже протягивает руки к ВЕРОЧКЕ, как ИВАН неосторожно поворачивается, задевает ВЕРОЧКУ, та покачнулась, пытается схватиться за оконную раму, ее руки соскальзывают, СЕРАФИМА успевает вскочить на ноги, хватает ВЕРОЧКУ в охапку и они обе выпадают из окна.
Картина пятая
Стол, стоявший у окна, передвинут в центр кухни. За столом в черных одеждах сидят ГЕОРГИЙ, НАДЕЖДА и АЛЕКСЕЙ. На столе кой-какая закуска, стаканы, водка.
ГЕОРГИЙ (встает): Помянем нашу Серафиму добрым словом. Пусть земля ей будет пухом и вечным царствие небесное.
Все встают, пьют. Молча садятся.
ГЕОРГИЙ (Достает из кармана деньги, дает НАДЕЖДЕ): Что Верочка захочет, то ей и покупай. Надо чтобы она побыстрее забыла весь этот кошмар.
НАДЕЖДА начинает плакать.
ГЕОРГИЙ: Ну-ну, не плачь. Живая дочь твоя, а это главное. Рука срастется – там быстрее пойдет на поправку.
АЛЕКСЕЙ: Так если бы не Симка, Серафима наша, так…
НАДЕЖДА плачет громче.
НАДЕЖДА: Доченька моя спасенная лежит в клинике, где наша Симочка… (Рыдает.)
ГЕОРГИЙ: А может и правда лучше поплакать, легче станет. Поплачь за всех нас. Поплачь за чистое сердце Серафимы, за ее светлую душу, за то, что приближаясь к земле, думала не о себе, а дочь твою крепче к груди прижимала и постаралась в последний момент оттолкнуть ее от себя, чтобы смягчить ее падение. Поплачь.
Долгая пауза. НАДЕЖДА успокаивается, вытирает слезы.
НАДЕЖДА: Жора, просьба у меня к тебе. Ты можешь устроить Ивана в другую квартиру, когда он выйдет. Или меня куда с Верочкой и Маргаритой Вульфовной. Не оставлю я ее здесь одну. Хотя бы на время. А там найду выход куда податься. Не смогу я его видеть.
АЛЕКСЕЙ: Ты, Георгий, уж постарайся. Только имей в виду, я Надьку не оставлю, с нею перееду. И мать Серафимы мы тоже заберем. Ты не думай, мы ее не обидим. Зарабатываю я хорошо, машину вот хочу купить, таксовать еще буду. Прорвемся. С Надей мы уже все обсудили, это она так… от неожиданности только про себя сказала. Вместе мы. Что скажешь?
ГЕОРГИЙ достает из кармана ключи, отдает АЛЕКСЕЮ.
ГЕОРГИЙ: На вот. Это от моей квартиры, в ней жена жила. Она полгода назад в Америку уехала, замуж вышла. Квартира с тех пор пустует. Чего ей пустовать? Квартира большая, ремонт в ней сделаем быстро, завтра и начнем. Я как чуял, все тянул, не решал что с нею делать. Только квартиру я на Верочку перепишу, уж вы не обессудьте.
АЛЕКСЕЙ и НАДЕЖДА в шоке переглядываются, АЛЕКСЕЙ не решается взять ключи.
ГЕОРГИЙ: Бери Алексей, и строй счастливую семью. Только помни, что я тебе говорю: счастливую!
АЛЕКСЕЙ берет ключи, НАДЕЖДА снова начинает плакать.
АЛЕКСЕЙ: Надь, будет реветь. (ГЕОРГИЮ.) А ты сам-то как?
ГЕОРГИЙ: Иван вернется, за ним надо будет приглядеть. Да и в комнату Серафимы… Маргариты Вульфовны надо будет кого-то подселить. Тоже пригляд нужен. Найду чем себя занять. Володьке своему вон мастерскую присмотрел, тоже одеть-обуть надо будет. Пусть только работает. Он еще больший талант, чем я мог представить. Хватит мне заботы. Вас буду время от времени навещать. Не пропаду.
АЛЕКСЕЙ: Ты, если что, звони. Надо будет что-то сделать, только намекни – сделаем. И это… ты хоть на выходные, как отстоишь на своем углу, к нам приезжай. И Верочка будет рада, и Маргарита Вульфовна. Надежда че-нить вкусненькое приготовит. Хоть по выходным будем всей семьей собираться.
ГЕОРГИЙ молча кивает головой.
Занавес