(1325 — 1389 или 1390)
Великий иранский поэт Хафиз Шамсиддин Ширази (Ходжа Шамс ад-Дин Мухам-мад Хафиз Ширази) родился в 1325 году в семье Баха ад-Дина — очень богатого купца из Шираза. Доподлинно известно, что род Хафиза происходил из Исфахана. В годы правления династии атабеков Салгуридов Фарса (1148—1270) предки поэта перебрались в Шираз.
Отец Хафиза умер рано, продолжить его дело было некому, и вскоре семья разорилась. Старшие братья будущего поэта отправились бродить по свету в поисках лучшей доли, а маленький Шамсиддин остался с матерью. Но несчастная женщина была не в силах прокормить ребёнка, а потому отдала его на воспитание в чужую семью.
Опекун недолго заботился о приёмыше и отправил его обучаться ремеслу в дрожжевой цех. Ученикам оплачивали работу. Шамсиддин оказался и трудолюбивым, и практичным мальчиком. Треть своего заработка он платил учителю соседней школы, треть отдавал матери, остальное тратил на свои нужды. В школе он выучил наизусть священную книгу мусульман и стал чтецом Корана — хафизом.
Ремесленники и торговцы Шираза (их называли «люди базара») славились любовью к поэзии. Многие ширазские дуканы (торговые лавки) одновременно были чем-то вроде поэтических «клубов», где устраивались диспуты и соревнования сочинителей. Шамсиддин был постоянным участником таких собраний, но над ним преимущественно потешались, как над ничего не понимающим в поэзии «сосунком».
Легенда рассказывает, что однажды глубоко уязвлённый насмешками юноша отправился к чудотворной гробнице прославленного отшельника и поэта-мистика Баба Кухи Ширази. Он долго молился и жаловался на свою судьбу, пока в изнеможении не уснул прямо на земле возле гробницы. Неожиданно во сне ему явился старец и дал вкусить божественной пищи.
— Ступай, — сказал старец, — врата знаний для тебя открыты.
— Кто ты? — спросил удивлённый юноша.
— Я — халиф Али*, — ответил незнакомец и исчез.
* Али ибн Абу Талиб ибн Абд аль-Муталлиб ибн Хашим ибн Абд-аль-Манаф (ок. 600 — 661) — двоюродный брат, зять и сахаба (сподвижник) пророка Мухаммада. Четвёртый праведный халиф у суннитов и первый, святой имам у шиитов.
Когда Шамсиддин проснулся, он почти сразу сложил прославившую его газель «О ниспослании поэтического дара». Так явился миру великий поэт Хафиз.
По другой версии, юноша влюбился в ширазскую красавицу по имени Шах-Набат (переводится как «сахарный леденец»), но девушка только смеялась над ним. Любовь дала Шамсиддину поэтический дар, а вместе с ним пришла и благосклонность возлюбленной.
Ширазские ценители поэзии не поверили, что Хафиз сложил газель самостоятельно. Было решено устроить молодому человеку испытание. Поэту предложили написать ответ на газель-образец (такими образцами, как правило, служили признанные шедевры прошлого). Новая газель Хафиза восхитила ценителей. Слава о гениальном поэте быстро распространилась по странам Средней Азии.
Хафиза стали приглашать ко дворам восточных владык. Но поэт не пожелал покидать Шираз. Он почти безвыездно прожил там всю жизнь, никогда не женился, не имел детей и только постоянно заботился о семьях своих сестёр. Правда, есть сомнительная версия, будто в зрелом возрасте поэт женился, и у него родились два сына, однако и супруга, и дети умерли раньше Хафиза.
Живший в постоянной бедности поэт средства к существованию зарабатывал творчеством, а также чтением и толкованием Корана.
Сохранилось множество историй об отношениях поэта с правителями родного городе.
Первым покровителем Хафиза стал Абу Исхак Джамал ад-Дин Инджу (правил в 1343—1353 годах). Это был человек беспечный и весёлый, любил пышные застолья, покровительствовал наукам и искусствам. Правление Абу Исхак Инджу Хафиз называл впоследствии «золотым веком» для поэтов.
Но правление легкомысленного владыки оказался коротким. В 1353 году Шираз осадили войска завоеватели Мубариз ад-Дин Мухаммада из династии Музаффаридов, а Абу Исхак даже не подумал организовать оборону. Более того, о враге он узнал одним из последних и был весьма удивлён, что город в осаде.
— Пойдём! — сказал правитель. — Нынче вечером позабавимся, а о завтрашнем дне подумаем завтра.
Шираз пал. Враг захватил весь Фарс. Через три года Абу Исхак попал в плен к завоевателям и был казнён, на всякий случай.
Мубариз ад-Дин (правил в 1353—1364 годах) оказался человеком жестоким и фанатично религиозным. Едва захватив Шираз, он закрыл в городе все питейные заведения, запретил увеселения и установил надзор за соблюдением населением норм мусульманской морали. В конце концов, сурового правителя сверг и заточил в темницу собственный сын.
Абу-л-Фаварис Шах Шуджа (правил в 1364—1384 годах) оказался прямой противоположностью отцу и стал покровительствовать поэтам и учёным. Хафиз, после десяти лет забвения, вновь приблизили ко двору. Однако отношения поэта с правителем не сложились.
Легенда рассказывает следующее. Шах Шурджа сам был не чужд стихотворству и завидовал громкой славе Хафиза. Однажды он упрекнул поэта:
— В твоих газелях нет единого лада!
Поэт ответил:
— Всё так, мой повелитель, но при всех этих пороках мои газели известны по всему свету, тогда как стихи иных поэтов шагу не могут ступить за пределы городских ворот.
Шах Шуджа очень обиделся, но стерпел. Однако Хафиз понимал, что долго такие отношения продолжаться не могут. Он стал искать прибежище в других городах Ирана, даже выезжал в Исфахан и Йезд, но всегда через короткое время возвращался в родной город.
Последний раз поэт покинул Шираз, когда отправился в Индию по приглашению владыки княжества Деккан султана Махмуда Бахмани, а точнее, его визиря Мир-Фазуллы. История эта весьма любопытна. Султан послал Хафизу деньги на поездку. Часть этой суммы поэт потратил на погашение долгов и на помощь семьям своих сестёр. Затем по дороге он встретил своего обедневшего друга и отдал ему все остававшиеся от дара правителя деньги. В Омрузе Хафиза ожидал присланный султаном корабль. Но едва путешественники снялись с якоря, как на море разыгрался шторм. Тогда поэт отказался от дальнейшего путешествия и вернулся в Шираз. Султан Махмуд не обиделся на Хафиза, а наоборот, послал ему ещё один щедрый дар.
Последние годы жизни поэта пришлись на эпоху завоеваний эмира Тимура (Тамерлана) (1336—1405). В Ширазе тогда властвовал Шах Мансур Музаффарид (правил в 1387—1393 годах). Первый поход Тимура на Шираз состоялся в 1387 году. Захватив город, эмир приказал вырезать весь род Музаффаридов. Всех от мала до велика вывели в степи под Ширазом и казнили.
А затем победитель потребовал к себе Хафиза. Поэт явился к владыке в рубище дервиша.
Тимур воскликнул:
— Я завоевал полмира своим блистающим мечом, я разрушил тысячи селений и областей, чтобы украсить Самарканд и Бухару, престольные города моего отечества, а ты, ничтожный человечишко, готов их продать за родинку какой-то ширазской тюрчанки. Ведь сказано у тебя: «Когда ширазскую тюрчанку своим кумиром изберу, за родинку её вручу я ей Самарканд и Бухару».
Хафиз ответил с поклоном:
— О, повелитель мира! Взгляни, до чего довела меня моя расточительность.
Не ожидавший такого ответа Тимур расхохотался и обласкал поэта.
Через два или три года после встречи с эмиром Хафиз умер в Ширазе. Он был похоронен в саду Мусалла.
Вскоре после кончины Хафиза пришло время его великой славы. Некто Гуландам, предположительно личный секретарь поэта, составил «Диван» — посмертное собрание стихотворений Хафиза. Ещё при жизни поэт пользовался всеобщим признанием, современники даже наградили его почётными прозвищами — Лисан ал-гайб (Сокровенный язык) и Тарджуман ал-асрар (Толкователь тайн). Но «Диван» произвёл на любителей персидской поэзии эффект разорвавшейся бомбы! Сборник в основном состоял из газелей, проникнутых гедонистическими мотивами и облечённых в форму суфийских поучений. Уже через сто лет творения Хафиза были признаны непревзойдённым образцом персидской литературы. Сегодня «Диван» Хафиза — наиболее часто издаваемая (после Корана) и самая раскупаемая книга в Иране.
В Европе первые перевода из Хафиза появились в XVII веке, а настоящим открывателем его гения стал Гёте. Великий творец «Фауста» на склоне дней создал великое поэтическое творение «Западно-восточный диван» в 2-х томах, причём второй том так и называется — «Книга Хафиза». Оба гения были чрезвычайно женолюбивы, так что удивляться их духовной близости не приходится.
Многократно переводилась поэзия Хафиза на русский язык. Лучшие образцы переводов созданы А.А. Фетом.
Александр Сергеевич Пушкин
Из Гафиза*
Не пленяйся бранной славой,
О красавец молодой!
Не бросайся в бой кровавый
С карабахскою толпой!
Знаю, смерть тебя не встретит:
Азраил, среди мечей,
Красоту твою заметит —
И пощада будет ей!
Но боюсь: среди сражений
Ты утратишь навсегда
Скромность робкую движений,
Прелесть неги и стыда!
* Это оригинальное стихотворение, написанное в духе Хафиза.
Переводы поэзии Хафиза, созданные Афанасием Афанасьевичем Фетом
I
Звезда полуночи дугой золотою скатилась;
На лоно земное с его суетою скатилась.
Цветы там она увидала и травы долины,
И радостной их и живой пестротою пленилась.
Она услыхала звонки говорливые стада,
И мелких, серебряных звуков игрою пленилась.
Коня увидала она, проскакавшего в поле,
И лошади статной летучей красою пленилась.
И мирными кровами хижин она и деревьев,
И даже убогой гнилушкой лесною пленилась.
И всё полюбя, уж на небо она не просилась —
И рада была, что ночною порою скатилась.
II
О! если бы озером был я ночным,
А ты луною, по нему плывущей!
О! если б потоком я был луговым,
А ты былинкой, над ним растущей!
О! если бы розовым был я кустом,
А ты бы розой, на нём цветущей!
О! если бы сладостным был я зерном,
А ты бы птичкой его клюющей!
III
Мы Шемзеддин, со чадами своими,
Мы шейх Гафиз и все его монахи —
Особенный и странный мы народ.
Удручены и вечных жалоб полны,
Без устали ярмо своё влача,
Роняя перлы из очей горячих —
Мы веселы и ясны как свеча.
Подобно ей мы таем, исчезаем,
И как она, улыбкой счастья светим.
Пронизаны кинжалами ресниц
Жестоких, вечно требующих крови,
Мы только в этих муках и живём.
В греховном море вечно утопая,
С раскаяньем нисколько не знакомы,
А между тем свободные от злого,
Мы вечно дети света, а не тьмы —
И тем толпе вполне непостижимы.
Она людей трёх видов только знает:
Ханжу, во-первых, варвара тупого,
Фанатика, с его душою мрачной;
А во-вторых, развратника без сердца,
Ничтожного, сухого эгоиста —
И наконец, обычной колеёй
Бредущего; но для людей как мы
Ей не найти понятья и названья.
IV
Если вдруг, без видимых причин,
Затоскую, загрущу один,
Если плоть и кости у меня
Станут ныть и чахнуть, без кручин,
Не давай мне горьких пить лекарств:
Не терплю я этих чертовщин.
Принеси ты чашу мне вина,
С нею лютню, флейту, тамбурин.
Если это не поможет мне,
Принеси мне сладких уст рубин.
Если ж я и тут не исцелюсь,
Говори, что умер Шемзеддин.
V
Я был пустынною страной;
Огонь мистический спалил
Моей души погибший дол;
Песок пустыни огневой,
Я там взвивался и пылил,
И, ветром уносимый,
Я в небеса ушёл.
Хвала Творцу! во мне Он
Унял убийственный огонь...
Он дождик мне послал сырой —
И кротко охлажденный,
Я прежний отыскал покой;
Бог дал мне быть весёлой,
Цветущею землёй.
VI
О! как подобен я — смотри!
Свече, мерцающей впотьмах;
Но ты, в сияющих лучах,
Восход зари.
Лишь ты сияй, лишь ты гори,
Хотя по первому лучу
Твой яркий свет зальёт свечу,
Но умолять тебя хочу:
Лишь ты гори,
Чтоб я угас в твоих лучах.
VII
Дано тебе и мне
Созвездием любовным
Украсить небеса:
Ты в них луною пышной,
Красавицей надменной,
А плачущей Плеядой
При ней мои глаза.
VIII
Десять языков лилеи
Жаждут песни соловья,
И с немеющих выходит
Ароматная струя.
IX
Ветер нежный, окрылённый,
Благовестник красоты,
Отнеси привет мой страстный
Той одной, что знаешь ты.
Расскажи ей, что со света
Унесут меня мечты,
Если мне от ней не будет
Тех наград, что знаешь ты.
Потому, что под запретом
Видеть райские цв;ты
Тяжело — и сердце гложет
Та печаль, что знаешь ты.
И на что цветы Эдема,
Если в душу пролиты
Ароматы той долины,
Тех цветов, что знаешь ты,
Не орлом я быть желаю
И парить на высоты;
Соловей Гафиз ту розу
Будет петь, что знаешь ты.
X
Падёт ли взор твой гордый
На голову, во прахе
Трактирного порога,
Не тронь её, — молю я!
То голова Гафиза,
Что над собой невластен...
Не наноси ты словом
Ему — или зазорным
Насилием — обид.
Незнающее меры,
Всё существо в нём, — словно
Лишь из трактирной пыли
Всемилосердый создал —
Он знает, что творит.
Обдумай только это —
И кротким снисхожденьем
Твою исполнит душу
Тогда бедняги, старца,
Упавшего постыдно,
Неблагородный вид.
XI
Книгу мудрую берёшь ты —
Свой бокал берёт Гафиз;
К совершенству всё идёшь ты —
К бездне зол идёт Гафиз.
В рабстве тягостном живёшь ты,
Терпеливою овцой —
Как пустынный лев в неволе,
Все оковы рвёт Гафиз.
С тайной гордостью ведёшь ты
Список мнимо добрых дел —
Новый грех ежеминутно
На себя кладёт Гафиз.
Многих избранных блюдёшь ты
Поучением своим —
К безрассудствам безрассудных,
Веселясь, зовёт Гяфиз.
Меч убийственный куёшь ты,
Покарать еретиков —
Светлый стих свой, драгоценный,
Золотой, — куёт Гафиз.
К небу ясному встаёшь ты,
Дымом тяжким и густым —
Горной речки блеск и свежесть
В глубь долин несёт Гафиз.
Всё скажу одним я словом:
Вечно бедный человек,
Горечь каждому даёшь ты,
Сладость всем даёт Гафиз.
XII
Ты в мозгу моём убогом
Не ищи советов умных,
Только лютней он весёлых,
Только флейт он полон шумных.
XIII
Пусть, на сколько хватит сил,
Чернь тебя клянёт!
Пусть зелоты на тебя
Выступят в поход!
Ты не бойся их, Гафиз;
Вечно милосерд,
Сам Аллах, противу них,
Твёрдый твой оплот,
Зельзебилами твою
Жажду утолит,
Сварит солнце для тебя
Райских этих вод.
Чтобы горести твои
Усладит вполне,
Он бескрылого, не раз,
Ангела пришлёт.
Мало этого; Он сам
В благости своей
Поэтический венец
На тебя кладёт.
И не Греция одна,
Даже и Китай —
Песни вечные твои
С завистью поёт.
Будут некогда толпой
Гроб твой навещать;
Всякий умница тебя
С честью помянёт.
И когда умрёшь ты, — твой
Просветлённый лик
Солнце, блеском окружа,
В небо понесёт.
XIV
В царство розы и вина приди,
В эту рощу, в царство сна — приди.
Утиши ты песнь тоски моей,
Камням эта песнь слышна — приди.
Кротко слёз моих уйми ручей;
Ими грудь моя полна — приди.
Дай испить мне, здесь, во мгле ветвей,
Кубок счастия до дна — приди.
Чтоб любовь дотла моих костей
Не сожгла, — она сильна, — приди.
Но дождись, чтоб вечер стал темней;
Но тихонько и одна — приди.
XV
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XVI
Веселись — о, сердце-птичка!
Пой, довольное судьбиной,
Что тебя пленила роза,
Воцарившись над долиной.
Уж теперь тебе не биться
В грубой сети птицелова,
И тебя не тронут когти,
Не укусит зуб змеиный.
Правда, что занозы розы
Глубоко в тебя вонзились,
И истечь горячей кровью
Ты должна перед кончиной.
Но за то твоей кончине
Нет подобной ни единой: —
Ты умрёшь прекрасной смертью,
Благородной, соловьиной.
XVII
Предав себя судьбам на произвол,
Моя душа жила голубкой мирной;
Но твой — о солнце! пламень к ней дошёл, —
Испепелил её твой огнь всемирный.
И вот, смотри, что пепел произвёл:
Свободных крыл гордись стезёй обширной,
Божественного гения орёл
Дышать взлетает радостью эфирной.
XVIII
Грозные тени ночей,
Ужасы волн и смерчей —
Кто на покойной земле,
Даже при полном желаньи,
Вас понимать в состояньи?
Тот лишь один вас поймёт,
Кто, под дыханием бурь,
В неизмеримом плывёт
От берегов расстояньи.
XIX
Ах, как сладко, сладко дышит
Аромат твоих кудрей!
Но ещё дышал бы слаще
Аромат души твоей.
XX
В доброй вести, нежный друг, не откажи,
При звёздах придти на луг — не откажи.
И в бальзаме, кроткий врач души моей,
Чтоб унять мой злой недуг, — не откажи.
В леденцах румяных уст, чтобы мой взор
За слезами не потух, — не откажи.
В пище тем устам, что юности твоей
Воспевают гимны вслух, — не откажи.
В персях, нежных как лилейные цветы,
В этих округлённых двух, — не откажи.
И во всем, на что завистливо в ночи
Смотрит неба звёздный круг, — не откажи.
В том, чему отдавшись раз, хотя на миг,
Веки счастья помнит дух, — не откажи.
В том, что властно укротить ещё одно
Пред могилою испуг — не откажи.
XXI
Ежели осень наносит
Злые морозы — не сетуй ты.
Снова над миром проснутся
Вешние грозы — не сетуй ты.
Ежели мертвою листвою
Всюду твой взор оскорбляется,
Знай, что из смерти живые
Выглянут розы, — не сетуй ты.
Если тернистой пустыней
Путь твой до Кабы потянется,
Ни на колючий кустарник,
Ни на занозы не сетуй ты.
Если Юсуф одинокий
Плачет, отторжен от родины,
Знай, что заблещут звёздами
Жаркие слёзы, — не сетуй ты.
Все переходчиво в мире,
Жребий и твой переменится;
Только не бойся судьбины
Злобной угрозы, — не сетуй ты.
XXII
Гиацинт своих кудрей
За колечком вил колечко,
Но шепнул ему зефир
О твоих кудрях словечко.
XXIII
Твой вечно, неизменно,
Пока дышать я буду;
Усну ль я под землёй —
Взлечу к твоей одежде
Я пылью гробовой.
XXIV
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XXV
О помыслах Гафиза
Лишь он один, да Бог на небе знает.
Ему он только — сердце
Греховное и пылкое вверяет.
И не одним прощеньем
Всемилосердый благ, — Он благ молчаньем...
Ни ангелам, ни людям
Об этом он словечка не роняет.
XXVI
Сошло дыханье свыше,
И я слова распознаю:
«Гафиз! зачемъ мечтаешь,
Что сам творишь ты песнь свою?
С предвечного начала
На лилиях и розах,
Узор её волшебный
Стоит начертанный в раю!»
Газель «О ниспослании поэтического дара»
Вчера на исходе ночи от мук избавленье мне дали,
И воду жизни во тьме, недоступной зренью, мне дали.
Утратил я чувства свои в лучах того естества,
Вина из чаши, что духа родит возвышенье, мне дали.
И благостным утром была и стала блаженства зарёй
Та ночь — повеленьем судьбы, — когда отпущенье мне дали.
Небесный голос в тот день о счастье мне возвестил,
Когда к обидам врагов святое терпенье мне дали.
И взоры теперь устремил на зеркало я красоты,
Ведь там в лучезарность её впервые прозренье мне дали.
Дивиться ли нужно тому, что сердцем так весел я стал?
Томился скудостью я — и вот вспоможенье мне дали.
Весь этот сахар и мёд, в словах текущих моих,
То плата за Шах-Набат, что в утешенье мне дали.
Увидел я в тот же день, что я к победе приду,
Как верный стойкости дар врагам в посрамленье мне дали.
Признателен будь, Хафиз, и лей благодарности мёд
За то, что красавицу ту, чьи прелестны движенья, мне дали.
Перевод Е. Дунаевского
* * *
Если та ширазская турчанка утолит жажду сердца моего,
Отдам Самарканд и Бухару за одну родинку её.
Лей, кравчий, вино, не жалей, в раю не будет всё равно,
Ни прекрасной речки Рукнабада, ни сада Мусалло.
Зови, милая, не то цыганки озорницы, искушённые в любви,
Как турки с набега добычу уносят, унесут терпение моё.
Идеальна твоя красота от любви безбрежной моей,
Зачем мушки и румяна, когда и так прекрасно лицо твоё?!
Из-за неземной красоты Юсуфа — знаю я,
Безупречная Зулейха потеряла и честь, и покой.
Я буду любить тебя даже, когда будешь ругать ты меня;
Даже горькие слова льются из уст твоих сладкой рекой.
Послушай совет, любимая, как слушать надобно юным,
Советы наставников мудрых, познавших труд земной.
Говори о вине и певцах, о смысле жизни оставь разговоры,
Никто не откроет тебе тайну того, что есть за чертой.
Пой, Хафиз, свою газель, и на крыльях лети вдохновенья,
Чтобы Небо бросило за песню тебе из звёзд ожерелье своё.
Перевод Саида Сангина