Северная ведьма. Гл. 27. Ночь в стоге сена

Николай Щербаков
 Использовано фото из интернета. 


-   Гена, не трогай его, пусть поспит.
-   Еще чего! Что, он спать в родной дом приехал? Братан! Уже день на дворе. Подъем!
   Виктор приоткрыл один глаз. Рядом на табуретке сидел Генка и во весь рот улыбался. Мать стояла в дверях кухоньки и с жалостью смотрела на Виктора.
-   Мы все утро не заглядывали к тебе, давали поспать. А Гена, вот, считает, что тебе вставать пора.
-   Ген, мне второй глаз неохота открывать, а ты – вставай. Садюга! Который час, мам?
-   Ушла мама, сыночек-сосуночек. Вы и в море вот так? Спите до потери сознательности? Опухнешь!
-   Да я только лег. Дай поспать.
-   Ни хрена себе! Уже бабу себе нашел? Ну и скорости у тебя, Витюля! Что же ты с ней всю ночь делал? Расскажешь? Это та?
-    Генка, отстань. Что у тебя все сразу…, у меня даже слов нет. Ну, нельзя же везде с грязными руками.
-   О, о. Какие мы! Слушай, я не пойму, ты где работаешь теперь? В море, или ты в столичный балет записался? Чё ты из себя строишь? Это вот все у тебя с тех пор началось, как ты в музыкальную школу поступил. Я как вспомню тебя со скрипочкой, уделываюсь от смеха. Потом, когда ты в мореходку уехал – всё, думаю, исправился пацан. Ан нет – бактерия сильная оказалась. Да? Витек?
   Виктор сел на топчане, протер глаза и уставился на друга. На Генке топорщилось на коленях старенькое трико, поверх майки на плечах висел пиджак с широкими острыми лацканами, глаза отекшие, но веселые.
-   Бухал вчера?
-   Ага, - Генка радостно хлопнул себя по коленям.
-   И что ты предлагаешь? Похмеляться с тобой?
-   Во! Вот это мущинский разговор.
   Генка извлек из внутреннего кармана пиджака початую бутылку портвейна и водрузил её на стол. Аккуратно смел ладонью со стола несуществующие крошки и широким жестом пригласил к угощению Виктора. Сам завертел головой по полкам в поиске, видимо, стаканов.
-   Стоп, братан, стоп! Ты серьезно? Думаешь, что я с тобой сейчас с утра начну портвейн глушить? Вот так, у матери с отцом на глазах? Ты охренел, Гена.
   Видя, что Генка застыл от удивления, сидя засунул руки в карманы пиджака и заметно закипает, Виктор положил руку ему на колено и вкрадчиво заговорил.
-   Слушай, у меня встречное предложение. Я сейчас встану, умоюсь, позавтракаю с родителями, то да сё, потом возьму мотоцикл, и мы с тобой поедем куда-нибудь на природу, посидим,  поговорим.
   При этом Виктор выразительно провел ладонью по горлу.
-   Давай, не гони лошадей. А то ты уже, как конченый алкаш, с утра, портвейн. Ну? – тряхнул его за колено.
-   На мотоцикле? А батя? Даст тебе мотоцикл?
-   Если ты бутылкой трясти у всех под носом не будешь, то даст. Давай, забирай со стола свой портвешок, не пугай мне мать.
-   Ну, если так…, если на мотоцикле. А ты ездить то на нем можешь?
-   Уже ездил, успокойся. Давай, Ганс, рули домой. Ты своё черное дело уже сделал, поднял меня, не дал поспать. Я тебе свисну.
   Виктор вспомнил, в последний год их дружбы перед мореходкой, Генка сам захотел, чтобы его звали Гансом. На Ганса Генка отреагировал  спокойно, бутылку со стола взял нехотя, засунул её на место во внутренний карман, хлопнул Виктора по плечу и вразвалку направился к калитке.
   Примерно через час Виктор выкатил за ворота мотоцикл и пошел к Генкиному дому. Сказывалось то, что не выспался. Пока умылся, не торопясь оделся, мама приготовила ему завтрак. Накормила она его огромной яичницей с салом, поставила перед ним кружку с чаем и сделала подкупающее предложение:
-   Витя, ты чаек попьёшь, и пойди в комнату, поспи еще. Там тихо и прохладно. А Генка придет - я его направлю. Он со мной спорить не будет. Я найду, что ему сказать.
   Ай, как захотелось в прохладную комнату на диван, как глаза сами закрываются после сытного завтрака. Потянулся, с сожалением посмотрел на мать и решительно встал.
-   Высплюсь еще. Пообещал я, мам.
   Отца дома не было, а мать ничего не сказала, когда он мотоцикл выкатывал. Только спросила: -   Далеко?
-   Нет. На пруд съездим.
   Мать прошла с ним до ворот и, закрывая калитку, сказала:
-   Витя, а правда Наташа красивая? И умница.
-   Мам, я вас прошу, вы из этого не делайте ничего серьезного, обязательного. Хорошо? А то к концу отпуска вы решите, что я должен на Наташе жениться. А мы уже дети взрослые, мы как-нибудь сами разберемся.
-   Конечно, разберетесь, - мать повернулась и пошла во двор, но обернулась, - ох, Витя, чувствует мое сердце, оставил ты кого-то в Мурманске. Скажешь - нет?
   Виктор с досадой махнул головой и промолчал.  Но после слов матери осталось неприятное ощущение недосказанности. Будто Виктор что-то скрывает, умышленно недоговаривает чего-то, что бы расстроило его родителей. Почему он ничего не говорит им о Варе? Мысль о ребенке он вообще отгонял от себя. Будто это могло как-то повлиять на ход вещей? Ладно! Еще есть  время, разберемся.
   Генка сидел на порожках своего дома, рядом стояла пустая бутылка. По-видимому, та, с которой он и приходил.
-   Что, не выдержал?
   Генка, откинувшись на верхнюю ступеньку и, опершись на неё локтями, одной щекой улыбался Виктору.
-   Ну вот, явилось ясное солнышко. Не прошло и пары часов, как наш друг откушали, умыли свой ясный лик и явились пред наши очи. Чернь, разумеется, продолжала в это время пьянствовать и всяческие непотребные действия совершать. Свойственные черни.
   Смахнул рукой со ступенек пылинки и широким жестом предложил:
-   Присаживайтесь.
   Виктор засунул руки глубоко в карманы брюк и не только не присел, а отошел на шаг от крыльца.
-   Ничего не понимаю. Если есть, что сказать - скажи. Что ты выделываешься передо мной? Мне это уже надоедать начинает.
-   Слушай, а это правда, что ты в шикарной морской форме приехал? Люди говорят. Толи кто-то видел, толи слышал.
-   И что?
   Лицо у Генки стало серьёзным, трезвым и даже скучным. Он отвернулся от Виктора, помолчал, и заговорил, глядя в сторону.
-   Вот и я думаю, что это я старому другу встречу с родными местами порчу? Завидки, наверно, берут? А чё ты смотришь. Забыл? Я всегда, всё, что думаю – прямо в глаза. Да. И в том числе себе. Вот чувствую…, вот здесь, - постучал себя в грудь, - жаба душит. А, - махнул рукой, - не поймешь.
-  Слушай, мы с тобой собирались поехать куда-нибудь. Кончай пьяную лирику разводить. Поедешь?
-   Нет, что-то расхотелось. Если хочешь, давай, вон у меня в саду, под деревом. Там столик, скамеечка. Сядем, поговорим. У меня дома никого нет, мешать нам никто не будет.
   Виктора уговаривать не надо было. Он и сам ехать никуда не хотел. Вернулся к себе, закатил мотоцикл, спустился в погреб, налил графин вина и пошел к Генке. Мать поворчала, но наложила в миску жареной рыбы и картошки.
   Генка уже сидел, потирал руки в тени большой вишни. На столике стояли два стакана и бутылка портвейна. Не сговариваясь, налили по стакану домашнего вина и стоя чокнулись: «за встречу!».
-   А приличное винцо у твоего папаши, - одобрил Генка, - ты не против, если я поем твою рыбку. Я с утра, натощак пью, щас развезёт, и не поговорим.
-   Давай, рубай, если надо, еще принесу. Мы с отцом вчера прилично порыбачили.
   Генка жевал, Виктор молчал и оглядывал знакомый двор, в котором они в детстве играли, лазали по деревьям, прятались в кустах смородины. Казалось, что ничего во дворе не изменилось, жизнь здесь замерла, время остановилось, или вовсе пролетало где-то мимо, рядом, не задевая территорию детства. На стенке сарая висит фанерка, из которой они с Генкой когда-то смастерили щиток пулемета. А в груде старья между забором и садней стенкой сарая торчат обода с колес телеги. Эти обода катали по улицам специальными крючьями, гнутыми из толстой проволоки. Вон, на той ветке вишни, отполированной их задницами, они с Генкой часами просиживали, устроившись рядом, болтали ногами и фантазировали, строили планы будущей взрослой жизни. В этих планах они не были большими начальниками, не были известными артистами. Они в будущем не видели себя знаменитостями. Нет, они хотели интересно жить. Так интересно, чтобы самим себе завидовать. Они хотели побывать в самых пока недоступных местах, пролететь, разумеется, держа в руках штурвал самолета, над бесконечными прериями и джунглями, жаркими пустынями и заснеженной тундрой. Пройти под парусами через пролив Дрейка и обогнуть с юга Африку, пройдя «сороковые ревущие». Уже давно был прочитан Беляев, Фенимор Купер и Джек Лондон.  У обоих на стене висел портрет Эрнеста Хемингуэя.
-   А что ты на вопрос не отвечаешь? – Генка обсасывал крупные рыбные косточки и исподлобья глядел на Виктора.
-   Какой?
-   Я же тебя спрашивал, что там за форма у тебя, что все соседки только и треплются, что о твоих лампасах.
-   Обычная морская форма. И никаких лампасов на ней нет. Галуны есть. Знаешь, что такое галуны? Это такие нашивки на рукавах. Широкие. И с ромбом. Неужели никогда не видел?
-   Да видел, конечно, - с неохотой буркнул Генка, - ну и чё? Чё ты их носишь? Кто ты теперь у нас?
-   Я теперь у вас третий помощник капитана большого морозильного рыболовного траулера «Муром», - Виктор встал и дурашливо отдал честь, - проще – БМРТ «Муром». Сечешь? А то, что у меня широкие галуны на форме, говорит о том, что я комсостав промыслового флота.
   Генка взял бутылку и стал сдирать с неё пробку.
-   Ну, бля…, за это надо выпить.
-   Слышь, Ген, давай моё пить, оно слабее. Хоть поговорим. Столько не виделись.
   Налили, и Генка остановил рукой поднятые стаканы.
-   Дай я скажу.
   Помолчал, глядя в дальний угол двора.
-   Ты на меня не сердись, друг. Я ведь не шучу. Завидую я тебе. Что же я не понимаю, что ты пошел по правильному пути, туда, куда и мне бы хотелось. Я ведь представляю, что ты сейчас начнешь рассказывать. И с каждым твоим словом мне вот так, - он схватил себя за горло, - гланды сжимать будет. Что? Не так скажешь?
   Он маленькими глотками выпил вино.
-   Классная вещь! Передай дяде Паше привет от  меня. И ты, это, не спеши свои заморские байки рассказывать. Потом, как-нибудь, расскажешь. Не трави душу.
-   Хорошо. Давай, ты рассказывай, как живешь.
   Генка без особого энтузиазма начал рассказывать о жизни. Подливал себе дяди Пашиного вина, разбирал на мелкие косточки рыбу. Рассказ получался сухой, Генка не старался вдаваться в детали. После второго курса техникума его пытались забрать в армию, но нашли проблемы с лёгкими и комиссовали.
-   И что? Больше трогать не будут? – полюбопытствовал Виктор.
-   Не-а. Военный билет «неслужилого» дали. Все. Потерян я для родины, как защитник.
    Рассказывал дальше недолго. Техникум закончил хорошо. Сам выбрал рефрижераторное депо. Оно года два как открылось на станции. Теперь гоняет с бригадой составы рефрижераторных вагонов по стране. Теперь у меня, сказал, как в песне «…мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский союз». Романтики – через край!
-   За границу не попадаете?
-   Не-а. В Новороссийске с судов забираем продукцию и… по стране великой, необъятной. Кстати, недавно одна бригада из Мурманска рыбу привозила сюда на юг. Говорят, теперь постоянно туда рейсы будут. Может, встретимся? С бабами местными познакомишь? Да ладно, чего скривился, я тебя сам с кем хочешь и где хочешь, познакомлю, - хлопнул Виктора по плечу и захохотал.
   Чувствовалось, что он уже прилично выпил. А Виктору пить не хотелось. Он обещал Наталье вечером прогулку на мотоцикле. Сидел, разговаривал с Генкой, а видел Наталью. Генка, видимо, заметил состояние друга.
-   Э-э, ты о чем думаешь? Кстати, ты где ночью шлялся? Теть Надя говорит, ты под утро пришел. У этой, чтоли был? У Наташки?
-   Генка, вот сейчас отмочишь что-нибудь – в глаз дам. Что у тебя все …, - с досадой махнул рукой, - а если у неё, то что?
-   Да ладно, Вить, еще не хватало, из-за бабы поскубаемся. Ну, был, так был. На здоровье.
   Помолчали. Генка демонстративно налил в оба стакана до краев. Поднял свой.
-  Жизнь продолжается, - он чокнулся со стаканом Виктора, - да она еще и не начиналась. Скажешь не так?
-   Ну, не знаю. У кого как. У меня она ключом бьет.
-   Коне-ечно.  Куда уж нам здесь в провинции. Моря, страны, континенты. Ты пить будешь?
-   Нет, - Виктор сказал решительно и отодвинул стакан, - мы еще с отцом собирались за червями съездить.
   Это он, конечно, на ходу придумал. Планы такие были, но конкретно, когда они поедут, разговора не было. А Генка выпил и закурил. Стакан вина взбодрил его, но уже через пару минут он начал клевать носом, недокуренная сигарета дымилась в тарелке. Неверным языком пытался что-то хвастливо рассказывать о том, что он в районе хозяин, что на танцах в городе ему никто не посмеет поперек слово сказать. Наконец откинулся спиной на ствол дерева и прикрыл глаза.
-   Ты это, давай, рассказывай, а я подремлю.
-   Что рассказывать?
-   Ну…, как вы там бороздите…
   Виктор еще минуту посидел, встал и ушел к себе домой. «Что, не дружится?» усмехнулась мать и опять посоветовала пойти лечь в доме, доспать. Там, мол, прохладнее. В комнате действительно было прохладно, ветер шевелил занавеску, под потолком гудела одинокая муха. Лег на диван и мгновенно уснул.
   Тротуар улицы, по которой идет Виктор, устлан грубым скользким брусом, стены домов нависают с одной стороны ржавыми бортами с черными иллюминаторами. Это не дома, это суда стоящие у причала, и швартовые концы приходится переступать через каждый метр. Что же их так много? И задраны они так высоко. Виктор поднимает голову и смотрит на уходящий в клюз на большой высоте швартовый канат. Плавбаза новая? Почему он её раньше не видел? Там, наверху, перегнувшись через планширь, склонился к нему седой великан в норвежском ярком свитере, с трубкой в зубах. Сам Эрнест Хемингуэй, что ли? Нет, это Берко, дедушка Вари. Что он говорит? Никто ничего не говорит, но и так ясно. Судно уходит в море. Без него. Виктор смотрит по причалу вдоль высокого борта, но трапа не видно. Убрали уже. Значит все, он остается один, здесь на причале никого нет, и причал незнакомый, и тоскливо вокруг, сумрачно. Поднимает голову.  За спиной Берко стоит Варя. В руках у неё завернутый в белое с кружевами ребенок. И Варя смотрит только на ребенка, а на Виктора и глаз не поднимает. Виктор засунул руки в карманы, он не хочет махать им рукой, не хочет прощаться. Почему они сами в море уходят? А борт судна уже отваливает от причала, и канат прямо под его ногами проскользнул и упал в воду. Тягостное ощущение своей ненужности сдавливает Виктору горло. Как будто весь порт, все суда, стоящие у причалов, все люди вокруг живут одной жизнью, а он, Виктор, здесь чужой.
   Что-то щекочет нос, лоб. А-а, это та самая муха, что гудела над головой, когда он вошел в комнату. Муха, выбрала плацдармом для посадки его лоб. Она взлетает и вновь садится и щекочет, шевелит лапками и вновь взлетает. А он уже проснулся и ждет, что она снова сядет и надо её решительно прогнать. Иначе это невыносимо. Горло, сдавленное грустью неожиданного расставания с Берко, Варей и свертком в кружевах, и эта дурацкая муха. Виктор машет рукой и окончательно просыпается. Выглянул в окно, солнце уже спряталось за крышу соседнего дома. Неужели вечер? Вот это я поспал!
  Во дворе отец возится с мотоциклом, что-то протирает в двигателе. Мотоцикл сверкает краской, его только что вымыли и протерли. Отец распрямился и, молча, улыбнулся.
-   Ну, что, джигит? Конь готов.
-   Спасибо, - Виктор смутился, - разрешаете?
-   Дело молодое.
   Отец унес ведро и тряпки в сарай. Вернулся и, проходя мимо Виктора, сказал:
-   Ты аккуратнее, у нас за езду без прав снимают номер.
-   Не волнуйтесь, я осторожно буду ездить.
    Выглянула мать.
-   А ужинать?
-   Потом, мама. Оставьте мне что-нибудь в летней кухне. И постелите там.
   Отец открыл ворота, и Виктор, легко газанув, выкатился на улицу. Теплый ветерок трепал волосы, щекотал лицо, стирая последние отпечатки сна. 
   Издали увидел – Наташа в калитке стоит и смотрит в его сторону. Интересно, как давно она здесь стоит? Неужели меня ждет? Коляску подкатил прямо к её ногам.
-   Милости просим.
-   Нет, я сзади сяду.
   И когда отъехали от её двора, почувствовал, как Наташины руки обняли его сзади, а голова легла ему на плечо. Невольно поехал медленно, даже назад чуть отклонился, стараясь ближе прижаться к девушке. Наталья отозвалась на этот порыв, и он почувствовал на шее её губы, а ухо защекотали её волосы. Так и выехали на окраину, Виктор прибавил скорости и скоро они мчались по проселочной дороге, а вокруг расстилались бескрайние кубанские поля. Впереди, прямо по курсу, наполовину уйдя за горизонт, полыхал диск заходящего солнца.
-   Куда едем, Вить?
-   Не знаю.
-   Хорошенькое дело! Умыкнул девушку наночьглядя и - «не знаю».
   Виктор остановил мотоцикл, встал с седла и обнял за талию продолжавшую сидеть на заднем сидении Наталью. Девушка игриво уперлась руками ему в грудь.
-   А ну, капитан. Пользуешься тем, что вокруг ни души. Солнце вон, уже садится, сейчас стемнеет, и что? В открытом поле, с беззащитной девушкой. Витя! Ты раньше скромнее был.
-   А ты зачем согласилась с молодым человеком неизвестно куда ехать? Ты о чем думала?
-   Я надеялась на его приличное поведение, - склонила голову на плечо и невинно поморгала.
-   А мне здесь очень нравится. Вокруг ни души, - поднял голову, - сейчас стемнеет, нас накроет звездный купол, ночные птички нам будут посвистывать, сверчки петь так, что в ушах звенеть будет, и…,  мы одни на целом свете.
-   Да ты поэт?
-   Ага. А мы с тобой найдем одинокий стог в поле и всю ночь в стогу проведем. Хочешь?
   Наталья, все еще склонив голову на плечо, долго посмотрела на Виктора, помолчала и, оглянувшись по сторонам, вдруг сказала:
-   Ну, поехали стог искать?
   Виктор растерянно улыбнулся.
-   Ты серьёзно?
-   А ты?
   Наталья была в сарафане с тонкими бретельками, и Виктор, склонившись к её плечу, отодвинул губами бретельку и поцеловал белую незагорелую полоску кожи. Наташа запустила пальцы в его шевелюру, а второй рукой погладила его спину.
-   Смелее, капитан. А то стемнеет, и ты стог не найдешь.
   Виктор все еще не мог до конца понять, шутит Наташа или нет. Он отклонился и посмотрел ей в глаза. Глаза серьёзные серьёзные. И немного растерянные. Ну а ты чего  растерялся? Ты же этого хотел. Ты же ехал к ней и только и думал о такой вот ситуации. Мечтал. Кивнул, сел в седло, развернулся и поехал назад.
-   Испугался, капитан? – зашептали Натальины губы ему в ухо.
   Помотал головой. Молча проехали несколько минут. Свернул на не сразу заметную дорогу, и между стеной густой посадки и полем начинающих набирать высоту подсолнухов помчались они в сумерки наступающей ночи. За зарослями посадки солнце уже провалилось за горизонт, и сквозь просветы среди деревьев мелькали пламенные лоскуты  заката.
-   Вить, ты что задумал? Куда мы теперь едем?
-   А я понял так, что мы договорились. Или нет? – не оборачиваясь, крикнул Виктор.
   Наташа промолчала. Через сотню метров за бугорком подсолнечного поля как из-под земли выросла копна сена. Верхушка её светлела на темном небе. Виктор поехал тише, еще немного проехали, и в сторону копны из-за подсолнухов вильнула накатанная колесами телег дорога. Копна с этой стороны была наполовину выбрана, из её средины видно было свежее сено. Вокруг вся земля была вытоптана, накатана колесами телег. Виктор объехал вокруг копны и остановился так, чтобы со стороны дороги мотоцикл не было видно. Выключил двигатель и остался сидеть боком на седле. Наташа молчала, прижала ладони к щекам и задумчиво смотрела на Виктора. Тот поднял с земли соломинку и, покусывая её, исподлобья поглядел на  девушку.
-   А я до последнего момента думала, что мы шутим, - прошептала Наташа.
   Еще помолчали. Виктор отбросил соломинку и осторожно положил свои ладони на ладони Наташи. Та вопросительно посмотрела на него.
-   Наталь, ничего страшного не происходит. Мы взрослые люди, я очень дорожу твоим отношением ко мне. Поэтому…, не делай такое растерянное лицо…, пожалуйста. Одно твое слово, и мы едем домой.
   Наташа молчала. Потом убрала руки Виктора, спрыгнула с сиденья и, подойдя к копне, упала спиной в сено. Разбросала в стороны руки и громко вздохнула.
-   Как хорошо!
   Виктор присел рядом.
-   Ты чего молчишь, - тронула его за колено, - Витя, поцелуй меня, - закрыла глаза.
   Виктор лег и обнял её. Осторожно поцеловал в губы. Здесь, за копной было уже основательно темно, Виктор приподнялся и вгляделся в лицо Наташи.
-   У тебя в глазах звезды.
-   Да? И из какого они созвездия? Ты же у нас великий астроном. Что ты улыбаешься? Слушай, а как ты эту копну нашел?
-  Я её с дороги заметил, когда мы еще сюда ехали. А иначе, как бы я тебе предложил в копне ночевать?
-   У-у, какой ты внимательный, специалист по ночевкам в копнах сена, - провела пальцем по его губам, - Витя, ты целуй меня, целуй, не бойся, - потянулась к нему лицом, - я вот ничего не боюсь. Я с тобой вообще ничего не боюсь. Это ничего, что я так говорю?  Я сегодня знаешь, чего боялась? Что ты не приедешь. Господи, Витька, что с нами происходит?
   Виктор наклонился и теперь уже долго целовал её. Наташа прижалась к нему и отвечала на каждый порыв, сама целовала его, если он переводил дыхание. А Виктор уже целовал её шею, сдвинул бретельки и опускался ниже, рука его уже блуждала по бёдрам Наташи.
-   Витя, подожди, мне здесь колет, - она начала одергивать под собой подол.
   Виктор приподнялся, оглянулся на мотоцикл.
-   У меня в люльке, кажется, одеяло шерстяное есть. Мы его с отцом на рыбалку брали.
-   Ну вот, совершенно случайно, и одеяло у него с собой…,  Витька!
   Наташа, переводя дыхание, отвернула в сторону голову. В голосе укоризна.
-   Признайся, ты все это готовил. И рыбалка здесь не причем. Ну, ладно. Где там твое одеяло? Мне, правда, колется.
   Встали. Виктор принес одеяло, разровнял сено, Наташа сама расстелила. Сели рядом, Наташа обняла его за шею и легла на спину, притянув его на себя.
-   Только не спеши, ладно? Так хорошо. Ночь смотри какая, звезды уже замигали. Это специально для нас.
   Первая поцеловала его. И уже через несколько секунд зашептала, убирая руку Виктора с бедер:
-   Витя, пожалуйста…, не спеши. Это я только храбрюсь, а на самом деле мне страшно. Ты ведь у меня первый будешь.
   Виктор чуть отстранился.
-   Как первый? А ты говорила…
-   Я одно говорила, а ты другое понял. Глупый, я видно тебя ждала и никого к себе не подпустила.
   Виктор сел. Взял руку Наташи, поднёс к губам и поцеловал в ладошку.
-   Милая моя Наташка.
   Положил руку и поцеловал в губы. Потом лег рядом с ней на спину и замолчал. Молчала и Наташа, приподнялась на локте и смотрела ему в глаза.
-   Витя, я что-то не так сказала?
-   Ты не представляешь, что у меня сейчас в голове происходит. Погоди, давай помолчим. Мне решиться надо. Я обещал тебе быть честным и не делать глупостей.
-   На что решиться? – в голосе Наташи послышалась тревога.
-   Помолчим.
   Наташа легла, взяла его руку и прижалась к нему. Молчали долго. Наташа не решалась заговорить, она, видимо, поняла, что Виктор сейчас скажет что-то важное и, ей казалось, не радостное. Закрыла глаза и прижалась лицом к его плечу.
   Над ними нависла звенящая тишина. Это был час, когда дневные обитатели степи  успокоились, а ночные еще не подавали о себе знать. Спугнутая ими птаха сорвалась с верхушки копны и, протрещав крыльями, унеслась в поля. Наташа скосила вслед ей глаза, но ничего, кроме начинающей проявляться на черном бархате неба арки Млечного пути не увидела.  Это наша с Витей дорога, подумала. И мы с ним будем по ней идти далеко и  долго, и придем вместе к вон тому краю на горизонте. Обязательно вместе. Обязательно. Мне очень хочется идти с ним. Очень. И я все сделаю, чтобы так и было.
   Наконец Виктор заговорил. Он говорил тихо, почти шептал. А Наташа поняла по его голосу, что говорит он решительно, твердо, что дается ему это нелегко, и что он хорошо подумал перед этим.
-   Меня утром рано разбудил Генка. Генку Мацеевича знаешь? Вот. И мы с ним у него посидели во дворе, выпили немного. Так вот, мы с ним разговариваем, вспоминаем всякое, а у меня ты перед глазами. И мне каждую минуту хотелось все бросить и к тебе мчаться. Это что? Как ты думаешь? А потом к тебе подъезжаю, вижу тебя, ты в калитке стоишь, а сердце тарахтит, как бешеное. Я ведь не мальчик уже, я понимаю, что это значит.
   Наташа прижалась крепче щекой к его плечу. Но молчала, понимала, что он подкрадывается к чему-то важному. А Виктор опять замолчал, ладонь прижал к её губам, мол, помолчи и ты.
-   Днем прикорнул в доме…, и мне сон приснился. Рассказывать его я не буду, скажу только, что проснулся с такой тоской в душе, передать тебе не могу.
   Опять замолчал. И опять молчала Наташа.
-   И так мне захотелось к тебе, сил нет. На всем свете никого не хотелось так увидеть, как тебя. Погоди, - остановил пытавшуюся что-то сказать Наташу, - погоди, а то я замолчу, и тогда уже не решусь все сказать. Так вот. Ты сейчас лежишь рядом, ласковая, доверчивая, а у меня ком к горлу подступает. Не мужское это слово, но я такой нежности еще в жизни не испытывал. Нежности – к тебе.
-  И что, Витя? Ну что ты не договариваешь? – почувствовав, что он снова замолчал, зашептала Наташа, - не мучай меня.
-   Я никогда не думал, что есть вещи, которые просто невозможно произнести. Но я обещал быть честным. Так вот. У меня в Мурманске…, - Наташа сжалась, - в Мурманске я жил с женщиной, - замолчал.
   А Наташа как-то сразу расслабилась, чуть отдвинулась от Виктора и сдавленно сказала:
-   Ну вот. Вот и всё. Я же это чувствовала, - помолчала, - ты же Витька честный, ты ничего скрыть не можешь. А я чувствовала. Ну за что? – почти простонала, - зачем это мне?
-   Наташа, - сел, - я тебя люблю.
   Наташа тоже поднялась, села, только чуть отодвинулась от него. Сверкнула глазами.
-   Я тебя правильно поняла, ты сказал «жил», как бы в прошедшем времени? Ты с ней поссорился? Или разошелся? Или это сейчас ты понял, что «жил»? Теперь уже я тебя прошу, ты закончи эти свои откровения. Добей меня. Раз ты одеяло предусмотрительно захватил, я имею право попросить тебя все мне до конца рассказать. Или нет?
   Виктор молчал. А Наташа вдруг всхлипнула и откинулась на одеяло.
-   Ты ведь сейчас мне в любви объяснился. Как я это понимать должна?
   Даже в темноте было видно, что глаза её полны слез, и ручейки стекают из уголков глаз к ушам. А чудесные её густые волосы ореолом раскинулись вокруг головы. Темнота не могла скрыть Наташиной красоты. У Виктора сердце сжалось. А он ведь не все сказал. А говорить надо, другого раза уже может не быть. Такие вещи на порции не разделишь.
-   Я правду сказал. У меня слов не хватит рассказать тебе, как я тебя люблю. Я это уже понял. Слышишь? Я правду говорю.
-   Правду?
-   Милая моя Наташка, не заставляй меня клясться.
-   Понимаешь, Витя, я вот смотрю на тебя - и верю. А на душе тяжело.
Она вновь сидела, обняв колени руками и положив на них подбородок. Волосы накрыли ей лицо, и Виктору не было видно её глаз. Ну, может это и лучше.
-   Она сказала мне, что у неё будет ребенок…, от меня.
   Наташа даже не пошевелилась. Она как окаменела. Над полями летело время, звенела тишина, мерцали звезды, Наташа молчала. Виктор смотрел сбоку на её ссутулившуюся фигуру и нежность пополам с горечью душили его. Как он посмел причинить ей столько боли! Он ведь, на самом деле, хотел нести ей только счастье, только все хорошее, а причиняет боль. Не виноват же он в том, что в Мурманске встретил Варю. Он ведь не мог тогда знать, что дома будет ждать его вот такая Наташа. Которая, теперь понятно, самая лучшая на свете, самая близкая, самая желанная, самая… Мальчишка я еще, подумал Виктор, безответственный мальчишка.
-   Наташа, скажи что-нибудь, - тронул её за плечо.
-   Я вот сижу и думаю – ты ведь, Витя, человек честный, каких еще поискать, ты этого ребенка теперь не бросишь. Женишься. Или вы расписаны?
-   Нет. Ни с кем я не расписан. И вообще, послушай меня, Наташа. Она мне сказала, что это её ребенок, и что она за меня замуж идти не собирается. И, говорит, никаких претензий у неё ко мне нет.
-   Погоди, - повернулась к нему, отбросила рукой со лба волосы, - как это никаких претензий? А ты говоришь, что вы с ней жили. Кстати, как её звать?
-   Варя.
-   Имя какое странное. Старомодное. Откуда она?
-   Местная, мурманчанка.
-   Молодая, красивая?
-   Она старше меня. На много.
-   О-о.
   Наташа, откинув голову, опять посмотрела на Виктора, отвернулась и замолчала. Где то рядом в траве подал робкий голос сверчок, потом другой и скоро все пространство вокруг заполнилось переливчатым ночным хором.
-   И что дальше? Зачем ты мне в любви объяснился? Чтобы больно сделать?
-   Зачем ты так? Тоже, чтобы мне больно сделать?
- И зачем ты мне всю эту историю рассказал? Если все это, как ты говоришь, в прошедшем времени. Мог бы оставить себе, для личного пользования. Или ты удовольствие получаешь от своей честности?
   Виктор молчал, опустив голову. Наташа подвинулась к нему, положила на плечо ему свою голову. Виктор обнял её, уткнулся носом в волосы. Помолчали.
-   Странно. Ты мне такое рассказал, а мне кажется, что ты еще ближе стал. Как родной. Как будто ты всегда моим был, всегда всегда, сколько себя помню. А то, что ты рассказал, это ты куда-то отлучался и там глупостей натворил, ошибок. Может такое быть?
   Наташа заглянула ему в лицо. В её глазах Виктор увидел такую доверчивость, такую искреннюю женскую преданность, чего раньше ни в чьих глазах не видел.
-   Может, милая, может. Мне кажется, что у меня что-то похожее. Я сейчас вдруг понял, что это чудо, что я тебя встретил. Я ведь мог не приехать этим летом. И мы бы с тобой не встретились. С тобой, родной моей. Я в твои глаза смотрю, в твое лицо, и мне кажется, что я его знал, как ты говоришь, всегда, со времен сотворения мира. И ты была самым близким мне человеком всегда. И всегда будешь. По-другому просто не может быть. Так, Натуль?
-   Так, милый.
   Теплая, ласковая, южная ночь накрыла их звездным шатром. Разноголосые музыканты сверчки пели им гимн любви, легкий, по случаю залетевший к ним ветерок шаловливо ласкал их тела. В темноте белели пятна разбросанной вокруг одежды, а под нависшим утесом стога в извечном любовном узоре сплелись два молодых красивых тела. Поля и звезды, весь мир был обрамлением этой восхитительной картины. Весь окружающий мир прислушивался к тихим вздохам и их любовному лепету.
   Они ни на секунду не заснули. Восторг любви постепенно угасал, любовники устали и лежали обнявшись. И как только на востоке посветлело небо, они встали и уехали в свой городок, что встретил их еще темными улицами с редкими фонарями на столбах. В нескольких окнах светился ранний огонек. А поворачивая в знакомый проулок, ведущий к дому Наташи, Виктор краем глаза увидел, уловил мимолетно, поэтому впоследствии вспоминая, не мог с уверенностью сказать себе, что видел это ясно, фигуру женщины в черном странном плаще с капюшоном. То, что плащ до земли и этот капюшон и стало причиной его внимания. Почему он решил, что это женщина, а не мужчина, он сказать бы не смог. Было еще темно, он смотрел, в основном, вперед в луч света фары и фигура промелькнула в боковом зрении, оставшись в памяти только своей странностью. Еще показалось что-то знакомое в этой фигуре. Женщина держала в сторону проезжающего мотоцикла руку, как бы в крестном знамении. Но был ли этот жест знамением, Виктор рассмотреть не успел. А через минуту отвлекся и забыл.
   У Наташиной калитки стояли долго обнявшись. Расставаться им не хотелось.
-   Ты знаешь, ты пару дней не приходи и не приезжай. Ладно?
-   Почему, милая?
-   Не приходи. Найди себе занятие. Отвлекись. А когда сильно соскучишься, тогда и придешь. Хорошо?
-   Я уже соскучился.
-   Все вы так говорите, а потом на стороне других женщин соблазняете.
-  Ты жестокая, Наташа.
-  Я люблю тебя. Очень.
-  Я тебя тоже.
   Виктор уехал домой. А Наташа вошла во двор, поднялась на одну ступеньку веранды и села на верхнюю. Ноги дальше не шли. Скрипнула дверь и за спиной встала мать. Помолчали.
-   Вы что не спите, мама?
-   Я сплю. Вот мотоцикл твоего кавалера затрещал, я и проснулась.
   Мать спустилась на ступеньку и села рядом. Еще помолчали.
-   Ничего сказать не хочешь?
   Наташа обняла мать.
-   Что вы хотите услышать, мама?
-   Он же моряк, Натка?
-   Да.
-   А ты знаешь, каково оно – с моряком жить?
-   Не знаю, мама. Только я без него теперь жить не смогу.

Продолжение следует. http://proza.ru/2013/08/22/1158