И не откроются ворота рая...

               
 Отрывок из повести "Обыкновенный дурак".               
               

    Геннадий закашлялся и приоткрыл глаза. Пронзительно белый свет резанул по глазам, как горсть брошенного песка. Он попытался пошевелиться, но смог двинуть только рукой, и движение отдалось в мозгу далёкой болью. Поморгав, Геннадий увидел перед собой бескрайнее белое поле, и тут же захотелось повернуть голову. Однако боль в шее опять остановила его, а неприятный тягучий и однообразный пикающий звук ещё больше вдавил голову во что-то твёрдое под  головой. Он закрыл глаза и почувствовал, как громко стучит сердце, а ещё как тихо вокруг… если бы не этот пронзительный писк, то можно было бы ещё поспать.
«Сильно вчера перебрал…» - только и успел подумать он, как  в тишине раздался знакомый хриплый голос Аркадия.
- Ну, с возвращением, брат!
- Ты где…? – удивлённо разлепил запёкшиеся губы Геннадий, и не узнал свой голос.
- Я рядом, Гена, рядом. Ты только головой не дёргай. У тебя шея забинтована…
- И где мы?
- Да, вообще-то во второй городской, Гена, насколько я понял. А конкретнее - в реанимации пока.
 От слов Аркадия пахнуло лекарствами, и запахом больницы, который Геннадий до этого не чувствовал, а ещё чуть заметным налётом страха. Но страх был какой-то безликий, и будто бы не настоящий. Будто бы это был не его Геннадия страх, а страх, который шёл от слов Аркадия, и уплывал мимо в какой-то зыбкой туманности. Эта туманность успокаивала,   давила на веки, звала за собой куда-то протяжным и нудным сигналом, исходящим кажется из центра мозга,  и белое поле перед глазами плыло.
- Так! Что вы тут бубните, Казак? – раздался пронзительный женский  голос, заставивший Геннадия вздрогнуть, и поднять уже почти закрывающиеся тяжёлые  веки.
- Лохматов очнулся? Почему же вы молчите? Что, не могли меня позвать?
- Не ори на меня, девочка! – прохрипел Аркадий, - Зарплату мне свою отдавай, тогда и работу за тебя буду делать…
- Вы хам, Казак! – взвизгнул голосок, - Вас с того света  Дмитрий Петрович достал, а вы ведёте себя как мальчишка…
- Сама ты ещё ребёнок. У меня сын, почти такого возраста…. – лениво огрызнулся Аркадий.
- Как вы Лохматов? – в туманности, перед лицом мелькнула склонённая голова, пряди волос, размытый контур лица. – Сколько пальцев?
 Геннадий напрягся, и различил растопыренную пятерню.
- Ладонь… - выдохнул он с трудом, и опять закрыл глаза.
- Я побежала за доктором, а вы Казак, кричите, если что. Тут рядом  по коридору люди ходят. Сейчас обед…
 Раздались торопливые шаги, и запоздалый голос Аркадия.
- Ну, и где же ты его найдёшь, доктора-то, если обед?
- Гена! – громко позвал Аркадий, - Ты это… Не спи пока, ладно? Пусть действительно, придёт эскулап. Поглядит тебя.
- Эх! – громко вздохнул он, - Не успел ты немного, Гена! Часа три назад наши жёны приходили. Твоя ничего – молодцом держится, а моя на удивление выла, как побитая. Сколько с ней живём – никак бы не подумал о ней, что она такая впечатлительная. Даже целовала меня. Я ей говорю: «Воняет от меня, Танюха!», а она в крик. Эта девчонка, медсестрёнка шалопутная,  даже оттаскивала её от меня. Порвёте, кричит, трубки и провода. А ведь кремень казалось бы баба моя. Чего только в жизни не повидала…Да! Ты не спи, Ген!
- Нет! – с трудом, через силу откликнулся Геннадий, - Нога болит…
- Да! Ногу они тебе располосовали, и забинтовали по самый пояс. Врач говорил, я слышал, что все нормально, ходить будешь через месяц, другой… А  Алина твоя, молодец!   Слезы не проронила, хотя тоже с лица сильно сошла, переживает. Всё благодарила меня, что не дал я ей с нами поехать. Спас ты, говорит, меня Аркаша!  Век , мол, не забуду. А чего я спас-то? Она нам по любому в этом деле только помехой была бы…
- Кого спас? – забеспокоился почему-то Геннадий, - Алину?
- Ну, да… Ты чего? Не помнишь что ли, как я её уговаривал?
- Зачем уговаривал?
Геннадий старался стряхнуть усилием воли стоящий перед глазами туман.
- Э-э! Да ты не помнишь что ли ничего? Как праздновали у тебя на квартире, помнишь?
- Да! – чуть подумав, выдавил Геннадий.
- Ну, а на следующий день на стрелку поехали с Антоном?
- С каким Антоном?
- Понятно! Контузило всё же тебя…
 Они помолчали, и через несколько минут Геннадий ответил.
- Вспомнил я. Антон вечером звонил… Потом не помню…
- Да оно может и к лучшему! – голос Аркадия прерывался булькающим кашлем, - Когда на базар приехали, я и поговорить толком  с этим Антоном не успел. Телефон у него зазвонил, он и отошёл в сторону. Мы в углу базарчика, где резиденция Салавата, кучкой стояли, похмелялись, пиво тянули. Откуда, и от кого  эта граната прилетела?  Теперь уже нам и не узнать. Фитиля в куски порезало, Илюха легко отделался, сейчас в палате этажом ниже лежит. Ну, а у Галагузы, чёрта везучего, вообще только царапины. Он нас привёз на базар на своей маршрутке, он же всех собрал и сюда всех доставил. Приходил недавно, рассказывал, что за два дня еле отдраил от крови салон. Что затаскали его в полицию…
- Ты как, Гена? Не спишь?
Геннадий что-то промычал. В голове крутились какие-то яркие воспоминания, как вспышки, но память ничего не выдавала из того, что рассказывал Аркадий.
- А ведь со мной уже такое было, Гена! – вздохнул Аркадий, и Геннадий услышал, как он тяжело застонал и заворочался, -  Хотелось очень своей Танюше рассказать, пока помню, а ей не до этого. Меня, Гена, этот хирург скорее всего, и правда с того света вытащил! Потому, что вспомнил я здесь то, что давно, казалось, забыл.  И вспомнил, только потому, что опять оказался там, куда люди и по одному разу не попадают.
 Было это по дикой молодости ещё, Гена. Служил я в Афгане, ходил в наряды, как все жрал в горах кашу пополам с песком и горной пылью. Бегал и ездил, как и все, по горам. Стрелял духов, товарищей уже двоих проводить в цинковых гробах успел, и почти уже дождался дембеля. Чуть осталось! Ну, вот где-то за месяц до дембеля пошли мы в горы малой группой, человек восемь-десять. Ну, как положено, с рацией, с лейтенантом. Прогулка привычная, да привыкнуть только сложно, а с нами ещё и салаги, почти полгруппы первогодок. Анаши покурили перед выходом, как всегда, ну а так как на дембель собирались, то у нас ещё с собой было. Честно говоря, не по душе нам была эта прогулка. И летёха наш нервничал, и разведка  эта какая-то непонятная была. Почему-то направляли нас по дну ущелья, да ещё и на большую глубину. Короче, воротило с души так, что мы ещё на полпути все запасы травы выкурили. Молодым, конечно, не давали, чтобы они не свалились совсем, ну а самим нам так захорошело, что уже всё «до фени» стало. Идём, ржём во всё горло, дом и девчонок в коротких юбках вспоминаем, и летёха наш успокоился малёк. Однако, чин чинарём, строй держим. Молодые в центре цепочки, мы меняемся попеременно, то в голове, то сзади прикрываем.
И вот, стал я опять впереди с одним бачой, сейчас уже и не помню, как звали, хотя с одного призыва были. Молчаливый он был, даже когда накурится, много не базарил. Идём значит, к горам прижимаемся, панамы от пота промокли, устали, к земле давит.  А тут ещё вошли в такое место, что и солнца не видно, горы со всех сторон нависли. И вот тут со мной Гена, случилось то, что я бы тебе никогда не рассказал, не окажись мы с тобой в этом поганом месте.
 Короче, почудилось вдруг мне, то ли с перегрева, то ли с перекура, что душа моя будто бы вылетела из меня и начинает взлетать. И взлетаю я будто бы всё выше и выше. Страшно мне  брат, стало так, как  и раньше никогда не было. Так вот, взлетел я как будто над горами, и вижу  цепочкой вытянувшийся на дне ущелья  отряд, и всех ребят, и лейтенанта, и себя, главное, шагающего впереди. Ну, а потом взмыл ещё выше, под облака, и увидел на гребне гор целую кучу духов. Бегают они суетятся, два ДШКа, пулемёты значит крупнокалиберные, на треногах устанавливают, и вообще позицию такую занимают, что нет сомнения, ждут именно нас. Ждут, значит, когда мы из тени выйдем, в том месте, где тропа, что на дне ущелья, на открытое место выйдет.
   Аркадий покашлял, что-то  спросил и продолжал.
А я знаешь, как над ними оказался, вдруг успокоился, и даже сосчитал, что их пятьдесят с лишним душ. Низко так летал, чуть  за тюрбаны их ногами не цеплялся, знал будто, что они-то меня не видят. Потом вокруг полетал, нашёл тропу, что идёт в горы и как раз им в тыл выходит… Короче говоря, когда я у себя в теле оказался, то каким-то образом убедил летёху, что засада впереди, и тропу указал, по которой мы все и пошли духам в тыл.
 Всё кончилось хорошо! Духов мы перерезали половину, а остальную добили, но один успел гранату швырнуть, и зацепил меня и ещё одного салажонка…
 Только всё это ещё цветочки, Гена! Не торопись меня  в придурки записывать!
 Когда я очнулся в госпитале, уже в Кабуле, то всё сразу вспомнил. Только  не бой сразу вспомнил, не ребят, а то, что со мной было после взрыва гранаты.
 Вспомнил чётко, что летел я по какому-то тоннелю стрелой, навстречу свету, а потом будто бы в пыль шлёпнулся. Упал среди пустыни, оглянулся, вижу не Афганская она. Солнце не то - тусклое, гор нет, а наоборот ровная она, как тот стол. Бреду я, значит, по ней и ругаюсь последними словами. И вдруг упираюсь в ворота. Большие такие ворота, до самого неба, как в сказках о тридесятом царстве. А перед воротами на маленьком стульчике сидит старичок  в белой одежде покрытой пылью, лысый и с седой бородой. Пригляделся я, а старик-то евреистый. На дядю Изю-сапожника похож, из соседнего микрорайона . Помнишь,  его сапожную будку, в соседнем с тобой дворе? Вот, вот! Страх как похож…
  Поднимает глаза на меня этот старик и говорит: «Чего тебе надо молодец!». А  у меня, аж мороз по коже!  Даже голос у него, как у дяди Изи.
«Так я не знаю!» - отвечаю ему, « Прилетел вот, на свет!». И тогда старик  начинает смеяться, и смех его становится всё громче и громче, а сам он вдруг поднимается со стульчика и становится ростом с  телеграфный столб.
 Потом он резко прекращает смеяться, и смотрю, снимает с пояса большущую связку ключей. Нагибается ко мне низко, так, что бородой седой щекочет мне лицо, и связкой этой у меня перед глазами начинает помахивать. Ключи огромные, как в больше чем гаражные раза в три, и звенят они, как колокола, гулко… Жуть!
 А потом так ласково говорит: « Нет, милый! Не суждено тебе в бою умереть, как святому мученику. У тебя своя дорога, вот и иди мимо!». Я стал пятиться, и сразу же очнулся  на госпитальной койке.
 Рассказал потом одному земляку, из соседней части, он в нашей палате лежал. Он  парень хоть и образованный, смеяться надо мной не стал, а рассказал, что такое бывает с теми, кто  пережил клиническую смерть. И ещё, что это архангел Гавриил был, скорее всего. Этот Архангел,  всех умерших  у Ворот рая встречает.
    Я тогда сомневался, всё думал: « Как это рай может быть таким мрачным?» Понятия тогда не хватало ещё, что рай-то был за воротами.  После армии, я на эту тему много книг перечитал. Все, что нашёл в нашей Центральной библиотеке! Ну, а уж года через три, со временем, забыл всё это напрочь.
  Аркадий замолчал, тяжело дышал, ворочался. Геннадий лежал с закрытыми глазами и весь рассказ будто бы проходил у него перед глазами, как в кино. Ярко и красочно видел он и Афганские горы, и свист пуль, и крики душманов, и наступившую вдруг тишину, и старика с лицом дяди Изи, и мощные, почему-то дубовые ворота из сплошных почерневших от времени  брёвен с огромными железными петлями…
- Ты, наверное, Гена не веришь мне? За придурка меня считаешь теперь...?
Аркадий спросил  медленно, покашливая при каждом слове.
 - Верю, - со свистом набрав воздуха в грудь, выдохнул Геннадий, - Чего врать тебе, сами ведь почти покойниками были…
- Правда? – обрадовался Аркадий как ребёнок, и заговорил, заспешил, так непривычно, так не похоже на себя, давясь словами, что Геннадию даже стало жаль его.
- Я ведь Гена к чему всё это! Я же в этот раз опять там был. У ворот этих. Всё повторилось в точности. Ведь в иную минуту и  сам себе не верю, а так хочется кому-то рассказать, что разрывает, аж всего из нутрии. Такого и не бывало со мной, сам знаешь. А тут как будто прёт из меня само, и удержу нет никакого…
Да, Гена! Стою я опять перед теми же воротами, вокруг та же пустыня, и ворота те же самые, и старик Гавриил совсем не изменился – смотрит на меня хитрыми глазами дяди Изи. И опять он маленький и на стульчике своём сидит сгорбленный, глаз не поднимает, но грозно так, строго спрашивает.
- Опять пришёл? Я же сказал тебе ещё в прошлый раз. Плохо понял?
- Так я же не своей волей, - бормочу я, а сам гусиной кожей от жути покрываюсь.
 Не страх это Гена! Я тебе даже и рассказать не могу, как это называется, потому, как слов таких не знаю. Смотрю на него во все глаза, и не боюсь, а самого оторопь какая-то всего трясёт. Ступор – не ступор, но что-то вроде столбняка, но не телесного, а внутреннего.
- Иди! – говорит он мне, - по добру – поздорову. Не свою рубашку на себя примериваешь, вот попадаешь, куда тебе не положено. Не тебе решать, кому жить, а кому умирать. Господь только знает, кто должен спасать, а кто спасённым быть. Ещё раз попадёшь сюда раньше времени, оставлю тебя сидеть у ворот до самого твоего срока. Будешь пыль обметать с ног тех, кого Господь призвал…
 Сказал так, выпрямился, как и в первый раз в огромный свой рост  и в лицо мне заглянул. А глаза у него Гена, большие и бездонные. Синие-синие, как башкирские озёра. Губы трубочкой сложил и дунул…
 - Что тут у вас? В сознание пришёл, что ли…? – раздался громкий и недовольный чем-то  мужской голос. И сразу забухали тяжёлые шаги, кто-то крепко взял Геннадия за кисть.
- Быстро вы  доктор! Даже и поговорить не успели…- раздался уже совсем другой, привычно въедливый и насмешливый голос Аркадия.
- А ты замолчи, Казак! А то я не посмотрю на твои шашни с медсёстрами, плейбой  сладкоголосый, быстро клизму пропишу. И даже не думай, что я шучу…