Солёные капли пота стекали со лба, оставляя на лице пыльные разводы. Глаза щипало. Соль разъедала веки. Нюра непроизвольно зажмурилась, размахнулась и ударила киркой наотмашь, вслепую. Зажатый между ног камень раскололся. Множество острых осколков, сдирая до крови кожу, рухнули на землю. От удара по телу пробежалась волна. Нюра опасно пошатнулась, но устояла на ногах. Вслед за камнем из обессиленных рук выпал инструмент перевоспитания. Стянув с головы косынку, промокнула залитое потом лицо, протёрла саднившие глаза. Взглянула на внушительную груду разбитых в щебень камней и горько усмехнулась:
«Стахановская пайка на сегодня обеспечена!»
- Порошина, хватит мечтать, работай!- прикрикнул на неё зоркий стрелок.
-А мы, по-твоему, что, ваньку здесь валяем!- вступилась за товарку Катерина.
Стрелок смерил презрительным взглядом бойкую заступницу, и пригрозил:
- Ты, поговори у меня ещё!
Катерина, разбитная деваха лет двадцати пяти, демонстративно отбросила в сторону кирку и вальяжной походкой подошла к товарке.
- Нюр, ты чего жилы рвёшь? Сдохнуть здесь хочешь? - с ехидством заметила Катерина, кивая в сторону охранника. - Так им это на руку!
- Я эти камни зубами грызть готова!- огрызнулась Нюра,- лишь бы деток своих поскорее увидеть.
- Будешь так стараться, с того света деток своих увидишь,- предостерегла товарку по несчастью Катерина.
Содранная кожа на посиневших от синяков ногах кровоточила. Резким движением рук Нюра разорвала по косой платок и перевязала раны. Выбрала из кучи самый большой камень. Привычным движением зажала его между ног, но ударить не успела. Катерина помешала.
- Глянь-ка, еропланы! В жисть не видала такого чуда. Летят ведь! Как птицы! Да не один! Как их много!
Подозрительный гул в небе заставил всех поднять головы. С каждой секундой гул становился всё сильнее и сильнее.
Катерина приложила ко лбу ладонь и, прищурив глаза, вглядывалась в небо.
- Никак ученья идут,- со знанием дела предположила она. – Эх, Нюрка, еродром то мы им ещё не достроили. Приземлиться некуда сталинским соколам, - весело рассмеялась Катерина.- А то бы мы их как родных встретили.
- А ну, хватит болтать!- пригрозил суровый стрелок. – Шалава!
По примеру Катерины Нюра взглянула на небо. Солнце стояло в зените. Глаза слепило. Она сложила над глазами домиком мозолистые ладони, прищурилась. На горизонте действительно показались несколько чёрных точек.
- Видать и вправду еропланы, - подтвердила она.
За свои без малого три десятка лет Нюра еще ни разу не видела такого чуда. Слышать слышала, но верить не верила. Как это железо в небе летает, как птицы!
- Надо же! Летят! Диво так диво! Дедушка мой сказывал, еще, когда я маненька была: настанет такое время, когда по небу будут летать железны птицы, а небо будет опутано тенётами.
Катерина заразительно рассмеялась и, уперев руки в боки, сказала:
- А по земле будут ходить девицы - бесстыжие лица! Только вот, Нюр, по нашей с тобой земле вот эти волки пока что ходят с ружьями,- небрежным жестом, кивнула она в сторону стрелка.- Нашим дедушкам об этом ни в жизни бы не додуматься было.
- Тише!- шикнула Нюра,- услышат.
- Ой, Нюр, какие же вы деревенские все смешные, я погляжу! Как дети малые! А когда частушку пела, не боялась! А теперь на воду дуешь.
- Да ни пела я никому никаких частушек,- осадила её резко Нюра.- Что уж я, по-твоему, раз из деревни так темнее ночи. Не понимаю ничаво! Понимаю поболе вашего! Сынок у меня захворал в тот год. Крычал на крик день и ночь. Я все песни, что знала перепела ему. Ну и частушка эта проклятая как-то само собой може и вылетела из памяти. Сама не заметила как. Может, услыхал хто? Только вот хто? - задумалась Нюра, - в доме все свои были, с нашей деревни, - и после паузы продолжила рассуждать,- только не причём здесь всё это.
Катерина не сводила глаз с товарки, ждала ответ.
- Пальто я мужнино продала, - повинилась Нюра, - на лекарство сыночку деньги нужны были. Видать подумали, что разбогатела я от этого пальта!
- Для меня, - улыбнулась хитро Катерина, приставая к товарке, - спой, Нюр.
- Отстань, Катерина. Хуже маненькой, право слово!
- Ну, один разочек. Хочу запомнить слова. При Царе-то Николашке,- затянула частушку Катерина, - а дальше?
- Ели хлеба колобашки,- машинально проговорила Нюра.
-А при новом-то режиме и картошка на ужиме,- подхватила Катерина.- Ох, как бы сейчас поесть её, родимую, запеченной да в мундире.
- Неужли тебе мундиры эти не надоели! - Колко подметила Нюра, пристраивая удобней очередной камень между ног, - твоя правда!- помолчав, продолжила она,- вот домой вернусь. Будет у меня на столе картошка и хлеб, и счастливей меня не будет никого на белом свете!
- Эх, картошечка, картошечка, какая тебе честь. Если б не картошечка, чего бы стали есть!- пропела Катерина.- Спасибо тёзке моей – Царице. Приучила русский народ к картошке, а то бы хоть зубы на полку. С чего бы они мундиры-то для баланды стали брать! – рассмеялась Катерина, кивая на охранника.
Чем ближе приближались самолёты, тем сильнее содрогалась под ногами земля. Заключённые бросили работать и все, как один уставились в небо. Даже опытные охранники позабыли про свои прямые обязанности и следили за стремительным полётом железных птиц. Земля под ногами сотрясалась. Невиданная доселе мощь чёрным облаком надвигалась по небу.
Окинув взглядом каменоломню, стрелок заорал на побросавший кирки заключенный народ:
- За работу!
Не успел вохровец прокричать угрозы, раздался взрыв. За ним второй, третий…Земля под ногами заходила ходуном. На крыльях самолётов зловеще блеснули чёрные кресты. С криком люди кинулись врассыпную. Спотыкаясь и падая, Нюра бежала за народом. Взрывы раздавались без остановки. Камни вперемешку с комьями земли чёрным фонтаном взмывали к небу. Страшный омут подхватывал людей и прямо на глазах они исчезали в нём. Но страх гнал людей вперёд, на взрывы, в омут, на погибель. Земля из-под ног ушла внезапно. Нюра упала и на какое-то время потеряла сознание. Очнулась от удара приклада в спину. Поводила вокруг пустыми глазами, словно пыталась признать незнакомое место.
С трудом поднялась на ноги, отряхнулась от земли. В голове звон, ноги дрожали, коленки подгибались, идти не было сил. Но приклад в спину подгонял и Нюра безропотно подчинилась.
- Живее, - матерился охранник,- в лагерь.
На ватных ногах нетвёрдой походкой она пошагала к поредевшей колонне заключённых. Неожиданно взгляд её зацепил платок. Маленький лоскуток от него выглядывал из-под земли. Платок принадлежал Катерине. Нюра узнала его по характерному индустриальному узору – доменные печи, заводские трубы, серый дым.
«Вот голова садовая!» - подумала она о Катерине и наклонилась, поднять утерянную подругой вещь. Потащила за конец, торчащий из земли, и в страхе отпрянула. Вместе с платком товарки она вытащила её окровавленную голову…
Душераздирающий крик разорвал ночную тишину комнаты. В холодном поту старуха очнулась от тяжёлого сна. Ночная рубашка ледяным панцирем липла к телу и не давала вздохнуть, сердце в груди бешено колотилось. Старуху знобило. Задыхаясь от боли, она попыталась разорвать на груди мокрую от пота рубашку, но не смогла, силы оставили её. Руки дрожали и не слушались.
Тупая боль в сердце колом застряла где-то между рёбер и не хотела отпускать. С каждой секундой боль становилась нестерпимой. Стиснув голые десны, старуха тихонько стонала. Со стоном уходила боль и делалось легче.
Она вдруг подумала о смерти. Надежда на долгожданную встречу нечаянно затеплилась в её измученной старостью душе. Дыхание раз от разу становилось тяжёлым и порывистым. Старуха жадно хватала воздух ртом. В какой-то момент, томимая ожиданием скорой развязки, она спохватилась вдруг: правильно ли сложила руки! Правая должна лежать поверху на левой.
«В праву мне дадут крестик, а в леву платочек и подорожную, - мысленно рассуждала старуха, – Маруська должна знать, как это делатся,- успокаивала она себя. - А може не знат?- засомневалась она,- надо бы мне ей растолковать. Откуда, чай, она зна-а-ат! Така шалапутна баба!»
С болезненным стоном старуха выдохнула воздух из сдавленной болью груди и поспешно поменяла положение рук.
Дверь протяжно заскрипела. Старуха затаилась под одеялом. Она точно помнила, что запирала её за Марусей. Послышались глухие шаги. Рассохшиеся половицы скрипнули совсем близко. Старуха воочию почувствовала, как предательский холодок пробежался по позвоночнику и трусливо затаился где-то в пятках. Душа неприятно затрепетала. Страх зародился в ней. Отгоняя его от себя, потрескавшиеся от сухости губы шептали спасительную молитву:
- Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, спаси, сохрани и помилуй мя… грешную.
Таинственные шаги потоптались у неё над головой и затихли. Проклятая бессонница, видимо, мучила соседа с верхнего этажа.
Старуха перевела дух и успокоилась.
Как быстро пролетела жизнь! Года незаметно превратились как в той незабвенной песне в пресловутое богатство. Богатство неприподъёмное и никому ненужное.
Шутка ли подумать? Девяноста два годочка, как и не было! Произнести страшно! А уж как жить-то под ними! Ни думала, ни гадала, а вот, поди, ж ты, сподобилась. Разбогатела так, что аж прогнулась под этой тяжестью. Но всё бы ничего. А тут ещё к старости как-то незаметно, словно змея подколодная, откуда ни возьмись, подкралась немощь. Опутала по рукам и ногам и виснет и тянет к земле, словно гиря стопудовая. И жизнь стала не в радость. Правда и до этого праздником её не назвать было. Куда уж там до радости да веселья. Не до жиру быть бы живу! Но руки были вечно за делами, ноги, не зная усталости, мерили шаги, голова была в заботах. Не было времени рассуждать о своей нелёгкой доли. Родили – живи!
Вдоль и поперёк исходила она белый свет. И не всегда только по своей воле. Повидала немало. А вот когда этот мир стал вдруг чужд и непонятен, не заметила. Проглядела. Она смотрела на него теперь из окна своей благоустроенной квартиры и не узнавала его, а мир смотрел на неё то с жалостью, то с недоумением, а то просто не замечал. Каждый день молила заплутавшую где-то в пути смерть найти её в этом странном и чужом для неё мире, назначала ей встречу. Понимала, что совершает непростительный грех и все равно ждала, молила – приди, избавь! Но смерть всё время бродила где-то вокруг да около. И каждый раз, словно в насмешку стучалась не в ту дверь.
Внезапно накатившая боль за грудиной накануне вечером сковала по рукам и ногам. Боль не отступала. Старуха позвала на помощь шабрянку-Марусю. Бестолковая суета Маруси только утомила.
Когда Маруська кинулась вызывать скорую, Старуха опомнилась: долгожданная гостья, наконец-то, снизошла до неё, и вот-вот высвободит её грешную душу из опостылевшего старого тела на вольную волю, а она – неразумная! Вздумала звать на помощь! Маруся только мешала. Всеми правдами и неправдами она выпроводила товарку за порог и стала ждать.
«Неушто это конец? - растерялась старуха и почувствовала, как неприятно похолодели руки и ноги.- Сейчас меня не станет, а мир останется таким же. И будет так же светить солнце, будут идти дожди, падать снег. И никто не заметит моего ухода. Что жила, что не жила! Амамынька-а-а!»- запричитала она.
С жадностью она всматривалась в последний раз на белый свет, словно пыталась унести этот маленький кусочек с собой для маленького сыночка. Который, едва появившись на свет, так и не успел познать ни его радости, ни печали. «Кто знат,- думала всякий раз старуха, возвращаясь мыслями в прошлое, - может оно и к лучшему! Богу виднее!» А белый свет, как назло в эту минуту утопал в ночном мраке. Даже ущербный фонарь за окошком, моргнув пару раз, предательски погас.
Неожиданно в комнате стало светло как днём. Мимо дома громыхая рессорами, промчался грузовой автомобиль. Свет от фар резко высветил комнату и, пробежав веером по потолку, замер на какое-то время на абажуре, и внезапно исчез.
- Надо бы протереть, - глядя на абажур, - спохватилась старуха, - поди, тенётами да пылью зарос,- вслух проговорила она и устало, как после тяжёлой работы, громко вздохнула.
Круглая и белая, словно пуговица от наволочки, таблетка валидола выскользнула изо рта. Старуха на удивление ловко поймала её рукой и вернула на место под язык. Маруся ещё с вечера сунула ей в рот спасительную панацею.
Упрямая таблетка почему-то не хотела таять. Она выскальзывала из-под языка и беспрепятственно гуляла по беззубому старушечьему рту. Старуха ловила её за щекой и пальцами снова подсовывала под язык. Но таблетка, словно шальная так и норовила вырваться на волю. Старуха схитрила: прижала таблетку языком к нёбу и начала смачно сосать, словно осколок любимого ею когда-то ландрина.
«Протереть пыль в серванте, окна помыть, стены в прихожей давно уж немыты. Захватаны все ручищами!»
- Срам, кто придёт!- эмоционально подытожила она свои мысли вслух и живо представила себе такую картину:
Лежит она в переде под белоснежным саваном, собранная, на голове капор с кружевами, в небесновом платье, красивая. Всё дело по делу. Свечи горят. Лампадка мерцает. Читальщица Псалтырь перед святыми иконами листает. Бубнит монотонно под свой нос молитвы. Отчитывает у Бога её грешную душу!
«Может чаво и получится у ей,- с надеждой вздохнула старуха, до слёз проникшись воображением».
Народ то и дело заглядывает. Шабры-соседи друг за дружкой прощаться приходят. Постоят у гроба, поглядят вокруг и увидят непорядок.
- Стыда не оберёшься!- громко вздохнула старуха и с хрустом разгрызла непокорную таблетку.
- Праздничек скоро,- задумалась она опять, - всем праздникам праздник! Пасха… Кажня палочка ждёт праздничка. В самый раз заняться уборкой! Да-а-а! Глаз-то видит, а зуб неймёт! - засыпая, шептали вслух пересохшие губы старухи: светлый праздничек! Воскресение Христово! Вот бы когда помереть-то!- Мечтательно вздохнула она, и устало прикрыла отяжелевшие от дремы веки.
Тупая боль в груди как-то незаметно отступила, дыхание стало ровным и в голове одна за другой снова закружились, завертелись и понеслись галопом, словно дикие кони, по бескрайним степным просторам среди которых она выросла, бестолковые, путаные мысли. Бесконечные житейские дела по дому, суета и люди, люди, люди. Всплывали в памяти знакомые лица. Живые смешались с мёртвыми, мёртвые с живыми и память незаметно увела её за собой…
Высоко подоткнув подол длинной юбки из мелистина – мужнин подарок с городских заработков, босая, с косырём в руках она стояла посередь деревенской избы и прикидывала с чего бы сручнее начать уборку. Вечно хворая свекровь лежала на печке и выразительно кряхтела. С высоты своего семейного статуса и положения она зорко следила из-за занавески за новоиспечённой невесткой. Каждой клеточкой тела Нюра чувствовала пристальный, леденящий душу взгляд.
Завтра в деревне Престол. Праздник. Осенив лоб православным крестом, она взялась за полы. Старый затупившийся от времени косырь, в молодых и сильных женских руках, словно по маслу играючи пробегал по неокрашенному полу, одну за другой счищая стружкой затоптанные до черноты неровные половицы. Струйка пота стекала между лопатками, припечатывая к телу исподнюю рубаху, непослушная прядь русых волос выбивалась из-под батистового платка и заслоняла глаза, тыльной стороной ладони Нюра откидывала её назад и снова принималась за косырь. От усердия и рвения кожа на ладонях быстро стёрлась до мозолей. Руки саднило. Но она терпела. Строгий взгляд свекрови был начеку.
Распрямив натруженную спину, она критически оглядела проделанную работу: пол светился как яичный желток. Дело осталось за крыльцом. Под любопытным взором шабрянки с соседнего двора - вездесущей тётки Прасковьи, не жалея сил демонстративно выскребла каждый приступок до девственной желтизны. Тут же на крыльце скупнула из ведра стёртые до мозолей руки от косыря. Поёжилась - вода из колодца была ледяная! Умылась, подвязала фартук, поправила сбившуюся на затылок косынку, заглянула украдкой в потускневшее зеркало на стене и, сотворив молитву, принялась за стряпню.
Брошенная в печку горсть соломы занялась быстро, она подкинула пару кизяков и сунула в жар чугунок с водой. На скорую руку замесила тесто, раскатала тонкую почти прозрачную на просвет лепешку, свернула её в несколько слоев и виртуозно принялась шинковать лапшу, исподволь бросая робкий взгляд на печку. Свекровь подозрительно притихла на печке.
Будто по линейке на глаз Нюра нарезала тоненькие ниточки самодельной лапши, подбрасывала их играючи на весу и расправляла ковром по столу. Лапша мгновенно подсыхала, прямо на глазах превращаясь в хрупкую соломку. Нашинковала и обжарила несколько сочных луковиц. Раскатала скалкой оставшееся от лапши тесто и кружкой нарезала с десяток лепёшек, начиняя их приготовленным луком, свернула на манер пельменей «кривые» – любимая похлёбка сына. Работа спорилась!
То и дело она бросала обеспокоенный взгляд на ходики. С минуты на минуту должен был с работы вернуться сын.
«Успеть бы к его приходу! Голодный, пади, парень-то,- сверлило в мозгу,- постой-ка цельный день на потоке! Ох, говорила я ему, мило дитятко: не ходи ты на эту вредну работу! Не послушался мать! Ведь сердце-то никудышное! В горсте всё доржит! Хто таперича мать слушается! С отвёрточкой в белом халате буду ходить!» - торопливо свёртывая «кривые», с недоверием повторяла она про себя запавшие в сердце слова сына.
Вода в чугунке уже закипала, как вдруг с печки раздался надтреснутый голос:
-Марья-а-а! Ты чаво там варакаш?!
Скалка выскользнула из рук и с оглушительным грохотом закатилась под стол.
- Амаманьки-и-и, - вздрогнула Нюра.
Вскинув глаза, старуха резко очнулась от сна.
Перед глазами маячил зелёный абажур. И никакой тебе избы, лапши, свекрови на печи и в помине не было. Старуха удивлённо поводила вокруг мутными спросонья глазами и с облегчением перевела дух.
В комнате было светло. Солнечный луч поделил комнату на две половинки и уперся в дверь старенького шифоньера. Следы от рук бесстыдно высвечивались на запылённой полировке. Койка старухи оказалась на солнечной стороне. От яркого света резало глаза. Старуха прищурилась.
- Господи помилуй, Господи помилуй,- шептала она вслух, мысленно осеняя себя крестным знамением.
По-прежнему продолжая неподвижно лежать на спине, сложив крестообразно на груди руки, она тяжело и часто дышала.
В прихожей надрывался дверной звонок.
- Никак торкаются!- спохватилась старуха, прислушиваясь к шуму.
Цепляясь руками за матрац, за одеяло со стоном кое-как приподняла свое бренное тело с постели. Каждая его клеточка болезненно давала о себе знать. Ноги занемели. Она опустила их на пол. Испещрённые варикозом вены болезненно вздулись. Словно ожерелья на рождественской ёлке они причудливо опоясывали ноги старухи. Вопреки всему, почему-то всё ещё стройные, - старуха погладила ноги руками вверх-вниз, вверх-вниз, разгоняя застоявшуюся кровь. На правой руке красовался огромный синяк.
Старуха удивлённо потрогала его кончиками пальцев, оттянула от кости сморщенную, сухую, как осенний лист кожу и тяжко вздохнув, горестно покачала головой:
- Опять раздышалась!
Звонок в прихожей не умолкал.
- Горит, что ли!- ворчала старуха, пытаясь подняться. Ноги за ночь ослабли и не слушались. Она постояла несколько секунд на месте, покачалась из стороны в сторону. Размялась. Накинула кое-как на плечи ситцевый халатик. Тапочки обувать не стала, мартовское солнышко нагрело пол, босиком поспешила впустить нетерпеливого гостя.
В маленькой тесной прихожей висело огромное почти до пола зеркало - оставшаяся центральная половинка от модного когда-то трельяжа. По-привычке, проходя мимо, она кокетливо, совсем по-девичьи, заглянула в него и машинально пригладила ладонью растрепавшиеся после сна седые волосы, направилась было к двери, и спохватилась. Оглянулась, пригляделась к отражению и в испуге отпрянула назад. Словно впервые разглядела себя в зеркале. Повернулась в профиль: спина старчески сутулилась.
Повернулась другим боком. Халат некрасиво задрался на горбу. Она с досадой отдёрнула его книзу и тут же попыталась выпрямиться. Расправила плечи, гордо приподняла подбородок, морщины на шее натянулись, обнажая гайтан от нательного креста. Превозмогая боль в спине, старуха приосанилась, но какая-то неведомая сила снова безжалостно согнула её в три погибели. Обречённо вздохнув, она укоризненно покачала простоволосой головой своему нежданно-негаданно состарившемуся отражению.
В дверь уже начали угрожающе колотить.
Тяжело шаркая босыми ногами, старуха поспешила к входной двери. Повернула два раза ключ в дверном замке и не успела отворить её, как дверь сама распахнулась настежь. На пороге стояла Маруся. Соседка или как привычно называла её старуха по-деревенски - шабрянка.
Несмотря на то, что уже давным-давно по настоянию сына она покинула родную деревню и живёт почти в городских условиях, до сих пор называет квартиру - избой, удобства - двором, автомобили – лошадьми, соседей - шабрами. В ответ на это окружающие, и стар и млад, её саму стали именовать не иначе как этим причудливым, а для кого-то даже смешным словом.
Судя по растерянному выражению на лице, Маруся была чем-то сильно взволнована. В руках она теребила яркую коробку.
- Живая?- облегчённо выдохнула Маруся, разглядывая заспанный вид Шабрянки.- Я уж милицию хотела вызывать! Соседей всех на ноги подняла! Думали, померла наша Шабрянка.
Продолжая поправлять гребёнкой спутавшиеся за ночь седые волосы, старуха лукаво улыбнулась:
- Передай шабрам: ее, мол, не убьёшь – сама ни за что не помрёт!
Маруся раздражённо махнула рукой на насмешницу и, не дожидаясь приглашения, прямиком прошагала в кухню – место, где по обыкновению, протекает самая интересная часть русской жизни.
- Ты чего это босиком захмыстывашь по кватере, не лето красное? Застудишь ноги-то.
Старуха что-то недовольно буркнула под нос и посмотрела на ноги Маруси. Новенькие будто с иголочки тапки красовались на ногах товарки.
- Амаманьки-и! – нарочно подыгрывая записной моднице, покачала головой Шабрянка,- никак опять обнова!
- На смерть берегла, - призналась Маруся, - а потом думаю: куды мне там ходить! Связала подследники – белые, как полагается, и положила в походный узелок.
Старуха с лица сменилась.
- А как же огнену реку переходить станешь?! В вязаных?! – искренне изумилась Шабрянка.
Маруся посмотрела на обнову, потом на Шабрянку и переспросила:
- Думаешь, промочу?!
- Амаманьки-и-и! - всплеснула руками Шабрянка,- чаво вытворя-а-ат!- запричитала она. Раздосадовано махнув рукой на безрассудный поступок товарки, старуха подошла к плите.
- Неужто и вправду дрыхла до сих пор, старая?
Маруся как никто знала набожную душу Шабряни, поэтому поспешила, перевести разговор в другое русло.
- Дрыхла! - отмахнулась старуха, копошась у плиты, - избу всю ночь прибирала. Рученьки до сих пор от косыря мозжат. А ноженьки-и-и гудя-а-а- как в Саров сходила!- заключила старуха.- К празднику готовилась. Только вот не разобрала к какому, то ли к Миколе, то ли к Михалову дню. А може к Казанской? Потом печку растопила. Стряпать принялась. Лапшу с «кривыми» месила! - перечисляла проделанные дела старуха. Да-а!- радостно вспомнила она,- сынка ведь поджидала с работы. Уж больно он любит у меня лапшу с «кривыми». Тут свекровь меня окликнула, и ты, как нарошно, торкашся! Чаво уж она хотела мне сказать?- задумалась на мгновение старуха, прикрывая ладонью беззубый рот.
- Чего они, свекрови-то, хорошего нам могут сказать!- безапелляционно заявила Маруся, присаживаясь к столу.- Поди-ка ты, избу не по её убрала! Это я вовремя пришла!
С неприкрытым укором Маруся окинула взглядом начищенную до блеска газовую плиту Шабрянки. Одинокий чайник и перевёрнутая вверх дном эмалированная кастрюля сверкали чистотой. Маруся покачала головой и разочарованно заключила:
- Опять говеть удумала? Хлеб да вода!
- Великий пост! - ставя на огонь чайник, ответила старуха.
-А я, грешница, не выдерживаю,- вздохнула громко Маруся,- вроде соберусь с силами. Думаю: перву недельку обязательно поговею и причащусь. Так нет! День-два не поем - болит всё. В глазах темнеет, голова кругом идёт. О-о-ох, беда прямо, - вздохнула опять Маруся, - завидую я тебе, Шабрянка. У тебя сахар только в сахарнице,- Маруся деловито заглянула в переполненную рафинадом сахарницу на столе.- Давление как у космонавта. И хрусталики прозрачные. Живи да радуйся!
Придерживаясь руками за край стола, старуха тяжело опустилась на табуретку, по её старческому лицу промелькнула едва уловимая улыбка.
- Помину, поди, просит! – пропуская мимо ушей, неуместные комплименты Маруси, старуха заговорила о своём. - Память-то ей весной ходит. Как сейчас помню, сырень тады цвела. А дух-то, какой по всей деревне стоял! В церькву бы с кем послать. К обедне. Записочку написать. Шабрянка задумалась, потом резко оживилась:
- Вот, ведь, прям как тебя сичас слыхала её голос: Марья-а-а! Чаво ты там варакаш!
Маруся насторожилась.
- Какая ещё Марья? Ты же – Нюра, вроде бы!
Шабрянка улыбнулась и махнула рукой:
- Свекровь меня Марьей звала,- пояснила она.
- Вот! - Маруся хлопнула звонко ладонью по столу,- они все одним миром мазаны! Даже имя не по ей! Чё имя – то ей твоё не по душе было? Не спросились её!
- Дочь у ей была в ту пору незамужняя - Нюрка, да я ещё как в сад села!- пояснила с иронией старуха.- Чтобы не мешаться, она меня Марьей кличать стала.
- Вот бы дочь свою и кличала!- резко возразила Маруся, передразнивая своеобразный слог Шабрянки.
- Хороша она была!- стояла на своем старуха, - простая! Как втора мать мне. Мы с ней душа в душу стоко годов жили! – задумчиво произнесла Шабрянка, качая седой головой,- худого слова друг дружке не говорили. Я её тока всё «мама да мама». Как за язык подвешена. С первого разу. А она меня: Марья-а-а, ох, не таё, лапшу меси! Уж больно я ловка была на стряпню! Бывало, как поминки у кого в деревне али свадьба так крычут пироги стряпать,- заметила не без гордости Шабрянка, потом посмотрела на свои состарившиеся руки и загрустила.
- Хворала она всю дорогу. Потом мы в городу жили. Гриша мой там, на кирпишном заводе работал. Потом война…- старуха опять подозрительно замолчала. Глаза сделались задумчивыми и грустными. Взгляд ушёл в себя. Было видно, что она где-то сейчас далеко-далеко отсюда…
…Ребёнок плакал не переставая. День и ночь. Ночь и день. Несколько суток кряду. Хозяин доходного дома сердился. Квартиранты были недовольны таким соседством. Хозяин не раз грозил выкинуть беспокойных жильцов на улицу. Нюра молча сносила угрозы. Идти им было некуда. С двумя детьми! Один хворый! Хозяин – барин, его воля, выгонит, и слова не скажешь. Закутав сына в шаль, от греха подальше на всю ночь она уходила на улицу. Но однажды не стерпела и на очередной выпад хозяина бросила ему в лицо смелую фразу почти угрозу: Советска власть не позволит! Брякнула в сердцах, с горяча и сама же испугалось своей дерзости. Ведь зависима была полностью от его доброй воли.
Ехать в город она не хотела с самого начала. Как чуяла что-то недоброе в затее с отъездом – скоропалительной и непонятной. Неприспособленна она была к городской жизни. Жизнь в деревне была тяжёлая, но всё ж таки с рождения понятная. Другой-то жизни она и не ведала. А что ждёт их с двумя малыми детьми там, в городе! Угол за занавеской в чужом доме! Но муж был непреклонен. А перечить ему, она не смела. Хозяин!
Закутав в шаль кричащего от боли младшего сына, она поспешно выбежала на улицу. На дворе стояла ночь. Кромешная. На небе ни звёздочки. Единственный фонарь светился через дорогу на дежурном магазине. Всё остальное утопало во мраке ночи. Она с тревогой вглядывалась в темноту. Ещё с вечера муж отправился за лекарством для сына и как сквозь землю провалился. Рискуя всем на свете, они распродали почти все свои недолгие вещи. Денег на лекарство всё равно не хватало, да и лекарства не помогали. Ребёнок таял на глазах. Последнее мужнино пальто ушло накануне за бесценок. С надеждой, вглядываясь в темноту, она ждала чудо - лекарство, которое спасёт её мальчика. Обрывая руки, укачивала сына. Напевая ему что-то, ходила как часовой вокруг дома. Третьи сутки кряду! Голова шла кругом. Глаза сами собой слипались от сна. Ребёнок на секунду затих, и она мгновенно задремала, притулившись плечом к забору. Яркий свет от фар резко осветил её с ног до головы. Вывернув из-за угла, машина двигалась прямо на неё. Очнувшись от дремы, она растерянно попятилась назад и упёрлась в глухой забор. Безжалостно слепя глаза, чёрный воронок прижал её к изгороди. В страхе она зажмурилась…
Маруся мельком взглянула на Шабрянку и испугалась. Ещё минуту назад розовое после сна лицо старухи на глазах становилось смертельно бледным.
- В глазах што-то потемнело,- отгоняя от себя непрошеное видение, после недолгого замешательства ответила Шабрянка, - пройдёт.
- Ещё день-два поголодуешь, - безапелляционно заключила Маруся,- и совсем не встанешь. Какой, чай, грех в еде! И так уж всю жисть впроголодь! Лишь бы не было войны!
- А ты проведать меня пришла? - спешно переспросила старуха, переключая внимание Маруси.
Маруся резко выставила на стол коробку и как-то хитро при этом посмотрела на Шабрянку.
Приложив к пышной груди руку, Маруся начала свой рассказ.
Маруся была лет на десять моложе Шабрянки, но, как и в раннем детстве, эта разница чувствовалась сейчас невооружённым глазом. Несмотря на преклонный возраст Маруся, по сравнению с Шабрянкой, ещё была полна сил и энергии. Немощь лет ещё не тронула ни её тела, ни душу.
- Просыпаюсь сегодня утром. Солнышко светит! Птички за окошком на все голоса щебечут! Капель с крыши по раме стучит! Давление померила: лучше тока у космонавта и у тебя! Рассада на подоконнике как лес стоит! Глаз радует! Хожу по комнате в одной рубашонке «Шарманку» пою в голос, потом тюремну каку-то затянула. Жалостливу-у! Пою, а сама слезами горючими заливаюсь. И вдруг звонок в дверь. Я халатик на скорую руку набросила. Отпираю. На пороге мужик стоит. Молодой. Представительный. Ненашенский! Верхняя пуговичка у куртки расстегнута и галсник выглядывает. Сразу видно - непростая сошка! А дикало-о-о-ном от него рази-и-и-т, аж голова кругом пошла. От меня, наверно, до сих пор несёт,- Маруся бесцеремонно сунула Шабрянке под нос свою пухлую руку. Та едва успела увернуться.
- А из себя красивый, как написанный! - Продолжала эмоционально рассказывать Маруся.- На моего Шурку похож. Точь-в-точь в молодости,- тут Маруся задумалась, потом сморщилась и громко с причётами всхлипнула,- да он - соколик мой ненаглядный и состариться-то не успел! С тридцати семи годочков рожу-то писаную загнул! Который годок уж полёживает под гранитным камушком, - утерев нечаянно выкатившуюся слезу фартуком, она быстро успокоилась и продолжила в начатом тоне.- Ну, я рот-то и разинула. Люблю красивых. Пусть глупый… лишь бы красивый. Дурь-то её ведь не сразу заметишь, а красота сама в глаза бросается. И говорит он мне с порога:
-Здравствуйте, Марья Федуловна! Вот говорит: дилектор нашего магазина Вас, Марья Федуловна, проздравляет с праздником Восьмым Марта и шлёт гостинчик. А сам в комнату шасть и на столе коробки красивы расставляет. Глазами красивыми кругом как сыч зыркат. Как у вас чисто-о-о - говорит. А ты сама, чай, знаш, плохо-то я не люблю!- заметила не без гордости по ходу рассказа Маруся.- Обрадовалась я, стою перед ним вся как есть и плачу. А он и говорит далее: Марья Федуловна, все эти подарки, в новом магазине стоят двенадцать тыщ, а вам хозяин, так уж и быть, за три уступит. И тут меня как застило. Загляделась я на его красоту писану! Шурку своего, покойника, вспомнила,- всплакнула опять Маруся и поспешно высморкалась в подол фартука.
- Говорю как на духу: сынок, у меня денег-то всего и осталось две тысчонки да в кошельке сотенка. За газ, за свет, за удобства отдала. На жалость давлю,- заметила хитро Маруся,- думаю, может ещё скостит маненько. А сама как ворона то на его красоту писану, то на коробки разноцветные гляжу! А он и говорит: давай что осталось, а остальные девятьсот вот по энтому адресу и привезёшь. И бумажку мне в руки сулят. Вы, говорит, Марья Федуловна, женщина порядошная, сразу видно. Мы вам доверяем. Сцопал деньги и ушёл. Один дух дикалонный от него остался. Вот таки дела,- грустно подытожила рассказчица.
Маруся поднесла к лицу фартук и, приложив его ко рту, громко всхлипнула.
Старуха поёжилась. Табуретка под ней заскрипела. Но тут как нельзя, кстати, закипел чайник. Шабрянка поспешно встала, разлила в чашки для себя и Маруси кипяток и бросила туда пакетики с заваркой.
- Майский? - со знанием дела заметила Маруся.
Шабрянка пожала плечами:
- Не знаю. Я неграмотна. Это у тебя голова-то сталинска,- улыбнулась старуха.
Маруся дождалась, когда Шабрянка сядет за стол.
- Что есть, то есть! - эмоционально подтвердила Маруся, - сама себе порой удивляюсь! Как это у меня всё складно получается! Вот и думаю: Шабрянка то моя совсем расхворалась! Ей это в самый раз сгодится!
Маруся живо распаковала яркую, как рекламный проспект коробку и вынула оттуда причудливой формы предмет.
- Массажор! Спина-то у тебя отваливается. А в спине все невры расположены. Как мой внучок говорит - все болезни, бабка, от них от невров один шпид от любви. Ну, это нам с тобой не надо уже,- походя, отмахнулась Маруся от пикантной темы и увлечённо продолжила рассказывать дальше,- хоро-о-ша вещица! Приложишь к больному месту, на кнопку нажмешь, и подержи маненько. Не сразу отымай. Ломоту как рукой сымет,- нахваливала Маруся своё нечаянное приобретение.- Я инструкцию разобрала, так ото всех хворей лечит! Хоть от поноса, хоть от хандроза. И недорого, почти даром. Две тыщи. Сама бы лечилась. Да думаю Шабрянке нужнее! А то ведь как вечёр-то обернулось со «скорой»-то!- начала, было, подходить издалека Маруся.
Шабрянка хранила молчание. Вскинув глаза на иконы, она перекрестилась троекратно, прошептала одними губами молитву и перелила из чашки в блюдечко горячий чай, обмакнула в него кусочек белоснежного рафинада. Сахар мгновенно размяк, старуха легко откусила его губами и смачно отхлебнула из блюдечка ароматный напиток.
Маруся посмотрела на довольное лицо Шабрянки и задумчиво покачала головой:
- Скока ей лет!- картинно развела она руками, передразнивая диспетчера со станции «скорой помощи». - Антиресуются! А какая тебе разница - скока ей лет!- повышая голос, ответила воображаемым обидчикам Маруся.- Чай, не просватываться звоним! И мне, дураку старому, надо было, как на духу ляпнуть – девяносто два! Што бы, чай, сказать восемьдесят девять и то звучит как-то помягше. Приучили в пионерах правду говорить! Вот и страдаю всю жизнь от своей порядочности!
- А ты партейна!- удивилась старуха и иронично покачала головой.
- Два раза. С Митькой старшеньким моим раз и с Ларисой,- пояснила мимоходом Маруся.
- Как услыхали, что тебе девяносто стукнуло! А что вы хотите! – опять картинно развела руками Маруся, с нескрываемым ехидством передавая слова диспетчера со «скорой». - Бесстыдники! Хоть бы Бога побоялись! Бензину у них для рожениц нету!- возмущалась Маруся.- А вы тут со старухами безумными одолели! А не мы ли, старухи, их всех дураков народили в своё время! Господи, до чего доживешь! Не нужна никому станешь!- закатив театрально глаза, громко всхлипнула Маруся.
Маруся решила не откладывать дело в долгий ящик и продемонстрировала чудо-прибор в действии. Шабрянка не успела оглянуться, как расторопная Маруся уже водила им по ее сутулой спине.
- Чуешь, как боль-то уходит!- самоуверенно заявила Маруся.
Шабрянка посмотрела на Марусю и, покачав в ответ головой, хитро улыбнулась. Превозмогая боль в спине, она демонстративно выпрямилась и замерла в этом положении.
- А крему табе красивый мужик не подарил к Восьмому Марту?- спросила Шабрянка, отставляя в сторону пустое блюдечко.
Маруся растерялась.
- От этих вот,- демонстративно оттягивая дряблую кожу на скулах, пояснила Шабрянка, продолжая из последних сил держать спину.
- От морщин, что ли?- поразилась Маруся.- На кой ляд он тебе сдался?
- Не скажи,- заметила лукаво Шабрянка.- Ты сама рассуди, спина моя распрямится после твово массажу, а морщины останутся. Кому я надо буду сморщена! А тут и спина пряма и я молода! Я достойна этого!- подражая рекламным красавицам из телевизора, подытожила с беззубой улыбкой старуха.
- И чего это я тут перед ней распинаюсь,- взбрыкнула Маруся,- ей, вон, письма из Кремля шлют! А я тут с ней на равных разговоры веду!
Шабрянка сменилась с лица.
Маруся достала из кармана фартука внушительного вида конверт и протянула Шабрянке. Старуха живо вытерла руки о подол халата, взяла письмо, осмотрела со всех сторон яркий конверт, и тут же вернула его Марусе.
- Ты и вправду неграмотная?
- Да кабы я грамоте-то знала!- вздохнула Шабрянка, не сводя растерянных глаз с загадочного конверта,- как Брежнев книжку бы про свою горькую жизню сложила. Все бы тока наплакались! – Всхлипнула горестно старуха, прикрывая ладонью скривившийся рот.
Маруся взяла конверт, и нарочно продолжая напускать тень на плетень, стала медленно распечатывать таинственное письмо, исподволь наблюдая за растерянным видом Шабрянки.
Отложив в сторону пустой конверт, Маруся деловито прокашлялась в кулак и принялась зачитывать послание. Хотя заранее знала, что там написано. Ей самой пришло точно такое же. Читала громко с выражением, будто первоклассник у доски, труднопроизносимые и длинные слова добросовестно перечитывала по слогам, для полного понимания повторяла их по нескольку раз.
Маруся была грамотная не больше чем Шабрянка, но четыре законченных класса делали её в глазах старухи почти учёным человеком. Сама Шабрянка с трудом могла нацарапать в пенсионной ведомости фамилию.
Шабрянка внимательно слушала адресованное лично ей официальное поздравление с Днём Победы, из глаз её градом катились слёзы. Маруся настолько вошла во вкус декламации, что не замечала расстроенных чувств Шабрянки. Заканчивая читать, на одном дыхании она повторила заученные наизусть последние слова стандартного поздравления:
-От всей души жалаю Вам доброго здравия, счастья и бла-го-по-лу-чия. Президент Расейской Фе-де-ра-ции,- торжественно подытожила Маруся,- вот оно как! Федерации. Сам Президент тебя, Шабрянка, не забыл! Весточку прислал! Чё ты расстроилась-то?! – обращаясь к заплаканной Шабрянке спросила она, - праздник же! Да ещё какой праздник! «Как он был от нас далёк, как в костре потухшем таял уголёк»,- задушевно пропела Маруся, утирая накатившую слезу.- Вот видишь, сам Президент Расе-э-эи!- глядя на Шабрянку, всхлипывая в голос, Маруся красноречиво ткнула указательным пальцем в потолок,- чернил казённых не пожалел, вспомнил про старух! А эти! Бензину на нас с тобой пожалели!
- Дались они тебе,- утирая носовым платочком слёзы, остановила Марусю Шабрянка,- может, и вправду нету у них этого как его кыросин.
- Совести у них нету, а не керосину,- сказала, как отрезала Маруся, -ты вот газеты-то не читаешь и не знаешь, что в стране делается! Аглигархи в Расее завелись.
Шабрянка насторожилась.
- Как же тебе объяснить-то?- напуская на себя маску осведомлённости, Маруся демонстративно задумалась.- Это мужики таки. На лицо,- Маруся сморщила недовольно нос,- не сказать, чтоб уж шибко красивые были,- деловито подметила она.- Я по телевизиру нарошно глядела. Двое очков надевала. В будни, так еще куда ни шло, сойдут. А вот по праздника-а-ам! – разочарованно покачала головой Маруся.- Но, ушлые шибко,- тут же едко подметила она.- Даже названье им за эту самую хватку особое придумали. Так вот эти самые аглигархи все недры наши растащили по себе. И за границу с ими сбегли. Топерича жируют там на народном богатстве. И в ус не дуют!
- Амаманьки-и-и!- выразительно вздохнула Шабрянка и настороженно посмотрела на казенный конверт,- а откуда ж большой начальник в Москве про меня-то прознал?- наивно спросила она.
- Сто лет на свете живёшь и думаешь, о тебе никто не знает!
- Твоя правда, шабрянка! Ночесь думала - вот-вот помру! И опять раздышалась,- старуха безнадёжно развела руками.- А всё твоя таблетка! Ты, шабрянка, в следующий раз мне не суляй её. Не надо. И дохторов не беспокой.
Шабрянка резко замолчала, пристально посмотрела на Марусю и после минутной паузы вкрадчиво спросила:
- Марусь, а боле там никакого письма не было?
Маруся стушевалась, опустила глаза. Взгляд её стал виноватым. Старуха ждала письмо от сына. А сына-то уж как год на свете не было. Только старуха об этом не знает. Не сказали ей вовремя. Пожалели. Думали, не выдержит, свалится. А кто ухаживать будет! А теперь уж поздно. Теперь уж и не знают, как открыться. А Шабрянка ждёт. Терпеливо. Каждый Божий день. Все глаза проглядела, все думы передумала. Нет весточки от сыночка.
- Чует мое сердце нехорошее! Мне бы только одним глазочком на него поглядеть и помереть с лёгким сердцем.
- Что ты всё заладила про смерть! Живи, а ты да радуйся! Погляди-ка, весна пришла! Скоро лето настанет! Тепло! Ко двору будешь выходить на солнышке греться!
Неожиданно их разговор прервало громкое слаженное пение. В открытую форточку с улицы, словно гром среди ясного неба ворвалось:
Святы Боже, Святы крепки, Святы бессмертны….
Солировал неестественно громкий женский голос. Вторые голоса вторили ему, подпевая, и безуспешно пытались взять заявленную первым голосом высокую ноту. И когда голоса, наконец-то, сливались в один хор они так проникновенно и жалостливо выводили слова отходной молитвы, что мурашки бороздили кожу от пяток до макушки. Будто по команде вслед за голосами певчих зашумели, зарычали автомобили. Заголосили женщины.
Шабрянка поспешно перекрестилась на святые образа и, шаркая босыми ногами по голому полу, засеменила к окошку. Голоса певчих разносились по улице всё громче и громче. Траурная процессия приближалась к дому Шабрянки. Душераздирающий детский крик, клином врезался в слаженный хор певчих, заглушая шум моторов, и рвал на кусочки живые сердца.
- Амаманьки-и-и, – слёзно запричитала старуха, выглядывая в окно, - Как живой лежи-и-ит! Ми-иленька-ай! Народику-то скока-а-а тебя проважа-ат! Как генерала! - всхлипнула восхищённо Шабрянка. - Молодой, поди,- утирая слезу умиления, заметила она.
-Только бы жить! - вздохнула Маруся.- Не хотят! Молодежь нынче совсем обнаглела. Без очереди лезет! Всё кладбище пашти заняли! Уже впритык к татарскому хоронят! Куда уж нас с тобой, Шабрянка, отволоку-ут?!- задумалась на секунду Маруся,- к татарам не положат, хоть у них и много вакантных мест, - рассуждала вслух Маруся,- за московску сашу наверно! В лес! С глаз долой - из сердца вон. И бензину ведь не пожалеют! Тока ветер в ушах свистеть будет!
Не отрывая глаз от окна, Шабрянка горько всхлипнула.
-Ты чего это удумала, Шабрянка,- растерялась Маруся.- Нам с тобой тепереча уж только до себя! День прошёл и - Слава Богу!
Не в силах вымолвить слова, старуха покачала в ответ головой, отходя от окна:
- Э-э-эх, Маруся, Маруся! Вот помру я когда-нибудь! Ведь помру же!- старуха постучала себя кулаком по впалой груди.- Понесут меня в последний путь. Народ спросит: кого это коронят? Старуху безумну! Махнут рукой. И нихто…- горько всхлипнула старуха, захлебываясь слезами, - нихто меня не проводит в дальний путь, на жизь вечную бесконечную. Вроде бы так и надо… раз старуха! Скока можно жить! А померла бы я молоденькой? А-а-а…- со значением протянула она, отходя от окна, - пожалели бы, а то, глядишь, и всплакнули, - рассуждала старуха.- Нашт она мне каянной была нужна эта капузда!- в сердцах воскликнула Шабрянка, до боли сжимая костлявые кулаки.
Маруся с удивлением посмотрела на соседку.
Старуха небрежно отмахнулась.
- Если бы не она, проклята, щас бы ангелом безгрешным летала в райском садочке. Яблочки бы наливные только ела. Да птичьи трели слушала. Нет вот, нагрешила с три короба. А конец-то все одно - один!- заметила почти с философской мудростью старуха, присаживаясь на табурету возле стола, - помирала я в детстве. Хворь кака-то напала на меня… непонятна. Тятька уж домовину сбил. Ждали вот-вот…- старуха глубоко вздохнула, посмотрела на Марусю, заметив в её глазах интерес, после недолгой паузы продолжила начатый рассказ:
- Нас у него пятеро было и все девки. Одна за одной, как колбяшки здоровые. Беда прям!- старуха улыбнулась своим словам.- А тут вроде Господь пожалел родителев. Лежу я помираю в зыбке. А тут праздник случился. Михалов день. Престол у нас в деревне. Хрёсна мамкина из церкви в гости зашла. Тады ещё у нас в деревне церьква то была цела, кажись,- задумалась старуха,- ну да, чего уж я мелю! Пустая голова! Мы с Гришей в ней ещё венчались. Как раз на Михалов День! - заметила по ходу рассказа старуха. - Мамка угощение на стол поставила. Капузда! Да пироги пресны с капуздой! А я в зыбке качалась. Неделю ничаво ни ела, ни пила. Мамка только губы мне святой водичкой смачивала. Ослабла вся, как синя синичка стала. Ка-а-ак уж я увидала эту капузду! Не помню!- С досадой развела руками Шабрянка.- Только мамка потом сказывала, руку потянула я к чашке. А Хрёсна и говорит: да всё одно не ноне так завтре. Накорми уж досыта, Марфа, раз просит перед смертью. Ну и накормили!
- Успеешь еще в райский сад,- заметила мимоходом Маруся,- туда ещё никто не опоздал! Билет всегда забронирован!
- Таперича уж меня туды не пустят! – колко подметила Шабрянка,- характеристика подпорчена. А чаво уж я такого нагрешила-то?! - тут же удивилась сама себе Шабрянка,- вот если раздуматься – всю жисть всем тока раба верна! Никого не убила, ничаво не украла. Разве только горсть зерна колхозного. Так ведь не для себя опять же. Рабёнка-то кормить надо. Под рубахой схоронила,- всхлипнула горестно старуха,- бегу, а сама думаю: щас пымают. Угонят опять… за Можай, а дома рабёнок от голода прозрачный! Вот и выбирай чаво делать! Домой-то прибегла. Мучки на скору руку смолола. Да лепёшку на воде спекла. Так он у меня её тады с пититом съел. Парень-то! Так и выжили! Тока бы до весны дожить, а там пестушки пойдут, а потом и лебеда с дикаркой поспеют! Всю траву, бывало, в дело произведёшь! Надеяться-то не на кого! Хозяин-то мой на войне голову сложил! Корову даржала, а что проку-то! Всё на налоги отымали! - всплакнула старуха.- Где хош бери, а свою долю сдай! Вот ведь чаво творили! Как ты думаш, Марусь, амнистия там быват али нет?
Маруся раздражённо отмахнулась:
- Доживёшь ещё до ста лет, по телевизиру казать станут, как народную артистку. А пока раскинь мозгами, чего говорить народу будешь. А то нагрянут внезапно с камерой, а ты с бухты-барахты и сморозишь чего-нибудь невпопад.
В ответ на это старуха рассмеялась:
- Не дай Бог!- вознесла она руки к иконе.- Маруся-а, да разве ж это жизть! Живёшь как телеграфный столб! – вздохнула Шабрянка,- вот раньше, бывало, и голодны и холодны были. Скорбия! Вот не спится когда… раздумашся про свою жисть! Всё соберешь за ночь-то. Показать бы нонешней молодёжи как мы жили! Им бы дико-о-о было! Страх вспомнить! На ватуле спали! А работали как: я и баба, я и бык! За палочки! Быков-то ещё жалели! Кормили!- старуха в сердцах махнула рукой.- А всё какой-то антирес был. Бывало, соберёмся с бабами после работы, все вдовые после войны. И усталости, бывало, не знали! Молодые, здоровые! Четверть на стол! Самогону хватанём! Голый ряд! – заметила с улыбкой старуха, - и напоемся, и напляшемся, и наплачемся. Кино бесплатно! - Рассмеялась Шабрянка.- Все уж товарки-то мои померли давно, одна я тут болтыхаюсь. А таперича и тепло и светло, белы простыни подо мной хрустят, и деньги на дом ни за што ни про што кажний месяц приносят, а антирес пропал!
Маруся засобиралась уходить.
-А чай-то?- спохватилась Шабрянка.
- Кипяток-то у меня свой дома есть,- едко подметила Маруся.- Побегу глядеть. Вечёр на самом антиресном месте закончили казать. Всю ночь переживала! Корвалол капала! Валерьянку пила. Валидол сосала! Не помогает! Всю ноченьку Жади эта из головы у меня не выходила! Всё молила Бога за неё, горемычную! Мы-то уж ладно как-нибудь дотянем свой век. Только чтоб уж у неё всё сложилось! Каждую серию горючими слезами обливаюсь над её горькой долей! А у этой самой Жади родной дядя, веришь ли, Шабрянка, вылитый мой Шурка в молодости – точь-в-точь, - увлеклась, было Маруся, но Шабрянка её остановила.
- Устала я чаво-то, Марусь. Вот покалякала маненько, и моченьки не стало! Мне бы прилечь.
-Переживательное кино,- упавшим голосом заметила Маруся, с удивлением глядя на Шабрянку, - неушто не глядишь?!
Старуха в ответ равнодушно махнула рукой.
Маруся сделала большие глаза:
- Как ты терпишь?!
Шабрянка закрыла за соседкой дверь. Оглянулась назад.
Седая, ссутулившаяся кренделем, старуха смотрела на неё из преисподней зазеркалья. Шабрянка сорвала с вешалки первую же попавшуюся под руку тряпку и стала протирать зеркало. Провела раз, второй, зеркальная поверхность холодно скрипнула в ответ. Старуха усердно налегала на тряпку, словно пыталась стереть своё ненавистное отражение. Устав бороться с зеркальным призраком, старуха накинула тряпку на зеркало, и призрак исчез. Ноги под старухой подкосились. По-стеночке потихонечку она кое-как добралась до койки.
Как только голова коснулась подушки, глаза сами собой закрылись, и она снова провалилась в пропасть прожитых лет…
….Конечная станция с ничего незначащим для кого-то названием. Только не для неё. Весь путь она повторяла его как «Отче наше». Думала, что дороге этой конца и края не будет. Но конец настал как раз у этого самого края. Рельсы заканчивались именно на этой станции. Дальше была только степь да степь кругом. Испуская из себя клубы пара, паровоз устало замер. Эшелон пришёл с заметным опозданием. Полдня состав простоял в тупике. Пропускали военные эшелоны с техникой.
Нюра спрыгнула из вагона теплушки и утонула по пояс в снегу. Быстро выкарабкалась и, не оглядываясь, словно от прокажённого побежала от эшелона на станцию в надежде встретить деревенских. Торопилась засветло добраться до дома. Проклятая слепота настигала её в сумерки. Как только подкрадывался вечер, она становилась беспомощной в своём несчастье.
Лагерный врач уверял, что все пройдет. Что болезнь эта приключилась с ней от недоедания.
До дома оставалось километров сорок. Пешком по морозу идти было делом гиблым. Народу на вокзале не протолкнуться и все как один с узлами, с чемоданами, с тюками. Она ходила взад-вперёд, жадно вглядывалась в лица людей, но никого из знакомых так и не встретила. Кругом толпились эвакуированные. Уполномоченный выкрикивал названия деревень, куда отправлялись очередные подводы с беженцами. Она жадно вслушивалась в знакомые названия, но имя родного села прослушала. Подвода до Ильинки ушла минут за двадцать до этого. Сговорилась со стариком из соседней деревни подбросить её хотя бы до Тёплого. А там до дома рукой подать. Возчик напускал на себя важность и недвусмысленно давал понять, что попутчики ему ни к чему. Время на дворе неспокойное, кто знает, что скрывается под личиной всякого встречного поперечного. Согласился скрепя сердце, увидев слёзы на женском лице.
Нюра живо забралась в сани, зарылась в сено. К вечеру разыгралась метель. Никола зимний щипал не на шутку. Морозы в тот первый страшный военный год на дворе стояли лютые. Избы трещали. Снегу намело по пояс. Холод пробирал до костей. Согревала её дума о скорой встрече с домом, с сыновьями. Даже сейчас находясь в двух шагах от родного дома, она всё ещё не могла поверить в то, что это происходит с ней наяву. Она свободна! Ещё чуть-чуть и она перешагнёт родной порог. А в голове всю дорогу словно песня звучали слова конвоира: с вещами на выход…на выход…на выход…
Как и обещал, старик довёз её до Тёплого. Дальше - пешком. В кармане лежало письмо с фронта от мужа. Окоченевшей на морозе рукой она сжимала дорогой треугольник. И словно слепая кончиками пальцев снова и снова перечитывала его скупые строчки, заученные наизусть. «Жив, здоров, воюю. Мальчишек с оказией успел отправить назад в деревню в родительский дом». Чужой рукой она умоляла мужа в своих письмах писать ей чаще и не так скупо. « О чём писать! – восклицал он в ответ,- будешь бегать с этим письмом по людям!» Вот когда она возненавидела себя за свою бестолковую неграмотность!
До деревни оставалось километра три. Сотни раз она исходила этот маршрут вдоль и поперёк. Зябко кутаясь в телогрейку, она бежала по морозу сломя голову. Наобум. Метель слепила и без того ничего невидящие в темноте глаза. Встречный ветер обжигал лицо. Замотав лицо вязёнкой, шла на ощупь. Даже если бы кто-то нарочно попытался сбить её с пути, то не смог бы. Ноги сами несли её к родному дому.
Деревня находилась в ложбинке, каждую зиму она буквально утопала в сугробах. Просыпаясь по утрам, люди полдня откапывались от снега, чтобы выйти из избы. Но не было милее на свете ни этого дома, ни этого снега, ни этих вольных степных просторов. Сейчас как никто, наверное, на белом свете она понимала это. Ног под собой не чуяла. Летела к дому, как на крыльях. Усталости, как и не было. От ходьбы взмокла. На ощупь она подошла к знакомому плетню родительского дома, устало облокотилась на него и тихонько заплакала.
- Дома…дома…я дома…- причитала она сквозь слёзы, обнимая и целуя родной плетень.
Оставалось сделать несколько шагов и вот он родной порог, но сделать их не было сил. Слёзы радости душили её и отнимали последние остатки сил. Превозмогая непомерную усталость, она шагнула к родному порогу.
- Хто там?- раздался женский голос за дверью.
Это была сноха - Поленька. Она узнала её голос. Егор – брат был на фронте. В горле встал ком. Она не смогла сразу отозваться и продолжала глотать соленые слёзы, а Поленька настойчиво спрашивала:
-Хто? Говори?
- Это я – Нюрка, - выдавила, наконец-то, она.
- Кака така Нюрка? - сердито закричал мужской голос,- Я вот щас выду на двор и таку тебе Нюрку покажу кочергой. Век помнить будешь! Ишь, чаво придумала!
- Тятя,- чуть слышно прошептала стылыми губами Нюра, признав голос отца,- тятя,- слёзы радости продолжали душить её.- Тятя, это я - ваша дочь. Отоприте. Замёрзла я. От самого Тёплого пешим шла.
- Не отпирайте, тятя,- предостерёг молодой женский голос,- много их здесь нонче по ночам шататся. Их там цела шайка, пади.
- Поленька, отопри,- умоляла она, коченея всё больше и больше на морозе,- одна я.
- Я табе щас покажу Поленьку. Вот годи, ухват возьму,- пригрозил осмелевший женский голос за дверью.
Падая на колени перед запертой наглухо дверью, Нюра заплакала в голос.
За дверью послышались ещё чьи-то шаги. Она припала ухом к двери и стала прислушиваться.
- Отоприте,- взмолился голос за дверью.- Побойтесь Бога. Може нищенка кака замерзат. Что уж мы нехристи, что ль, каки!
Нюра шептала искусанными в кровь губами, пытаясь что-то сказать, и всхлипывая, умывалась слезами. Она узнала родной голос за дверью.
Проглотив предательский ком в горле, она закричала, что было сил:
- Ма-амынька-а!
Дверь со скрипом отворилась.
Мать и дочь стояли посреди сеней в обнимку и обе рыдали в голос с причётами.
Поленька – крепко сбитая молодая женщина небольшого роста, с ухватом в руках растерянно ходила вокруг них. В её распахнутых больших глазах застыл испуг. Робко, но настойчиво она причитала:
- Мама, документы у неё поглядите… Тятя, документы надо поглядеть… Може она сбегла… Нас всех пасодют… Угонют ведь нас всех… А у нас дети!
- Нюрынька, - обнимая дочь, причитала полушёпотом сквозь рыдания мать,- Нюрынька-а-а, ты и вправду никак сбегла? Родима ты моя доченька-а! Да за каки таки грехи тебе тако наказание!
- Да что ты, мама,- сквозь слёзы успокаивала она мать,- выпустили меня. Досрочно. За хороше поведение.
Она стала шарить за пазухой. Достала аккуратно сложенную тряпочку. Развернула её, дрожащими руками вынула оттуда казенную бумажку и протянула отцу:
- У меня и документ есть! Вот справка об освобождении! Детки-то…- глотая слёзы радости, нетерпеливо вопрошала она,- детки, где мои?
На коленях перед иконами стоял четырёхлетний мальчишка и отбивал поклоны, громко ударяясь лбом о половицы. Ребята постарше с усмешкой наблюдали за ним и подтрунивали исподтишка:
- Ты, Ванёк, сильнее лбом-то бейся! Чтобы искры из глаз летели! А то мамка не услышит.
Ванька старался изо всех сил. Когда в избу вошла мать, не заметил. Занят был – искры выбивал изо лба.
- Сынок,- тихо позвала она его от порога.
Бритая наголо голова на тоненькой детской шейке резко обернулась на голос. Хлопая глазами, Ванька удивлённо посмотрел на мать, потом на образ, которому только что рьяно бил земные поклоны. Почесал разбитый до синяка лоб и отвернулся, не поверил своим глазам.
- Сынок,- окликнула мать его ещё раз.
- Мамка!- закричал Ванька, кидаясь к ней, - я знал, знал, что ты услышишь и заберёшь меня домой.
Не в силах разглядеть сына от проклятой слепоты, она принялась страстно обнимать его. Ванька заметно вытянулся за год их вынужденной разлуки. Руками она прощупала его с ног до головы, словно пыталась убедиться, что он целый и невредимый. Ванька начал отбиваться от материнских рук. Кому понравится, когда тебя тискают.
Синие прожилки просвечивали сквозь тонкую как папиросная бумага кожу на гладко выбритой голове. Губами Нюра припала к его виску и почувствовала, как нервно бьётся жилка, и горько заплакала.
Жадно шаря слепыми глазами, она пыталась узнать среди детей и своего младшего, но не находила его.
- А где Юрынька?- оглядываясь назад, растерянно спросила она, - тятя, мамынька?
Отец потупил взгляд и отошёл в сторону. Мать собирала на стол. Старушка всхлипнула, прикрывая концом головного платка, скривившийся рот и поспешно перекрестилась на образа.
- Почему вы молчите?- переспросила она, почуяв неладное.
Страшная догадка закралась в её сердце, но Нюра гнала её от себя.
- Почему не отвечаете?- закричала она.
- А он в ангела превратился и улетел, - ответил Ванька, цепляясь за материн подол. Ванька боялся, что она снова исчезнет.
Хватая воздух ртом, беспомощно Нюра опустилась на лавку и пристально посмотрела на образа в углу. Свет от лампадки мерцал, робко освящая святые лики. Сил плакать у неё уже не было. Из груди рвался крик. Нюра заглянула в невинные глаза сына и сдержалась.
Отец подошёл к дочери, опустил огромную натруженную тяжёлым крестьянским трудом пятерню на её худое покатое плечо и сказал:
- Бог дал, Бог взял. Не гневи Бога! А то последнее отымит!
- Когда?- спросила она чуть слышно.
- Как тока тебя забрали, в ту же ночь, - ответил старик.
-Почему же никто мне не сказал?
- Пожалели. Тебе, чай, и так было не сладко там.
Не говоря ни слова, старик взял её загрубевшую от тяжёлой работы ладонь, посмотрел на мозоли и крепко сжал. Она вскинула беспомощный взгляд на отца. В её слепых глазах стояли слёзы. Кусая губы до крови, она пыталась удержать рвавшееся из сердца рыдание. Старик подался было к дочери, чтобы пожалеть её, но смутился и отошёл в сторону. Не принято было в их семье так открыто выставлять напоказ свои чувства. Выказывать слабость. Смахнув незаметно слезу, он поспешно накинул на плечи тулуп и вышел из избы, бросив сердито:
- Пойду, гляну, не отелилась ли Нарядка.
Клубы холода ворвались из сеней в избу. Дверь за стариком громко захлопнулась.
-Сыно-о-ок! – обнимая и целуя в маковку сына, шептала она, - горе ты моё луковое! Где ж ты был! Все-то глазоньки проглядела! Я тебя ищу везде, а ты вона, где прячешься! Домой собирайся! Хватит, нагостился в людях!
- Мам, а где ангелы живут?- спросил Ванька по дороге домой.
- На небе,- ответила, чуть смутившись, мать.
Ванька загнул голову и посмотрел на серое небо:
- А там хлеб есть?
- Там всё есть,- задумчиво произнесла она,- и не тока хлеб. Яблоки райские, да нектары сладкие.
Воспоминание о младшем сыне больно кольнули за сердце. Рассказывая Ванюшке про райскую жизнь, она успокаивала себя, что её несчастному мальчику там лучше, чем на земле.
Ванька задумался на секунду. Потом почесал кулаком нос. Чихнул от души.
- Правда,- улыбнулась мать,- будь здоров!
- Я на небо хочу!- заявил Ванька.
Нюра резко остановилась, заглянула сыну в глаза. К горлу подкатил нервный ком. Она опустилась перед сыном на колени, обняла его и начала уговаривать
- Щас до дому доберемся, я табе лепёшку спеку. Скусну. Как тогда. На небе таких нет.
Сама говорит, прижимает к себе хилое детское тельце, а слёзы градом.
Ванька вырвался из рук матери и, тыча пальцем в сторону дороги, закричал:
- Васька-дурачок идет! Васька – дурачок!
Женщина резко замолчала и оглянулась. Холодный пот прошиб её с ног до головы.
Со стороны деревни им навстречу, будто из-под земли выскочил Васька Болящий. В немыслимых отрепьях, в беспорядке накинутых на давно немытое голое тело, босиком по снегу, длинный, худой, страшный он упрямо надвигался на них.
Многие в округе побаивались этого странного человека. То ли дурачок, то ли юродивый. Поди, разберись. Одни жестоко насмехались над ним, другие же напротив относились как к святому. Ловили каждое его слово. Никто уже и не помнит, как он появился в этих местах. Он то пропадал временами, то снова трепал своими хламидами по округе. Жил подаяниями. Люди старались лишний раз не попадаться ему на глаза.
Юродивый всё ближе и ближе приближался к ним. В страхе Нюра сжимала руку сына, а Ванька пытался вырваться. Юродивый целенаправленно шёл прямо на них. Поравнявшись, он наклонился к ней лицом к лицу и завопил:
- Будет Анне радость! Будет Анне радость!...Будет….
Сказал и побежал прочь, только пятки грязные сверкали из-под отрепья. Нюра смотрела ему вслед не в силах сойти с места. Ванька егозой вертелся рядом. Провожая дурачка меткими снежками, мальчишка хулигански крутил у виска пальцем, показывал язык, передразнивал. Блаженный в ответ только смеялся, и смех его еще долго разносился над заснеженным полем.
Опомнившись, Нюра схватила за руку сына, и, не оглядываясь, кинулась со всех ног в сторону деревни. Ванька едва успевал за ней, утопая в сугробах. Но эта игра в догонялки ему пришлась по душе. У самого крыльца он даже опередил мать и первым забежал в нетопленную избу.
Нюра огляделась по сторонам. В избе было пусто, холодно и темно. На дворе подала голос корова. Учуяла хозяев.
Ванька заметался по избе словно шальной, первым делом заглянул в печку и дико закричал:
- Ма-а-ам, её здесь тоже нет!
- Кого? – переспросила мать.
- Радости!- удивился Ванька, вытаращив красивые глаза, - тут пусто! Даже крошек не осталось. Не дождалась! Убегла! К тётке Прасковье, наверно. У неё дверь открыта была! И дым из трубы валил!
Нюра обессилено опустилась на лавку возле стола.
Корова во дворе всё настойчивее подавала голодный голос. Ванька живо выглянул во двор. Пеструшка посмотрела на него жалостливыми глазами. Мосластая спина коровы была припорошена снегом. Крыша давно уже требовала мужских рук. Снег сыпал прямо во двор. Мальчишка взял метлу смахнул с коровы снег. Ловко забрался на лестницу, надрал с крыши пригоршню соломы, сунул корове и помчался обратно в избу.
Глотая слезы, Нюра молча наблюдала за сыном.
- Опоздали! – развел руками Ванька, - если бы я тебя слушался, сейчас бы у нас полная изба радости была.
Слёзы душили её. Сдерживать себя не было сил.
Ванька взял металлический ковшик, разбил им лёд в ведре, зачерпнул воды и поднёс матери.
- Мамка, не плачь! - твердо заявил Ванька.- Теперь я тебя всегда слушаться буду, и хлеба у нас будет много, как на небе! Папка с войны вернётся, а у нас, как у тётки Прасковьи дым из трубы столбом и полна изба радости!- мечтательно вздохнул мальчишка, заглядывая на пустой стол.
Она обняла крепко сына и улыбнулась сквозь слёзы…
Маруся стояла возле койки Шабрянки, ни жива, ни мертва. Прикрыв ладонью рот, она тихонечко всхлипывала. В глазах её одновременно застыл страх и удивление. Она смотрела на лицо старухи, потом переводила растерянный взгляд на будильник. Доктор должен был подойти с минуты на минуту. Полчаса назад она позвонила в поликлинику и вызвала врача. Ослушалась Шабрянку не беспокоить докторов.
Маруся с тревогой отсчитывала секунды. В какой-то момент ей показалось, что Шабрянка улыбнулась. От сердца немного отлегло.
Неожиданно лицо её сделалось вдруг восковым. Частое и тяжёлое дыхание раз от разу становилось тихим и незаметным глазу. Наконец Шабрянка глубоко и даже как-то устало вздохнула и замерла. Маруся насторожилась. Она с трепетом ждала, когда Шабрянка сделает ещё один вздох, но вздоха не было. Шабрянка лежала неподвижно и тихо. Маруся боязливо перекрестилась, наклонилась над Шабрянкой, поцеловала в лоб и сложила ей на груди податливые руки. Крест-накрест, как полагается. И словно в ответ на это из левого глаза Шабрянки выкатилась слезинка.