Лица шестидесятых – 1
Вступление
Железный вождь, как это? скажем, тот, кто всегда прав, ну да, на железку не попрешь.
возможно ли такое? Примеров сколько угодно, начиная с Бреста и кончая НЭПОМ. Тогда почему на него так навалились, демонтируют памятники, долбят цифрами, какими-то справками. Лет-то, лет-т, сколько прошло, кому дорог этот фанатик. Вот-вот, кто презрительно усмехается, фантик. Осталась просто бумажка, фигурка на этой бумажке, да поставьте вы крест. Желательно жирный, окончательный крест. Что случилось с фигурой Вождя в 1990-м, да что может случиться с фигурой железного диктатора, превратился в злодея. И что интересно, кто не согласен, а такие есть, их немало, они молчат, не решаются выступить в защиту. Если воспользоваться звонкой метафорой, «никто не решается высунуться из окопа» (Криворотов/Чернышев, с.3). Авторы просто фиксируют факт, "никто не решается". А сами авторы, тоже не решаются?
Они обращают наше внимание на нечто другое.
Ленин – какая это фигура, живая, неживая.
А, в самом деле, какая? Была фигура, Ленин-Сталин, один человек . И этот человек вдруг разделился, появился Ленин, и появился Сталин. С чего это ему взбрело делиться. По очень простой причине, толпы его поклонников немного заблудились, шли, шли, куда-то пришли, неясно. Давайте, разделим единого мессию, Ленина в одну сторону, Сталина – в другую. Все плохое на Сталина, все хорошее на Ленина. Примерно так рассуждают авторы, вернее, описывают социальную реальность, которая имела место в 1990-м. Они правы, лишь некоторое уточнение. Такое разделение случилось примерно за тридцать лет до 90-го. Еще в 50-е, а уж в 60-е то упрочилось, стало нормой. Чем же отличается 90-й? только одним, теперь замахнулись на самого Ленина, носителя идеи, основателя партии нового типа и государства победившего пролетариата. И как же характеризуют авторы подобные действия, массовые действия? Однозначно: «эта атака означает доведение линии до логического конца, осквернение святынь – типа сжигания знамени» (Там же). Да, действительно, Ленин давно уже стал знаменем, немало этим знаменем помахали, теперь решили сжечь. Не парадокс ли? Противники, благодаря Ленину, объединяются, ради осквернения святынь? Напротив, для осуществления самого святого действия – сбросить с пьедестала Диктатора. Не осквернение, а святое дело человеческого достоинства, вот что их влечет, от одних святынь – к святыням другим. Соответственно, объекты ненависти и поклонения меняются местами. Своего рода исторический карнавал, с чередованием главных фигур. Уйти от участия в этом карнавале, не дано никому, рано или поздно ритуальное переворачивание свершится.
Осквернение святынь, есть что-то притягательное в этом.
Поднявший руку на святое, сколько их прошло, сколько икон было порублено. Но кто начал в Союзе, иконы-то давно списаны и сожжены, не сам ли Ильич приложил руку? Нашелся приверженец ленинских методов, Никита Сергеевич. Только-только сошел отец всех народов. Еще свежа память, всюду дело его рук. Да и мы сами, творение тех же рук. И что вытворяет его творение, на что замахивается, безумец!
Да кто ты такой, карлик сидевший в тени гиганта?
Почему же никто не вышел к трибуне, не сказал твердо: сядь! А насчет методов мы с тобой в другом месте поговорим. Глядишь, и перестал бы, расти маленький лысый человек. Но никто не вышел. Потому что нужно высунуться из окопа, выставить свою головенку.
Кто первый?
На деле Хрущеву и не требовалось высовываться из окопа.
Он это сделал в 53-м, когда организовал снятие Берии. Теперь он играл, азартный был игрок. Но разве тот же Ленин, его учитель, не занимался тем же самым, с еще большим азартом. 1917-й, крестьяне, на уме одно – земля, где она. Но ведь есть, есть же Декрет о земле, это эсеры. «А дальше уже шла игра, причем игра совершенно жуткая» (Там же). В чем суть той игры? Вызвать вполне определенные эмоции, самые сильные чувства. Среди них, достойное место занимала, заняла ненависть, копите. Есть заряд ненависти? Дайте ему разрядиться. Две ненависти, а вернее, два Носителя ненависти. Чем же отличалась ненависть Хрущева от ненависти Ленина? А чем классовое чувство может отличаться от чувства личного. Ленин повел крестьян на буржуазию, а на кого повел Хрущев делегатов 20-го съезда. Вот здесь и появляется улыбка = ирония.
Сколько ему пришлось, под гармошку, «по команде вождя» (Шубкин, с.191).
Не сплясать ли в последний раз, не перед Ним, на своей тени, затоптать ее. Тогда-то уж точно, никто не высунется из окопа. Понесут к ногам, и сами понесутся, наперегонки. Так оно и получилось, с некоторой поправкой, в 57-м пришлось выдержать бой с ортодоксами. Чего-чего, а принципиальности хватало. Особую страницу вписала интеллигенция, конкретно Дмитрий Шепилов. Ополченец, генерал, профессор. Дошел до министра. Но так и остался "гнилым интеллигентом". А чем славен интеллигент? Автоматической атакой на власть, стоит только этой власти ослабить хватку. Кто-то должен нести, культивировать чувство ненависти?
Железный дождь, для человека-капли достаточно одной капли.
И вечный страх: "он ответил: «Тогда я не находился бы здесь». Если проанализировать этот ответ, то он значит: «Я – трус…»" (Варга, с.154). Но кто-то отводит: мы верили! «Это все равно, что сказать: «Я был дураком!» (Там же). Унижение страхом, такое не забывается. Шут, клоун, скоморох, к этому все привыкли, давно. Традиции системы кормления, когда еще заложена, вошли "в плоть и кровь". Но тут надо было быть трусом и дураком. Как же тогда выжить? Поставить на опережение, обогнать свои же потребности. Иначе не удастся обогнать (и обыграть) товарищей по коллективному руководству. Обычно в таких случаях говорят, он опередил время: «опережая свое время, свое окружение на целые десятилетия» (Шубкин, с.191). Откуда эта уверенность, что можно опередить время? Возникает череда отставших, начиная с Николая-1 и завершая Брежневым. Разумеется, можно рвануться, чтобы потом свалиться в тот же самый отстойник. Если что-то и можно, так это обогнать своих же сотоварищей. Или коллег, соперников, врагов.
Что же остается? «психологический скелет» (Шубкин).
Скелет = набор качеств. В наборе: воля, темперамент, бесстрашие, авантюризм, тяга к приключениям, доходящая до упоения опасностью. Все так, но я бы выделил другое качество – жажда власти, захват власти. А значит, средства, инструменты, среди них и ненависть. Лишь бы был треугольник стабильности, скажем, православие – самодержавие – народность. А далее машина принуждения, запускается процесс накопления страстей, ненависть самое заметное среди них. И что дальше, жить ненавистью, десятилетия? как неистовый протопоп? Следует инверсия, ненависть оборачивается – в революционную страсть, и жизнь переполняется положительными эмоциями, выдох, выход, иначе никакой скелет не спасет, просто не выжить, сгоришь.
1. Классовое чувство
один и тот же человек, смотрит вокруг себя, на себя, снова вокруг, прокручивает.
Наш современник из 1994-го всматривается в отдаленные события 17-го. Он очевидец этих событий. Поэтому вспоминает свои же ощущения, в том же самом 17-м. Получаются два взгляда, из прошлого и из будущего, чем-то они различаются? Может быть, нужно столкнуть два эти взгляда, если не искра озарения, хотя бы некоторое прояснение, было ли, а если было, то куда ушло. Что там было, люди, слова, еще запахи.
Начнем, конечно, с людей, с капелек
Люди ввязались в гражданскую войну, и даже с удовольствием, режь кресты и звезды.
Красные – Белые. Просто взялись уничтожать друг друга? не совсем так, каждая сторона была ведома великой целью. «Красная Армия», народная война, за власть Советов. На другой стороне, «белая армия», тот же священный бой, восстановление монархии. Интересно, год 94-й, армия красных все так же, с прописных букв, армия белых – все с тех же маленьких букв. Как быть с целями? Кое-что прояснилось, со слов героя Набокова, белые бьются – «за призрак прошлого», красные – «за призрак будущего» (Лилина, с.50). Как это было на практике? Красные входят в город, бандитов и погромщиков, как сдувало: «Не было ни убийств, ни грабежей, город был спокоен» (Там же). Днем люди наслаждались мирной жизнью, вот ночью. «Каждую ночь под окном комнаты, где я спала, раздавались выстрелы» (Там же, с.51). Как ни затыкай уши, слышно. «Это в чудесном саду убивали людей» (Там же). И это стало бытом, откуда он потянулся? из капитализма, вернее, «от недостатка его». Российский капитализм, лихо, утверждаясь как городской капитализм, «обошел деревню». А что ему было делать в нищей деревне. Крестьяне «потянулись в город», фабрики, заводы. Не сиделось на земле? Не было земли, безземелье. И чем быстрее рос капитализм в городе, тем быстрее деревня теряла землю. Напрашивается вывод: отсталые капиталистические отношения, они еще только зарождаются, идет их становление, а уже отсталые, когда только и успели скатиться. Отсталость или ограничения,
Безденежье + Безземелье = проблемы роста, чей рост?
«Нищета крестьян была оглушающей» (Там же).
Лето, босиком. Зима, в лаптях. Приходили в города, торговали, «если появлялись со своим товаром к кому-нибудь домой, надо было открывать окна – крестьяне не знали мыла» (Там же). Зрелое недовольство, «зрело и зрело», поэт, тогда еще очень молодой, предсказал взрыв, он и грянул, война. Кто же развязал?
Царское правительство + Антанта + германская военщина.
Очередная война правительства, не в первый раз. Крестьянский бунт, было, и справлялись. Для того и затеваются войны, чтобы разделаться с бунтом . Очередной вспыхнул в 16-м, но на этот раз перекинулся в армию. Пошло братание, «массами сбегали с передовой дезертиры» (Там же). Затем пришло время Февраля, пришел 17-й. Бунт закончился свержением монархии, поэтому его переименовали в революцию. На гребне революционной волны оказались буржуа, эсеры, большевики. Прочие интернационалисты – в меньшинстве.
Если коротко, Капитал – Земля – Труд.
Буржуа: «Российские капиталисты … в большинстве своем все еще оставались помещиками, были крепко связаны с землей» (Там же, с.53). Капитал, цепко связанный «со странами Антанты», тот продолжал войну. Эсеры, говорили об интересах крестьян, договорились. Большевики, перехватили «их программу», заодно и политическую инициативу. Труд не получил ни мира, ни хлеба. Земля не получила ни земли, ни мужиков, ни мира. И тогда Капитал получил свою пулю. Решали министры Временного правительства, но решили совсем другие люди, одетые в шинели. Все мы вышли из шинели. Если вспомнить свидетельства других очевидцев, то Октябрь вышел из шинели Корнилова. Если бы главнокомандующий отсрочил свое выступление? Он спешил, уверил себя, что должен спешить. «Ибо в эти самые месяцы шло невидимое для посторонних состязание на скорость истощения воюющих стран» (Вишняк, с.34). Скорость движения людей «прямого действия» оказалась больше? Вовсе нет, просто им дали козырь, они его не выпустили.
Декабристы стояли. Петрашевцы сидели. Эсеры и меньшевики говорили .
Надо же, и каждый раз кому-то отдавали козырь.
Автор продолжает. Что объединяет бунтовщиков, а бунтовала-то вся страна? Их общественное бытие разорвано, «лишено логики». Соответственно, их общественное сознание разделено на «изуродованные части». Отсюда новая роль ненависти? Выступает связывающим чувством, силой, которая разделяет, чтобы связывать. Носитель ненависти – партия. О такой партии можно было бы сказать – партия ненависти, но это неточно. Скорее, тесная группа людей, занятых организацией ненависти. Что же их связывало, обман, они связали себя «великим обманом народа» (Там же, с.53). Мир и земля = обман. Декреты-обещания = обман. Власть рабочих и крестьян = обман. Обман, который состоялся именно потому, что был великим обманом.
Через 77 лет, о ком рассказывает автор, перебирая осколки мечты? О самом себе.
О том, как она выросла в человека, лишенного классового чувства. Вот так резко, однажды лишиться ориентиров, которые дает ненависть. Какая это школа? Кажется, очевидным, школа разорванного сознания. Разорванное, неужели штыками? Вряд ли, скорее атмосферой того чудесного сада, в котором по ночам идут расстрелы. Может ли быть иным сознание, которое смотрит из окна в этот чудесный сад? На мой же взгляд, этот результат = выход из плена классового чувства, есть следствие бешеной гонки за призраками.
2. Центр для фигурки
2.1.
Стоит невысокий, но живой человек, оглядывает местность, какой интересный вид.
Нельзя ли его изменить, улучшить, чтобы людям была хоть какая-нибудь польза. Взгляду как будто и зацепиться не за что, все на месте. Снова оглядывается, он не один, вокруг свита, немало достойных людей. Оглядывается не только он, окружающие его люди, все, делают то же самое, получаются два взгляда, взгляд сверху и взгляд снизу. Взгляд власти и «взгляд на власть снизу», чем они различаются. Свита ждет, нужна дорога, да не простая, а подвесная, монорельсовая. Следует решительная команда: «Немедленно сооружаем такую между Севастополем и Симферополем» (Белкин, с.143). Почему бы и нет, он уже показал им «пример свободы», он-то и сейчас свободен. В выборе решения, в своих действиях, в своих возможностях. Делаем, сделаем. Кто-то напомнил, пискнул, рельеф местности, вздох, отбой. Видимо, и здесь Никита Сергеевич, а это был, конечно, Хрущев, решил опередить свое время, лет эдак на пятьдесят. А ближе к истине? Новые настроения уже зародились, и он отчаянно сыграл роль катализатора. Благодарное общество вскипело; ну а здесь, с идей монорельсовой дороги, что кипит? Не человек, ничего личного, сама Власть.
Психоаналитик ставит диагноз: политическая наркомания.
Мы, наша жизнь, всегда в границах треугольника.
Но к середине 50-х появились люди, живущие в пределах особого треугольника.
«Кабинет – квартира – дача» (Белкин, с.128), можно говорить об институтах, отделявших один образ жизни от другого. И вдруг находится желающий покинуть это благоустроенное пространство, и чего ему не живется, как всем. Если хочешь изменить мир, придется выйти, пощупать этот мир руками, ногами, глазами, хотя бы ушами. Но и мир может навалиться, и кто знает, не придавит ли. Как всегда, создается круг, зачем? Чтобы останавливать мир на границах этого круга. Потом можно будет включать мир, отдельные участки, в этот круг. Если есть центр круга, то дело за кругом, он появится, будет расти. Обычно так и строится наша жизнь, от центра – к кругу. Так и живет абсолютная потребность, сделать себя центром, построить круг.
И если мы видим центр, предполагаем и круг.
Почему круг?
«Он как бы в центре круга» (Крон, с.84).
Он = Горбачев, и в этом он весь. Он в центре круга, что-то исходит из центра. Что чему предшествует, настроение, мнение или изменение жизни, действие? Центр кругу или круг центру. Нечто подобное можно сказать и о Хрущеве. Первый секретарь, на трибуне, он один, в центре круга. С каким волнением глядели на него, делегаты, многие плакали. Затем смотрела вся страна, затем перестала, выпал из круга.
Там, где возникает круг, там обязательно будут весы.
Кто ты? Палач или жертва? Пожалуйте на весы, взвесим, оценим, куда-нибудь да отойдете. Обычный, в подобных случаях, образ: на штыках, можно сидеть, а можно что-то нести. Скажем, «На штыках понесем счастье и мир трудящемуся человечеству» (Сироткин, с.67). На деле, штыки – лишь инструмент, не более. Как-то повелось, считается, вначале было слово. Февраль = слово, Октябрь = штык. На самом деле, вначале были весы, и на них были взвешены все наличные души, еще до того, как они разделились на буржуев и на трудящихся. А теперь, товарищи трудящиеся всего мира, мы принесем вам свободу, встречайте. Кто послал эти штыки? Тот, кто держит в руках весы, тот, кто стоит в центре, он так и сказал: пощупаем штыком.
2.2.
Генсек, Президент, потом появилось Президент–Генсек.
Выстроил круг = система сдержек и противовесов, неожиданно сам оказался на весах.
Был уверен, кто-кто, он-то сможет наладить баланс, вместо этого взвесили самого. Приятно, конечно, ухватиться за весы, взвешивайтесь, последнее слово за мной. Но всегда может подскочить некто, выхватит, начнет взвешивать весовщика. Не всегда это приятно. Самоощущение Президента? "Я – человек земли"? То есть хозяин, для которого высшее удовольствие видеть, как «из ничего рождается что-то полезное, нужное, мастерски сработанное» (Белкин, с.153), что можно пощупать, потрогать. Это не для Горбачева. Он именно весовщик, устраивать весы, взвешивать, уравновешивать. Зато Хрущев мог утешать самого себя:
«Умру я… Положат люди на весы дела мои» (Белкин, с.162).
Итак, Президент в центре круга.
На границе круга = аппарат + интеллигенция + националисты + популисты.
Впечатляющая кампания, одни не спешат самоустраняться. Другие требуют, все и сразу. Третьи ищут виновников. И все дышат отмщением. Это значит, Президент в одиночестве, он предлагает компромиссы. В ответ? Вызов: «Страна не хочет компромиссов. Это удивительное явление: компромиссный лидер в стране крайностей!» (Крон, с.84). Быть робким или быть смелым. Президент предстает в несколько ином виде, он «против смелых», здесь тоже нужна определенная смелость. Политолог прибегает к метафоре, она известна, шахматная доска. На этой доске можно с удобством расположить основные фигуры. Они таковы: «Горбачев, аппарат, демократическая интеллигенция и народ» (Там же, с.87). Мы снова возвращаемся к треугольнику, в его центре фигура, вознамерившаяся провести выигрышную политическую комбинацию. Конечно, должна быть красивая комбинация, очень красивая. Скажем, народ начинает и выигрывает.
Народ – это все, но право начинать Президент оставляет за собой.
Начнем, с кого?
Дитя аппарата, ставленник аппарата, куда тебя потянуло.
К себе, вернее, к своей миссии: «Это человек сверхзадачи. Он поставил перед собою цель: построить социализм с человеческим лицом» (Там же, с.88). Социализм как будто есть, вот только поменять его лицо. Какое же "лицо" надо убрать, снять, как надоевшую маску. Причем тут социализм, это же его личная цель, он просто-напросто хочет войти в историю! С каким личным лицом? До сих пор на нем личина аппаратчика: «годы аппаратной рутины оставили на нем свой трудно сводимый след» (Там же). Поэтому он = высший аппаратчик, его слову следуют аппаратчики, его слово для них – истина в последней инстанции. Именно поэтому он «символ единства», фигура, которой надлежит выполнять особую роль, обеспечивать единство Аппарата. Как тот же Брежнев. Как тот же Хрущев. Как тот же Ленин? Ленин сплачивал партию.
От кого зависит, каким окажется лик Горбачева, авторитарным или демократическим?
Народ, ждет. Аппарат, на словах верен. Остается интеллигенция.
Впрочем, на этот раз демократическая интеллигенция. Допустим, Президент начнет демократизацию, разве интеллигенция не поддержит его? Более чем горячо. Что ж, Президент сделал первый шаг, «высунулся из окопа», показал свое простое лицо. «Теперь ход предстоит сделать интеллигенции, и этот ход – жертва» (Крон, с.90). Интеллигенция должна принести себя в жертву. Ну не буквально себя, только свои интересы. Интеллигенция должна пожертвовать демократией, чтобы Президент мог проявить свое авторитарное лицо. Управляя страной в режиме автократии, он сам устранит наиболее закостенелую часть номенклатуры. Все прочие ринутся в рынок: «Спустите их с привязи! Рынок выгоден аппарату» (Там же, с.90). Проще говоря, отдайте рынок Аппарату, и будете сидеть со своими весами, вечно. На практике? Ему придется остановить демократизацию, вызвать ненависть, от святого чувства не уйти. И где же зародилась эта святая ненависть? Как всегда, в самом ближайшем кругу. Что осталась другому полюсу, то есть Борису Ельцину?
Подхватить знамя автократии, ради этого и на бронетранспортер полезешь.
Достаточно было показаться лику центризма.
Все остальное сделала ненависть, чья? Ненависть крайностей, ведь мы же "страна крайностей".
2.3.
не только Президент, прочие тоже не прочь взвешивать.
Кипят гневом, тянут руки к весам, кто в числе первых, известно, борцы за народное дело. Добро – Зло, самые первые весы. Политику как-то их надо приспособить к своим политическим делам, к решению своих политических задач. Не те, которые стоят перед страной, у него своя задача, сверхзадача, увеличение своего политического веса. Тяжеловес, супертяжеловес, кто дерзнет тягаться с таким гигантом. Когда у политика начинается настоящая жизнь, видимо, когда приобщается к процедуре взвешивания, в качестве активного участника. Скажем, он, неожиданно для себя самого, становится делегатом партийной конференции, как это произошло с Хрущевым в 1925-м. Конференция, делегат? Горбачев жил уже в ином мире, в каком? Мир, в котором очень серьезно относятся к потребностям, почти полная свобода. В номенклатурной державе нужно обзаводиться номенклатурным лицом. Чтобы получить доступ к распределению по потребностям? по весу; но тогда чем определяется вес? Объемом власти. А Хрущев, главный специалист по гопаку, как ему удалось ухватиться за державные весы? Не зря же его прозвали сталинским «шутом», кому же заправлять сборищем марионеток, как не главному шуту. Шуты очень серьезные люди, особенно когда идет речь об их шутках.
Когда Хрущев снял ортодоксов, на что обратилась его ненависть?
Не на жизни, только на посты, занимаемые при жизни. Святое чувство словно бы разделилось, внутри страны достаточно отправить куда-нибудь директором ГЭС. За пределами страны, «мы вас закопаем».
Два человека, Хрущев и Горбачев, между ними каких-то тридцать лет.
Оба они стоят в центре треугольника: аппарат – народ – интеллигенция. Часто уточняется, творческая интеллигенция. Каждый ставит себе сверхзадачу, как свою личную цель. Первый грезит коммунистической личиной, второй – личиной человеческой, что это им дает? Два этих лика начинаются с собственного лица, право собственной роли. Обоим тяжеловесам пришлось "надеть" авторитарные личины. Почему бы и нет, не привыкать. В чем различие? Один – хозяин, лично вникает, лично назначает, лично снимает, просто обожает ручное управление на колхозных полях. Он озабочен насущным, собственным весом. Чем тяжелее он будет, политически, тем быстрее он сможет дать стране коммунистическое лицо. Коммунистическая автократия, удивительное сочетание. Второй пытается встать в центре, взять в руки весы, обеспечить баланс. Не самому наращивать свой вес, а противопоставлять одного оппонента другому. А они сами обеспечат ему рост, рост его весовых характеристик, чуть ли не автоматически, лишь бы толкали друг друга. Но могут объединиться? В результате центрист превращается в автократа. Буду ключевой фигурой, буду держать весы, становись-ка Борис Николаевич, взвесим. Реакция – личная неприязнь, быстро перешедшая в ненависть. Сверхзадачу как личную цель Ельцин себе уже поставил, давным-давно. Но тут он неожиданно обрел средства, инструменты. Стал местом концентрации ненависти, сиди, молчи, а вес растет, сам собой. Мы как-то привыкли к горькой шутке, молчание ягнят. А здесь нечто невероятное, молчание автократа. На деле, протекал обычный процесс накопления ненависти, где-то должна же она собираться, взвешиваться, ну, хотя бы учитываться.
Чью же ненависть вызвал Хрущев?
Кажется, очевидно, со стороны номенклатуры.
Интеллигенция, народ проявили поразительное равнодушие. Остается Аппарат, лицо неравнодушное? Его личина накрыла всю страну, полным-полно выдвиженцев Первого лица. Кто-то должен сориентировать аппаратчиков, вернее, аппаратную массу. Эта масса не участвует в принятии решения, она для исполнения решений. Где же то номенклатурное место, где могла собраться ненависть? там, где решения делаются.
На кухне, на политической кухне.
Эта кухня могла быть даже на даче . Решает узкий круг людей, здесь именно круг. Где границы этого узкого круга? Части «властной элиты», это аппарат ЦК КПСС, Совмина СССР, КГБ СССР, МО СССР. Еще секретари обкомов, крайкомов, министры, замы, «заведующие отделами». В итоге «власть в послевоенном СССР принадлежала олигархии, скрывавшейся за высшими звеньями» аппарата (Пихоя, с.9).
Это значит, что сама Номенклатура = Олигархия + Аппарат.
Олигархи решают, в нужных случаях, решаются. Аппаратчики лихо претворяют, народ старательно трудится. А что делает творческая интеллигенция? Творит, кому-то ведь надо быть матрицей чувств, вернее, революционной страсти. Что требуется? Немногое, позаботиться о месте, на котором возможно накопление ненависти. Дальше все пойдет само собой. Центр превратится в круг, круг начнет расширяться.
Как ни странно, Хрущев и Горбачев, оба сделали ход = жертва.
Как ни странно, каждый раз они надевали (помогали надевать?) на страну аппаратную маску.
Где же связующие нити нашей истории. Каждый лидер искал палочку-выручалочку. Хрущев: власть–действие, его собственное действие. Горбачев: власть–весы, разумеется, арбитром должен быть он сам. Но каждый раз порождали недовольство. Затем неприязнь. Затем ненависть, переходившая в действие. Всегда рождалась прочная спайка, но разве не в этом-то и заключается роль первых лиц аппарата: спайка? «Лидер играет здесь совершенно особую, надчеловеческую роль. Это символ единства» (Крон, с.88). Ибо Аппарат сам уже давно осознал необходимость спайки: «Чувство опасности никогда не покидало аппарат, но эти люди знали, пока они вместе, с ними ничего не случится» (Там же). Если есть символ, трещин нет, здание хранит прочность. Аппарат = авторитарная сила. Почему бы этой силе, по праву силы, не войти в рыночное пространство. Сила и в рыночном пространстве останется силой, сильный – сильным. Аппарат употребляли, теперь он хочет употребить свою силу сам, к своей пользе, выгоде, и прочим что-то перепадет.
В конце концов, разве не заслужил (выслужил?) Аппарат право на собственность.
В конце концов, автократы для того и существуют, чтобы порождать ненависть.
3. Фигурки 60-х
3.1.
Клоун, шут, в лучшем случае, скоморох.
И вот интеллигент входит в зал истории, лики, знамена, священные камни.
Вернее, священные книги. Их не так уж много. Разумеется, есть полное собрание сочинений , но его никто не читает. Штудировать эти кирпичи – занятие для особо сознательных граждан, способных отделить хороший социализм от плохих исполнителей. Прочие предпочитают более краткие варианты, упрощенные, а потому доступные еще в детстве. Если новое, однажды началось, окрепло, оно должно продолжаться. Если даже и буксует, несколько, мы его подтолкнем, придадим ему нужную динамику, лопатами. Почему мы так уверены, это мы подтолкнем. Может быть, все наоборот, это нас подталкивают, разбирайте лопаты.
пора на субботник, выходи.
Необходимое отступление.
«Невыносимая скука. Агитация, агитация без конца. И ненависть» (Князев, 1). Еще только 5-е августа 1918-го, бывший интеллигент ловит свет надежды, хоть какой-нибудь надежды. В стране раскручивается, и весьма успешно, маховик террора. И вдруг, скука? За скукой ненависть, так и метаться, от скучных мыслей – к святому гневу? Обычный наш парадокс. Утратил прежний статус, маргинал, по сути, никто. И все равно возвращается, куда? В свой интеллигентский обоз. Честно служили народу, народ не оценил, просто ставит к стенке, вывод? «Слишком сильна была эта идея служения именно народу, а не тому, что выше народа – России» (Князев, 2). Народ не оправдал, почему должна оправдать Россия? Здесь рефлексия обрывается, за что-то ведь надо держаться. Вот и «большевики держатся», вопреки всему. Самый простой хозяйственный вопрос не могут решить, а держатся, как им это удается? Детишки «попали на цепь».
значит, нашлась цепь.
«ненавидеть он умел, как никто другой» (Тополянский, с.21). Это о вожде, о Ленине, как ему удалось превратиться из неизвестного никому скромного эмигранта «в харизматического лидера», благодаря каким особенностям характера? Самые простые, самые человеческие свойства, «был добряк», «будем уничтожать всех мерзавцев». Ценил сам и будил в сподвижниках настоящую злость. Каждый проходит через душевную сумятицу, кризисы роста. У него «кризис был в 15 лет» (Там же). Очень был религиозен, кризис помог: «В пятнадцать лет снял крест, плюнул на него и забросил в угол» (Там же). Видимо, последний кризис. К этому известная всем скромность. «Святая скромность». А в сумме? Примитивность чувств, на этом и выстроился треугольник стабильности: уравнительность – беспощадность – сильная рука = справедливость.
В центре?
ненависть, позднее об этом было сказано, химера величия.
Если предположить? Созданная им партия – его частное предприятие. Единственное назначение этого предприятия – продвижение лидера. Политическое продвижение, на вершину власти. Мы его поднимем, а он даст партии заработок, и стол, и кров. Такие, очень обычные человеческие свойства на службе харизмы. Партия пришла к власти, в стране, чем стала страна? Для партии, для ее харизматического лидера.
3.2.
вернемся в 60-е, самая середина, Хрущев нашел новое занятие, выращивает патиссоны.
Рядовые обыватели примеряют к себе базовое положение нового общества – это равенство, что есть равенство? Скажем, в области эмоций, чувств, страстей, здесь может быть равенство? Нет, не замахиваемся. Нам больше по душе социальное равенство. Как убедиться, что мы – социально равны? Опять возвращаемся в область чувств, разве вы не чувствуете себя счастливыми. Ну вот, а вы еще сомневались. Посмотрите, как наладилась жизнь, а скоро будет еще лучше, вот и реформы начаты, и первые результаты уже есть.
Каковы эти первые результаты?
Принцип коллективности окончательно стал принципом номенклатуры.
Как он работает в области чувств. Нужен образ врага, такой был всегда. Белые, нэпманы, кулаки. Но вот пришли 60-е. Эксплуататоров нет, вывели, кругом трудящийся люд. Как тут эксплуатировать ненависть, да и зачем? должно быть, она принялась отмирать, за ненадобностью. Выход есть, как он тогда виделся, это базовая личность. Основы ее поведения, все тот же чудесный сад. В этот сад выходит только одно окно (и око?) – государственное. И видеть в том чудесном саду, нам дано только то, что там поставит государство. Смотрится туда уже третье поколение, есть повод для гордости, так будем же гордыми, воспитаем гордых.
То, что называется преемственностью.
Ибо в начале и стояли гордые, несгибаемые, непреклонные.
Хорошо известная книга, первая сцена. Перед нами тяжелый «человек в рясе». А перед ним четверо мальчишек, идет дознание, кто-то насыпал в тесто махорку. Выворачивайте карманы, трое тут же бросились выкладывать содержимое. Четвертый, глядел, «с затаенной ненавистью», с чего бы ему так глядеть. Человек в рясе сразу обрушился на четвертого, вон из класса! Должно быть, разглядел затаенную ненависть.
Павка вышел, присел «на последней ступеньке».
Конечно, это Островский.
Что предлагает нам Критик, на дворе 1966-й, прошло тридцать лет.
Посмотрите на первую сцену в романе: «в ней, как в капле, уже заключено новое мироощущение, перевернувшее все прежние представления об этике и морали» (Аннинский, с.13). Неужели это новое мироощущение и подвигло Павку на его подвиг, испортить тесто. Но это к слову. Главное, переворот. Все прежние представления! Но ведь за этими прежними века и века, осыпалась пыль веков.
Критик определяет происшедшее: несправедливое наказание.
Почему именно несправедливое?
Быстрый взгляд в сторону веков, точнее в век 19-й.
На примере Оливера Твиста , того тоже наказывают, и тоже несправедливо. Как реагирует Оливер? Всей энергии протеста героя хватает только на одно, на осознание обиды, на «чисто духовное переживание, не переходящее в поступок» (Там же, с.14). Островский, тоже показывает осознание, обиду, протест.
Не ограничивается, вносит что-то свое, ранее невозможное.
Вот «теперь вернемся к Павке Корчагину, к махорке, которую КТО-ТО насыпал попу в тесто. Следов табака нет, карманов нет, доказательств нет. Есть – наказание: не насыпал – так мог бы насыпать» (Там же). Критик не говорит, нет проступка, он говорит, нет доказательств. Был проступок или нет, но наказания без доказательств быть не может. Между тем, наказание есть, жестокое, что отсюда последовало? «Новый герой принимает эти условия. Вместо обиды – ненависть. Доказательств нет? Не надо! НЕ НАСЫПАЛ ВЧЕРА – ТАК НАСЫПЛЮ ЗАВТРА» (Там же). Человеческая пружина «теперь бьет встречным ударом!».
кажется, Критик не заметил: затаенная ненависть – еще до наказания.
Герой отвечает «мгновенным действием», ударом на удар.
Можно сказать, удар – за удар, бессмертный принцип талиона. А как иначе должен вести себя человек действия. Что-то странное в этой запальчивости. Без сравнения не обойтись. Возможны два сравнения. Из века 19-го, каким тот век был в своей второй половине, вернее, в последней трети. Из века 20-го, каким этот век стал после Перестройки. Что ж, из конца двадцатого века, глянем на его же середину, что-то увидится.
Павел Корчагин = наиболее четкое воплощение «идеологизированного сознания».
Теперь к роману: «С самого начала романа авторский взгляд разделяет действительность полярно на черное и белое» (Иванова, с.25). Самое простое и быстрое действие, "свои – чужие", "мы – они". Фронтовое, оно же военное мышление организует весь материал книги. Выходит, вначале была ненависть. Не роман, а знаковая система для: однозначности, непреложности, заданности. Отец Василий, тот самый человек в рясе, обрюзгший, глазки злые, не смотрят, а прокалывают. Сразу видно, гад. Сей персонаж сопровождается, иначе и быть не может, «… авторской неприязнью, если не сказать ненавистью, а Павка, нагло обманувший его и нашкодивший, должен выглядеть истинным героем» (Там же).
Обманул, нашкодил, вышел в герои.
3.3.
Разве Критик 66-го не знает об этом?
Критик переносит упор на правовую сторону: пусть даже и насыпал. Но право требует доказать вину, вина не доказана? Наказания нет, презумпция невинности, чем отец Василий пренебрег. К чему привело это пренебрежение правом? «новая форма реакции», не новая реакция, а лишь новая форма реакции, однако? И эта выходка, этот протест лишь ради новой формы, если бы! «Это новое содержание самого понятия о справедливости. Это новый подход к моральным категориям» (Аннинский, с.14). Оказывается, содержание тоже обновилось. Так может быть, сначала обновилось содержание, а уже потом родилась «новая форма». Прежний герой 19-го века, российский и западный, молча смирялся с незаслуженным наказанием. Новый герой, в новой России, отвечает ударом на удар. Не Павка, но именно автор, Островский «есть отрицание самой основы, самой возможности такого смирения» (Там же). Мало ли было на Руси подобных героев и подобных протестных действий. Тут иное, Островский «воплотил бунт человека против идеи подчинения человека всеобщему нравственному закону» (Там же). Действительно, самый настоящий переворот, долой общечеловеческие ценности. И куда повели нас новые ценности? Снова требуется сравнение, где оно? Перо проходится по России, с тем, чтобы переключиться на Запад, хорошо, что есть Запад. На этот раз "потомок" Оливера Твиста, тоже наказан, тоже несправедливо. Почему же он чувствует себя победителем?
Вывод: «Человек частичен. Человек подстраивается к правилам бесчестной игры.
Это западный вариант» (Там же).
Закон смирения, Критик вводит противопоставление: частичный человек – человек целостный.
Наш «человек опирается не на закон, требующий смирения, а на свою восставшую волю, требующую действия» (Там же). Кстати, Запад критик пишет с маленькой буквы, с этой же буквы и слово Бог. На деле, обычное право, которое имело место и на Западе, и в России. Но Критик перемещает нас из мира, где есть обычное право, в мир, который полностью очищен «от понятия общего права». В этом очищенном мире нет справедливости, а есть только ненависть. Есть поп – но есть и Павка. Или поп повесит Павку, или Павка повесит попа. Павка да, но поп? Как легок переход от наказания – к казни, но разве поп посмел бы казнить Павку? Выгнать, выпороть, да, но казнить? Даже дикая Салтычиха закончила дни в яме. Этими деталями можно пренебречь. Слава дерзости! Теперь остается последовать за Павкой, а значит, и за автором.
Подчеркнуто, ненависть Павки ; личный масштаб, не сводится к его фигуре.
В романе, в судьбе «Корчагина выразилось нечто важнейшее, чем путь капли в потоке – самый поток, самая буря» (Там же, с.15). Куда же несет поток? В мир, очищенный от закона, от права. Есть только сила. И эта сила демонстрирует себя во всем своем блеске. Кто же он такой, Павел Корчагин? Человек, полностью растворившийся в миллионах. А его Ненависть? то чувство, которое связывает людей в единую массу, не знающую иного закона, кроме закона своей силы. Слава дерзости! О терроре в 66-м, понятно, не говорится. Где рождается Павка как «духовное существо», в бунте. И пошло, «бунт вобрал его», «бунт обозначил в его характере», «бунт сплотил в нем». Бунтовщику осталась обрести идею, ибо только идея собирает человека. Понятно, такая идея была только у большевиков. Нечто твердое, человек должен быть собран вокруг идеи.
А до этого?
Он остается частичным человеком, точно так же, как в западном варианте.
Он отвергает раздробленность ненавистной жизни, я стану целым = найти способ стать целым.
Здесь вам не гнилой Запад. Здесь Носителем идеи является Партия. Следовательно, только на уровне Партии и достигается нужная целостность человека. Не сам по себе, а через Партию, в Партии. Стоило ли бунтовать, дерзать, требовать свободы, чтобы тут же, без остатка, раствориться в партийном котле. Но так хотелось бить врагов, не зря же начал с человека в рясе. И здесь у Критика проскальзывает странная нотка: «Бедный поп Василий беззвучно исчез в этой пучине. Просто он попался первым» (Там же). Да почему же бедный? Да, так. Новая сила не интересуется виной, есть действительная вина или нет, зачем доказывать. «Понятия вины» просто нет. А далее прямое действие, нужно просто уничтожить всех врагов, всех чужих, да хотя бы сомневающихся. Любого, кто не захотел, не сумел или не успел натянуть партийную личину.
Вы готовы? беспощадно уничтожать.
Могучий стимул для того, кто хочет быть гордым. Всякий вывод строится на основе двух посылок: «Я знаю: все меняется, ничего не остается постоянным» (Янов, с.26). Это первая часть, и далее тезис замыкает вторая часть: «Не меняются только модели поведения в единой системе» (Там же).
Вместо заключения
1.
Сначала надо разделиться, потом будем объединяться.
Новому герою не по пути с попами, буфетчиками, официантами, адвокатами, но сколько их.
И в самом деле, сколько? «Обобщенный портрет измученных гражданской войной мирных жителей дается с нескрываемым презрением и отвращением (Иванова, с.25). Пошли черты, черточки. «Совершенно отупевшие обыватели». «Обыватель жался к стенкам». Отсиживался в подвальчиках, в траншеях, в темноте. К этим обывателям «относилось подавляющее большинство населения России, это и был тот самый народ, за счастье которого вроде бы и шла борьба…» (Там же). Автор захвачен борьбой, до народа ли ему.
Если бы народ не отсиживался, не сторонился, не сидел в темноте.
Новое! Неужели ненависть – это что-то новое?
Нет, конечно. Новым является способ использования ненависти.
В каком мире оказалась страна, благодаря человеку, который опирался «на свою восставшую волю»? человеку, который явил всему прочему миру силу прямого действия. В этом мире нет понятия общего права, нет понятия вины, доказательства не требуются, поступки диктует воля. Если воля требует действия, первое ее действие – выбросить «из головы бога». Воля собирает людей, каких, от них дурно пахнет !
Люди, выбросившие Бога из головы, их мало, почему же за ними колонны верующих.
Верующим нужно выбрать, на одной стороне люди, которых раздражает «их запах».
На другой стороне новый человек, что в нем нового, «он ПЕРЕВЕРНУЛСЯ».
Был негатив – стал позитив, было смирение – пришло действие. Как легко дается нам инверсия. Если наше человеческое переворачивание подстегивается страстью. Тем более, революционной страстью. И тем более, ненавистью, неизмеримой «личными, частными масштабами».
2.
Но что дальше, чем определяется поведение перевернутого человека?
Да еще раздвинувшего свою целостность до размеров мощной организации, партии.
Общая схема: «В первобытном обществе были только обычаи, в феодальном начинали доминировать договоренности и стали появляться законы» (Афанасьев, с.5). Теперь Россия: «в общественных отношениях России продолжают доминировать обычаи и договоренности, не право» (Там же). Стоит ли удивляться, если новый человек на место воли, действующей в рамках закона, поставил прямое действие свой воли. Явный признак, о чем это говорит? Как общественное устройство мы «неуклонно примитивизировались, постоянно соскальзывая по социальной лестнице куда-то в раннефеодальные времена» (Там же). Ранний феодализм! да это рассуждение оптимиста. К самым ранним цивилизациям, дворец-государство, город-государство. Полюс ненависти иначе и не может осуществить самого себя – как через послушание своих составляющих.
А каким обществом была Россия в 19-м веке.
Короткий взгляд, в то самое детство, из которого вырос бунт Павки.
Дыхание жизни, под плеткой дышится очень громко. «У А.М. Горького есть воспоминание о том, как он избит был за истраченный пятак. Он его потерял, а взрослые не поверили» (Аграновский, с.55). Не в работном доме, как Оливера Твиста, не приюте, как Чарли Чаплина. В родном доме, родной дед выпорол как сидорову козу. Между тем, маленький Алеша был не виноват: «Мне сказали в Доме Кашириных, что вот недавно, во время ремонта дома-музея, нашли под крыльцом этот медный пятак» (Там же). Не виноват. Ну а, если бы не отыскали это старый пятак? Через какие только профессии не прошел Горький, от посудника до весовщика, но "жестокий царский режим" не помешал ему стать писателем, прославиться на всю страну. На весь мир, и мир услышал голос гордого человека. Алеша – Павка. Горький – Корчагин.
Два полюса, туда или сюда, за славой или в бой, можете выбирать.
Из самодержавия мы вывались прямо в варварство.
3.
Хрущев, Островский, Горбачев, по времени рождения.
Но если о лице страны?
Тогда время Островского, время Хрущева, время Горбачева. Иногда говорят, эпоха. Революционная линия тянется из 20-х – к концу 80-х, постепенно сходит, тает. Когда начала крошиться? Разве не ясно, как только произошел перелом! Мирное существование. «Союз – Аполлон». Совещание в Хельсинки. Разрядка. Сделка века «газ – трубы». Разве не были мы уверены, это всего лишь новые формы классовой борьбы, классовой войны. Поэтому, возвели Берлинскую стену, затеяли Карибский кризис, решительно разобрались с Пражской весной, придушили диссидентов, а под конец, столь же резво вошли в Афганистан. Ну, кто знал, что это начало конца, царило скорее воодушевление. А на другой стороне, напротив, царило что-то вроде паники: «Если он не собирался захватывать Ирак, Кувейт и Саудовскую Аравию, зачем ему нужно было вторгаться в Афганистан?» (Янов, с.25). Он = СССР. Никто не мог предположить, что это не имеет смысла. Само это вторжение не имеет смысла. Потому что произошло вторжение бессмысленности.
Ожили крошки ненависти? Идеология прочна как бетон, просто гаснет скорость.
Первая половина 70-х, обычный корреспондент ; в необычную командировку.
Ему задан маршрут, пройти по следам Павки Корчагина.
Что и говорить, почетное задание. И вот замелькали названия. Среди них первое, Шепетовка, школа. Само здание сохранилась. Здесь Павка сидел «на последней ступеньке». И здесь его «выставили из школы». Автор обращает внимание на характерные перемены, происшедшие в городке. До революции в Шепетовке была «старая тюрьма», теперь там клуб «медицинских работников», в клубе «небольшая библиотека».
Корреспондент заходит в библиотеку.
Сообщает заведующей библиотекой, здесь, рядом с вами, под одной крышей, герои романа!
Ответная реакция? Неподдельное изумление. И тогда он берет книгу, открывает, зачитывает. Падают слова: «Товарищи, помните, умирать надо хорошо» (Шамаро, с.9). Минуя паузу, корреспондент продолжает: «Да, эти волнующие слова неслышимо звучат в небольших комнатах, уставленных книжными стеллажами и рядами стульев. Как можно было об этом забыть!» (Там же). В самом деле, как можно позабыть такие слова. Прошло почти сорок лет, мы успешно строим коммунизм. Продолжаем борьбу Павки Корчагина. Хорошо продолжаем, развитой социализм уже построили. Ваша смерть, дорогой товарищ, стала нашей победой. Это значит, и вашей победой. Вы знали, победа будет, и вы завещали нам ненависть победы.
Корреспондент читает: «…поставили виселицы» (Там же, с.10).
Страшное место, старики помнят, дают ориентиры. Поклонник Павки Корчагина, он, конечно, должен там побывать, перевернуть страницу легендарной жизни: "Признаться откровенно, язык не поворачивался назвать этот «ориентир» – чайная с романтическим названием «Сосновый бор»" (Там же). Чайная, прямо на этом памятно страшном месте?! Не совсем: «…не сама чайная, а живописно захламленный и замусоренный двор за этим унылым зданием». Кто-то определил место строительства, перевернул страницу.
Никто не хотел умирать. После победы. Даже хорошо.
Литература:
1. Аграновский А. Чего хочет читатель // Вопросы литературы, 1970, № 1.
2. Аннинский Л. Жатва гнева // Детская литература, 1966, № 12.
3. Афанасьев Ю. Между прозрением и тьмой // Общая газета, 2001, № 40, 04 – 10.10.
4. Варга Е.С. «Я умру в печали» // Полис, 1991, № 3.
5. Вишняк М. Дань прошлому // Свободная мысль, 1992, № 15.
6. Иванова Н. Наука ненависти. – В сб.: Гибель богов. – Библиотека «Огонек», № 48. – М. 1991.
7. Князев Г. Покатилось красное колесо… // Труд, 1991, № 216, 17.09. (1)
8. Князев Г. Царство хама // Союз, 1991, № 37, сентябрь. (2)
9. Криворотов В., Чернышев С. Загадка Ленина // Литературная газета, 1991, № 15, 17.04.
10. Крон А. К демократии «на плечах» автократизма // Социум, 1991, № 2.
11. Лилина М. Возвышает ли возвышающий обман? // Диалог, 1994, № 3.
12. Резник С. Вместе или врозь? 2-е изд., доп. – М.: ЗАХАРОВ, 2005.
13. Свищев В.А. Необходим новый организатор производства // Экономист, 1992, № 12.
14. Шамаро А. Путешествие по роману «Как закалялась сталь» // Молодой коммунист, 1974. № 7.
15. Шубкин В. Грустная правда // Новый мир, 1991, № 6.
16. Янов А. Прогностические возможности науки // Кентавр, 1991, № 1.